CC BY
52
ЛИТЕРАТУРНЫЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ
УДК 821.0(470+571)"19"
Т. В. Цвигун
«ЧИТАТЬ» ИЛИ «ПИСАТЬ»? О КОММУНИКАТИВНЫХ КОНВЕНЦИЯХ АВАНГАРДИЗМА
Исследуются коммуникативные компетенции реципиента авангардистского текста; демонстрируется присутствие в дискурсах русского авангардизма двух посланий — «Пойми меня!» и «Я тоже так могу!».
The article explores the communicative competences of receivers of avant-garde texts. Two messages typical for Russian avant-garde discourse are simultaneously analyzed: 'See What I Mean?' and 'I Can Do That, Too!'
Известное требование А. Крученых и В. Хлебникова «Чтоб писалось туго и читалось туго неудобнее смазанных сапог или грузовика в гостиной» [1, с. 46] привыкли связывать с интересом футуристов к «затрудненному», «остраненному» слову. Вместе с тем в этом высказывании в сфокусированном виде отразилась новая коммуникативная конвенция русского авангардизма — утверждение релятивности границ «письма» и «чтения», а соответственно — и самих понятий «автор» и «читатель». Сопряженные в одном высказывании и наделенные общим признаком туго «письмо» и «чтение» лишаются привычных коммуникативных мест, заставляя авангардистский дискурс балансировать между «грамматикой адресанта» и «грамматикой адресата».
«Прочитав, разорви!..»
Авангардистский дискурс ставит под сомнение коммуникативные компетенции читателя, и прежде всего — его способность понимать текст. В подобной ситуации вполне объясним исключительный рост во всем авангардизме авторского диктата, нередко доходящего до категоричных заявлений типа: «Есть только одна интерпретация: авторская» [5, с. 379]. Говоря о необходимости «из каждого читателя сделать такого же поэта, как творец» (Курсив наш. — Т. Ц.) [5, с. 379], В. Шершеневич выстраивает модель эстетической коммуникации, в которой «читатель» функционально сближается с «поэтом»: «Графически это принимает такую формулу цепи: поэт — писание — стихотворение — чтение — поэт» [5, с. 379—380]. В описанном случае, конечно же, «поэт» как адресант и «поэт» как адресат суть не одна и та же коммуникативная фигура, а результат восхождения «поэта'»-читателя к собственно «поэту»-творцу художественного произведения.
Вестник РГУ им. И. Канта. 2008. Вып. 8. Филологические науки. С. 89 — 92.
«Читать» или «писать»? О коммуникативнъж конвенциях авангардизма
Один из показательных примеров соположения авторского и читательского кодов — интерпретация А. Шемшуриным «железобетонных поэм» В. Каменского, основанная на автокомментариях поэта. Шемшу-рин читает поэмы «с Каменским», не доверяя себе как читателю:
Насколько мог, я старался точно передать слова поэта, и если записанное мною не совпадает с его действительными намерениями, то в этом я винюсь и прошу прощения. <...> Читателю выгоднее не рассматривать приведенное мною «объяснение» как точное, а лишь как приблизительное, дающее намек. [4, с. 14].
Насколько мог, лишь приблизительное, намек, прошу прощения —такой модус неуверенности свидетельствует об инфляции герменевтических возможностей читателя. Сталкиваясь с текстом, «написанным на собственном языке» (Крученых), авангардистский реципиент совершает своего рода «коммуникативное самоубийство»: он не может соотнести сообщение с кодом, ожидаемым в соответствии с поэтической конвенцией, принятой и одобренной традицией, и потому вынужден отказаться от попыток войти в текст автономно, без авторской поддержки.
Сколь ни парадоксально — особенно если учесть весь «античита-тельский» пафос, которым буквально перенасыщен авангардизм, — такая коммуникативная стратегия имеет сильный апеллятивный характер и имплицирует послание «Пойми меня!» Особый интерес в этом смысле представляет заключительный пассаж манифеста Крученых и Хлебникова «Слово как таковое»: «Речетворцы должны писать на своих книгах: прочитав, разорви!» (Разрядка авторов. — Т.Ц.) [1, с. 49]. Это высказывание содержит в себе двойную апелляцию, при которой коммуникативный фокус неявно дробится, используя в качестве адресата то читателя, то самого автора.
Первая ступень коммуникативного акта здесь может быть выявлена, пожалуй, лишь через модальную структуру высказывания. Использование модального предикатива должны писать формирует такие волюн-тивные смыслы, при которых высказывание становится автокоммуни-кативным, осуществляющим в своей апелляции метонимическое отчуждение от «Я автора» (Крученых и Хлебникова) «Я' автора» — тех предполагаемых адресатов-авторов, которые, как и Крученых и Хлебников, отождествляют себя с речетворцами. На второй ступени коммуникативного акта апеллятивность, казалось бы, вполне прозрачна: императив разорви по своей грамматической природе предполагает адресность; вместе с тем субъект, к которому отнесен этот приказ, не лекси-кализован в тексте, но восстанавливается из общей семантики высказывания (как подразумеваемый второй член пары «автор — читатель»). Однако контакт между автором и читателем, необходимый для совершения приказа, предполагает еще одну, промежуточную, стадию — уверенность автора в том, что адресат уже состоялся как читатель, т. е. совершил действие «прочесть книгу». Такое высказывание на уровне импликатур можно было бы представить как множественно-тавтологичное, с постоянно меняющейся адресацией:
91
92
Я (речетворцы) обращаюсь к себе, с тем чтобы приказать (должны писать) себе (на своих книгах), зная, что ты прочитал книгу (прочитав)
и, следовательно, стал ее читателем, приказать тебе разорвать ее (разорви!).
Что значит с этой точки зрения прочитав, разорви? Читатель авангардистского текста принуждается к тому, чтобы совершить действие, входящее в резонанс с новой поэтической конвенцией, которая декларируется автором. Эстетический жест «разорвать книгу» нельзя рассматривать строго номинативно — за ним явно прочитывается потребность в новой коммуникации, оперирующей активностью читателя.
«Красота со взломом»
Авангардистское стремление видеть в читателе креативного коммуниканта, со-автора, со-деятеля ведет к тому, что закономерным ответом на послание «Пойми меня!» становится реплика реципиента: «Я тоже так могу!». Так, известно критическое высказывание И. А. Бодуэна де Куртенэ о том, что он, по аналогии с заумным языком футуристов, «способен "в течение нескольких часов извергать из себя, с разнообразной интонацией" заумные слова, но это вовсе не живая речь, а просто "звуковые экскременты"» [Цит. по: 2, с. 191]. Историко-культурный смысл такого рода критики, пусть вопреки воле исследователя, неожиданно вскрывает самое суть коммуникативно-риторической установки авангардизма — вовлечение реципиента в мир авторских кодов.
Предлагая читателю новые условия декодирования дискурса, авангардизм создает особую концепцию метатекстуальности. Авангардистские метатексты (декларации, манифесты, теоретические трактаты и статьи и т. п.) в большинстве случаев провокативны: они не способствуют более легкому восприятию художественного дискурса, а напротив, это восприятие усложняют. Читатель должен увидеть за метатекстом не «объяснение», а «приглашение к со-творчеству», поскольку прием как «единственный герой» литературы (Р. Якобсон) почти никогда не дается читателю в готовом виде.
Реципиент вынужденно включается в (ре)конструирование приема, тем самым совершая «восхождение к автору». По словам И. Терентьева («17 ерундовых орудий»), такой ход — «это не ключ к пониманию поэзии: это отмычка, потому что всякая красота есть красота со взломом» (Выделено автором. — Т. Ц.) [3, с. 6]. Ключ и отмычка для Терентьева — окказиональные метафоры декодирования, и для понимания коммуникативной установки «Орудий...» важна контекстуальная антонимия этих понятий: ключ есть процесс декодирования художественного дискурса, основанный на имеющихся у читателя конвенциях; отмычка, соответственно, — знак невозможности войти в «закрытый» дискурс и вместе с тем — знак поиска-подбора новых кодов-«ключей».
Говоря в «Орудиях.» о готовности дать «краткое описание набора творческих закорюк» [3, с. 7], Терентьев виртуозно обманывает читательское ожидание. На фоне вполне стандартных для жанрового канона трактата формулировок автор провоцирует реципиента читать трактат «между строк», с тем чтобы адресат имел возможность сформу-
«Читать» или «писать»? О коммуникативнъх конвенциях авангардизма
лировать ряд имплицитных теоретических постулатов самостоятельно. Проиллюстрируем это одним примером:
Обрубленныя носилки, старая карета, колесница—арба или еще гекзаметрическая кабыла Пегас, доскакавшаяся до ям —ба... совсем не похожа на трамвай! Средства передвижения много влияют на ритмическую природу стиха [3, с. 8 — 9].
В проекции на центральный тезис «Орудий.» — «Слова похожие по звуку имеют в поэзии похожий смысл» [3, с. 6] — за этими высказываниями несложно увидеть одно из положений раннего русского формализма о приоритете звука над образом в поэтической речи. Метонимически концептуализируя поэзию («гекзаметрическая кабыла. доскакавшаяся до ям — ба») и искусство вообще («кабыла Пегас»), Терентьев создает высказывания, которые необходимо прочитывать в двух смысловых плоскостях: а) поэзия как образная речь (ср. перечисление транспортных средств как знаков «метафоры», греч. рєтафора — «перенесение) и б) поэзия как звуковая речь (ср. звуковые повторы с метатезами: арба / кабыла / ям—ба / трамвай). Иначе говоря, искушенному читателю предлагается «взломать» текст таким образом, чтобы (ре)конструировать полемику формализма с потеб-нианским представлением о поэзии как «мышлении образами» — полемику, к которой неявно отсылает Терентьев, солидаризирующийся с формалистами в своем видении «закона поэтической речи».
Однако выстроить для себя такую модель рецепции читатель может не сразу, а лишь дойдя до заумных стихотворений-« орудий», а точнее, до авторского приказа: «идитЕ учиТься / вОт УпраЖнения:» [3, с. 17] — и далее, до заключительного 14-го (!) орудия: «еСли нЕ пОмоГутъ 12 / оруДій ПодРЯд / надО сАмоМу ПридУМаТь / ЧетЫре ноВыХ / испрОбОвать иХъ / сЕмнаДцаТОе / ПоМоЖеТ» (Выделено автором. — Т.Ц.) [3, с. 32]. Таким образом, читатель авангардистского текста становится адекватным реципиентом лишь в том случае, когда к 12 приемам (которые, однако, «нЕ пОмоГутъ») добавит «ЧетЫре ноВыХ»; так авангардизм коммуникативно «убивает» читателя, (воз)рождая его уже как со-автора.
Ключевые слова: поэтика, коммуникация, футуризм, авангард.
Список литературы
1. Крученых А., Хлебников В. Слово как таковое // Русский футуризм: Теория. Практика. Критика. Воспоминания. М., 1999.
2. Марков В. Ф. История русского футуризма. СПб., 2000.
3. Терентьев И. 17 ерундовых орудий. Тифлис, 1919.
4. Шемшурин А. Железобетонная поэма // Каменский В. Танго с коровами. Железобетонные поэмы. [Приложение]. М., 1991.
5. Шершеневич В. 2x2=5 (Листы имажиниста) // Шершеневич В. Листы имажиниста: Стихотворения. Поэмы. Теоретические работы. Ярославль, 1996.
Об авторе
93
Т. В. Цвигун — ст. преп., РГУ им. И. Канта, [email protected].
