CC BY
81
в эпоху 80-90-х годов XIX века остается сферой демонического изъявления. Сохраняющаяся в поэме Минского логосность образа Христа можно рассматривать как духовно-эстетический, стержневой противовес творческим сдвигам переходной эпохи.
Библиографический список
1. Минский Н.М. Гефсиманская ночь // Поэты 1880-1890-х / вступ. ст. и общ. ред. Г.А. Бялого; сост., подг. текста, биографические справки и примеч. Л.К. Долгополова и Л.А. Николаевой. - Л.:
Сов. писатель, 1972. - С.116-125. Далее ссылки на это издание даются в тексте статьи с указанием в скобках страницы.
2. Сапожков С.В. Русская поэзия 1880-1890-х годов в свете системного анализа: от С.Я. Надсона к К.К. Случевскому (течения, кружки, стили): авто-реф. дис. ... д-ра филол. наук. - М., 1999.
3. Щенникова Л.П. Русская поэзия 1880-1890-х годов как культурно-исторический феномен. - Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2002. - 456 с.
УДК 821.161.1.09"18"
Андреева Валерия Геннадьевна
кандидат филологических наук Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
lanfra87@mail.ru
«чужие грехи» а.к. шеллера-михайлова и русский классический роман
В статье речь идет о творчестве А.К. Шеллера-Михайлова в целом, рассматривается его роман «Чужие грехи» (1880) в контексте литературного процесса второй половины XIX века, в соотношении с темами и проблемами, поднятыми в русских классических романах. Автор статьи считает, что Шеллер-Михайлов при создании своих сложных в жанровом определении романов ориентировался не только на произведения писателей демократического направления (М.Е. Салтыкова-Щедрина, Н.А. Некрасова, Н.Г. Чернышевского), но и на шедевры классиков (Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, И.А. Гончарова). Опираясь на русский эпический роман, творчески осваивая многие его особенности, в условиях калейдоскопичности русской действительности, очень быстрых изменений в экономической, политической жизни, в состоянии классов, психологии людей, Шеллер-Михайлов смог актуализировать вечные проблемы, возникающие в изменившейся действительности. В художественных текстах Шеллера-Михайлова значительную роль играют реминисценции и аллюзии, однако они подчеркивают не подражательность всего творчества писателя, а его стремление вовлечь в орбиту своего художественного движения множество проблем русской жизни и решений этих проблем, предложенных классиками.
По мнению автора статьи, для литературного процесса XIX века характерно существование особого художественного пространства, находящегося над мирами отдельных произведений.
Ключевые слова: Шеллер-Михайлов, русский роман, эпический роман, художественный мир, жанровые характеристики романа, реминисценции.
Творчество Александра Константиновича Шеллера-Михайлова (1838-1900) является ныне незаслуженно забытым. Между тем, во второй половине XIX века романы писателя были популярны и вызывали весьма разноречивые реакции: от однозначного одобрения до порицания и упреков в подражании писателям первого ряда. А.К. Шеллер-Михайлов является автором ряда романов и повестей о «новых людях», которыми, по мнению автора, оказываются простые и честные труженики, стремящиеся к самосовершенствованию и посильному преображению окружающего.
На самом деле, литературные достижения Шеллера-Михайлова не могут быть поставлены в один ряд с находками и открытиями выдающихся писателей, однако его многочисленные романы верно и правдиво воспроизводят различные стороны русской жизни второй половины XIX века. «Обращаясь в своем творчестве к темам, сквозным для русской литературы XIX века, Шеллер шел по стопам своих великих современников: он не осуществил некоего прорыва в художественной трактовке этих
тем, а, скорее, закрепил скачок, совершенный в области романа», - отмечает Е.Н. Жучкова [1]. Она считает, что «в решении онтологических проблем, которые были весьма значимы для Шеллера, ему не удалось достичь глобального уровня художественного обобщения, свойственного классикам», что «он апеллировал не столько к общечеловеческому опыту, сколько к нравственным и интеллектуальным запросам своих современников, не ставя при этом задач философского обобщения и не выходя на проблемы мирового масштаба» [1].
С исследовательницей можно согласиться, но при условии определенных оговорок, несколько реабилитирующих писателя. Дело в том, что после емких и точных обобщений, сделанных мастерами слова первого ряда, русским писателям-демократам, наблюдавшим за текущей жизнью в многообразии ее проявлений, было все сложнее создавать концентрированные образы и типы. Помимо способности к новаторству и гениальным прозрениям, укладывающимся в особую литературную форму, необходим был своеобразный жизненный контекст, вызывающий указанные выше обобщения.
© Андреева В.Г., 2015
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова М- № 1, 2015
89
Во-первых, к 1880-м годам выдающимися романистами уже достаточно полно и подробно рассмотрен круг остро стоящих тем и вопросов, требовавших как философских умозаключений, так и типических образов. Во-вторых, к этому времени ситуация в литературе значительно меняется: в условиях калейдоскопичности русской действительности, очень быстрых изменений в экономической, политической жизни, в состоянии классов, положении и психологии людей, на фоне прежней актуальности онтологических вопросов появляется огромное количество быстроисчезающих образов и явлений, требовавших запечатления в русской литературе.
В 1870-1880-х годах центростремительные силы, лежавшие в основе архитектоники и смысла реалистических романов, трансформируются в центробежные. Смысловое ядро романа теперь уже не просто окружено уровнями с определенным количеством положительных и отрицательных героев, значительно усложняется структура романа, кроме того, в нем большую роль играет ассоциативная связь с предшествующими произведениями, которая вместе с новыми смысловыми доминантами обрастает огромным количеством значимых, но не крупных и не запоминающихся художественных элементов.
В это время продолжает процветать эпический роман - вершинная форма русской реалистической литературы XIX века, еще большее значение приобретает аккумулированная память жанра, активнее начинают использоваться не скрытые, а явные реминисценции и аллюзии.
Однако, несмотря на указанное желание русских писателей отобразить жизнь во всей ее полноте, наполнить художественные миры массой различных героев, иногда только мелькающих на страницах романа, общий смысл художественного произведения не сводится у русских романистов к сумме описанных явлений, персонажей, событий. «В противоположность замыслу "Человеческой комедии", колоссальные размеры замысла "Мертвых душ" и их дворцовое великолепие определялись отнюдь не исчерпывающей полнотой аналитического изображения русской жизни, а величием авторского прозрения в ее "подлом настоящем" прекрасного будущего и силою социального воздействия его художественного прообраза на "русского человека"», - заметила Е.Н. Купреянова [2, с. 300].
Примечательно, что Е.Н. Купреянова в приведенном нами выше отрывке говорит о прозрении прекрасного, то есть фактически стремлении к идеалу, которое является одной их характерных и отличительных особенностей русской классической литературы и реалистического романа в частности. Художественные миры всех русских романов XIX века, даже самых беспросветных, все-таки
или представляют читателю идеал человека и жизни, или указывают на них, хотя бы от противного.
Рассуждая об отличительных чертах творчества Шеллера-Михайлова, А. Скабичевский говорит о стремлении писателя к созданию положительных, идеальных типов, которые при этом живы, а не схематичны, и о его удивительном оптимизме: «Более же всего привлекают романы Шеллера именно страстью автора рисовать положительные типы, идеальные светлые личности», которые «имеют то еще преимущество, что они вставлены в рамки современной нам жизни, живут и действуют в той обстановке, в которой мы сами живем, что облегчает нам возможность подражать им» [5, с. 31].
Скабичевский затрагивает в данном случае одну из важнейших особенностей русской литературы - ее стремление к изменению и преображению жизни. Русские писатели XIX века, осознавая и чувствуя божественную природу слова, понимали всю силу его воздействия на человека. Не способное решительно, кардинально и быстро изменить окружающую действительность, художественное слово является благодатным средством преображения воспринимающих его умов и сердец.
Примечательно, что по отношению к романам Шеллера-Михайлова Скабический говорит об образах героев, живых и близких читателю. На самом деле, характерными чертами произведений Шеллера-Михайлова, в том числе и романа «Чужие грехи» (1880), являются жизненность выбранных автором конфликтов, ясность и непосредственность описаний действий и чувств героев, объяснение читателю всех недомолвок и тех основ, которыми руководствуются персонажи. Галерея образов, созданных Шеллером-Михайловым, немыслима без опоры на героев художественных миров писателей первого ряда. И в стремлении сказать в литературе свое, новое слово, создать целый амфитеатр новых действующих лиц, писатель не мог не опираться на достижения своих предшественников. В отечественном литературоведении закрепилась тенденция рассмотрения романов Шеллера-Михайлова как демократических романов о новых людях, однако неверно будет думать, что писатель опирался исключительно на произведения М.Е. Салтыкова-Щедрина, Н.Г. Чернышевского, Н.А. Некрасова. Вне всякого сомнения, в такой же степени Шеллер-Михайлов ориентировался и на творчество Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, И.А. Гончарова. На примере творчества Шеллера-Михайлова можно очень хорошо пронаблюдать за тем глобальным творческим освоением, без которого был бы немыслим русский эпический роман XIX века, за перетеканием тем и образов из одного художественного произведения в другое.
Здесь вновь уместно вернуться к проблеме исчерпанности тем и повторяемости сюжетов. Русские писатели-реалисты второго, третьего ряда,
с одной стороны, подготовили появление шедевров русской литературы, освоив значительный пласт необходимых для художественного скачка тем, образов, мотивов, с другой стороны, писатели, создававшие свои произведения уже после появления ключевых романов Толстого, Достоевского, Гончарова, Тургенева не могли не опираться на их находки. Однако при всей многогранности шедевров вышеперечисленных писателей, у их последователей получалось сказать свое слово в литературе, изменяющаяся действительность и новый взгляд на мир давали возможность нового видения. П.В. Палиевский, рассуждая о «проклятых вопросах» заметил, что их перечисление не вызывает особой сложности, что «трудность состоит в том, чтобы показать, как у великого писателя они поднимаются вновь, оживают, из пустой абстракции опять становятся насущным делом и, - что, может быть, самое трудное, - благодаря этому делу в чем-то продвигаются вперед» [3, с. 11].
По нашему мнению, для литературного процесса XIX века характерно существование особого художественного пространства, находящегося над мирами отдельных произведений. «Цельный образ мирового и всечеловеческого бытия всегда сопровождает в русской литературе личные искания героев и служит пространством, в котором разыгрывается их судьба. Как бы один наследуемый и видоизменяемый символ "всеединства" проходит от Толстого через Достоевского к Чехову», - пишет И.Б. Роднянская [4, с. 215]. Указанный исследовательницей символ всеединства - это один из показателей той глобальной литературной общности, о которой мы говорим, но, как раз наиболее важный и содержащий глубинный смысл. Согласно убеждениям большинства русских писателей, единство Божественных законов и высшего промысла, определяющих весь ход жизни, обуславливают часто невидимую и не прозреваемую людьми связь всех явлений и событий. Русские писатели, в меру своих сил и своего таланта, улавливали эти высшие сцепления, и сознательно, и бессознательно реализуя их в собственных художественных мирах. Миры произведений оказывались, таким образом, и отдельными подобиями мира реального, и его продолжениями, соприкасающимися и объединяющимися в один духовный феномен.
Более того, Шеллер-Михайлов подсказывал читателю о существовании интертекстуальных связей своих романов с произведениями предшественников и с помощью названий. Так, роман «Господа Обносковы» Шеллера-Михайлова перекликается как с романом «Господа Головлевы» М.Е. Салтыкова Щедрина, так и с романом «Анна Каренина» Л.Н. Толстого, своеобразные диалогические отношения в трактовке сходных жизненных явлений можно увидеть в романе «Над обрывом» Шеллера-Михайлова и в романе «Обрыв» И.А. Гончарова.
Роман «Чужие грехи» тематически соотносим сразу с несколькими произведениями Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского.
Реминисценции и аллюзии играют в художественных текстах Шеллера-Михайлова значительную роль, однако они подчеркивают не подражательность всего творчества писателя, а, скорее, его стремление вовлечь в орбиту своего художественного движения множество проблем русской жизни и решений этих проблем, предложенных классиками. Как отмечает Е.Н. Жучкова, «разнообразные формы интертекстуальности, возникающие в романной прозе Шеллера, приводят к диалогу различных культур, творческих систем и фило-софско-этических позиций. Внедряясь в текст, реминисценции, упоминания и цитаты расширяют границы его смыслового поля, вносят нечто новое и в восприятие прецедентного текста, свидетельствуют о типологическом родстве творчества русских писателей XIX века, о единстве их духовных и нравственных поисков» [1].
Роман «Чужие грехи» с точки зрения жанровой принадлежности, скорее всего, стоит отнести к семейному, социально-психологическому роману. С одной стороны, художественный мир романа предельно прост и понятен: основы и причины действий героев хоть и не всегда кажутся читателю достаточными, но они реалистичны. С другой стороны, в художественном мире произведения мы видим реализацию и отголоски сразу нескольких жанровых разновидностей романа: семейного, социально-психологического, романа воспитания, романа о «новых людях», несмотря на внешнюю простоту, однолинейность сюжета, размышления нескольких его центральных героев складываются к финалу в сложную дилемму. «Примиришься - и живешь; не примиришься - и умирай! <.. .> Не все только могут примириться, иные требований слишком много предъявляют жизни. Кто хочет жить, тот должен быть снисходителен. Тоже люди не ангелы, жизнь не рай, чтобы требовать только совершенства и не допускать никаких компромиссов. Нужно делать уступки. Худой мир все же лучше доброй ссоры!» - рассуждает учитель Петр Иванович [6]. Но рассматриваемая проблема трансформируется в его голове не только по отношению к прошлому и судьбе его воспитанника, она связана с будущим, это тот насущный вопрос, ответ на который дает себе каждый из людей, живущих в обществе и встречающихся со злом и несправедливостью: «Ну, вот, например, ты до какого предела будешь уступать?».
Нужно признать, что жанровая классификация, в основе которой лежат тематический, идейный признаки, не позволит нам однозначно причислить роман «Чужие грехи» к тому или иному типу, он оказывается насыщенным актуальными для своего времени вопросами. Весь смысл романа отнюдь
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова М- № 1, 2015
91
не сводится к изображению нового героя, которым в романе является учитель Петр Иванович, смысловая глубина «Чужих грехов» намного глубже. Кратко остановимся на сюжете романа, чтобы перейти к основным его проблемным моментам и принципам построения.
В самом начале романа мы видим, как рушится вполне благополучная внешне семья. Евгения Александровна Хрюмина, мать двоих детей, изменяет мужу, а в день его приезда, беременная от другого мужчины, тайно сбегает к любовнику. Далее автор показывает бессмысленность сложившегося и разрушившегося на глазах у читателей семейного союза, основой которого было даже не увлечение, а «интрижка»: «Но помнили и она, и он одно то, что они завязали интрижку, он от скуки, она потому, что очень любила романы» [6]. Но самое страшное заключается в том, что ни отец, ни мать не думают о будущем детей и фактически бросают их, сбывая старой тетке, в прошлом - фрейлине, а в настоящем - горбатой, но умной и доброй старухе Олимпиаде Платоновне Дикаго. На протяжении всего романа Шеллер-Михайлов показывает нам, как растут дети, какие психологические травмы им наносит жизнь и каждая встреча с родителями, даже мысли о них. Доброе, радушное и чуткое отношение тети и ее компаньонки, мудрое воспитание учителя и самой Олимпиады Дикаго - женщины сердобольной, но толковой и рассудительной - не могут, как показывает автор, уберечь детей от тяжелых кризисов: вне нормальной семьи, в условиях постоянной тревоги за родителей и боли за них, дети оказываются беззащитными от пагубных влияний действительности.
Примечательным в контексте романа оказывается то, что наибольшее зло своему сыну причиняет мать: юный Евгений оказывается перед необходимостью смирения и примирения с полным нравственным ничтожеством. В ситуации, когда освободиться от такого будущего не представляется возможным, Женя кончает жизнь самоубийством. Шеллер-Михайлов показывает читателю, что согласиться с образом жизни матери и ее нового мужа Евгению не позволяют те семена добра и правды, простой трудовой жизни, о которой он узнал от учителя Петра Ивановича. Значим эпитет, которым наделяет Женя таких людей, как его отец и мать - «праздношатающиеся».
В романе «Чужие грехи» мы открываем ряд проблем, поднятых до Шеллера-Михайлова классиками русской литературы и подробно рассмотренных ими. Но Шеллер-Михайлов не просто подражает классикам и заимствует указанные темы, в его художественном мире мы встречаемся с уникальным, жизненно полным и точным сплетением и взаимодополнением тем. В первую очередь, можно говорить о детской теме в романе «Чужие грехи», столь популярной у Толстого и Достоевского. Во многом
вслед за Толстым Шеллер-Михайлов показывает стадии взросления героя и его сомнения, создает образы серьезных и старательных молодых людей и примеры развращенных вольной жизнью и пошлостью юных циников. Заслуга Шеллера-Михайлова заключается в его умении показать все происходящее в романе как бы с двух позиций: с нейтральной, объективной точки зрения и с точки зрения восприятия нервного и расстроенного мальчика. В этом писатель также отчасти следует за Толстым и восприятием мира в его трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность», но в романе «Чужие грехи» важно, что иной взгляд на события приводит ребенка, а после молодого человека к трагическому исходу.
Как показывает автор, одной из причин гибели Жени оказывается его болезненная впечатлительность, вынесенная еще из детства. Замирающая в подмосковном имении старухи Дикаго, эта нездоровая восприимчивость, готовность доводить все до крайности воскресает с новой силой после смерти Олимпиады Платоновны, с которой словно умирает все лучшее, что было в жизни мальчика.
Поднимает писатель и мотив отмщения, возмездия; значимо название романа: чужие грехи ложатся непосильной ношей на молодых брата и сестру, причем на Евгения - в большей степени, он как бы мучается и за Ольгу. Автор показывает, что само время несколько по-иному течет для Евгения: он настолько серьезен, так живо и горячо переживает все происходящее за других людей, что как бы исчерпывает свои человеческие ресурсы. Поразительно, как умело сочетает в одном описании героя автор улыбку ребенка и усталую надломленную душу: «Он действительно закрыл глаза и погрузился в забытье. Софья заботливо приловчила ему подушку, накинула на его ноги плед. Он, не открывая глаз, улыбнулся ласковой улыбкой ребенка в ответ на ее заботы. Она грустно покачала головой, вздохнула и начала бесцельно смотреть в окно. А кругом расстилались поля, мелькали деревушки, везде уже шла усиленная работа, весенняя жизнь вступала, в свои права. <...> Казалось, здесь все - каждая травка, каждая птичка, каждый человек - все пробудилось, все ожило, все надеялось. Евгений следил за этим пробуждением к жизни природы и людей, и словно зависть зашевелилась в его душе. Только в ней, в этой надломленной, усталой душе не было ни пробуждения, ни радости, ни надежды» (курсив мой - В.А.) [6].
Во-вторых, образ семьи Хрюминых, вне всякого сомнения, ассоциируется у читателей с образами случайных семейств, так точно описанных полемизировавшим с Толстым Достоевским в романах «Подросток» и «Братья Карамазовы», в «Дневнике писателя». Словно по одному из сюжетов Достоевского или С.Н. Терпигорева (вспомним его книгу «Матери» - второй из томов «Оскудения») (1881)
Евгения Хрюмина становится особенно интересным «товаром» для мужчин. Шеллер-Михайлов показывает всю низость клубной жизни, которой увлекается Хрюмина, и пошлость, лежащую в основе отношений к женщине. Автор не приводит много примеров, но читателю достаточно увидеть образ самой героини, которая клевещет на брошенного мужа, и отношение к ней мужчин: «Он не спускал с нее глаз и, кажется, как оценщик, соображал ее цену на рынке столичной распущенности и столичного разврата» [8].
В романе «Чужие грехи» автор пытается показать читателю, как сложно молодому поколению пробиться к свободной и праведной жизни в мире. Причем эти убеждения выражают и доказывают абсолютно все герои романа, как положительные, так и отрицательные: одни из них как раз пытаются построить новую жизнь, другие являются сознательными или бессознательными преградами на пути первых.
Очень интересная линия, выстроенная Шеллером-Михайловым в романе, связана с общением учителя и его воспитанника, их идейными и человеческими взаимоотношениями. Показывая двух духовно богатых, честных людей, Шеллер подчеркивает, что Женя по уровню развития и глубине мыслей и чувств даже обгоняет своего учителя, который именно под влиянием своего воспитанника задумывается о многих жизненных вопросах. Но Петр Иванович - человек из народа, и эта его народная основа нередко помогает ему в преодолении трудностей, делает его уверенным, способным пренебрегать мелочами.
По мнению автора, для нормальной жизни человеку необходим своеобразный боевой дух, способный в нужную минуту помочь справиться и с самим собой, и с обстоятельствами. Это в романе подтверждает еще одна фигура - Марья Всеволодовна, жена брата Олимпиады Дикаго. Как кажется читателю на первый взгляд, ее появление в романе эпизодично и не несет значительного содержательного смысла. Однако на самом деле эта фигура появляется в романе не случайно: указанная героиня приносит с собою в художественный мир историю еще одного случайного семейства, упоминание о еще одной трагедии, образец странной и нужной только самой Марье Всеволодовне выдержанности и непоколебимости, наконец, мысль о вымирании и исчезновении дворянской семьи. Очень важно, что в романе приезд указанной героини и события, которыми он окружен, автором логически не связываются с историей взаимоотношений Жени и Оли с родителями.
Коротко остановимся на перечисленных моментах и проясним их. Марья Всеволодовна приезжает в имение Сансуси, где находится фамильный склеп семьи Дикаго, хоронить своего сына, погибшего на дуэли. И благодаря некоторым упомина-
ниям о кончине молодого человека, о его отце, всю жизнь изменявшем матери, о самой Марье Всеволодовне, сделавшей из себя великую мученицу и страдалицу, читатель понимает всю случайность этого семейства, эгоистическую сущность людей, не способных жить для близких. Примечательно, что уже после трагедии, которая случается в романе с Женей, читатель мысленно возвращается к образу Марьи Всеволодовны и вспоминает о гибели ее сына, приблизившей закат всего рода. Читатель романа видит, что Марья Всеволодовна все свои деятельные силы направляет на создание собственного образа, считая себя незаслуженно испытывающей страдания: «С течением времени она даже начала внутренне гордиться собой и испытывать чувство блаженного наслаждения, когда ей удавалось в трудных случаях жизни сохранить чувство долга и такта. В этих случаях она походила на бойца, одержавшего трудную победу, на изобретателя, разрешившего тяжелую задачу». Между тем, Марья Всеволодовна оказывается не истинной христианкой, терпеливо переносящей невзгоды, а приспособленкой и эгоисткой, не случайно Петр Иванович прозывает ее каркающей вороной. История семьи, рассказанная автором, позволяет читателю понять, что Марья Всеволодовна и сама оказалась заложницей света и поведения мужа, но ее стараниями жизнь семьи стала искусственной: «Она, спасая благосостояние детей, заставила мужа перевести на ее имя все его капиталы, все его имения. Она довела его, наконец, до того, что он стал бояться ее, что он потуплял глаза и опускал голову перед холодным взглядом ее сощуренных глаз, что он не смел переступать порога ее спальни. Она так увлеклась этим делом, так гордилась своей силой в этой борьбе, так горячо верила, что она совершает великий подвиг честной женщины, честной жены, честной матери, что, может быть, она почувствовала бы себя даже несчастной, если бы вдруг все пошло гладко и ровно, если бы у нее внезапно не стало поводов удивляться самой себе и вызывать удивление других своим подвижничеством» [6].
В «Чужих грехах» Шеллер-Михайлов показывает, как Олимпиада Дикаго пытается отгородиться вместе с детьми от окружающего мира. Такая вынужденная изоляция, в которую герои были поставлены самой жизнью, не может привести, по мнению автора, ни к чему хорошему. Маленькому кружку, состоящему из самой Дикаго, ее компаньонки Софьи, учителя и детей, практически затворяющемуся от мира на время в имении Сансуси, в течение долгого времени не прожить, и потому, что это не семья, и потому, что изоляция от внешнего мира не может их спасти. Личность у русских писателей не мыслима в отрыве от мира, а настоящая семья является одной из ступеней и основ для дальнейшего сближения личности с миром, для ее
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова М- № 1, 2015
93
бесстрашного познания окружающей действительности. Там, где этой настоящей семьи нет, как в романе «Чужие грехи», нормальное и здоровое приобщение героя к жизни общемировой, вселенской просто немыслимо.
И все-таки роман «Чужие грехи», несмотря на ряд смертей, увиденных читателем, несмотря на разрушенные надежды героев и изображенные сложности, заканчивается очень светло, даже радостно: мы наблюдаем за рождением еще одной молодой семьи, сердечного союза Петра Ивановича и Ольги, с жизнью которых писатель связывает надежды на будущее. Сложно сказать, является ли приукрашенный радостный финал своеобразным ходом писателя, позволяющим ему оттенить все прошедшие события. Скорее всего, в продолжение размышлений героя о примирении, этот финал показывает нам выбор Петра Ивановича: «Что было дальше: это уже не интересно для посторонних, так как дальше началась идиллия примирения, любви, поцелуев, семейного счастья и восторгов» [6]. Неизвестно, чем и в какой степени пришлось пожертвовать Петру Ивановичу, неизвестно, насколько долгим окажется единение молодой семьи с Евгенией Александровной и ее новым мужем, однако в основе примирения лежит мысль о мире, в котором только и возможно, по мысли писателя, процветание семьи и благополучие детей.
Таким образом, мы видим, что мастерство Шеллера-Михайлова и его опора на достижения и образы классиков позволили в одном романе с довольно незначительным количеством действую-
щих лиц поднять множество ключевых вопросов, волновавших общественность второй половины XIX века. Сочетание в произведении сразу нескольких знаменательных для русской литературы тем, стремление художественного мира к полноте потребовало от автора обращения к синтетической, смешанной жанровой характеристике романа, которая еще более способствует установлению параллелей с романами современников автора.
Библиографический список
1. Жучкова Е.Н. Романы А.К. Шеллера-Михайлова 1860-80-х годов: Поэтика жанра: дис. ... канд. филол. наук. - Н. Новгород, 2005. - 222 с. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// www.dissercat.com/content/romany-ak-shenera-mikhailova-1860-80-kh-godov-poetika-zhanra (дата обращения: 31.01.2015)
2. Купреянова Е.Н., Макогоненко Г.П. Национальное своеобразие русской литературы. Очерки и характеристики. - Л.: Наука, 1976. - 416 с.
3. Палиевский П.В. Русские классики. - М.: Худ. лит., 1987. - 239 с.
4. Роднянская И.Б. Художник в поисках истины. - М.: Современник, 1989. - 384 с.
5. Скабический А. Александр Константинович Шеллер // Шеллер А.К. Полн. собр. соч. Т. 1. -СПб.: Изд. А.Ф. Маркса, 1904. - С. 5-32.
6. Шеллер-Михайлов А.К. Чужие грехи. [Электронный ресурс] - Режим доступа: http://az.lib. ru/s/shellermihajlow_a_k/text_1880_chuzhie_grehi_ oldorfo.shtml (дата обращения 31.01.2015).
