CC BY
119
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Голенкова З. Т., Игитхянян Е. Д. Процессы интеграции и дезинтеграции в социальной структуре российского общества // Социологические исследования. - 1999. - №9. - С. 22-23.
2. Мерсиянова И. В. Негосударственные некоммерческие организации: институциональная среда и эффективность деятельности // Вестник высшей школы экономики.- 2007. -№1. - С. 42-45.
3. Тихонова Н. Е. Социальный капитал как фактор неравенства // Общественные науки и современность. - 2004. - №4. - С. 24-35.
Лейсян Хатямовна Каюмова, аспирант кафедры «Политология, социология и связи с общественностью» Ульяновского государственного технического университета.
Поступила 30.09.2015 г.
УДК 821.161.1
А. Ю. БОЛЬШАКОВА
ЧТО ТАКОЕ ОБЛОМОВКА? (РОМАН И. А. ГОНЧАРОВА В ПОЛЕМИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ)
Посвящена пересмотру стереотипных взглядов на роман И. А. Гончарова «Обломов» и созданный в нём образ русской деревни. Автор рассматривает как классические, так и современные концепции, уделяя особое внимание рассмотрению «Сна Обломова» как специфической модели литературного сна.
Ключевые слова: русский роман, художественный образ, деревня как литературный архетип, литературный сон.
Статья написана при поддержке РГНФ: грант «15-34-11045 «Своеобразие и мировое значение русской классической культуры (Х1Х-первая половина ХХ столетия). Идеалы, культурно-философский синтез, рецепция».
Одной из особенностей теоретико-литературной мысли на рубеже ХХ-ХХ1 веков стало усиление внимания к тем сферам в мире русской классики, которые раньше входили в категорию непознаваемого: не доступного с гносеологической точки зрения. Изучение русского романа не составляет здесь исклюю-чения. Однако 1990-е неожиданно представили новые варианты исследовательских решений -во многом в развитие тех философских, психоаналитических и литературных направлений, которые обозначились ранее в мировой научной мысли ХХ в. Так, исследовательской апробации - пока ещё на начальной стадии -подверглась модель литературного сна, что дало российской науке 1990-х (к примеру, Д. Нечаен-ков книге «Сон, заветных исполненный знаков») возможность вернуться на новом уровне к классике XIX в. В особенности это касается
© Большакова А. Ю., 2015
трактовки произведений, рождённых в переломные моменты российской истории: моменты, столь сходные с современным.
Как и в нынешний период, в переломной исторической ситуации середины XIX в. в центре литературного внимания оказался философский вопрос о смысле и соотношении движения и покоя: извечного людского беспокойства и патриархального идеала спокойной недвижности; людских страстей и природного бесстрастия. Вопрос этот обращал читателя к осмыслению пройденного, порой незамеченного и словно б «недоученного». К новому осмыслению и даже переосмыслению «старых» событий и фактов - в преддверии бурных перемен, которые несла в себе вторая половина века: отменой крепостного права, развертыванием железных дорог и городских инфраструктур, ростом самоценности денежного капитала и тотальным наступлением на привычную, «утверждённую» предшествующим историко-
культурным сознанием концепцию человека и мира.
Художественная ситуация «задержанного мига», «последнего поклона» становится на некоторое время доминирующей. Она обуславливает появление не просто усадебно-деревенских «элегий», идиллических «прощаний» с уходящей в прошлое «старой» русской жизнью, но неких «вечных» литературных моделей, призванных навсегда закрепить в читательском сознании архетипический образец: прообраз национальной жизни, который не должен исчезнуть из русского самосознания ни прикаких обстоятельствах, вопреки самым кардинальным переменам и сдвигам. Такими вершинными образцами стали, несмотря на их кажущееся несходство, тургеневское «Дворянское гнездо» и «Обломов» И. Гончарова. Роман Гончарова даже превзошёл тургеневский по силе воздействия и «закреплённости» в читательском сознании - во многом из-за знаменитой статьи Добролюбова «Что такое обломовщина?».
В статье, впрочем, на первый план вышла мировоззренческая характеристика победителя-Штольца, по сути, подменяющая явление (Обломовку и сам тип Обломова, именем которого назван роман) проявлением (обозначением функциональной роли явления). Обломовка как ментальный образ, лелеемый в душе героя, — мифологизированный и идеализированный прообраз тихой родины, «родного уголка», который любят непонятно почему, но всей душой, со всеми его достоинствами и недостатками, - был всецело заслонён отрицаемой поведенческой моделью: сферой преодоления для нового человека-деятеля типа Штольца. Тенденциозность критической концпции сказалась в дальнейшем и закрепила в читательском сознании одностороннее восприятие этого литературного образца. Обломовка как таковая, была обречена на протяжении веков слыть нарицательным образцом российской глупости и исконного несовершенства, какой-то неисправимой национальной вымороченности и тщетности всех усилий по её преодолению...
Лишь на пороге XXI в. обозначилась тенденция к переосмыслению критического клише и восстановлению многозначности художественного образа. Как отмечает В. Кантор в статье «„Долгий навык к сну" (Размышления о романе И. А. Гончарова „Обломов")»: «„Обломов" - из тех русских романов, к которым постоянно обращается мысль: не только литературоведческих штудий, но прежде всего для того, чтобы понять принципы и особенности развития отечественной культуры. Трагически
недооценённый в своё время, понятый как обстоятельный бытописатель,.. Гончаров сегодня читается как актуальный классик мировой литературы» [2, с. 176].
Примечательно, что за целое десятилетие до появления всего романа увидел свет - на правах самостоятельного произведения-«эпизода» -знаменитый «Сон Обломова», собственно и составивший ядро будущего романа. Написанный задолго до завершения всего произведения (непосредственно после рождения замысла и плана «Обломова» в 1847—48 гг.), он был опубликован в 1849 г. с подзаголовком «Эпизод из неоконченного романа» в «Литературном сборнике с иллюстрациями» (редакцией «Современника»). Н. Некрасов отзывался о нём как о вполне самостоятельной работе: «„Сон Обломова"... - есть образчик того нового произведения, которое, нет сомнения, возобновит, если не усилит, прекрасные впечатления, оставленные в читателях за два года перед этим напечатанною в „Современнике" „Обыкновенною историю"» (цит. по: [3, с. 454]). Как отмечает Е. Краснощекова, «в обзорах литературы за 1849 год не раз именно этот «эпизод», а не какая-либо другая законченная книга, назывался лучшим произведением года (см., к примеру, статьи: «Русская литература в 1849 году» - «Отечественные записки», 1850, №1, с.15; Гаевский В.П. «Обозрение русской литературы за 1850 год» - «Современник», 1851, №2, с.54)» [3, с. 455].
Родная Обломовка появляется в гротескном «Сне» её хозяина как «благословенный уголок земли», «чудный край» [1, с. 85]. неги и неподвижной скуки, изобилия и нищеты, сдержанных стремлений и. увядших навсегда порывов. В идеальной картине патриархальной деревни нет и не может быть ничего «грандиозного, дикого и угрюмого» [2, с. 85]. Всё в ней пронизано идеалом счастья, грезой о сытной жизни и крепком сне. Несколько важнейших особенностей, отличающих гончаровскую модель русской Деревни1, становятся ключевыми для понимания «отрицательных» черт российской ментальности. Как отмечает В. Щукин, одна из них противоположна тургеневской поэтизации: это зримое обытовление (к примеру, природных явлений) вплоть до опошления (см., к примеру, сравнение луны с «медным вычищенным тазом» [1, с. 88]). Неподвижность и монотонность жизни в
1См. шире о Деревне как ведущем литературном образце в: Большакова А. Деревня как архетип: от Пушкина до Солженицына. М., 1998.
гончаровской Обломовке - помещичьей и крестьянской - кажется, делает доминантным сопряжение понятий «мёртво», «мёртвая» (тишина, к примеру) с состоянием сна: «Это был какой-то всепоглощающий, ничем непобедимый сон, истинное подобие смерти. Все мертво, только из всех углов несется разнообразное храпенье на все тоны и лады» [1, с. 97]).
Впрочем, обломовский вариант российской деревни неизменно вызывает скрещенье самых противоположных и разноречивых литературоведческих концепций. Рождая ассоциации с мифологическим «сонным царством», образ деревни Обломовки неминуемо несёт в себе критические параллели с образом России, представляя его в полунегативном свете. В этом ракурсе Россия скорее предстаёт как аномалия -а «норма» это лишь для выморочных обломовцев и им подобных.
Итак, деревня как сон, но и Россия как сон?
«В картинах Обломовки, сочетающих скрупулезные реалистические детали с почти символическими, постепенно проступает глубинный замысел: максимально расширить толкование образа усадьбы (деревни) до превращения её в образ целой страны, - резюмирует Е. Краснощекова, автор полемичной монографии «Гончаров. Мир творчества». - Недаром в высказываниях самого Гончарова неоднократно Обломовка и Россия становятся синонимами (и не случайно образы из «Сна» столь повлияли на «мир России» во «Фрегате „Паллада"»). Обломовка - это страна, которая так и не покинула позднего средневековья, отринув петровские реформы и последовавшие за ними сдвиги в сторону Европы и Цивилизации, она осталась в Азии в её историософской трактовке (отсюда во «Фрегате „Паллада"» параллель между обломовской Россией и феодальной Японией)... Время в Обломовке ходит по кругу в духе специфического русского прогресса-регресса: «вневременность» подчинена быту, сонному, неизменяющемуся...» [4, с. 259]. «Там живут, как в сказке, а в определённом аспекте даже в ещё более архаичных темпоральных структурах, - отмечает В. Щукин, - ведь в сказке есть захватывающая цепь событий, сюжет, а в Обломовке только вечное повторение вчерашнего дня да регулярная смена времен года» [6, с. 133].
Однако гончаровская модель не так уж проста, как может показаться на первый «критический» взгляд: в ней больше смыслов, и природа её гораздо сложнее, чем кажется. По крайней мере, в вышецитированных монографиях ощущается недоучёт позитивных
моментов, составляющих, однако, основу концепции Е. Ляпушкиной в книге «Русская идиллия XIX века и роман И. А. Гончарова „Обломов"» и побуждающих вспомнить о «голубиной душе» Илюши Обломова в её отнюдь не обыденных, но идеальных устремлениях. К тому же несколько наивное и прямолинейное рассмотрение главы «Сон Обломова» как «реальной» художественной действительности, без учёта сновидческой условности и специфики, приводит к односторонним суждениям и трактовкам. К таким сферам критической односторонности относится и мысль об остановившемся времени в мире Обломовки, и недоучёт темпоральных особенностей литературного сна, где время обладает особой протяжённостью - вплоть до вневременных ментальных ориентации, свойственных состоянию сна и сновидческой специфике.
По точному определению Е. Ляпушкиной, «мир, созданный фантазией Ильи Ильича, преодолевает, побеждает время, выходит из-под власти времени - ив этом его принципиальное отличие от мира Обломовки или мира Петербурга, где, по словам исследователя, „с ним (временем - Е. Л.) связано поведение людей, их сознание, ритм их жизни, отношение к вещам и идеям, осознание человеком самого себя как личности", где время - своего рода диктатор» [5, с. 116-117]. Именно в этом ментальном мире сна души и воли русская патриархальная деревня - и даже мифологизи-рованно-идиллическая Обломовка как новый «прелестный уголок», созданный вечной силой жизненного обольщения, занимает приоритетно-каноническое положение, символизируя душевный уют и покой в мирских бурях и невзгодах. Недаром уже живущий в Петербурге Илья Ильич неизбывно скучает по этому идеальному мирку своего детства, где сковывающие регламентации, запреты и неколебимые устои предков создавали, однако, неповторимую атмосферу сказочной вседозволенности, неограниченной свободы воображения. Потому даже «низкие» бытовые детали и явления, напоминающие об этой «золотой» поре его жизни, обретают самоценность для Обломова.
Действительно, загадки Обломовки всё ещё существуют и ждут своего открывателя...
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Гончаров И. Собрание сочинений. В 8 т. -М., 1952. Т. 4.
2. Кантор В. «Долгий навык ко сну» (Размышления о романе И.А. Гончарова «Обломов»)
// Кантор В. В поисках личности: Опыт русской классики. - М., 1994.
3. Краснощекова Е. Послесловие // Гончаров И. Обломов. - М., 1982.
4. Краснощекова Е. Гончаров. Мир творчества. - СПб., 1997.
5. Ляпушкина Е. Русская идиллия XIX века и роман И.А. Гончарова «Обломов». - СПб., 1996.
6. Щукин В. Миф дворянского гнезда. -Krakow, 1997.
Большакова Алла Юрьевна, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник ИМЛИ РАН.
Поступила 14.10.2015 г.
94(470)"17/21" Е. А. БУРДИН
ТРОИЦКАЯ ЦЕРКОВЬ СЕЛА СОСНОВКА
На основе неопубликованных архивных, картографических и устных источников впервые рассматривается история деревянного Троицкого храма в селе Сосновка (современный Чердаклинский район Ульяновской области), ныне затопленном водами Куйбышевского водохранилища.
Ключевые слова: зона затопления Куйбышевской ГЭС, культурное наследие, церковь.
Сосновка была основана предположительно в середине - конце XVII в. Вероятно, её первыми жителями были выходцы из регионов Верхнего Поволжья, так как в селе преобладал севернорусский говор владимирско-поволжской группы [1, с. 15]. В 1952-1955 гг. основная часть жителей Сосновки переселилась из зоны затопления на возвышенное место, в новый хозяйственный центр - с. Архангельское, а также в Чердаклы, г. Ульяновск и п. Ленинский (Рыбацкий, ныне входит в Заволжский район города).
Первый деревянный храм в Сосновке был построен в 1784 г. тщанием прихожан (сведения 1848 г.) [2, л. 168]. Однако к этому времени его крыша начала ветшать, и в некоторых местах стала протекать. Главным являлся престол во имя Живоначальной Троицы, а дополнительным - во имя Святителя Николая Чудотворца в приделе (оба холодные). Священник и пономарь жили в квартирах, а диакон и дьячок имели собственные деревянные дома на помещичьей земле. Ближайшая от села церковь находилась в Архангельском, на расстоянии 7,5 км.
Священник получал от владельца села князя Александра Алексеевича Волхонского (здесь он не жил) продовольственную помощь - 17 четвертей (278,5 кг) ржи и 15 четвертей
© Бурдин Е. А., 2015
(245,7 кг) ярового хлеба в год. В церкви с 1780 г. хранились копии метрических книг (по другому источнику - с 1774), с 1828 г. исповедные росписи, а также другие документы [3, л. 168 об.].
Должность священника с 1848 г. исполнял Димитрий Романов Поливанов, в 1835 - 1843 гг. занимавшийся преподаванием в Самарском и Чистопольском духовных приходских училищах [4, л. 170 об.]. Диаконом был Михаил Иванов Литров (из текста непонятно, когда он прибыл в Сосновку из Чердаклов, где с 1820 г. служил пономарём). В 1840 г. Литрова «за нетрезвую жизнь» послали на 4 месяца в Сызранский Вознесенский монастырь на чёрную работу [5, л. 171]. Дьячком с 1846 г. являлся Павел Андреев Архангельский [6, л. 171 об.]. Пономарём был Василий Николаев Орловский (с 1848 г.).
Удивительно, но в церковных ведомостях 1910 г., в отличие от 1848 г., содержится информация о том, что Троицкий храм возведён иждивением господ Бекетовых, а не только стараниями прихожан [7, л. 155]. В 1851 г. его перестроили на средства мелекесского купца Дмитрия Николаевича Масленникова, причём поставили на каменный фундамент, сохранив один престол. Но здесь явная историческая ошибка, так как в ЦГАСО сохранилось дело о капитальном ремонте Троицкой церкви в 1906 -1907 гг., проведённом на средства Д. Н. Масленникова (о нём подробнее я расскажу
