CC BY
33
мгле») (осуществляется связь ядра и ближней периферии, включающей синонимы слова «одинокий» - «чужой» и «странный»); «Да я одиночества боюсь хуже смерти! Уже и осточертеет все, уже выть от штучек хочется, а как представлю, что всю жизнь здесь, вот, одной куковать!» («Не оставляй меня одного») (лексема «один» употребляется рядом с ключевым словом концепта «одиночество», что усиливает окраску. На негативность оценки указывают стилистически сниженные слова «осточертеет», «выть хочется», «куковать»); «Все представляю, как ей холодно там, в такую-то вьюгу, одной лежать!» («Собака») (негативная оценка выражается состоянием холода, которое в конкретном случае связано с одиночеством); «Одна и одна. Даже в гости пойти не к кому, даже прогуляться «по Карла-Марла» не с кем...» («На солнечной стороне улицы») (контекстуально оценка состояния одиночества выражается словосочетаниями «в гости пойти не к кому», «прогуляться не с кем»); «Одна, подумала обреченно. Не втягивай, ты должна быть одна» («Почерк Леонардо») (обречённость - состояние, тесно связанное с одиночеством. Данная лексема вступает с ключевым словом концепта «одиночество» в синонимические отношения, что определяет связь ядра с ближней периферией); «Кончатся снаряды, кончится война, Возле ограды, в сумерках одна Будешь ты стоять у этих стен, У этих стен Стоять и ждать меня, Лили Марлен» («Почерк Леонардо») (указывается вынужденное одиночество, связанное с постоянным ожиданием близкого человека); «Да, крикнула она, да, я слабая, я не могу быть одна!» («Двойная фамилия») (о том, что состояние одиночества для героини произведения невыносимо, говорит фраза «не могу»); «Она знала, что осталась одна, обреченно одна перед ужасающей бездной» («Почерк Леонардо») (пейоративами являются лексемы «обреченно», «ужасающей», «бездной»).
Библиографический список
Таким образом, одиночество - это «эмоционально-психологическое состояние неудовлетворённости, дисгармонии, влияющее на взаимодействие субъекта с внешним и внутренним миром и порождающее чувства страха, тоски, грусти, страдания, безысходности» [4, с. 13]. Концепт «одиночество» вербализуется в произведениях Д. Рубиной эксплицитно и имплицитно. Лексема «один», входящая в ядро ассоциативно-смыслового поля (93 употребления), помогает представить признаки отдельности, отличия человека, отсутствия связей с другими людьми. С помощью данной языковой единицы выражается состояние одиночества как главных, так и второстепенных героев художественных произведений Д. Рубиной. Нейтральная окраска состояния одиночества преобладает, большое количество средств выражения негативной оценки соответствует общенародному пониманию одиночества; средств выражения положительной оценки состояния одиночества не так много, но они присутствуют, что уже позволяет говорить об индивидуально-авторском понимании сущности бытия.
В художественном тексте ядерные и периферийные признаки концепта часто отличаются от общепризнанных представлений, что связано с авторским восприятием реальности и читательской оценкой художественного текста. Как правило, в произведениях Д. Рубиной положительно оценивают состояние одиночества женщины, а негативно - мужчины. Нейтральная или отрицательная оценка преобладает у второстепенных героев. У главных героев, отличающихся своей необычностью, одиночество ассоциируется с покоем и свободой. Близость и любовь к одиночеству, однако, выражается в этом случае не ядерными лексемами, а языковыми единицами, относящимися к ближней периферии. Исследование концепта «одиночество» в текстах художественных произведений Д. Руби-ной «позволяет проникнуть в художественный мир писателя, а также определить особенности его речестилевой системы» [5, с. 129].
1. Ожегов С.И. Словарь русского языка:70000 слов. Москва, 1990.
2. Александрова З.Е. Словарь синонимов русского языка. Москва, 2001.
3. Бабенко Л.Г. Концептосфера русского языка: ключевые концепты и их репрезентации (на материале лексики, фразеологии и паремиологии): проспект словаря. Екатеринбург 2010.
4. Поздеева Н.С. Коммуникативно-дискурсивные признаки концепта одиночество. Диссертация ... кандидата филологических наук. Архангельск, 2013.
5. Болотская М.П., Зуенкова А.О. Вербализация концептов «жизнь» и «смерть» в идиостиле И.Л. Муравьевой (на материале текста романа «Барышня»). Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Гуманитарные науки. 2017; 4 (44): 122 - 131.
References
1. Ozhegov S.I. Slovar'russkogoyazyka:70000 slov. Moskva, 1990.
2. Aleksandrova Z.E. Slovar'sinonimovrusskogoyazyka. Moskva, 2001.
3. Babenko L.G. Konceptosfera russkogo yazyka: klyuchevye koncepty i ih reprezentacii (na materiale leksiki, frazeologii iparemiologii): prospekt slovarya. Ekaterinburg, 2010.
4. Pozdeeva N.S. Kommunikativno-diskursivnye priznaki koncepta odinochestvo. Dissertaciya ... kandidata filologicheskih nauk. Arhangel'sk, 2013.
5. Bolotskaya M.P., Zuenkova A.O. Verbalizaciya konceptov «zhizn'» i «smert'» v idiostile I.L. Murav'evoj (na materiale teksta romana «Baryshnya»). Izvestiya vysshih uchebnyh zavedenij. Povolzhskij region. Gumanitarnye nauki. 2017; 4 (44): 122 - 131.
Статья поступила в редакцию 06.08.19
УДК 1.17, 1.18.7.01
Vereshchagina T.N, Cand. of Sciences (Philosophy), senior lecturer, Altai State Pedagogical University (Barnaul, Russia), E-mail: norapati@yandex.ru
"WHAT'S HECUBA TO HIM, OR HE - TO HECUBA?": MYTHOLOGICAL PERCEPTION OF THE WORLD IN SH. RUSTAVELI'S "VITYAZ IN THE TIGER'S SKIN". Explication is one of methodical forms that researchers widely use in the analysis of texts: philological, linguistic, philosophical, historical, cultural, etc. It is an opportunity in any variety of described images, objects or phenomena to detect not only their characteristic features, but also some fundamental unity (affinity), and expand its hidden essential characteristics. The method of explication often allows the researcher to clarify the content of the artistic image, born implicit intuitive ideas of the poet. Then the boundaries of this image take a strict definition of the concept. In the article, one of the images of the poem "Vityaz in the tiger's skin" by Shota Rustaveli (the image of Kaji), thanks to the explication, takes a form of a logical concept, the outline of which has emerged in the depths of mythology. This outline is manifestation of possibilities of consciousness to give the environment mental integrity, and to justify the moral basis of harmonious coexistence with it.
Key words: kaji, vityaz, tiger's skin, Shota Rustaveli, Vepkhistkaosani, explication, Hecuba, William Shakespeare, Hamlet.
Т.Н. Верещагина, канд. филос. наук, доц. ФГБОУ ВП «Алтайский государственный педагогический университет», г. Барнаул,
E-mail: norapat@yandex.ru
«ЧТО ОН ГЕКУБЕ? ЧТО ЕМУ ГЕКУБА?»: МИФОЛОГИЧЕСКОЕ ВОСПРИЯТИЕ МИРА В ПОЭМЕ ШОТА РУСТАВЕЛИ «ВИТЯЗЬ В ТИГРОВОЙ ШКУРЕ»
В статье освещается тема специфического видения поэтом Шота Руставели истины о мифическом народе каджи. Экспликация, как методическая форма, позволяет в любом многообразии описываемых образов и явлений обнаружить их характерные признаки и фундаментальное единство, развернув сокрытую сущностность. Способ экспликации проясняет содержание художественного образа, рождённого неявными интуитивными представлениями автора, задавая ему строгую определённость понятия. Во 2-й части данной статьи один из образов поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» (образ каджи), благодаря экспликации, закрепляет обретение вида логического понятия, абрис которого наметился ещё в недрах мифологии. Этот абрис -манифестация возможностей сознания придавать окружающей среде ментальную целостность, и обосновывать нравственный фундамент гармоничного сосуществования с ней.
Ключевые слова: каджи, витязь, тигровая шкура, Шота Руставели, Вепхисткаосани, экспликация, Гекуба, У. Шекспир, Гамлет.
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А он рыдает. Что б он натворил, будь у него такой же повод к мести,
как у меня <...>
А я, <.> ни о себе не заикнусь, ни пальцем не ударю для короля, чью жизнь и власть смели так подло. Что ж, я трус? ...
У. Шекспир. Гамлет (пер. Б. Пастернака)
«Что он Гекубе? Что ему Гекуба?» [1] - крылатая фраза, которую произносит принц датский, находясь под впечатлением способности актёра переживать события из жизни вымышленного героя как свои собственные, и порождая «гамлетовский вопрос» о мотивах действий человека.
В первой части статьи, посвящённой поискам истины о мифическом народе каджи, что изображён в бессмертной поэме Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре», затрагивается тема специфического видения этого образа поэтом.
Душа и сердце средневекового человека жаждали мифологического восприятия произведений искусства. Как всякий художник, Ш. Руставели тоже тяготел к подобному мировосприятию. Но такое видение образов и слов не могло удовлетворить логику его философствующего рационализма. Автор воспринимал бытовавшие негативные представления современников о каджах, скорее индифферентно, нежели негативно. Интуиция художника сдерживала категоричность всеобщей синонимизации их со злом.
Однако сдержанность его оценок требует объяснений. Обнаружить то, чем она мотивирована, можно было бы в летописных сводах, государственных документах, мемуарах современников, произведениях искусства и т. п. Но достоверные исторические факты по этому поводу в них практически отсутствуют. Единственным источником на сегодня пока остаётся само «детище» поэта - текст «Вепхисткаосани» («Витязь в тигровой шкуре»). И хотя поэма дошла до нас в виде компиляции из разных частей, чудом сохранившихся в разрозненном виде - она признана носителем реальной социокультурной информации по целому ряду аспектов, изложенной метафорически. Подчас эти сравнения на образном уровне настолько гиперболизированы и осложнены эпитетами, что складывается впечатление о сказочности сюжета поэмы. Собственно, это утверждает едва не большая часть исследователей. Единодушие в научной среде царит и относительно каджей: их настойчиво причисляют к персонажам демонического бести-ария. Между тем, содержание поэмы насыщено многочисленными примерами иного почтения образа этого мифического народа.
Мифология Кавказа [2; 3; 4; 5; 6; 7] изобилует историями о жизни богов и духов, полубожеств и культурных (эпических) героев, дэвов и демонов, но каджи в этом повествовании представлены довольно скромно, в качестве второстепенных персонажей. Их характер, повадки, природа, и даже происхождение являют собой пример непрояснённости и противоречивости представлений, отражённых в мифологии. Так, описание внешнего вида каджей колеблется от стихийно-природного до антропоморфного, от прекрасного до уродливого. Их сущность трактуется то исполненной света и добра, то зла и разрушительной силы. Будучи невидимыми (бесплотными) они способны к превращениям. Умение очаровывать и подчинять себе людей и окружающую природу породили рассказы не только о злоупотреблении такими способностями, но и о благородстве их нрава. Однако во мнении, что этот народ храбр и непобедим в бою - сходятся всё. Само слово «кадж» переводится в большинстве языков Кавказа близко к понятию «неукротимый», а в армянском - буквально: «бесстрашный, храбрый», «храбрец».
В систематизированном виде сведения о них изложены, в основном, в двухтомной энциклопедии «Мифы народов мира» под ред. С.А. Токарева [2] и «Мифологическом словаре» под ред. Е.М. Мелетинского [3], в таких классических трудах, как «История Армении» Мовсеса Хоренаци [4] и «Очерк религии и верований языческих армян» Н.О. Эмина [5]. Немало полезных сведений о каджах можно почерпнуть в работах «Мифы Армении» М.Л. Ананикяна [6], «Мифология народов Кавказа» М.А. Исалабдулаева [7]. Тем не менее, даже начальная стадия предпринятого исследования показала: научных работ в отношении образа каджей, выведенного в поэме Ш. Руставели «Витязь в тигровой шкуре», пока не обнаружено. И всё же разработка данной темы принципиально важна, поскольку она представляется каузальной в отношении трагических событий, произошедших с поэмой и её создателем.
Какое дело было грузинскому поэту до сказочных каджей? Да, когда-то он создавал «дивно сложенные гимны», но они посвящались любви. С той поры многое изменилось: поэт познал, что
Перлы уст её румяных под рубиновым покровом, -
Даже камень разбивают мягким молотом свинцовым! [8, стих 5].
И вот: «Повелели мне во славу её сложить сладкозвучные стихи» [9, стих 5].
«Что он Гекубе?», древнегреческий мифологический образ, которой явлен мировой культуре не только в качестве жены Приама, царя Трои, и матери их 20 детей. Этот образ - выражение плодоносящей силы природы, порождающей гекторов-созидателей и парисов-разрушителей, и в страданиях пожинающей плоды своего порождения. Шота Руставели призван гекубой-природой в череду её избранников напомнить людям ещё раз о подлинной сути жизни. Ибо поэма «Веп-хисткаосани» («Витязь в тигровой шкуре») национальна лишь в той мере, в какой грузинский гений оказался способен уловить эту суть. Тот факт, что в древности она уже была изложена гениями других народов (и не раз!) вызывает у поэта осознание судьбоносности полученного приказа:
Эта повесть, из Ирана занесённая давно,
По рукам людей катилась, как жемчужное зерно.
Спеть её грузинским складом было мне лишь суждено
Ради той, из-за которой сердце горестью полно [8, стих 9].
Гений не был бы гением, если бы видел мир таким, каким его видят другие. Приступая к исполнению приказа, Руставели остаётся самим собой и начинает писать о том, на что откликнулось его сердце: поэма вылилась в попытку изобразить всеобщую сущность истины, красоты и добра. Отсюда - и форма, и содержательное исполнение образов, которые носят обобщающий характер. В героях поэмы находит своё воплощение эта всеобщая сущность, возведённая в принцип. Через них автор передаёт дыхание вечности, И тут не обойтись без присутствия чудесного: так, любовная интрига обретает нетривиального противника, разлучающего влюблённых Нестан-Дареджан и Тариэла.
Каджийская Гекуба - не что иное, как признание народной востребованности мифологических аберраций, вера в присутствие здесь и сейчас чего-то необычного, захватывающего дух перед этим неизвестным, нечеловеческим, и, одновременно, исполненного надеждой на прекрасный исход. Художник ощущал эту востребованность и, по мере разворачивания сюжета, постепенно наполнял повествование всё более диковинными образами и событиями.
Художественный приём сработал: читатель, ищущий острых ощущений, был наполнен ими до предела, увлечённо читая описание ристалищ, боевых схваток и военных битв; желающий сердечных переживаний упивался ими в сценах любовных перипетий; жаждущий нравственного преображения - восхищался преданной дружбой трёх друзей, мечтая о такой же. И не всякий замечал, что нарастание каджийского присутствия уже в первой половине поэмы приближалось к состоянию избыточного. Текст оказался насыщен поразительными фактами: не только второстепенные персонажи, но и главные герои поэмы проявляли многие черты мифологических каджей, оставаясь при этом людьми.
Доверяя читателю свои сокровенные мысли, своё понимание того, кто такие каджи, Шота Руставели приводит оба представления о них: мифологическое и реалистическое.
Зачем он это делает? «Что ему Гекуба?» Зачем грузинскому Гамлету не уточнение даже, а утверждение: каджи - НЕ ТАКИЕ? Оно провокационно, а оппонент опасен.
С одной стороны - это церковь. Следовательно, декларация поэта может быть истолкована как защита языческих представлений. В лучшем случае, как позиция философа. Впрочем, то и другое - суть неприятные утверждения для религиозного оппонента. Во-первых, Шота Руставели, признаёт возможности человеческого разума: о Давар, сестре индийского царя, в поэме сказано: «Она своим колдовством постигла даже небо» [9, стих 568]. Во-вторых, он признаёт существование такой формы знания, которая расширяет возможности человека до поистине чудесных проявлений - столь необычных, и даже диковинных, что они вызывают изумление и страх, а потому причисляются к волшебству, чародейству колдовству Правда, автор наряду с упоминанием о чародеях-каджах не помещает в текст буквальных описаний совершаемых ими чудес, ограничиваясь не более, чем их перечислением. Напротив, развенчивая народное мифотворчество, поэт приводит примеры их обычности.
Наиболее яркий из таких примеров - рассказ о гибели каджей, везущих пленённую Нестан-Дареджан в Каджети, от рук слуг Фатьмы-ханум [9, стихи 1121 -1123]. Ещё один - о гибели (подобно обычным людям) нескольких тысяч каджей в вооружённой битве воинов, когда трое друзей с небольшим отрядом напали на многочисленную военную охрану башни в Каджети, где томилась в плену Не-стан-Дареджан [9, стихи 1401 - 1405].
Оппонент был действительно грозен. Будь он в лице православной церкви, отстаивающей власть своих догматов над общественным сознанием (умами), или в лице царского двора, довольно сложно не обратить внимания на фразу «Кто внимал моим твореньям, был сражён клинком булата» [8, стих 4]. Тем не менее, создатель поэмы продолжал смягчать образы каджей в поэме и, напротив, зримее и рельефнее изображал характеры и поступки обычных людей, словно пытаясь уравнять их значимость в жизни.
Мифы повествуют, что каджи нередко вступают в определённые отношения с человеческим сообществом. И не всегда эти отношения выгодны для могущественных существ. Заключения сделок иногда приводило к вынужденной службе у смертных. Та же Давар, в гневе на погубившую её племянницу Нестан-Даред-жан, «с великой бранью на царевну напустилась, с криком волосы рвала ей, колотила и глумилась» [8, стих 572], а затем «вызвала двух рабов с лицами каджей» и приказала им отвезти девушку в Каджети. Каджи не ослушались (!) её ни при этом, ни даже вдали от дворца, где, как упоминалось выше, приняли кончину от рук таких же обычных смертных людей, что и Давар.
Пример того, как могущественные каджи служили подобно рабам другой женщине (к тому же, в отличие от Давар не обучавшейся каджийскому искусству) - ещё более удивителен: это той самой Фатьме-ханум, чьи слуги расправились с каджами, везущими Нестан в Каджети. Позже, выполняя поручения ханум, они «летали» в мгновенье ока в страну Каджети, беспрепятственно встречались с пленницей, заточенной в башне на высокой скале, и доставили от неё письмо к возлюбленному Тариэлу [9, стихи 1226 - 1231].
Создавая эти женские образы, художник изобразил их не просто сметливыми, но обладающими определённой мудростью: одной брат доверил воспи-
тывать свою единственную дочь, другая не уступала в уме и хватке мужу, успешному предводителю купечества целой страны. Они - сильные натуры, с ясным умом и обострённым чувством гордости, подлинного достоинства: Фатьма ловко отстаивает независимость женщины в обществе с исламизи-рованными нравами, бесстрашно спасает пленницу от каджей, великодушно одаривает индийскую принцессу и помогает бежать от новой угрозы, предано служа ей и её возлюбленному до полного освобождения Нестан из крепости Каджети; Давар же, когда узнаёт о безнравственном поступке племянницы, наказывает не только её, но и себя, покончив жизнь самоубийством. Изображая происходящее, поэт усиливает позиционирование своей идеи через показ мощи духа и высоты нравственности той, которую царедворцы за глаза называли колдуньей, каджей: царь царей Индии Фарсадан, потрясённый убийством в своём дворце жениха дочери, приглашённого из Хорезма, решает, что это совершила она со своим возлюбленным, а подстрекала их его сестра Давар, которой он поручил обучать дочь всякой премудрости, и которую он накажет:
«Но клянусь я головою, что разделаюсь с сестрою, -Божий путь она забыла и связалась с сатаною, В сеть бесовскую толкнула деву собственной рукою . Будь я проклят, коль оставлю эту сводницу живою!» [8, стих 567]. Тотчас кто-то из придворных, позабыв высокий сан, Рассказал Давар-колдунье, что задумал Фарсадан [8, стих 568]. Вот что он донёс, проклятый, той колдунье из Каджети: «Брат твой клялся головою, что не жить тебе на свете». «Видит бог - Давар сказала, - понапрасну я в ответе! Невиновна я, но знаю, кто подстроил козни эти!» [8, стих 569]. Из текста явствует, что оккультное знание, которым владеют искусные каджи, имеет индифферентную природу, подобно, к примеру, огню, что может быть и спасительно согревающим, и смертельно сжигающим. Причина помутнения нравственной чистоты - не в этом знании, а в том, кто и как его применяет. Иными словами, Шота Руставели трактовал понятие «кадж» не в традиционном - природно-стихийном - смысле, а с позиций био-психо-соци-альных, утверждая в качестве самой чудесной силы в природе - силу познающего человеческого разума. Конечно, такая позиция вызывает неприятие у фидеистов, полагающих, что человек не способен самостоятельно познать истину, и что такая возможность обусловлена исключительно божественным покровительством.
Недвусмысленно в таком контексте проступает библейская притча о Вавилонском столпотворении, где объединившиеся в познании люди решили возвести «башню до неба», но были наказаны богами за дерзкую попытку сравняться с небожителями: лишены понимания друг другом (заговорили на разных языках) и развеяны по миру.
Предельно обнажая позицию, автор поэмы изложил её в тихой беседе Автандила, друга главного героя, и его приятельницы Фатьмы-ханум о судьбе пропавшей Нестан:
«Но коль каджи бестелесны, словно духи, - хоть убей,
Не пойму, зачем их племя так похоже на людей?
Я и сам скорблю о деве, но весьма дивлюсь, не зная,
Для чего бесплотным духам эта женщина земная?»
И Фатьма в ответ сказала: «Объяснить тебе должна я,
Что они совсем не духи, это выдумка сплошная.
Каджи - это те же люди, только, тайнами владея,
Каждый кадж напоминает колдуна и чародея.
Ослепить он нас сумеет лучше всякого злодея,
И сражаться с ним, проклятым, - бесполезная затея.
Что они творят над нами эти изверги земли!
Поднимают ураганы, топят лодки, корабли,
По морям умеют бегать и, кощунствуя вдали,
Ночь в сиянии скрывают, день - в тумане и пыли.
Потому названье каджей и дано им здесь народом,
Что они, людьми рождаясь, помыкают нашим родом» [8, стихи 1233 -
1237].
Утверждая мощь человеческого разума, Шота Руставели, живший в XII веке, за несколько столетий опередил то состояние всеобщей пробужденно-сти ума, которое позже получит название Ренессанса - возрождения античного гуманизма с его верой в овладении человеком подлинных идеалов красоты, истины и добра: «Много в природе дивных сил, но сильней человека нет!» [10]. Но это утверждение для грузинского гения носит отнюдь не атеистический характер. Поэт приемлет чудесное, усматривая его не в проявлении необычного, а в проявляющем его. Не зря он пишет о Давар: «постигла даже небо». Иными словами, достигла познанием. И эта реплика приоткрывает завесу над мыслью, которую он бережно лелеет на протяжении всей поэмы. Для Руставели проявление чудесного - проявление таких способностей человека, которые выходят за пределы обыденного понимания. Они - условие достижения могущества человеком. Эта мысль - производное от древней индоарийской идеи: способности человека - суть высшие возможности в мироздании, поскольку он является наследником Творца на земле, а потому - залогом и фундаментом её гармонизации.
Поэт, явно владеющий знанием народного мифотворчества, наделяет героев своей поэмы характерными чертами каджей, дважды прямо высказываясь, что «они - НЕ каджи», но зовутся так в силу владения теми способностями, которые народная молва приписывает мифическим существам. Кадж - не национальность, не родовой признак; это маркер принадлежности к определённому сообществу, отважному в познании мира.
Библиографический список
1. Шекспир У Гамлет, принц датский. Трагедия. Перевод Пастернака Б.Л. Москва: Мартин, 2005.
2. Мифы народов мира. Энциклопедия. В 2-х томах (2-е издание). Главный редактор С.А. Токарев. Москва: «Советская Энциклопедия», 1987; Т. 1.
3. Мифологический словарь. Главный редактор Е.М. Мелетинский. Москва: Советская энциклопедия, 1990: 265.
4. Мовсес Хоренаци. «История Армении». Пер. с древнеарм. языка, примечания Г. Саркисяна; Ред. С. Аревшатян. Ереван: Айастан, 1990.
5. Эмин Н.О. Очерк религии и верований языческих армян. Москва, 1864.
6. Исалабдулаев М.А. Мифология народов Кавказа. Махачкала: Кавказский светский институт, 2006
7. Ананикян М.Л. Мифы Армении. 2004. Available at: https://gisher.org/kniga-mifi-armenii-2-t49984.html
8. Руставели Ш. Витязь в тигровой шкуре. Перевод с грузинского Н.А. Заболоцкого. Москва: Эксмо, 2015.
9. Руставели Ш. Вепсисткаосани (Витязь в тигровой шкуре). Подлинная история. Подстрочный прозаический перевод с грузинского С. Иорданишвили. Комментарии Н. Сулава. Санкт-Петербург: Симпозиум, 2015.
10. Софокл. Антигона. Перевод Ф.Ф. Зелинского. Софокл. Драмы. Серия «Литературные памятники». Москва, Наука, 1990.
References
1. Shekspir U. Gamlet, princ datskij. Tragediya. Perevod Pasternaka B.L. Moskva: Martin, 2005.
2. Mify narodov mira. 'Enciklopediya. V 2-h tomah (2-e izdanie). Glavnyj redaktor S.A. Tokarev. Moskva: «Sovetskaya Enciklopediya», 1987; T. 1.
3. Mifologicheskij slovar'. Glavnyj redaktor E.M. Meletinskij. Moskva: Sovetskaya 'enciklopediya, 1990: 265.
4. Movses Horenaci. «Istoriya Armenii». Per. s drevnearm. yazyka, primechaniya G. Sarkisyana; Red. S. Arevshatyan. Erevan: Ajastan, 1990.
5. 'Emin N.O. Ocherkreligiii verovanijyazycheskih armyan. Moskva, 1864.
6. Isalabdulaev M.A. Mifologiya narodov Kavkaza. Mahachkala: Kavkazskij svetskij institut, 2006
7. Ananikyan M.L. Mify Armenii. 2004. Available at: https://gisher.org/kniga-mifi-armenii-2-t49984.html
8. Rustaveli Sh. Vityaz' v tigrovojshkure. Perevod s gruzinskogo N.A. Zabolockogo. Moskva: 'Eksmo, 2015.
9. Rustaveli Sh. Vepsistkaosani (Vityaz' v tigrovoj shkure). Podlinnaya istoriya. Podstrochnyj prozaicheskij perevod s gruzinskogo S. lordanishvili. Kommentarii N. Sulava. Sankt-Peterburg: Simpozium, 2015.
10. Sofokl. Antigona. Perevod F.F. Zelinskogo. Sofokl. Dramy. Seriya «Literaturnye pamyatniki». Moskva, Nauka, 1990.
Статья поступила в редакцию 29.05.19
УДК 81'373
Vlavatskaya M.V., Doctor of Sciences (Philology), Senior Lecture, Professor, Novosibirsk State Technical University (Novosibirsk, Russia), E-mail: vlavatskaya@list.ru; vlavaczkaya@corp.nstu.ru
TYPOLOGY OF COLLOCATIONS IN COMBINATORIAL LINGUISTICS. The article presents description of collocation and its types in the framework of combinatorial linguistics, which studies syntagmatic relations of language signs and their combinatorial potential. In the functional and speech use of the language, collocation is considered one of the most important units. The author defines it as a combinatorially conditioned unit with structural and syntactic integrity and performing certain
