CC BY
148
УДК 821.112.2.09.
С.М. Шаулов
«DE SIGNATURA RERUM» ЯКОБА БЕМЕ И ОСНОВАНИЯ ПОЭТИКИ БАРОККО
Статья посвящена анализу трактата Якоба Бёме «об обозначении вещей» как философского основания поэтики немецкого барокко
Ключевые слова: поэтика барокко, Якоб Бёме, «De Signatura Rerum».
Трактат «об обозначении вещей», - пожалуй, самое яркое свидетельство принадлежности Беме к философии нового времени, «главный интерес» которой, по Гегелю, состоит не столько в том, чтобы «мыслить предметы в их истинности (Wahrheit)», сколько в том, чтобы «мыслить мышление и понимание (Begreifen) предметов, это единство само по себе (selbst), которое вообще является становлением предпосланного объекта в сознании (das Bewufitwerden)»1.
Употребленное Гегелем слово «Bewufttwer-den» не отдает однозначно модуса активности познающему субъекту, но - вместе с «Begrei-fen» - представляет процесс познания как встречное движение сознания и объекта в единстве познавательного акта. Этот проступающий из внутренней формы слова момент активности объекта по отношению к познающему сознанию, в свою очередь, как нельзя лучше демонстрирует укорененность немецкой философской терминологии в традиции, неразрывно связанной с наследием Беме. Вместе с тем очевиден итог той двухвековой работы над языком описания - и логизирования! - открывшихся Беме истин, в результате которой немецкая философия в ее классической стадии отграничилась не только от теософии (секуляризировав ее предмет), но и от поэзии. А трактат Беме, как, впрочем, и другие его сочинения, мощно и полно являет триединство фидеистически созерцательной интуиции, спекулятивных усилий и лирического, по сути, состояния сознания, которое жаждет воплотиться в слове. Заметим попутно, что само это триединство отвечает троичности, обнаруживаемой Беме во всех мыслимых явлениях и предметах: первое (вера) воплощает принцип Отца, второе (мысль) - Сына, а третье (лирическое состояние) - Духа Святого.
Мыслимое Беме мышление не является исключительным атрибутом человека: оно неразрывно связано с онтологической сущностью Творения и предопределяется ею. Разумность человека предстает у него изначально как следствие и отпечаток самораздвоения единого творящего
духа и уже потому отличается принципиальной диалогичностью. Проблема понимания и самой возможности адекватного восприятия мысли, -сквозная в его писаниях и одновременно прикладная: он хочет быть понят и постоянно сознает, что понимать его трудно, - становится отправным мотивом его «Сигнатуры». Необходимым условием истинного понимания в первой главе провозглашается отпечатанная в душе каждого человека «сигнатура сущности всех сущностей»2.
Открывая основания мышления в длящемся Творении, Беме представляет последнее как процесс глубоко семиотический. Собственно семи-озис и составляет и исчерпывает сущность этого процесса. Рождение природы - это опредмечивание, обозначение не явленного до того смысла: «<...> вне природы Бог есть Mysterium, не представлен ничем, ибо вне природы это ничто, это Око Вечности, бездонное Око, которое ни в чем не стоит и ни во что не смотрит, ибо оно бездна, и то же Око есть Воля, состоит в тоске найти ничто после откровения. И вот, однако, нет ничего пред Волею, в чем Воля могла бы найти нечто, в чем обрела бы место своего покоя, так она входит сама в себя и находит себя через природу» (531).
«Бездонное Око, которое ни в чем не стоит и ни во что не смотрит», - в вербализациии распространенной эмблемы у Беме слышится сопереживание драматически противоречивого состояния Божественной Воли, и это безмерное и пустое Око в пустоте отсутствующего пока мира становится одним из тех образов, которые ставят его сочинения в ряд «монументов немецкоязычной и соответственно европейской лирики»3. Отношение философии Беме к поэтике барокко глубоко и органично. К понятиям, близким ей, он прибегает, характеризуя знаковую сущность природы: «Бездна или Божество являет себя с этим вечным рождением, ибо Бог есть Дух и следовательно subtile, как Мысль или Воля, а природа есть его телесная суть, представляет вечную природу, и внешняя природа этого видимого осязаемого мира есть откровение или порождение
© С.М. Шаулов, 2009
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № З, 2009І
(Ausgeburt) внутреннего духа и существа <...>, это изображение и фигурное сравнение (eine darstellung und figurliche GleichnuB)» (531-532). «Внешняя природа», таким образом, не просто обозначение «вечной» - «внутренней» (ср. подзаголовок: «Das ist I Bezeichnung aller dingen I wie das Jnnere vom Eusseren bezeichnet wird». -509), не только «язык», которым «изъясняется» Божество, но - иносказание, одновременно являющее и скрывающее величайшую тайну.
Включенный в общий семиотический процесс человек, - так же, как и вся природа, «подобие, образ и собственность Бога» («Gottes Gleichnis, Bild und Eigentum»)4, - «воспринял от незримого Слова Божьего силу для нового произнесения (Wideraussprechen), дабы снова высказать потаенное Слово Божественной науки (Scientz) в офор-мленности и раздельности (in Formungen und Schiedlichkeit), на манер временных созданий»5. Эту стоящую перед человеком задачу Беме неоднократно и в разных сочинениях изъясняет, противопоставляя «ментальный, неоформленный, священный» язык (Sprache) Божественной Воли «уплотненному» (compactirt) и «чувственному» (sensualisch) языку (Zunge) человекаб. И в предисловии к «Сигнатуре», предостерегая читателя от поспешных умозаключений, он говорит о недостаточности для познания «внешней буквы» и о необходимости видеть в ней «живую букву», «которая есть самостийное произнесенное Божье Слово и Сущность» и «должна сама быть открыта и прочитана в водительнице произнесенного Слова в человеке, коего читателем и открывателем является сам Святой Дух» (790).
На этом уровне онтологического соотношения человеческого сознания и объекта представления мы и наблюдаем генетическое родство бе-мевской концепции и оснований поэтики барокко. Независимо от глубины именно мистического чувства природа для поэта барокко - вослед Платону и неоплатоникам - знак и хранительница неисчерпаемого живого смысла, к разгадке и выражению которого призван поэт. Причем именно оппозиция живого и неживого оказывается значимой для барочной поэтики: «чем оно живее, тем совершеннее», - пишет об искусстве С. Паллавичини7. Поэзия барокко стремится обрести универсальный язык истолкования природы, и в фундаменте этого языка полагает Метафору, потому что слова в их прямых значениях - не более чем слепки, повторения вещей,
копия знака. Пафос барокко - не в изображении видимого, а в выражении скрытого, сокровенного смысла, безграничного и адекватно невыразимого. Соответствие природе неизбежно предстает тогда в виде иносказания, как это представлено в трактате М. Перегрини с показательным названием «О способах проникновения», где в качестве источников «истинно поэтического» названы «невероятное, двусмысленное, противоречивое, темная метафора, преувеличение, остроумие, софизм»8. Наконец, и Мартин Опиц «достоинство и благородство поэтической речи» видит «в тропах и фигурах, именно когда мы переносим слово с его собственного значения на другое»9. Но если Опиц, не вдаваясь в основания теории, онемечивает ее проверенные иноязычной поэтической практикой следствия, то далекий, казалось бы, от проблем эстетики Беме именно эти основания делает предметом по существу лирической медитации. Как лирическое переживание «сущности всех сущностей» и тем самым как актуальная реализация принадлежности человека к божественному началу эта философия не только оказывает непосредственное влияние на немецкий поэтический процесс, инициируя в нем мистическое течение от Ангелуса Силезиуса до Квиринуса Кульмана, но и задает модель поэтического отношения к миру, сказывающуюся в этом процессе на протяжении веков.
Примечания
1 Hegel G. W.F. Vorlesungen uber die Geschichte der Philosophie. Dritter Band. - Leipzig, 1982. -S. 141. (Курсив мой. - С.Ш.)
2 Bohme J. Werke. I Hrsg. von Ferdinand van Ingen. - Bibliothek der fruhen Neuzeit. Bd. б. -Frankfurt am Main, 1997. - S. 514. (Далее ссылки на это издание даются указанием номера страницы в скобках).
3 Gorceix Bernard. Jacob Bohme II Deutsche Dichter des 17. Jahrhunderts: Ihr Leben und Werk. -Berlin, 1984. - S. 49.
4 Von den drei Prinzipien. Цит. по: Ланда Е.В. Хрестоматия по немецкой литературе XVII века на нем. яз.]. - Л., 1975. - С. 103.
5 Mysterium Magnum... Vorrede, б. Zit. nach: Gorceix Bernard. Jacob Bohme. - S. 53.
6 Epistolae Theosophicae oder Theosophische Send-Briefe...: 34, 9. Zit. nach: Gorceix Bernard. Jacob Bohme. S. 5б.
146
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2009
7 Цит. по: Голенищев-Кутузов И.Н. Романские литературы. Статьи и исследования. - М., 1975. - С. 336.
8 См.: Муравьев В. С. Маньеризм // Краткая литературная энциклопедия. Т. 9. - М., 1978. - Ст. 511.
9 Opitz Martin. Buch von der deutschen Poeterei. - Halle/Saale, 1962. - S. 28.
К.С. Позднякова П.А. ВЯЗЕМСКИЙ - КРИТИК: К ИСТОРИИ ВОПРОСА
Исследования литературоведов о критическом наследии П.А. Вяземского можно разделить на несколько этапов. На дореволюционном этапе обращают на себя внимание труды Л.Н. Майкова, Н.П. Барсукова, Н.К. Кульмана, В. Спасовича, И.Н. Розанова. В советский период появились работы Л.Я. Гинзбург, М.И. Гиллельсона, Н.И. Мордовченко, Л.В. Дерюгиной. На современном этапе изучение личности Вяземского-критика получило новый виток в своем развитии. Здесь можно выделить работы В.В. Бондаренко, Д.П. Ивинского, И.Е. Прохоровой. Статья содержит разбор некоторых исследований литературоведов.
Ключевые слова: критика, статья, литературоведческие исследования.
Литературно-критическое наследие П.А. Вяземского в последнее время вызывает все больший интерес среди литературоведов. Исследования, посвященные его работам, можно условно разделить на несколько этапов: дореволюционный (1917 г.), советский, современный.
Прежде чем говорить о дореволюционном этапе исследований критической деятельности П.А. Вяземского, обратимся к прижизненным отзывам на его работы. Например, А.С. Пушкин, являвшийся другом Вяземского, был убежден, что только этот критик способен образовать метафизический язык. У Белинского мы находим лишь несколько отзывов о Вяземском-критике, но они чрезвычайно важны. Белинский писал, что «он является критиком в духе своего времени, но без всякого педантизма, судит свободно, не как ученый, а как простой человек с умом, вкусом и образованием, и излагает свои мысли с увлекательным жаром и красноречием, изящным языком... Прозаические статьи его (как, например, «Разговор классика с романтиком, вместо предисловия к «Бахчисарайскому фонтану») много способствовали к освобождению русской литературы от предрассудков французского псевдоклассицизма» [1]. Но после статьи критика «Языков и Гоголь», в которой Белинский увидел мысли, восходящие к «Выбранным местам из переписки с друзьями», он назвал Вяземского «князем в аристократии и холопом в литературе».
На дореволюционном этапе критическое наследие Вяземского получило лишь небольшое освещение. Обращают на себя внимание труды
Л.Н. Майкова, Н.П. Барсукова, Н.К. Кульмана, В. Спасовича, И.Н. Розанова. Первые два критика изучали творческие взаимоотношения Вяземского и Пушкина. На счету Н.К. Кульмана исследование «Князь Петр Андреевич Вяземский как критик», но оно, к сожалению, так и не было закончено. В. Спасович изучал польское окружение князя. И.Н. Розанов сопоставил стихотворения Вяземского и Пушкина.
Но мы считаем, что подлинное начало изучения и исследования критического наследия Вяземского было положено литературоведами советской эпохи. Появились работы, которые исторически достоверно определили место Вяземс-кого-критика в литературно-общественном движении. В первую очередь считаем необходимым отметить работы Л.Я. Гинзбург: вступительная статья к изданию «Старой записной книжки» (1929), статья «Вяземский-литератор» в сборнике «Русская проза» (1929), глава в «Истории русской литературы» (1953), статьи к изданиям Вяземского в «Библиотеке поэта» (1958 и 1962). Она справедливо отмечает, в частности, что «для Вяземского декабристской поры романтизм - это прежде всего литературное выражение вольнолюбия, поэзия народов, борющихся за независимость, и личностей, протестующих против угнетения» [3, с. 17], а романтическое раскрепощение формы находит у Вяземского политические аналоги.
Нельзя не обратить внимание на работы М.И. Гиллельсона, внесшего большой вклад в изучение творчества П.А. Вяземского. Его перу принадлежит единственная монография о писателе-критике («П.А. Вяземский. Жизнь и творчество»),
© К.С. Позднякова, 2009
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2009І
