CC BY
84
УДК 82.09
Гаганова А. А.
Дефицит психологизма литературных характеров как причина жанрового кризиса производственного романа
В статье рассмотрено явление дефицита психологизма в литературном портрете героя производственного романа, что дает представление о генезисе жанрового кризиса романа. Проанализировано влияние литературной критики на образ положительного героя, а также специфика антагонизма "положительного" и "отрицательного" персонажей как композиционный тупик жанра.
The article analyses the demonstration of psychologism deficiency phenomenon in the shoppy novel’s character sketch that gives an understanding on the nature of the shoppy novel’s literature crisis. An influence of the soviet lit-crit to the “SN positive character” as well as antagonism of the “positive” and “negative” characters as the SN compositional impass have been analysed.
Ключевые слова: производственный роман, дефицит психологизма, художественный тупик, жанровый кризис, советская критика, политическая пропаганда.
Key words: shoppy novel, psychologism deficiency, artistic impass, literature genre crisis, soviet lit-crit, political propaganda.
Ведущей научной проблемой, определившей задачи нашего исследования, является художественный кризис жанра производственного романа (далее ПР), характеризующийся большим количеством произведений, обладающих в литературных портретах персонажей низким уровнем психологизма.
На сегодняшний день проблема жанрового кризиса ПР остается практически не изученной, поскольку, в силу прямой генетической зависимости этого направления от политической конъюнктуры эпохи, вся литературоведческая критика советского времени имела характер публицистики, но не научного анализа. Однако феномен художественного кризиса ПР заслуживает самого пристального научного внимания, имея безусловную историческую ценность как показательный прецедент скрытого механизма саморазрушения крупного литературного жанра. Современные исследователи, изучающие русскую литературу XX века, анализируют проявление в ПР прежде всего специфики «соцреалистического канона» [7, c. 528], не углубляясь в исследование самого жанра ПР, априорно именуя это направление низкохудожественным [11, с. 30] и потому не заслуживающим научного исследования. Однако, на наш взгляд, эта априорность является не вполне корректной, поскольку в жанре ПР были созданы литературно удачные, сопровождающиеся яркими литера-
© Гаганова А. А., 2014
58
турными спорами произведения таких художников слова, как Л. Леонов, Н. Ляшко, А. Малышкин, Ю. Крымов, В. Кочетов, В. Дудинцев, Г. Николаева. Нашей задачей является системный анализ литературных портретов героев жанра ПР с целью поиска механизма эволюционного кризиса жанра. Для этого нами обработан большой материал художественных произведений жанра ПР с точки зрения генезиса дефицита психологизма и проявления этого литературного феномена.
Рассмотрим генезис дефицита психологизма героев ПР. Генезис и проявление феномена недостатка психологизма литературного портрета героя производственного романа дают нам представление о природе художественного кризиса жанра производственного романа. На наш взгляд, истоки художественного кризиса жанра производственного романа следует искать в анализе литературных характеров. ПР существовал как литературный феномен от первой мировой и гражданской войн и до эпохи НТР и покорения космоса. Эволюция специфики индустриальной прозы оказалась в жесткой зависимости от истории развития промышленности в стране.
В годы хрущевской «оттепели» и покорения космоса образ рабочего вытесняет образ ученого. «Сегодняшняя индустриальная проза незначительна, - по масштабам, по коллизиям, по характерам, по ассоциациям. Есть общее беспокойство за судьбу индустриальной прозы, <...> за ее прямо скажем, сегодняшнюю слабость» [14, с. 210]. Однако, проблема художественной слабости индустриальной прозы характерна для ПР не только в годы правления Н. Хрущева и расцвета НТР, но и на всем эволюционном отрезке существования жанра.
Генезис дефицита психологизма в образе героя ПР следует связывать с пролеткультовской идеологией и ее «механистическими» установками по отношению к творчеству. Так, пролетарский идеолог В. Фриче пишет, что «в новом искусстве образ человека должен уступить место «"образу - вещи"» [12, с. 49]. Тенденция к схематизации в изображении героев ПР восходит к идеологии пролеткультовских критиков, проводящей знак равенства между «психологизмом» и «буржуазностью» [3, с. 26]. Пролеткультовский теоретик А. Гастев, выступая с футурологистическим прогнозом, утверждает: «Будущее - царство вещей, людей-автоматов. Там будут лица без экспрессий, душа, лишенная лирики, эмоция, измеряемая не криком, не смехом, а манометром и таксометром» [3, с. 43]. Специфика депсихологизма в художественном портрете героя проявляется в изобразительной установке на «плакатность» и социальный пафос образа действительности. Это коррелируется с воспитательной функцией жанра ПР. Литературная критика на протяжении всего существования соцреализма декларирует, что «изображая передовых людей, искусство создает образцы поведения» [13, с. 220]. Отсюда берет свое начало представление о положительном герое соцреализма как о психологически однолинейном. Таким образом, художественный образ из категории цели перемещался в
59
категорию средство, и отвечал задачам политико-воспитательного воздействия на общественное сознание. Эти ущербные для художественного образа установки вынуждают авторов укладывать свои детища в прокрустово ложе политических схем, художественно упрощая, схематизируя литературные портреты своих персонажей. Это прекрасно видно при сравнении рукописного «Цемента» Ф. Гладкова [4] и его опубликованной в печати версии.
Для героя-производственника эпохи первых пятилеток ведущей личностной характеристикой становится нечеловеческая воля, целеустремленность в создании индустриальной мощи страны. И в этой грандиозной задаче все личное, даже любовь, отступает на второй план: «Сергей не чувствовал грусти. Отец вернул его от мечтаний к реальной жизни, и в этой реальной жизни все складывалось великолепно. Завтра он сам поведет паровоз. <...> - " Девушек позвал бы. Есть у тебя знакомые девушки?" - " Знакомые есть, а звать некого", - " Что ж так? не завел?", - "Некогда", -хмуро ответил Сергей. Тимофей Иванович понимающе пожевал губами, сощурился, что-то прикидывая в уме. - "Ну что ж, мы с тобой сынок, машинисты, - сказал он. - Может привезем случайно и такую девушку что у тебя и время найдется"» [6, с. 662].
Интеллектуальная сфера в раннем ПР о рабочем также отходила на второй план, и такого рода герои создавались по единому лекалу мифов о Прометее и Данко. «Молодого героя производственного романа взрастил период количественного накопления индустриальной мощи, когда сколько ты произвел, было важнее того, как и что именно ты произвел, и арифметика производства господствовала над его алгеброй» [14, с. 221].
В эпоху хрущевской «оттепели» экономику начинает активно обслуживать интеллект. Прежняя монолитность рабочего труда сменяется профессиональной дифференциацией. Поскольку социальная роль определяет личность, а не наоборот [14, с. 237], рабочий нового времени оказывается в ситуации социального конфликта, он вынужден самоопределяться в профессиональной среде. Однако профессиональная дифференциация, как ни странно, не добавила художественности к образу героя ПР эпохи НТР. Это во многом можно объяснить прежней воспитательной ролью ПР, когда критика, пытаясь сформировать поток общественно полезных романов, ставила политические задачи выше художественных.
Проблема эмоционально яркого, достоверного, созвучного переживаниям читателя, психологического портрета персонажа для образа героя ПР становится краеугольным камнем. В большинстве своем литературный портрет оказывался либо ярким, но не реалистичным (плакатные, созданные на социальном пафосе мифологизированные по лекалу Данко и Прометея герои ПР 1920-30-х гг.), либо реалистичным, но неярким (очерковые герои-обыватели периода «оттепели»).
60
Рассмотрим влияние критики на образ положительного и отрицательного героя ПР. Влияние советской литературоведческой критики на представления об положительном и отрицательном герое для ПР огромно. Это коррелируется с воспитательной функцией жанра. Художественный принцип политического схематизма сохранится в направлении ПР вплоть до «оттепели». Два основных подхода к созданию образа героя ПР, именуемые нами условно как «художественная типизация» и «политическая мифологизация», предопределяют проявление литературного характера в сюжетных коллизиях. В случае классического воспитательного ПР мы имеем дело с плакатным образом героя, основанным на социальном пафосе. В этом случае ведущей личностной чертой персонажа является героический энтузиазм. Очевидно, что при подобной фильтрации психологических черт получаются гротескные, схематизированные персонажи. К сожалению, литературная критика именно такой подход к созданию образа героя и культивировала в писательской среде - линейность, искусственность эмоционального мира героя, объявляя противоречивость и полифоничность литературного характера авторским "незнанием жизни"» [13, с. 202]. «Либо и впрямь не было и нет острых драматических коллизий в жизни общества первооткрывателей, либо и впрямь не существует в нашей жизни Вальганов и Бахиревых, Мартыновых и Борзовых, Лобановых и Тонковых, - героев, якобы лишь "выдуманных" в ходе неудачных "лабораторных" экспериментов Николаевой, Овечкиным, Граниным. Либо, напротив, не существует того идиллического мира, который по недоразумению называют "жизнью", некоторые из наших критиков. Компромисс здесь исключен, либо прав был Рябов, либо правы Салтыков и Нагибин. Либо "знает жизнь" критик Хватов, либо знала ее писатель Галина Николаева» [14, с. 221]. Так критический фильтр предписывает авторам ПР наполнять своих героев специфическим набором черт, не связанным с психологией личности, системой личностных ценностей. Это характерно как для начала века, так и для эпохи «оттепели». Таков соцреалистический канон, когда социальная функция жанра, в которой политические задачи поставлены выше художественных и в котором средства смещены на цель, художественность прозы становится обслуживающей функцией по отношению к задаче воспитанию коллективиста.
При идеализации образа героя ПР и социальной среды, в которой он строит коммунизм, его включенность в цепь реалистичных сюжетных перипетий и коллизий, построенных на антагонизме положительного и отрицательного персонажей, становится невозможной. Отсюда размытость композиции, изобилие нефункциональной детализации, описательность вместо действия, слабые логические связки между эпизодами («Мужество» В. Кетлинской, «Гидроцентраль» М. Шагинян, «Энергия» Ф. Гладкова). В такого рода произведениях легко безболезненно вынуть из текста целые
61
куски повествования, не опасаясь разрушить сюжетную логику, и это доказывает несоответствие такого рода произведений жанру романа.
ПР, основанный на героическом социальном пафосе, лишен сюжетной возможности развития конфликта между положительным и отрицательным персонажами, поскольку не вполне ясно, что собой представляет отрицательный персонаж. И что собой представляет эта отрицательность - личностную характеристику или же социальную функцию. В раннем ПР на отрицательного персонажа автор вынужден был в первую очередь взвалить не психологические, а социально-классовые функции. Поэтому отрицательный герой - это капиталист, враг народа, предатель, человек, яростно препятствующий социалистическому строительству. Это или кулак Петр Соустин («Люди из захолустья», А. Малышкин), или предатель Гранатов (В. Кетлинская, «Мужество»), или даже реальная историческая фигура, в которой, как утверждает сам автор в эпилоге, персонифицировалось социальное зло всего мира - полковник английской разведки Ф. Бейли (Б. Ясенский, «Человек меняет кожу») [15, с. 490].
Как справедливо подметила Н. Драгомирецкая, для героев соцреализма справедлива установка, что «положительный образ - это характер, проявивший в решающие моменты социально ценное человеческое содержание <...> отрицательный образ - это характер, человеческое в котором решающие моменты сюжетного действия социально обесценено» [5, с. 117]. Исключения из этого тотального правила крайне редки. Ярчайший пример, когда положительность и отрицательность проявляются в моральной основе личности, а не ее социальной функции на заводе - «Сладкая каторга» Н. Лятттко. Здесь отрицательность образа героев появляется не в ситуации классовой борьбы, а психологического, морального выбора. Мастер Степан Шевардин, забыв, что именно для своей невесты Тани Завьяловой он создает ликерную карамель, которая обеспечивает успех и фабрике и ему лично в карьере, решается на подлость и предательство именно по отношению к любимой девушке. Так, из заводского лидера, положительного героя Степан Шевардин становится отрицательным персонажем! [9]. Литературная находка Н. Ляшко в том, что в разных системах координат (производство и психология личности) один и тот же герой может быть и положительным, и отрицательным! Художественная удача Николая Ляшко в создании им сюжетных коллизий на драматической основе нравственного выбора героев, а не их производственных функций, именно это делает произведение неустаревающим для разных поколений.
Концепция, которая не сможет продемонстрировать зло, не сможет объяснить и добро. «Так вот, вопрос состоит в том, откуда в действительности, полной одних "вдохновенных песен" берутся Вальганы? (Николаева, «Битва в пути»). Или Тонковы? (Гранин, «Искатели») или Денисовы (Гранин, «Иду на грозу»). Просто неоткуда взяться в "действительности" этим мрачным фигурам. Но если все эти воинствующие "враги прогресса"
62
лишь "мелкие изъянчики" то из-за чего же подняла такой шум Николаева? В чем смысл борьбы Бахирева? Ведь и впрямь воюет он с ветряными мельницами!» [13, с. 220]. Однако советская критика, не делающая различия между понятиями профессиональная карьера (профессиональная самоактуализация) и должностная карьера, выступала против самой идеи того, чтобы успешный производственник выступал в сюжете в качестве морального урода и изворотливого проходимца, руководствуясь принципом «в человеке все должно быть прекрасно». «Теперь понятно, почему не приглянулся нашим критикам талантливый производственник Дмитрий Бахи-рев, один из главных героев индустриальной прозы. Вне его противостояния с формалистом Вальганом, отброшенным критиками как некая несущественная деталь картины, вне его жестокой и непримиримой борьбы за свержение этого идола хозяйственной иррациональности, вне духа и мощи этой борьбы, составляющей смысл книги Николаевой, Бахи-рева как героя и впрямь нет» [13, с. 221].
Таким образом, проблема положительного героя в истории ПР - это одновременно и проблема отрицательного героя. Художественный портрет героя создавался сквозь фильтр политических установок, оторванных от общечеловеческих ценностей. Это оказало огромное значение на кризис жанра.
Композиционным тупиком жанра РП стал и антагонизм персонажей. Попытки создания полифоничного, противоречивого, личностно неоднозначного героя, который в одной системе координат (например, завод) был бы положительным, а в другой системе координат (например, номенклатура) отрицательным (как инженер-теоретик Дмитрий Лопаткин у В. Дудин-цева в «Не хлебом единым» или инженер-практик Дмитрий Бахирев у Г. Николаевой, «Битва в пути»), со стороны критики резко пресекаются. Так, например, критик А. Власенко в одной из своих монографий пишет, что слова литературного героя «звучат как вдохновенная песня», а в сюжете «звенит могучая поступь советского человека» и ее «романтический отсвет» [2, с. 10]. И таких схематизированных персонажей критик А. Власенко считает идеальными литературными героями, ведь они выполняют главную функцию ПР - воспитательную.
Идею создания литературного характера, построенного на противоречиях, проявлении полярных граней личности в ситуации морального выбора, советские идеологи воспринимают в штыки. Так, А. Власенко пишет: «Неопределенность и противоречивость характера героя в большинстве своем являются следствием слабого знания и понимания художником основных закономерностей жизни» [2, с. 42]. В унисон А. Власенко пишут самые яркие советские критики. Так, например, критик А. Хватов отмечает: «Задача подлинного искусства - показать советского человека, нашего современника во всем блеске и благородстве его мыслей и чувств, изобразить его яркую и сильную натуру, не оскорбить его красоту крохоборче-
63
ским фиксированием мелких изъянчиков, которые якобы призваны сообщить ему черты неповторимого своеобразия» [13, c. 204].
Таким образом, в своем представлении об идеальном герое и А. Власенко и А. Хватов уводят литературу от реальных жизненных коллизий. Любая сложность жизни и любой конфликт между людьми объясняется критиками непонятливостью и недальновидностью писателей, которые принижают успехи советского строительства. Влияние советской критики на литературный процесс оборачивается кризисом ПР как жанра, генетически пограничного между прозой и публицистикой, и потому особенно чувствительного к политической конъюнктуре эпохи. Критик В. Архипов, например, яркий и глубоко психологичный роман Галины Николаевой «Битва в пути» расценивает как неудачу, поскольку «пафос героя подтачивается, и плесень хибары начинает покрывать самого героя» [1, с. 181]. Однако, сам текст главы «Крушение хибары» в этом романе демонстрирует абсурдность этих критических оценок: «Лицо, улыбка, взгляд Дмитрия всегда жили в ее воображении, но встречаясь с ним, она каждый раз изумлялась, - настолько он был милее, роднее, желаннее, чем она себе представляла. Все опасения сразу выпали из ее сознания. Он смотрел на нее просящим, умиленным и покорным взглядом, так не шедшим к его волевому лицу, и в этом взгляде было счастье, за которое она готова была платить любой ценой. <...> С тех пор, как Дмитрий полюбил ее, он стал восприимчив к некоторым стихам. Ему хотелось говорить с Тиной красивыми, небывалыми словами» [10, с. 632]. Как иронично подметил социолог А. Янов, «в жизни конфликты существовали, а в производственном романе - нет. В результате, жизнь оставалась драматичной, а производственный роман - не жизненным. "Битва в пути" Г. Николаевой была литературным открытием нового мощного героя» [14, с. 221]. Но критика отвергла этот образ, он не соответствовал «каноническому лекалу» жанра, или, по выражению Катарины Кларке, «вербальной иконе» политического лидера. [7, с. 578]. По мнению критика А. Хватова, психологическая основа образа рабочего человека - безоглядный героизм и энтузиазм кирки и лопаты. В противном случае, происходит «искажение самого типа современного рабочего» [13, с. 204].
Почему же критики, призывая во всем блеске воплотить смелость творческого дерзания в индустриальной прозе, так дружно и яростно отвергли ее действительного героя? Таким вопросом задается социолог А. Янов, [14, с. 221] и утверждает, что в критической концепции А. Хватова, И. Рябова и А. Власенко нет ни слова о художественной задаче исследования действительной жизни. Вместо этого - метафизические разглагольствования о коммунистическом идеале в литературе и об идеализированном герое.
К идеальным (с точки зрения советской идеологии) в жанре ПР можно было бы отнести образы Глеба Чумалова (Ф. Гладков, «Цемент»), Саши
64
Басова (Ю. Крымов, «Танкер "Дербент"»), инженера Ищенко (В. Катаев, «Время, вперед!»). Но все это политическая система координат советской этики, ставящая перед писателями журналистскую задачу пропаганды коллективизма и вдохновенного строительства на альтруистическом энтузиазме. Такие этические категории, как любовь, красота, мужская дружба, женская верность для возведения индустриальных гигантов нефункциональны. Именно поэтому мы встречаем в каноническом ПР диалоги, подобные тем, что у В. Кетлинской в «Мужестве»: «"Пожалуйста, без драм! -сказала Тоня и вытерла лицо мокрой рукой. - Ты все преувеличиваешь. Любви нет. Есть половая потребность, было - и сплыло. И незачем мокнуть под дождем из-за таких пустяков. Умирать из-за тебя я не намерена. <.. .> И она пошла по болотистой почве, не разбирая дороги. Сергей догнал ее. Он силился понять, чего она хочет?» [6, с. 226]. Однако именно вечные этические категории взаимодействия между личностями, а не между функциональными единицами строительства и создают литературные характеры, не зависимые от конъюнктуры эпохи! К сожалению, такие романы, как «Сладкая каторга» Н. Ляшко являются в жанре ПР художественно успешными исключениями из правила. «Мальчики сгрудились вокруг Васьки Камышина, и он стал рассказывать, как карамельщик Степан Шевардин бросил свою невесту, беременную Таню Завьялову, как она в темноте вместо него облила кислотой незнакомого человека, и тот лежит теперь в больнице, а она даже во сне стонет и мечется у его, Васькиной матери.
Мальчики выслушали его, убитого, разошлись и легли. От двери лампочка слезила на них грязный, желтоглазый свет.
- Г аси эту холеру!
Силен, сладок сон, но загладить обиды и боли не может. Из храпа и тяжелого дыхания вырвались крики; "Ой, не буду! Пусти!". Даже в забытьи мальчики жили фабрикой, - обжигались, взмахивали руками, ойкали, бранились. И оттуда из бреда вырвался желчный голос
- За это убить мало!
- Кого же? - вздрогнул Васька.
- Шевардина, кого ж еще!
Голос потонул в липкой тишине. Затем кто-то охнул, заскрипел зубами. Васька вслушивался в звуки до тех пор, пока на запах тела из щелей не выползли клопы. Он давил их на себе, мысли то вспыхивали, то угасали. Через щель на потолок спальни взбежала острая желтая стрела. В полосе света через порог шагнул Якваныч в валенках, широченных кальсонах и пиджаке. Он нес над собой керосиновую лампу» [9, с. 79].
Отметим, что тенденция к схематизму в литературном портрете персонажа привела к тому, что жанр ПР, ориентированный на плакатного положительного героя, не сумел создать также и правдоподобного отрицательного героя. Советская идеология предписывала искать конфликты и противоречия не в людях и не в их взаимоотношениях, а в
65
столкновении разных моделей экономического хозяйствования. Большинство сюжетных коллизий сводилось к двум линиям: конфликт новатор-консерватор (В. Катаев, «Время, вперед!», Маргулиес и Ищенко против Налбандова) и к столкновению советской плановой экономики и западной рыночной модели, противостояние героев советской ударной стройки американскому опыту («Человек меняет кожу» Б. Ясенского, «Большой конвейер» Я. Ильина). Вариантами этой идеологической линии была тема противостояния политически грамотных строителей коммунизма и врагов народа (В. Кетлинская, «Мужество» - комсомольцы и предатель Гранатов, наброски к «Черной металлургии» А. Фадеева). Однако данная проблематика закончилась сюжетным тупиком. Социолог А. Янов пишет: «Можно сказать, что проблема отрицательного героя есть своего рода теодицея любой идеологической концепции, оправдание ее "бога", идеала. Ведь сам факт существования фигур, имеющих возможность встать поперек прогресса, требует объяснения, и отнюдь не риторического. Объяснения, которого у наших критиков нет!» [14, с. 220].
Специфика советской этики, определившей канон литературного характера положительного героя как персонажа, наделенного в первую очередь социально полезными функциями вместо общечеловеческих чувств и ценностей, во многом разъясняет вопрос о краткосрочности жанра ПР.
Таким образом, можно сделать следующие выводы.
Дефицит психологизма литературных характеров в ПР проявляется на протяжении всей эволюции жанра, что обусловлено политико-социальной функцией жанра, превалирующей над художественной. Проблема поиска образа положительного героя ПР коррелируется с проблемой художественного портрета отрицательного героя. Обе эти проблемы так и не были разрешены в силу политического прессинга жанра ПР.
Следует выделить два ключевых фактора, влияющих на процесс эволюции жанра, - генезис художественного портрета героя и влияние литературной критики. В годы зарождения и формирования канонического ПР литературный портрет героя, созданный по образу и подобию мифа о Прометее и легенды о Данко, выполняет политическую миссию «вербальной иконы», отвечая задаче влияния на общественное сознание, призывая к коллективизму и героическому строительству индустриальных гигантов. Для такого рода персонажа значимы социальные функции, а следствием становится схематизм и депсихологизация портрета героя.
В годы хрущевской «оттепели» на фоне растущей дифференциации рабочих специальностей и тенденции к наукоемким технологиям писатели начинают экспериментировать с литературными портретами, обращаясь в прозе к индивидуально-психологическому миру героя, общечеловеческим и полифоничным темам любви, верности, дружбы. В том случае, когда автор обращается к вечным проблемам, имеющим яркое эмоциональное наполнение (любовь, верность, взаимопомощь, дружба), демонстрируя силу
66
характеров героев, противостоящих превратностям судьбы, читательские симпатии оказываются наиболее устойчивыми, а роман - долговечным. Однако советская критика по-прежнему настроена рассматривать ПР как жанр политический пропаганды, но не художественной прозы, объявляя противоречивые, полифоничные образы персонажей ошибочными и нереальными, тем самым направляя жанр ПР к своему художественному тупику.
Влияние критики на жанр ПР проявляется в неадекватной оценке художественных образов ПР, предписывающей жанру публицистические функции и потому принижающей подлинные художественные находки авторов и возвеличивающей художественно ущербные портреты героев. Влияние социального очерка эпохи Н. Хрущева на литературные портреты героев ПР выражается в их измельчании, упрощении личностных задач, вытеснении героической мотивации житейски рутинной. Одновременно проявляется зависимость жанра от социального престижа пролетарского труда. В «оттепель» происходит падение престижа социального статуса рабочего, который из героя дня (как это было в годы индустриализации крестьянской страны) становится вторичной профессиональной фигурой, обслуживающей интеллектуальную верхушку экономики, проигрывая новому герою дня - ученому.
Художественно успешные портреты производственных лидеров создаются по алгоритму реалистической типизации, противоположной плакатной мифологизации. Такого рода персонаж занимает в сюжетных коллизиях роль героя-антитезы по отношению к герою, чей негативный портрет создается на основании морально-личностных (а не только производственных, социальных) характеристик. При этом производство (стройка, завод) для художественного яркого и психологически правдоподобного героя служит инструментом личностной профессиональной самореализации, а не просто должностной карьеры или заработка. К сожалению, эти художественные особенности литературного портрета героя ПР были редкостью для жанра ПР, поскольку оказались несовместимы с политической конъюнктурой и соцреалистической критикой.
Список литературы
1. Архипов А. От «проблемы» (Заметки при чтении романа Г. Николаевой «Битва в пути» // Нева. - 1958. - № 1. - С. 177 - 182.
2. Власенко А. Н. Герой и современность. - М.: Советская Россия, 1964.
3. Гастев А. О тенденциях пролетарской культуры // Пролетарская культура. -1919. - № 9 - 10. - С. 35 - 45.
4. Гладков Ф. В. «Цемент». Рукописная версия романа. РГАЛИ. Ф. 1052, 547 ед. хр. 1905 - 1954.
5. Драгомирецкая Н. В. Автор и герой в русской литературе XIX-XX вв. / АН СССР, Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. - М.: Наука , 1991.
6. Кетлинская В. К. Мужество // Кетлинская В.К. Собр. соч.: в 4 т. - Л.: Худож. лит., 1978. - Т. 1.
67
7. Кларк К. Положительный герой как вербальная икона // Соцреалистический канон / под общ. ред. Х. Гюнтера и Е. Добренко. - СПб.: Академич. проект, 2000. -С. 570 - 584.
8. Курелла А. Против психологизма // На литературном посту. - 1928. - № 5. -С. 25 - 32; - № 6. - С. 22 - 26.
9. Ляшко Н. Сладкая каторга: роман: в 2 кн. - М.: Гослитиздат, 1935.
10. Николаева Г. Битва в пути // Николаева Г. Собр. соч.: в 3 т. - М.: Худож. лит., 1987. - Т. 2.
11. Русская литература XX века, 1917-1920-е годы: учебное пособие для студентов учреждений высшего профессионального образования: в 2 кн. / под ред. Н. Л. Лей-дермана. - М.: Академия, 2008. - Кн. 2.
12. Фриче В. К вопросу о характере образа в стиле индустриального капитализма // Литература и марксизм. - 1928. - № 3. - С. 163 - 174.
13. Хватов А. Пути изображения характера // Нева. - 1959. - № 7. - С. 199 - 206.
14. Янов А. Движение молодого героя. Социологические заметки о художественной прозе 60-х годов // Новый мир. - 1972. - № 7. - С. 232 - 261.
15. Ясенский Б. Человек меняет кожу. - Л.: Лениздат, 1980.
68
