CC BY
31. ТЕНДЕНЦИИ ИЗМЕНЕНИЙ В ЯЗЫКЕ И РЕЧИ
УДК 811.161.1'271
О. Б. Сиротинина
ЧТО ДАЁТ ИЗУЧЕНИЮ РАЗВИТИЯ ЛЕКСИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ ВНИМАНИЕ К «СТРАННЫМ» ФАКТАМ ОКРУЖАЮЩЕЙ РЕЧИ?
Под «странными» фактами в статье понимаются разного типа отступления от кодифицированных норм. Доказывается, что иногда это свидетельство изменения узуальной нормы, иногда даже языковой системы; часто -закономерно обусловленное изменениями условий жизни человечества обогащение языка, но, к сожалению, нередко - его обеднение. Специально с этих позиций рассмотрено употребление в речи новых заимствований, дан анализ причин и следствий «странных» употреблений, обоснована необходимость кодифицирующего нормирования речи.
Ключевые слова: язык, речь, обогащение лексикона, обеднение лексикона, узуальная норма, кодифицированная норма.
O. B. Sirotinina
WHAT GIVES THE ATTENTION TO «ODD» FACTS OF THE SPEECH AROUND US TO THE RESEARCH OF LEXICAL SYSTEM DEVELOPMENT?
«Odd» facts are thought of as all kinds of deviations from standard norms. The article proves that sometimes they mean the change of the usual norm, sometimes - the change even of the language system; they often mean the enrichment of the language which is determined by the changes of human life conditions, but in many cases, unfortunately, they mean the language impoverishment. From these positions the article analyses the use of new borrowings, examines the reasons and consequencies of «odd» word usages, justifies the necessity of codified language standardization.
Key words: language, discourse, vocabulary enrichment, vocabulary impoverishment, usual norm, codified norm.
Так сложилось в моей жизни, что ещё в детстве я узнала о конкурсе в Англии на изобретение совсем нового слова. Я страшно удивилась, по-детски решив, что в этом нет ничего сложного.
Ещё больше удивилась, узнав, что никто ничего не изобрёл, что все новые слова появляются, если не заимствуются из другого языка, в результате изменения значения или путём словообразования. Но именно это происходит чуть ли не каждодневно, однако, как правило, незаметно для говорящих, хотя наращивание лексикона в 70-80-х гг. ХХ в. даже фиксировалось в ежегодно издаваемых «Словарных материалах», в которых помещались слова из текстов СМИ, отсутствующие в словарях. И их количество за год достигало десятков тысяч (помню, в одном из них оказалось 70 тысяч новых слов). А раз в 10 лет создавался словарь новых слов. Теперь этого нет, но пополнение картотеки Академического словаря продолжается, тем более - национального корпуса (как русского, так и в других странах корпусов своих языков).
Естественно, что язык живёт, т. е. изменяется, и в основном в сторону обогащёния из нужды как-то назвать что-то познанное или созданное.
Но чаще всего это происходит на базе уже имеющихся в языке слов: расширение значения или его терминологическое сужение, появляется разграничение терминов, которые раньше свободно заменяли друг друга (язык и речь), в номинации цвета и его оттенков: красный, алый, багряный, багровый, бордовый (в последнем случае путём морфемной адаптации к русскому языку заимствованного обозначения). Второй путь обогащения - словообразование: первоначальная конкуренция русских названий новых профессий лётчик - летун и современная - русского летчик и заимствованного пилот. Но в любом из этих случаев новое возникает на базе старого (своего или заимствованного). Потребность в новых номинациях существует всё время: люди что-то изобретают, усовершенствуют (новые приборы, машины, блюда), что-то познают: закономерности, состав (межзвездного вещества, пищевого продукта, геномов живых существ). И всё созданное, открытое, познанное должно быть обозначено и в быту, и в общественных, геополитических отношениях, и в каждой из всё более разветвляющихся наук.
В истории человечества языки совершенствуются, их системы усложняются (хотя иногда на первый взгляд упрощаются), а лексиконы, несмотря на выход из употребления устаревших по каким-либо причинам слов, всё увеличиваются в своих объёмах. В процессах изменений языка особенно заметны изменения лексиконов: их пополнение заимствованными словами из того или иного языка, результаты конкурентного сосуществования с род-
ным обозначением (подросток - тинейджер в сторону вытеснения одного из них, убийца - киллер в сторону разведения значения, образования синонимических отношений), разные способы (из письменной или устной речи) включения заимствованного слова в русский лексикон (консультация и современное консалтинг - консалтинговый) и даже создания своего слова со своим значением на основе заимствованного (коворкинг - 'организация, вид бизнеса' из заимствованного 'совместная работа' на основе далёкого от точной передачи английского звучания coworking) или заимствованного суффикса (пехтинг, маргелинг для обозначения процесса, действия даже от имени собственного).
В отношении включения в лексикон чего-то заимствованного внимание к фактам, первоначально воспринимаемым как странные, а потом наблюдаемым всё чаще и чаще, помогает осознать появление (образование, выработку) в процессе коммуникации на русском языке новых закономерностей в формировании создающихся в системе новых парадигматических и синтагматических отношений. Так, например, совершенно ясно, что суффикс -инг, уже не только в составе заимствованных лексем типа лифтинг, консалтинг, краудфандинг и т. д., но теперь уже словообразовательный суффикс в русском языке.
Настало время искать причины укоренения в русском языке одних заимствованных слов (киллер, бой-френд), постепенного вытеснения других воскрешенными русскими (тинейджер) и образования фактически русских, но на основе заимствованного (консалтинговый, рейдерство): почему, в каких сферах общения, зачем, нужны ли (спикер при возможном председатель, вице при возможном зам и т. д.)? Происходит это из-за глобализации мира, роли английского языка в мире или срабатывает и что-то ещё? Почему отдано предпочтение иноязычному -инг при обозначении нового явления, хотя есть для создания отглагольных существительных свои суффиксы?
Но дело не только в заимствованиях и их внедрении в русскую лексическую систему. Многое происходит и с собственно русской частью лексикона. Во-первых, это включение в лексикон литературного языка ряда слов из нелитературных страт (диалектов, просторечия, жаргонов), сдвиги в границах литературного (схожий имел в толковых словарях квалификацию просторечное, а в 2016 г. получил помету разговорное [Морковкин, 2016]), есть различия в отнесении к сферам книжности - нейтральности -разговорности в рамках литературного языка, в соотношениях общерусского и терминологического значений. Всё это нередко
квалифицируется по-разному, как, например, словарные толкования слова компетенция (ср. [Крысин, 2005; Шведова, 2007]).
Нужно ли внимание к речевым ошибкам и «странным» сочетаниям (процесс пошел в речи М. С. Горбачёва, отливается в гранит у Д. А. Медведева, продвинутый автомобиль, крайне полезно, широко распространившиеся достаточно без указания для чего даже в таких сочетаниях, как достаточно много преступлений или достаточно единичны; сильно ослаблено и т. д.). Что это: элементарная речевая ошибка; степень допустимости? А ведь они фиксируются не только в спонтанной устной речи Интернете, но и в газетах, и даже в статьях лингвистов в уважаемых научных журналах. Как относиться к господству глагола одеть, фактически уже вытеснившего надеть? В моём мониторинге речи в СМИ только осенью 2016 г. в телерекламе появилось фуражку надел и в повседневной речи окружения, даже речи филологов не зафиксировано, кроме случая с «фуражкой», ни одного надеть там, где нормативен только этот глагол.
Безусловно, норма не только объективно формируется, но и навязывается, при этом не всегда успешно: насколько мне помнится, в нормативных словарях до 1977 г. кодифицировалось только ударение фОльга, а я ни разу в жизни ни от кого его не слышала, хотя росла в культурном окружении. Выявление реального соотношения в речи тех или иных употреблений - слишком дорогое удовольствие. Проводилось в СССР только один раз. На основе его результатов была выпущена коллективная монография [Граудина и др., 1976], сформулированы и изданы «Правила орфографии и пунктуации» 1956 г., по которым мы жили до 2007 г., когда Институтом русского языка РАН на основе многолетней работы орфографической комиссии были изданы уточненные варианты нормы. Но споры о нормативности / ненормативности тех же ударений и написаний (включИть или можно и вклЮчить; розыск, но разыскной) продолжаются до сих пор. М. А. Кронгауз и М. Королёва - члены Совета по русскому языку при Президенте РФ даже готовы считать нормирование речи советским пережитком (телепередача «Тем временем», 27.09.2016). Так нужно ли нормировать литературный язык? В Законе о государственном языке РФ чётко прописано, что им является только литературный русский язык, существенными признаками которого считались и считаются его кодифицированная нормативность (в отличие от узуальной, свойственной и диалектам) и многофункциональность. Надо ли отказываться от этого постулата?
Современная практика использования языка - следствие разрушения школьного образования (отсутствие сочинений, ЕГЭ вместо устной речи), сыграли свою роль и утрата привычки к чтению художественной литературы, замена реального общения на общение через Интернет, создающее новую, третью формацию языка -интернет-речь [Интернет-коммуникация, 2012], объединяющую реактивную спонтанность устной со зрительным её восприятием.
Несмотря на все строгости законодательства, требующего использования в СМИ только литературного языка, карающего за грубость и оскорбления, в СМИ (конечно, не в такой степени, как в 90-е годы ХХ века, когда джинн мата был выпущен из бутылки на свободу) далеко не всё литературно нормативно, особенно на сайтах СМИ в Интернете, где пользователи в своих комментирующих репликах с запретами не считаются, но и речь самих журналистов и тем более «гостей» пестрит, если не прямым матом, он заменяется свистом, а в газетах точками или указанием в скобках (нецензурное слово) или (слово не для печати) без самого обсценизма, то грубой лексикой постоянно.
Внимание к речи помогает увидеть усиление в XXI веке процессов к диффузации многих слов, что позволяет расширять возможности их употребления. Пожалуй, особенно ярко это видно на очень распространившемся использовании коммуникатива хорошо вне положительно оценивающего значения, а сравнительно давно уже используется как знак приёма информации (характерна обида ученика на учителя, реагирующего на его ответ словами Хорошо, а что именно? Или Хорошо, и что?, а ставит «двойку»). Или (в последнее время зафиксированном уже неоднократно) во вспомогательном дискурсивном употреблении 'как бы уступки, ответа на прогнозируемое возражение адресата' (провала, хорошо, неудачи). Тут и уступка, и смягчение, и знак приёма прогнозируемого возражения, но уж никак не положительная оценка. Явное выветривание положительного значения фиксируется и в предлоге благодаря (распространенное благодаря простуде мне пришлось пропустить урок; благодаря пожару я потерял и дом и имущество) вместо диффузного (и для хорошего, и для плохого следствия) предлога из-за. Аналогично обстоит дело со следующим газетным фактом, где ощущаемое положительное значение слова благоприятно приходит в противоречие со следствием влияний ветреной и сырой погоды: ветреная и сырая погода наиболее благоприятно влияют на распространение респираторных заболеваний (МК, 01.10.2016). То же противоречие в сильно ослаблено. Все примеры
из моего мониторинга СМИ и повседневной речи в моём окружении, т. е. в речи культурных людей.
Синкретизм полнозначности слова, передающего основную информацию текста и одновременно выполняющего функцию дискурсива, типичен и для газетных, и для научных текстов: см. синонимичные употребления сначала (обстоятельство времени) и во-первых; аналогично начну / начнём (сказуемые); во-вторых и затем; можно сомневаться и может быть, возможно / видимо; не вызывает сомнения и очень вероятно / несомненно / безусловно (см. [Викторова, 2015, 2016]), причём вероятно может употребляться и при наличии сомнения.
Недаром в одной из заглавных статей журнала «Вопросы языкознания» В. М. Алпатов провозглашает, что современный этап развития лингвистики - набор новых фактов, которые могут привести к коренному пересмотру многих положений [Алпатов, 2015], и мой многолетний мониторинг заставил меня многое увидеть по-новому, а кое-что пересмотреть (но об этом уже в другой статье).
Конечно, новые факты - это не только усиление ненормативности, хотя, как показал мой мониторинг, процесс «самоочищения» речи СМИ продолжался всего два года, сменился новой «волной» деструкции норм [Сиротинина, 2015], был результатом повышения коммуникативной компетентности журналистов, получивших опыт журналистской работы (В. Соловьёв, С. Сорокина) или прошедших специальную филологическую подготовку в отличие от раскованных, но не имеющих ни такого опыта, ни такой подготовки журналистов 90-х годов. (К началу XXI века, по свидетельству зам. министра по печати, только треть журналистского сообщества имела высшее образование, но и то в большинстве не специальное). Способствовал этому, видимо, не только Интернет, но и общая обстановка в стране, вызвавшая накал эмоций, особенно ярко проявившийся в прямом эфире ток-шоу с плохо контролируемым (или даже совсем неконтролируемым) поведением участников, в подавляющем большинстве нежурналистов. Всё это повлияло на массы (плохой пример заразителен), породило новую моду на ненормативное поведение и на речь. Появилась свобода выражения, а не только мнения (разных точек зрения у журналистов и у гостей передач). И даже одобрительное отношение к этому некоторых лингвистов. Моё отношение к такой «свободе» остаётся принципиально негативным. Считаю, что насаждение ненормативного - это не свобода мнений, которая необходима, а показатель низкой культуры человека. А поскольку СМИ
воспринимаются как эталон публичного поведения и речи, это очень опасно и для языка, и для общества в целом.
Но не всё так ужасно. Внимание к фактам позволяет заметить и тенденцию к борьбе с ненормативным. Я увидела это в регулярном проявлении борьбы с одновременным криком, бесконечными перебиваниями в пылу полемики в репликах самих участников: Я Вас не перебивал; Дайте мне договорить - и ведущего ток-шоу. Правда, пока эти реплики не действуют, но раньше их не было. Неприятие такого поведения появилось и в радиопередачах типа «Служба русского языка», особенно ярко проявляется в саратовской передаче, фактически превратившейся в своеобразный клуб активных любителей правильной русской речи. Они наблюдают, отмечают как неприемлемое всё ненормативное с их точки зрения (иногда при этом ошибаясь).
Следует также добавить, что многие «странные» явления -следствие непоследовательности / противоречивости системы. И радиослушатели, подметив это, нередко спрашивают, почему у некоторых глаголов (победить, пылесосить) нет нормативной формы I лица ед. числа. Причин, видимо, несколько: у части таких глаголов это было бы нескромным (победить), в других основная причина - оставшийся в прошлом процесс фонетических изменений согласных, сохранившийся только как регулярность фонетических чередований (пылесошу). В некоторых глаголах это следствие неосознаваемости самого действия, выраженного глагола (стонать).
Многое возникает по законам моделей словообразования (оязыковление, оязыковлённый - аналогия с давно образованными овеществление, овеществлённый; объизвествление, объизвеств-лённый, но вынуждена отметить, что нередко при этом л пропадает, так как элевое смягчение перестало быть живым процессом несколько веков назад: есть л в существительном капля, в поговорке над нами не каплет, но спрягаем мы глагол капать без появления л после губного согласного (капаю, капаешь, капает). С точки зрения современных чередований звуков слушателям непонятно, почему крик - кричать, полдник - полдничать, умник -умничать, хотя толкать, искать, пшикать, пиликать и т. д.
Закономерно образовано наречие смыслово (в одной из статей В. В. Красных) аналогично отношениям хороший - хорошо, плохой - плохо, образцовый - образцово и т. д., но воспринимается как по меньшей мере странное, если не как явно ненормативное, видимо, из-за его непривычности.
В другой статье лингвиста (Т. М. Николаевой) непривычно употреблено слово конвой («Это конвой изолированного высказывания, без которого по-настоящему понять его смысл невозможно» [Николаева, 2015: 16]). Конечно, слово конвой употреблено не в соответствии со словарным толкованием 'сопровождающий вооружённый отряд', и даже не как распространившийся в последние годы гуманитарный конвой вместо караван, автоколонна (отголосок времени Отечественной войны, когда американские отряды кораблей, везущих нам танки, грузовики и еду, сопровождаемые военными кораблями охраны, для простоты, экономии обозначения именовались конвоями). И сейчас гуманитарные конвои практикуются там, где воюют, даже если это автоколонны грузовых машин без военного сопровождения. В статье Т. М. Николаевой это именно 'сопровождение', но, конечно, не военное, не только контекстное, но и экстралингвистическое (кто, кому, зачем, в каких случаях). Можно спорить об удачности и даже допустимости такого употребления. Меня оно в первый момент шокировало, но я его приняла как условный термин и стала употреблять, но в кавычках со ссылкой на авторство. Других оно возмущает. Станет ли такое употребление «узуальной» лингвистической нормой, покажет время. Не всякая узуальная норма становится кодифицированной. Узуальную норму создают говорящие на данном языке люди, кодифицируют и, следовательно, навязывают специалисты, но чтобы в процессе кодификации уменьшить неизбежную из-за необъятности, необозримости всех речевых проявлений субъективную относительность решений нужно:
1) собирать как можно больше фактов, учитывая, что проведение миллионного анкетирования стоит дорого;
2) теперь использовать национальные корпусы;
3) договариваться, опираясь на познанные отношения факта к системе, причины появления нового с учётом условий его употребления и типа адресанта (уровня его речевой культуры).
«Странные» факты изобилуют в речи детей, осваивающих систему языка из окружающей речи с её «конвоем», именно в этом простая разгадка многих неожиданностей. Так, например, произошло у меня в коммуникации с маленькой когда-то дочерью. В ответ на упрёк Если они добрые, это не значит, что надо брать всё, когда угощают конфетами, она возмущённо воскликнула: Какие же они добрые, они хорошие! А дело было в том, что накануне мы с ней были в цирке. И она пугалась, когда слон поливал водой клоуна. Я её успокаивала и говорила, что слон доб-
рый. А у неё в сознании «недобрые» действия слона связались со словом добрый. Подвёл ситуативный «конвой» моей речи в цирке.
В других случаях системные связи, уже усвоенные ребёнком, побеждают ещё не освоенные нормы. Вот и получаются ненормативные формы, подсказанные системой: я хочу (ведь хочешь, хочет с ударением на первом слоге), я не враю (ведь от играть - играю значит врать - враю) и т. д.
Но фактически то же самое наблюдается в речи взрослых, для которой форма глагола III лица мн. ч. реальна уже только чтят, поскольку нормативная форма чтут противоречит системе. Можно ли на этом основании отказываться от кодификации норм (к сожалению, иногда такие предложения звучат в эфире, а не только в научных дискуссиях)? Думаю, что борьба с нормами -безумие. В любом языке существует вариативность в произношении - следы диалектного прошлого, ещё заметнее вариативность лексико-семантическая, которая очень мешает эффективной коммуникации. Помню, как во время командировки в Красноярск вынуждена была купить кошелёк (свой забыла дома), но в универмаге на вопрос Есть ли у Вас кошельки? получила ответ Нет, увидела их под стеклом прилавка: А вот же и в ответ: Это га-манки, а кошельков у нас нет. И к своему удивлению, прочитала напечатанный на торговом ярлыке Гаманок женский.
И такие примеры не единичны. Затрудняет ли это коммуникацию? Безусловно. Единство страны обеспечивается общностью языка, без чего вряд ли можно говорить о полном единстве страны (взять хотя бы проблемы франкоязычного Квебека в Канаде). В СССР не было государственного языка (материалы сессий Верховного совета СССР печатались на 15 языках союзных республик), но литературный русский язык был языком межнационального общения, изучался в школах всех республик, и это обеспечивало возможность общения всех народов СССР. По сути он и тогда был государственным. Как следствие, в отличие от некоторых языков народов СССР, не имевших литературного языка, он был и остаётся полифункциональным, благодаря чему мог и может сейчас обеспечивать общение во всех сферах жизни человека: в управлении, в обучении, информировании (СМИ), словесном искусстве (художественная литература, кинофильмы). Именно полифункциональность литературного языка (а не только нормативность) обеспечивает его использование и за пределами повседневной жизни в отличие от диалектов, просторечия, которые в принципе монофункциональны, как и любой жаргон, ограниченный возрастом общающихся (молодёжный), профессией, объеди-
няющей «социальные группирования», бесписьменные языки малочисленных народов.
Но полифункциональность неизбежно порождает функционально-стилевую дифференциацию литературного языка, которая, естественно, представлена не только художественным стилем, но и научным, официально-деловым, публицистическим, разговорным, каждый в свою очередь в нескольких разновидностях. В последнее время стало принято выделять ещё и религиозный стиль, но у меня это вызывает большие сомнения, поскольку по своей основной функции воздействия он является или разновидностью публицистического стиля или иным языком (в православии - церковнославянским, в католицизме - латинским, в исламе - арабским).
Конечно, функционально-стилевые различия не только лексические, но именно они больше всего бросаются в глаза. Насыщенностью терминами и обобщённо-отвлечённой лексикой отличаются научный и официально-деловой стили, при этом в последнем денотативной или конкретной точностью. В художественном и разговорном преобладает конкретная и эмоционально-оценочная лексика. В каждом стиле свои нормы соотношения узкостилевого и нейтрального (общелитературного), а «странные» факты - нарушения этих норм - свидетельство низкого уровня речевой культуры адресанта. Беда научного текста - возможность разного понимания адресантом и адресатом использованных в тексте терминов. Это порождает терминологические споры вместо дискуссий по существу вопроса и замедляет развитие науки. В лингвистике до сих пор есть разное понимание терминов разговорная речь, предложение (его односоставности и двусоставно-сти), высказывание, широкое или узкое понимание дискурсивов (метатекстовых средств), парцелляция и многих, многих других. Мне уже приходилось приводить конкретный пример разного понимания использованного в статье О. Кафковой и Кв. Кожевниковой в журнальной дискуссии о разговорной речи термина проявления и, как выяснилось в разговоре с О. Кафковой, моё и Е. А. Земской понимание этого термина было неверным в равной степени [Сиротинина, 2015]. В результате они от него отказались.
К сожалению, лингвистическая терминология - одна из самых неразработанных (см. в той же статье). При разработке терминологических систем других наук решающую роль играет лингвист-терминолог. В языкознании у лингвиста не может быть «взгляда со стороны», невозможна роль третейского судьи. В результате все попытки упорядочивания лингвистической термино-
13
логии оказываются нерезультативными, хотя этот факт очень вредит развитию науки о языке и речи. Выход только в обязательном указании значений всех употребляемых в исследовании, но необщепринятых терминов, как это сделала в одной из своих статей В. В. Красных [Красных, 2015].
В юриспруденции возможность разного понимания приводит к неработающим законам, отсюда в законодательстве существует практика своеобразных словарных преамбул к закону и издания их популяризаторских сопровождений в виде отдельных брошюр, поскольку незнание закона не освобождает от наказания, но разобраться в юридических текстах из-за массы уточнений и огромного их количества (в РГ за неделю публикуются тысячи новых законов, уточнений к ним и разного рода постановлений) сложно даже юристам. Что уж говорить о рядовых гражданах. Потому во многих городах практикуются так называемые юридические клиники, где студенты юридических вузов дают бесплатные разъяснения, на ГТРК-Саратов раз в неделю проходит «День профессионала», где работники прокуратуры и налоговики отвечают на вопросы радиослушателей. Выпускаются специальные брошюры с более популярным, чем в самих законах, их разъяснением. Например: о пенсионном законодательстве, о налогах на недвижимость и т. д.
В актуальной коммуникации одинакового понимания достичь проще благодаря «ситуативному конвою» и возможности переспроса, но риск неправильного понимания адресатом сказанного адресантом всё же остаётся [Рискогенность, 2015], возникают обиды, и от этого нередко рушатся семьи, а соседи ссорятся.
«Странные» факты коммуникации - это отступления от её норм, в основном из-за недостаточной компетентности в том, что нормативно, и малого объёма активного лексикона. Нередко они становятся узуальными (одеть, достаточно в ненормативном употреблении; довлеть в значении 'подавлять', аккурат, чтят), иногда даже кодифицируются (схожий получил в [Морковкин, 2016] помету разговорное, ударение на первой слоге в глаголе включить в [Каленчук, 2012] и т. д.).
Выбор более диффузного слова из синонимического ряда (прикольно, продвинутый, схожий) связан со стремлением к диф-фузации (сильно, больно) активно употребляемых слов, поскольку она экономит умственные усилия адресанта.
Противоположная тенденция к точной передаче информации, поиску нестандартного выражения тоже наблюдается: воз-
рождается довольно, увеличивается частотность принципиально, категорически, кардинально, появляются и «странные» дико довольные, безумно новые без коннотации осуждения (см. [Сироти-нина, 2015]).
Первая тенденция очень опасна, так как ведёт к обеднению лексикона, уменьшению возможностей русского языка передавать тончайшие оттенки смысла и добавочных к нему коннотаций.
Библиографический список
Алпатов В. М. Что и как изучает языкознание? // Вопр. языкознания.
2015. № 3. С. 4-21.
Викторова Е. Ю. Вспомогательная система дискурса. Саратов : Изд. центр «Наука», 2015. 404 с.
Викторова Е. Ю. Вспомогательная система дискурса : проблемы выделения и специфики функционирования : дис. ... д-ра филол. наук. Саратов,
2016. 617 с.
Граудина Л. К., Ицкович В. А., Катлинская Л. П. Грамматическая правильность русской речи. Опыт частотно-стилистического словаря вариантов. 2-е изд. М. : Наука, 1976. 455 с.
Интернет-коммуникация, 2012 - Интернет-коммуникация как новая речевая формация / науч. ред. Т. Н. Колокольцева, О. В. Лутовинова. М. : Флинта ; Наука, 2012. 328 с.
Красных В. В. Жанры речи сквозь призму многомерности бытия Человека говорящего // Жанры речи. 2015. № 1 (11). С. 9-14.
Каленчук М. Л., Касаткин Л. Л., Касаткина Р. Ф. Большой орфоэпический словарь русского языка. М. : АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2012. 1008 с.
Крысин Л. П. Толковый словарь иноязычных слов. М. : Эксмо, 2005.
944 с.
Морковкин В. В., Богачёва Г. Ф., Луцкая Н. М. Большой универсальный словарь русского языка. М. : Словари XXI века, АСТ-ПРЕСС ШКОЛА, 2016. 1456 с.
Николаева Т. М. О «лингвистике речи» (в частности, о междометии) // Вопр. языкознания. 2015. № 4. С. 7-20.
Рискогенность, 2015 - Рискогенность современной коммуникации и роль коммуникативной компетентностив её преодолении / А. Н. Байкулова [и др.] ; под ред. О. Б. Сиротининой и М. А. Кормилицыной. Саратов : Изд-во Сарат. ун-та, 2015. 188 с.
Сиротинина О. Б. «Волны» изменений // Проблемы речевой коммуникации : межвуз. сб. науч. тр. / под ред. М. А. Кормилицыной. Саратов : Изд-во Сарат. ун-та, 2015. Вып. 15. С. 4-23.
Сиротинина О. Б. Медиалингвистика или медиастилистика? // Ме-диалингвистика : междунар. науч. журнал. 2015. № 2 (8). С. 17-22.
Шведова, 2007 - Толковый словарь русского языка с включением сведений о происхождении слов / под ред. Н. Ю. Шведовой. М. : Азбуковник, 2007. 1175 с.
