CC BY
15УДК. 82.091
Шишканова Ю.А. аспирант ФГБОУВО «БГПУ им. М. Акмуллы»
(Уфа, Россия)
ЧТО «ВЕЛИТ АЛЛАХ» В РОМАНЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ»
Аннотация. В статье рассматривается проблема взаимодействия точек зрения автора и героя по отношению к мусульманскому пророку. Мироощущение Раскольникова, типологически сходное с некоторыми аспектами жизнеописания Мухаммеда, его ориентация на «великих людей» приводит героя романа «Преступление и наказание» к пониманию «закона» Ислама как закона силы. Христианскую же позицию он считает проявлением слабости. «Сюжетная критика» теории Раскольникова, основанная на христианской и пушкинской традиции, сквозь призму которых Достоевский воспринимал Ислам и личность Мухаммеда, развенчивает мифотворческие опыты героя и доказывает нетождественность его отношения к пророку авторскому представлению о нем.
Ключевые слова: Достоевский, «Преступление и наказание», теория Раскольникова, мусульманский пророк, пушкинская интерпретация, «сюжетная критика».
Ф.М. Достоевский, творчество которого имеет глубокие христианские корни, внес большой вклад в освоение коранического текста. «Небесную книгу» мусульман он хорошо знал. Вслед за А. С. Пушкиным автор «великого пятикнижия» обратил внимание на личность Мухаммеда, которого его герой отнес к «законодателям и установителям человечества»: «О, как я понимаю „пророка", с саблей, на коне. Велит Аллах, и повинуйся „дрожащая" тварь! Прав, прав „пророк", когда ставит где-нибудь поперек улицы хор-р-рошую батарею и дует в правого и виноватого, не удостоивая даже и объясниться! Повинуйся, дрожащая тварь, и — не желай, потому — не твое это дело!..» [2; VI, 212].
Так говорит Раскольников, но разделяет ли автор его точку зрения? Здесь возникает проблема отношения самого писателя к мусульманскому пророку. Как оно выражается в романе? Во-первых, очевидна авторская стратегия изображения Раскольникова, ориентирующегося на Наполеона, Магомета, Ликурга, Солона как на «великих людей». Действительно, мироощущение героя типологически сходно с некоторыми моментами жизнеописания Мухаммеда.
В пещере Хира он испытал великие муки рождения «нового слова»: «Сосредоточие мысли на одном предмете и пламенное увлечение духа не могли не произвести сильного действия на его здоровье. Он стал подвержен снам, призракам и видениям» пока не оформилась «главная мысль, которая постепенно росла в душе его, наконец совсем не овладела им и не стала основою всех его действий» [3; 37]. Точно такая же «идея-страсть», выношенная в уединении каморки, похожей на гроб, в снах и видениях, захватила
Раскольникова. Он «аскет, монах, отшельник», терзаемый вопросом: «... чего люди больше всего боятся? Нового шага, нового собственного слова они больше всего боятся» [2; VI, 6].
С отдельными положениями Ислама перекликается и теория Раскольникова. Одним из ее главных пунктов является деление человеческого рода на два разряда: «низший» и «высший», в который, по мнению героя, входит и Магомет, подобно другим «законодателям и установителям человечества». Все они, как считает Раскольников, «были преступники, уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов перешедший, и уж конечно не останавливались и перед кровью, если только кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая за древний закон) могла им помочь». [2; VI, 200].
В понимании Раскольникова «закон» Мухаммеда как «закон» Ислама - это закон силы. Христианскую же позицию, олицетворяемую прежде всего Соней Мармеладовой, он считает проявлением слабости, смеется над ней. Но, по сути, герой Достоевского искажает оба «закона», не воспринимая гуманистического содержания ни христианства, ни Ислама. Его ошибки развенчиваются автором, использующим прием «сюжетной критики» теории и практики Раскольникова. Авторской критики герой не выдерживает, хотя может показаться, что вместе с ним развенчивается и Мухаммед. Но это не так.
Раскольников в мифотворческом воодушевлении создает свой образ мусульманского пророка, «всадника на коне», который с высокомерным презрением смотрит на «дрожащую тварь». Мысль героя в тексте оформлена как «чужое слово», нетождественное авторскому. Оно изобилует графическими способами выражения смысла, причем, многочисленные кавычки свидетельствуют о двойной, интертекстуальной цитации, поскольку в повествовательном дискурсе сопрягаются слово героя, выражение из пушкинского текста («дрожащая» тварь), «наполеоновские» реминисценции, при этом выделенное авторским курсивом «не желай» передает императив Раскольникова, иронически снижающего статус пророка разговорным оборотом «дует в правого и виноватого».
Отметим, что в представлении Раскольникова образ мусульманского пророка расходится с историческим. Традиционный образ Мухаммеда периода Медины как пророка-завоевателя актуализируется героем романа в субъективно-психологическом («я понимаю») и искаженном историческом плане («ставит батарею»). Во времена Мухаммеда степные арабы еще не знали пушек, хотя великолепно владели оружием: «Никто не мог превзойти его (араба) в искусстве стрелять из лука, владеть копьем и саблею, ловко и красиво управлять конем» [3, 8]. Эти живые подробности упоминаются в тексте Достоевского: «пророк с саблей на коне», «батарея» как сознательно модернизированная деталь, соотносящая Магомета с Наполеоном. В.В. Борисова справедливо полагает, что «Магомет Раскольникова - это
263
лжепророк, совершивший подмену гуманистического идеала жестоким насилием над людьми» [1, 80].
Авторское отношение к теории Раскольникова проявляется в описании состояния героя, который размышляет о «пророке» в лихорадочном настроении. Находясь в состоянии полубреда, он смеётся, как помешанный. Родион и выглядит как больной: «Волосы его были смочены потом, вздрагивавшие губы запеклись, неподвижный взгляд был устремлен в потолок» [2; VI, 212]. Отношение автора к герою здесь сродни отношению врача к больному, которому поставлен диагноз и необходимо выработать тактику лечения.
Каким же в конечном счете предстает исламский пророк в авторском сознании? Ответить на этот вопрос помогают христианская и пушкинская традиции, сквозь призму которых Достоевский воспринимал Ислам и личность Мухаммеда.
Всех своих героев, в том числе и претендующих на миссию пророка, Достоевский проверяет по отношению к «твари дрожащей». В своей функциональной амбивалентности этот образ соотносится с кругозором автора и героя одновременно, приобретая в них однозначно оценочный смысл: высокий для самого автора и низкий для героя. Такой прием романист использовал, например, для сюжетной критики Раскольникова, исказившего своей вульгарной цитацией выражения «дрожащая тварь» характер отношений между человеком и Богом, между человеком и пророком.
Достоевский, вслед за Пушкиным, исходит из переклички евангельской и коранической заповеди любви к Богу и человеку. Вот повеление Аллаха: Люби сирот и мой Коран Дрожащей твари проповедуй! [4, II, 47]. «Дрожащая тварь» - это «божья тварь». Однако в интерпретации Раскольникова ее образ резко снижен и «унижен»: «Тварь ли я дрожащая или право имею?». В контексте высказываний героя право на насилие, власть над всею «дрожащею тварью» соотносится с жестоким пророком. Повиновение «дрожащей» твари Аллаху Раскольников считает обязательным. По его мнению, люди первого разряда «любят быть послушными», они «и обязаны быть послушными, потому что это их назначение» [2; VI, 200]. В результате Раскольников приходит к чудовищному искажению пушкинского переложения коранической суры: она в буквальном смысле превращается в сатанинский стих. Аллаху и его пророку приписывается совершенно невозможное ни по Библии, ни по Корану презрительное и жестокое отношение к человеку. Это первая религиозная и нравственная ошибка Раскольникова. Во-вторых, он ошибочно противопоставляет Христа Магомету. Это противопоставление автор снимает в эпилоге романа, упоминая об Аврааме, «отце всех верующих», мусульман и христиан равно.
Итак, на вопрос, что «велит Аллах», сам Достоевский и его герой ответили по-разному. Только после разочарования и раскаяния в своей идее Раскольников начинает приближаться к общечеловеческому, религиозному и нравственному идеалу, разделяемому автором романа «Преступление и наказание».
ЛИТЕРАТУРА
1. Борисова В.В. Синтетизм религиозно-мифологического подтекста в творчестве Ф.М. Достоевского. (Библия и Коран) [Текст]: монография / В. В. Борисова // Творчество Достоевского: искусство синтеза. - Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 1996. - С. 63-89.
2. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 6. Преступление и наказание [Текст] / Ф.М. Достоевский. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1973. 423 с. Ссылка на это издание дается в тексте с указанием страницы в скобках.
3. Ирвинг, В. Жизнь Мухаммеда. Путь человека и пророка [Текст] / В. Ирвинг. - М.: Алгоритм. 2015. - 272 с.
4. Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10 т. [Текст] / А. С. Пушкин. - М.: ГИХЛ, 1959-1962.
