CC BY
109В.С. Авдонин, М.В. Ильин
ЧЕТЫРЕ «ВИНЫ» АРИСТОТЕЛЯ И ПОПЫТКИ ИХ СХОЛАСТИЧЕСКОГО «ИСКУПЛЕНИЯ»1
Едва ли какая этиологическая2 дискуссия или обсуждение каузальных связей и зависимостей обойдутся без обращения к аристотелевской конструкции четырех причин-этионов, совокупно «виновных» в «осуще-ствленности» или энтелехии. Соответствующие идеи Стагирита самым тщательным образом были проработаны в средневековой схоластике, создавшей целое учение о причинах и причинности. Аристотелевская линия в схоластике вела к рационализации богословских учений, к созданию изощренного аппарата доказательств и опровержений. Она готовила тем самым интелелктуальную почву, накапливала культурный слой для новоевропейской науки. Систематические переработка и дисциплинирование прозрезений античности и христианства позволили средневековой схоластической (школярской, школьной - все прилагательные от слова школа, 8еЬо1а, ахоХт|) учености заложить очень грубый, но прочный фундамент для наук нового европейского образца.
Разумеется, и Аристотель, и схоласты, и новоевропейская наука находятся в весьма сложных и неоднозначных отношениях друг с другом. На пути воспроизводства, оспаривания, исправления и очищения наблюдались разрывы, споры и конфликты. Они сопровождались как приобретениями, так и потерями. Тем не менее преемственность, как тематическая, так и методологическая, всей этой традиции этиологических штудий, ее
1 Работа выполнена в рамках проекта «Разработка интеграционных методов и методик фундаментальных социально-гуманитарных исследований» (грант РФФИ № 13-06-00789).
2 Этиология (aixioXoyia, aetiology, etiology, Ätiologie, l'etiologie) - учение о причинах или о происхождении чего-либо. Впервые образование от прилагательного акюХсугкод «вникающий в причины» существительного akioXoyiKÖv, имеющего смысл «исследование причин», зафиксировано у Страбона [Liddel, Scott, 1995, p. 24]. В философии этиологией именуют учения о происхождении феноменов. В различных научных дисциплинах от географии до психологии также существуют этиологические концепции или даже субдисциплины. Этиологией, например, называется раздел медицины, изучающий причины и условия возникновения болезней.
429
значимость для нынешних попыток осмысления причинности и взаимозависимостей несомненны.
Четыре этиона и единая энтелехия
Принято считать, что древние греки образно представляли причину как «вину» (ahia). Это так, но нужны уточнения. Исходный смысл этого слова скорее связан не с обвинением, а с домогательством, требованием своей доли, что ясно выражает глагол ahem - «требовать, домогаться, обвинять». Показательно, что однокоренные слова afctfoig и а'пцца не имеют никаких коннотаций с виной и означают только просьбу и требование [Liddel, and Scott, 1995, p. 24; Вейсман, 1991, с. 36]. Именно этот смысл и является основным и исходным.
Идея доли, удела и участи
Значение вины у слова ahia вторичное. Выдающийся авторитет в области индоевропейской этимологии Юлиус Покорны возводит данную группу слов к индоевропейскому комплексу ai-ti- , смысл которого реконструируется как доля (Anteil). Сюда же Покорны относит родственные слова a/aa («интерес, доля») и okoq («участь, судьба»). От исходной идеи доли идет семантическое развитие: требование своего, притязание, обвинение в отказе предоставить должное, любое обвинение и собственно вина [Pokorn,y 1959, S. 11].
Во многом сходным образом осуществляется семантическое развитие и в двух других случаях, представленных в русском языке. Даже наши современники с их весьма усредненным языковым чутьем и ограниченными знаниями живых, а тем более мертвых языков вполне способны ощутить и услышать развитие доли в удел, а части в участь (этимологии слов *deh, *deliti и *c%stь см. [ЭССЯ, вып. 5, 1978, с. 8-9; ЭССЯ, вып. 4, 1977, с. 233-234 и ЭССЯ, вып. 4, 1977, с. 107-108 соответственно]). А там всего один шаг до понимания, что и удел, и участь, которые предопределяют очень важные для людей отношения и события, так или иначе сами вытекают из неких исходных членений человеческих возможностей.
Соблазнительно увязывать индоевропейскую идею доли, удела и участи с причиной и причинностью. Это позволило бы ввести в этиологию новый очень обширный и значимый культурный и лингвистический материал. Однако здесь не место для подобных опытов. Важно подчеркнуть, что в эллинской классической традиции на первый план выступают смысловые ассоциации между причинением и виной как чем-то таким, что вызывает последствия.
430
В языке философов уже с платоновских времен наряду с существительным акш стало употребляться и субстантивированное прилагательное среднего рода a/íюv в смысле уже собственно причины. По внутренней форме это слово весьма напоминало русское слово виновное. Тем самым внимание и понимание переносилось с расплывчатой, ускользающей вины на ее более различимый источник и до известной степени операционали-зуемого носителя.
Первоначальная метафора вины и виновности, вероятно, не совсем тривилизовалась и не до конца стерлась в языке и в мышлении эллинских философов. Можно предположить, что для Стагирита и его учеников понятие причины-этиона (а/тгоу) заключало в себе коннотации не только «виновности», но и ответственности. Иными словами, причина могла вос-принматься как рефлексивное, «возвратное» воздействие в ответ на требование своей доли, участи.
Метафизика Аристотеля
«Совершенно очевидно, что необходимо приобрести знание о начальных причинах (ОрхПд а^аж): ведь мы говорим, что тогда знаем в каждом отдельном случае, когда полагаем, что нам известна первая причина (пралцу а^ау). О причинах же говорится четверояко (в четырех смыслах). Одной такой причиной мы1 считаем сущность или чтойность, «то, что» (гГр о^ау ка/тд^ гу Е/уаг), ведь каждое «то, откуда» (тОбга т^ это конечный смысл (Хоуоу SJхатоv), а первое «то, откуда» (тдЗгды) и есть причина и начало (а/тюv д£ ка/ ОрхП). Другой мы считаем материю (иХцу), или субстрат (й^юкEÍ^EVоv). Третьей - начало движения () ОрхП гГГ кlvцJ£аq). Четвертой - причину, противолежащую последней, а именно «то, ради чего», или благо (тд ой &ека ка/тдyавov), ибо благо есть цель всякого возникновения и движения» (Метафизика 983а 24-32, здесь и далее перевод в редакции авторов с терминологией оригинала в скобках).
Давайте проделаем незамысловатый эксперимент. Заменим в русских переводах слово причина на дословную копию греческого этиона, на виновное и его смысловой эквивалент ответственное. Тогда знаменитый пассаж из «Метафизики» будет читаться: «Совершенно очевидно, что необходимо приобрести знание о начальных виновных / ответственных (архП? а ¡тиву): ведь мы говорим, что тогда знаем в каждом отдельном случае, когда полагаем, что нам известно первое виновное // ответственное (прютт|У а¡ тшу). О виновных / ответственных же говорится четверояко, в четырех смыслах. Одно такое виновное / ответственное считается сущностью или чтойностью, "тем, что" (тПУ оиотау ка! то Пу еТуаг) и т.п.» (Метафизика 983 а 24-25).
Используемая Аристотелем и его кругом метафора имеет несколько импликаций в понимании причинности. Вина и ответственность рефлек-
431
сивны и взаимны. Это не препятствует, однако, установлению вины и ответственности, а также прямому и безусловному причинению. Соответствующие смыслы представлены в трактовке четрых основных видов вины / ответственности в основных трудах Стагирита (Физика 194 Ь 24-34 и далее; Метафизика 1013 а 24 - Ь 16; 1041 а 27-30; 1044 а 32 - Ь1; Вторая аналитика 94 а 20-23 и далее).
В то же время метафора виновности / отвественности была не еди-ниственной когнитивной схемой для концептуализации факторов причинения. Аристотель в той же «Метафизике» исподьзует и метафору начала (ЙрхП). Это заметно в уже цированном отрывке, где архП, «начало, могущество» и а1тюу, «виновное» выступают зачастую как синонимы.
Особенно показательно в данном отношении начало пятой книги «Метафизики», открывающееся разъяснением начал: «Началом (архП) называется то в вещи, откуда начинается движение (кгут|вегг| прШтоу), например, у линии и у пути отсюда одно начало, а с противоположной стороны - другое. Это то, откуда всякое дело лучше всего может удасться. Так, обучение надо иногда начинать не с первого и не с того, что есть начало в предмете, а откуда легче всего научиться. Это та составная часть вещи, откуда как от первого она возникает, например: у судна - основной брус и у дома - основание» (1012 Ь 34-1013 а4).
Далее в качестве примера очерчиваются шесть основных разновидностей начал (1013 а5-15). А после этого следует очень сильное отождествление начал и причин: «И о причинах говорится в стольких же смыслах, что и о началах, ибо все причины суть начала (паута уар та а'|Т1а архаг)» (1013 а16). И несколько тавтологично поясняется - «для всех начал обще то, что они суть первое (1013 а17)», а затем делается вывод: «Поэтому и природа (фйан;), и элемент (отог^еТоу), и замысел (Зихуою), и решение (пpоаípeol5), и сущности (оиота), и то, почему (то ои Ёуека) суть начала: для многого благое и прекрасное суть начала познания и движения» (1013 а19-22).
Являются ли начала также причинами особого рода, которые по сути ничем от вин не отличаются? Или же они подобны в чем-то винам, но качественно различны? Нет, различия есть, и они важны. Выражаясь современным русским языком, можно было бы назвать начала и прочие «первые» условиями, которые важны для процессов причинения, но сами по себе причинами не являются. Вместе с тем Аристотель не проводит ясной грани между условиями и причинами, предполагая, как можно понять из контекста его рассужений, их совместное действие.
Важным аспектом аристотелевского учения о причинности является идея сопряжения разных причин и, добавим, в конечном счете и условий. Ограничимся, однако, собственно причинами, о сочетании котроых говорится, например, во Второй аналитике.
Стагирит задает вопрос: «Не может ли нечто иметь больше одной причины? - и дает ответ, - да, может, если одно и то же сказывается о
432
многих как о первых» (98 b 25-26). Дальше он задает вопрос об одной причине многих явлений: «А возможно ли, чтобы причина одного и того же была не для всех случаев одной и той же, или это невозможно? Если нечто доказано как само по себе существующее, а не на основе знака или превходящего, то это невозможно... Если же это не так, то это возможно» (99 a 1-4). Оставалось бы спросить о многих причинах многих явлений. Но обсужедение этого вопроса предполагало бы многомерное моделирование, пора которого еще не наступила.
Однако Аристотель не спасовал перед интеллектуальным вызовом. Во-первых, он наряду, с четырьмя причинами упоминает и особый род причинности, точнее то общее всем четырем винам - «ведь каждое то, "откуда" (то Sià tî) это конечный смысл (Aöyov Ëa^aTov), а первое "то, откуда" (то Sià tî) и есть причина и начало (aÏTiov Sè Kai àpxH)» (Метафизика 983 a 29-31). Таким образом «то, откуда» (то Sià tî) является общим основанием не только вин, но и начал.
На этом, однако, Стагирит не останавливается. Ему важно не только единство причин и начал в том, откуда, но также их фактическое соединение. Для этой идеи Аристотель использует слово энтелехия (ÈvTeXé%ia «осуществленность», от ÈvteXtç, «законченный» и £х™, «имею»). Его смысл предполагает: «1) переход от потенции к организованно проявленной энергии, которая сама содержит в себе свою, 2) материальную субстанцию, 3) причину самой себя и 4) цель своего движения, или развития» [Лосев, 1975, с. 109].
Завершенность и полнота означает также энтелехию вещи или полноту ее актуальности, в отличии от энергии действующей причины, только ведущей потенцию к актуальности. Целевая причина, таким образом, выступает как предвосхищаемый результат некоего процесса осуществления, и при этом результат оптимальный, совершенный и желательный и потому являющийся благом. У Аристотеля это легко иллюстрируется на примерах создания артефактов. Конечная цель «ведет» этот процесс, помогая действовать в правильном и результативном направлении. В отношении природы эту причинность иллюстрировать труднее. Кто и как там предвидит конечный и к тому же наиболее совершенный результат? У Аристотеля -это высший ум, который мыслит совершенные результаты всех процессов (и природных, и человеческих) и в этом смысле является их конечной или целевой причиной (causa finalis).
Энтелехийное самоосуществление по смылу становится конкретизацией всемогущества в своем действии. Отсюда один шаг до идеи абсолютного всемогущества и абсолютной причины всего. Этот шаг сделали схоласты. Понятие совершенного и мыслящего самого себя божественного ума и извечного первого двигателя (primus motor), сообщающего движение, смысл и цель всему сущему, стало важным источником для рационализации богословия с латинской схоластике.
433
Схоластическое «искупление вин» ради целостного «действа» (actus)
Идеи Сгагирита о причинах и причинности самым активным образом разрабатывались в средневековой схоластике, создавшей целое учение о причинах и причинности.
Основной проблемой при этом была проблема совмещения положений аристотелевского учения с догматами христианской веры (истины откровения). И решить ее, в том числе в области представлений о причинности, было не так просто. В христианском богословии был принят тезис о всемогуществе Бога. Бог - един и всемогущ, Он создал мир из ничего по собственной воле и в этом смысле является причиной всего сущего. Он может творить в этом мире все, а также прекратить его существование и создать другие миры. Постичь это разумом невозможно. Следует верить в это божественное всемогущество. С этой точки зрения учение Аристотеля было как бы отягощено «виной» за отклонение от этих представлений. В его вселенной все было устроено сложнее, в том числе и в отношениях между первопричиной и причинами бытия вещей и субстанций, а кроме того, она была умопостигаема, т.е. поддавалась рациональному объяснению и доказательству.
В зрелой схоластике эту сложность и рациональность пытались воспринять и адаптировать к христианскому богословию, прежде всего, представители ордена доминиканцев, среди которых наиболее выдающимися были Альберт Великий и, особенно, Фома Аквинский. Последний создал метафизическую систему иерархии форм бытия и уровней познания, в которую аристотелевское учение было встроено как «преамбула» или «предуведомление» к истинам христианского вероучения. «Вина» Аристотеля, тем самым, «искупалась», поскольку его учение наиболее близко подводило разум к тому рубежу, за которым открывались истины божественного откровения. Его система - это путь «князя философов», который подводит к божественной истине, заключенной в догматах веры.
Аристотелевская линия в схоластике вела к рационализации богословских учений, к гармонизации и сочетанию в их рамках отношений веры и разума, что создавало в итоге почву для появления новоевропейской науки. Без аристотелевских рационализаций средневековая схоластическая ученость вряд ли смогла бы превратиться в какой-то момент в науку нового европейского образца.
В латинской схоластике наследие Аристотеля, в том числе и его учение о причинности, усваивалось постепенно, встречая как сторонников, так и противников, и максимального влияния достигло лишь в так называемой «зрелой схоластике» (XIII-XIV), превратившись в наиболее авторитетный источник схоластической учености. Многие средневековые авторы упорно держались основных категорий учения Аристотеля о материи и форме, о потенциальном и актуальном бытии, о субстанциях и акциденциях, о четырех видах причинности, первопричине и т.д. Причи-
434
ны, таким образом, заключены как в самой вещи (в ее форме-сущности и материале-субстрате), так и вне ее (в «другом»). В латинской схоластике эти виды причинности Аристотеля получили определения: Causa materialis (материальная причина); Causa formalis (формальная или оформляющая причина); Causa efficiens (действующая причина) и Causafinalis (целевая причина).
В схоластической традиции соотношение между формальной и материальной причинами помещается в понятийный контекст, который задается введением понятий потенциального (potentia) и актуального (œtus) бытия. Этот контекст, который был воспринят затем и латинской схоластикой, считается также одним из центральных во всей философии Аристотеля. Он позволяет рассматривать форму и материю под углом зрения возможного и действительного бытия.
Учение о причинности у Фомы и его последователей во многом базируется на интерпретации онтологии Аристотеля в духе так называемого «бытия как творения» или «бытия как акта» (actus essendi), что означает перенос акцента с метафизики сущностей на метафизику бытия. В этой перспективе полностью сохраняют свое значение все базовые конструкты метафизики Аристотеля (и учение о сущностях, и о формах бытия, и о четырех причинах, и о первопричине и др.). Но в то же время в ней приобретает особую важность горизонт бытия как творения, как творческого акта Бога. Эту линию в зрелой схоластике иногда связывают с влиянием более ранней традиции, идущей от Августина Блаженного. Но в томизме она адаптируется на аристотелевской почве посредством интерпретации учения о потенции и акте. Сущность и сущее (бытие) у Фомы совпадают в Боге, который является «чистым актом» или чистым актуальным бытием, дающим актуальное существование всему сущему. Во всех других вещах сущности не совпадают с бытием, что привносит в сотворенный мир кон-тингентность бытия или возможность быть и не быть, а актуальное существование в нем обеспечивается участием чистого акта. На этой основе Фома выстраивает учение об иерархии различных форм бытия, в которых сущности соединяются с бытием различным образом. Эти формы не тождественны с чистым бытием, но сходны с ним по «аналогии сущего» (analogia entis). Чистое бытие не переносится на вещи, но участвует в осуществлении их потенций. «Естественное действие не есть перенос своей формы на другой субъект, но возможность приведения субъекта из потенции к акту» -«Agens naturale non est traducens propriam formam in alter um subiectum, sed reducens subiectum quod patitur de potentia in actum» [De pot. 3, 13].
Причинность и причинение в данном случае трактуются в сходном с Аристотелем смысле. В сотворенном мире действуют различные причины, сводимые к четырем основным аристотелевским видам и восходящие в итоге к первопричине мира и всего сущего. В первопричине томизм акцентирует творящее начало бытия, и при этом творящее разумно, упоря-доченно и во благо. Сама первопричина (causa prima), как доказывал Фома, непричинима, а есть конечный источник всех прочих причин. Причинная
435
цепь не бесконечна, ибо в противном случае (в отсутствие первопричины) не было бы ни последующих причин, ни следствий. Первопричина, по Фоме, является также действующей и целевой причиной в аристотелевском смысле, так как она источник и начало бытия, а также полагает в качестве цели его совершенный и благой результат.
В зрелой схоластике под влиянием томизма в сфере проблематики причинности к четырем базовым аристотелевским причинным вопросам («из чего?», «что?» и «посредством чего?», «ради чего?») добавляются десятки новых - промежуточных и последующих, ведущих к образованию новых категорий. В основном они направлены на то, чтобы заполнять «лакуны» между творящей «первопричиной» и «сотворенным бытием», раскрывая более тесную связь между Творцом и его творением.
В связи с этим, в частности, характерна разработка категорий, восходящих к аристотелевской действующей причине. В томизме мы встречаем развитый категориальный ряд «творящих» причин: Causa efficiens primaria, Causa efficiens secundaria, Causa activa (agens), Causa creatrix, Causa movens (motiva), Causa instrumentalis и др.
Дополняется категория материальной причины: Causa materialis proxima, Causa materialis remota, Causa corporalis, а также целевой причины: Causa finalis primaria, Causa finalis secundaria, Causa principalis. Появляются и некоторые другие категории: Causa occasionalis, Causa directa, Causa dispositiva, Causa deficiens (defectiva), Causa meritoria, Causa per accidens und per se [Albertus magnus, Sum. th.I, 55, l; Thomas, Sumth. I, 77, 3].
Еще более радикальное обновление учения о причинности Аристотеля в зрелой схоластике предпринял шотландский богослов и мыслитель Дунс Скот. В отличие от томистов Скот более критично относился к возможностям человеческого разума и связанной с ним науки, полагая их заведомо уступающими истинам божественного откровения. И потому требовал более строгого разграничения богословия и философии. В этом смысле «вина» Аристотеля с его идеями рационального постижения божественного начала была для Скота больше, чем для томистов. А следовательно, и ее «искупление» должно было быть более радикальным. Проникнуть в замысел божества и в сферу творящей первопричины мира, по Дунсу Скоту, с помощью разума невозможно, поскольку последний познает лишь уже сотворенный мир, осмысливая его для пользы человеческих дел. Но тем не менее в этом мире есть нечто, что все же ведет от сотворенного к творцу и его атрибутам. Это общее, по Скоту, - само бытие, которым обладают и Бог, и сотворенный мир. Поэтому только через познание бытия человеческий разум может, хотя и ограниченно, все же приблизиться к Богу.
В онтологии Дунса Скота, в отличие от Аристотеля и Фомы Аквин-ского, применяется принцип «унивокации сущего», означающий применение единого или общего понятия бытия и его атрибутов и к Богу, и к сотворенному миру. С этой точки зрения путь к Богу выглядел короче, чем
436
через иерархию томистов. Задача познания бытия «от сотворенного» повлекла Дунса Скота к разработке понятий «индивидуации» и «этости», которые подчеркивали примат в бытии отдельных вещей над их сущностями, а также принципа формальных различий, коим вводилось разграничение между аналитически расчлененным рассмотрением предметов и их реальным единством.
Понятие причинности Скот рассматривает как «дизъюнктивную атрибуцию» («причиняющее - причиненное») бытия, позволяющую высказываться о причинной связи в сущем. В ходе так называемых апостериор-но-модальных доказательств бытия Бога, приведенных в трактате «Ординатио» и предлагающих доказательства «от творения», он выделяет акцидентальные причины, действующие по стечению обстоятельств, и необходимые или причины perse, действующие «по природе». А для последних он вводит понятие «сущностно упорядоченного ряда», которое означает, что первые причины продолжают свое действие наряду с последующими. В итоге вся совокупность следствий оказывается связанной с первой причиной.
В «Ординатио» Дунс Скот использует эти положения: а) для доказательства конечности причинного ряда и б) для доказательства того, что из природы причиненного вытекает наличие причиняющей природы. На первый взгляд, это напоминает причинные доказательства Фомы Аквинского, восходящие также и к Аристотелю. Но у Скота имеется важное отличие, ибо первое причиняющее у него: а) действует как непричинимое и, следовательно, свободное и б) первое причиняющее действует в причиняемом напрямую, а не через последовательность формальных причин. А это значит, что индивидуальные вещи заключают в себе природу первого причиняющего. Но поскольку мир индивидуальных вещей контингентен (может быть и не быть), то и в природе первого причиняющего есть контингент-ность, что свидетельствует о наличии в этой природе свободного волевого начала. С этим у Дунса Скота, с одной стороны, связаны обоснование важности познания акцидентального бытия вещей, а с другой - апология свободы воли в человеке как творении божием.
В дальнейшем Дунс Скот уделил много внимания рассмотрению вопроса об отношениях в «первой природе» (Боге) волевого и разумного начал, для чего активно привлекал и свой принцип формального различения. Но мнение исследователей по этому поводу неоднозначно. Майоров считает, что в трактовке воли и разума в сущности Бога ему удалось соблюсти равновесие между интеллектуализмом и волюнтаризмом [Майоров, 2001]. Гайденко же однозначно определяет учение Дунса Скота как «метафизику воли», что уводит, по ее мнению, эту линию схоластической мысли от традиции, представленной Аристотелем и продолженной Фомой Аквин-ским («метафизика бытия») [Гайденко, 1989].
Таким образом, в зрелой схоластике учение о причинности Аристотеля разрабатывалось, прежде всего, как учение о творящих причинах: действующей и целевой. Оно было направлено преимущественно на ос-
437
мысление творящей первопричины, ее свойств, модусов, атрибутов, а также форм и способов связи с сотворенным миром и действующими в нем причинами. На этой почве разрабатывались новые категории каузальности, дополнявшие и развивавшие причинные категории Аристотеля. При этом для зрелой схоластики в полной мере сохраняло свое значение его учение о гилеморфизме (форме и материи) и связанных с ним категориях материальных и формальных причин. Этот аспект причинного учения Аристотеля подвергся меньшей модификации, хотя и не избежал отдельных критических суждений.
От действа к опыту
Считается, что символом завершения латинской схоластики стало творчество Уильяма Оккама и его последователей (Ж. Буридан, Н. Орем и др.). С ним было связано появление «нового пути» (via moderna) в схоластическом философствовании, который противопоставлялся схоластической классике (via antiqua) Фомы Аквинского, Дунса Скота и др. Многие исследователи отмечают, что именно этот путь в итоге привел к становлению в Европе опытной науки Нового времени.
Самой знаменитой частью наследия Оккама стал так называемый принцип экономии мышления, известный также как «бритва Оккама» и гласящий, что «не следует умножать сущности сверх необходимого» («Entia non sunt multiplicanda sine necessitate»).
В онтологическом смысле это означает, что вещи следует признавать существующими, только если есть необходимость утверждать об их существовании. В известном смысле этот принцип был известен и до Оккама. Тот же Аристотель писал, что количество принципов познания должно быть ограничено. Но Оккам подчеркивал именно исключение из познания всего, что не является необходимым.
В какой-то мере этот принцип элиминации из познания и рассуждения «излишних сущностей» стал визитной карточкой открытого Оккамом «нового пути» в поздней схоластике. Он обозначал критическую линию в отношении учений предшественников, направленную преимущественно на удаление из них всего излишнего. Это был путь к более простому, ясному и доказательному знанию, движение по которому открывало новые перспективы.
В то же время этот новый путь, который нащупывали мыслители поздней схоластики, так или иначе, вырастал и из предшествующей традиции, из переработки и ее тезисов, и положений. В отношении Оккама, например, отмечают определенное влияние идей Дунса Скота, особенно уже упомянутых принципов индивидуации, более строго, - и взыскательного разграничения между философией (наукой) и истиной откровения, идеи примата волевого начала в божественном триединстве. У Оккама все это
438
переросло в новое качество: в признание исключительной реальности мира индивидуальных вещей, в весьма резкое противопоставление науки и веры и в радикализацию тезиса о примате божественной воли. Если Дунс Скот находил здесь паллиативное решение, наделяя всемогущество воли Бога упорядочивающим императивом, то Оккам пошел значительно дальше.
Тезис о всемогуществе божественной воли в сочетании с принципом «экономии мышления» и примате индивидуального ведет у него к отказу от свойственного всей зрелой схоластике учения и о метафизике бытия в его различных вариантах. Рациональная рефлексия по поводу мира, полностью зависимого от скрытой для разума божественной воли, по Оккаму, невозможна. Здесь возможны лишь вера и переживание откровения, но не рациональная наука. Под «бритву Оккама» попадают, таким образом, всевозможные рациональные аргументы, доказательства и обоснования бытия сотворенного мира и акта творения, а также связанные с ними понятийные ряды и категории. Он освобождается от понятий сущностей, субстанций, их атрибутов, потенций, модусов, естественных мест и т.д. Единственной реальностью, доступной рациональному познанию, по Ок-каму, является мир индивидуальных вещей, их качеств и акциденций, мир контингентного, т.е. как раз то, что представлялось чуждым познанию и ведущим к заблуждению в аристотелизме зрелой схоластики.
Исключению у Оккама подлежит и восходящее к Аристотелю метафизическое учение о причинности, в котором каждому роду причин приписывались свои особые субстанциальные качества и свойства, а первопричине - свойства творения, абсолютной разумности и совершенства. В мире индивидуальных вещей, где разум различает причину и следствие, причинность представляет собой порядок следования феноменов, в котором нечто может следовать за другим или нечто может производить или вызывать другое. И для этого не требуется утверждать существование особой субстанции (действующей причины), ведь следование уже имеет место, а также особых «актуальных» и «потенциальных» субстанций.
По поводу познаваемости мира индивидуального Оккам приводит и еще один аргумент, связанный с каузальностью. Если производящая (действующая) причина производит нечто, то это произведенное нуждается в поддержании своего бытия, поэтому производящая и сохраняющая причина - суть одно. Но производящая причина «по своей природе» всегда актуальна (действительна), значит, и сохраняемые ею вещи были бы всегда актуальны, т.е. всегда действительны. Но - это абсурд, так как вещи контингентны. Отсюда - и действующие / сохраняющие причины - кон-тингентны (могут быть и не быть). Следовательно, действующие причины не обладают «метафизической актуальной природой», а возникают из обстоятельств контингетного мира вещей. Значит, их «актуальная природа» - есть лишнее и может быть отсечена «бритвой».
Мир, созданный божественной волей (causa absoluta), по Оккаму, лишен необходимости, но в нем возможна упорядоченность (causa ordi-
439
папа), которая производится божественным разумом. Исходя из этого, в мире случайного наука действует также. Та упорядоченность (необходимость), которую мы наблюдаем в мире отдельных вещей, производится логическими связями нашего интеллекта. Здесь Оккам продолжает традицию номинализма, возникшую в средневековой схоластике раньше. Согласно этой традиции, универсалии - общие понятия - не существуют реально, но являются «именами» в нашем разуме. Но он дополняет ее, разрабатывая в рамках логики высказываний теорию суппозиций. В ее рамках необходимые связи вещей задаются разумом посредством логической связи терминов в предложениях, которые являются необходимо истинными, т.е. их правильность проверяется через силлогизмы с необходимыми посылками. При этом «необходимость» в них понимается не как соотвествие какому-то внешнему по отношению к предложению «необходимому» положению дел (в мире индивидуальных вещей, по Оккаму, это невозможно), но как логическая связь терминов в самом предложении. Предметом науки, таким образом, должны быть не внешние объеты, к которым должен приспосабливаться интеллект, а предложения или логические высказывания о них.
Отсюда Оккам намечает два пути. Один - к логике высказываний, выступающей как инструмент упорядочивания и критики логических связей разума, что делает логику «первой наукой»; другой - к миру случайного и индивидуального, который должет быть упорядочен логической силой интеллекта.
В этих прозрениях Оккама сегодня легко увидеть пути, ведущие через века к современной экспериментальной и математизированной науке. А в сформулированном им каноне исследования, заключающимся в поисках ответа на вопос не «что?», а «как?» (т.е. для науки важно не познание «природы» феноменов, а познание их «устройства» или функционирования), явно просматривается разрыв с аристотелизмом средневековой схоластики. Учение Оккама ингода называют «эпилогом» схоластической учености, окрывающим путь к европейской опытной науке. А отдельные его идеи получили развитие лишь в логике и методологии науки ХХ в.
* * *
Так в чем же заключалась для схоластов «вина» Стагирита? Как ее они пытались «искупить»?
Аристотель был слишком велик. Он был «виновен» в масштабе своих вызовов. Его мысль «причиняла» не одну череду вопросов, каждый из которых требовал вдумывания независимо от своего масштаба. Нужно было «укоротить» величие Стагирита для школярских разумов студентов Болоньи, Сорбонны, Оксфорда. Да и для самих профессоров.
440
Аристотелевские интуиции манили слишком далеко. Они открывали столь захватывающие мыслительные бездны, что схоластам требовалось установить своему собственному интеллекту рамки, чтобы не сбиться с пути.
И схоласты преуспели в этом своем «искуплении». Они переосмыслили, переделали и рационализовали (!) аристотелевские понятия-образы, включая его этион-вину. Они не только дополнили искусство рассуждения дисциплиной строгого следования и вывода, но и повернулись к опыту, как к источнику проверки истинности посылок. Фактически этим открывался еще более новый, «постмодерный путь» (via postmoderna) в науку Нового времени. И нынче дальние наследники схоластического «искупления» строят сложные цепи причинно-следственных связей, изучают отношения между зависимыми и независимыми переменным запутанных социальных процессов. Наука и социально-гуманитарное знание продвинулись очень далеко. Однако сейчас им больше, чем когда либо, требуется возвращение к истокам - к интуициям и провидениям философов древних времен, к попыткам «искупить их вину» дисциплиной рационализма и эмпиризма. Только в этой расширенной перспективе мы не утратим, а сможем приумножить наиболее глубокие основания нашего знания.
Список литературы
Аверинцев С.С. Два рождения европейского рационализма // Вопросы философии. -М.,1989. - № 3. - С. 3-13.
Аристотель. Сочинения в четырех томах. - М.: Мысль, 1975-1983. - 830 с.
Блаженный Иоанн Дунс Скот. Избранное / Сост.: Г.Г. Майоров. - М.: Издательство Францисканцев, 2001. - 584 с.
Вейсман А.Д. Греческо-русский словарь. - Репр. V изд. 1899 г. - М.: Греко-латинский кабинет Ю.А. Шичалина, 1991.
Гайденко П. П. Средневековый номинализм и генезис новоевропейского сознания // Вопросы философии. - М., 2014. - № 2. - С. 155-163.
ЛосевА.Ф. История античной эстетики. - Т. 4: Аристотель и поздняя классика. - М.: Искусство, 1975. - 672 с.
МайоровГ.Г. Дунс Скот как метафизик // Блаженный Иоанн Дунс Скот. Избранное / Сост.: Г.Г. Майоров. - М.: Издательство Францисканцев, 2001. - С. 28-83.
ЭССЯ. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. -М.: Наука, 1974. - Продолжающееся издание, к настоящему времени 37 выпусков.
Liddell H.D., ScottR. An intermediate Greek-English lexicon. - Oxford: Oxford univ. press, 1995.
Pokorny J. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch. — Bern; München: Francke. 1959. - Bd. 1.
Ockham's Theory of Propositions : Part II of the Summa Logicae / Translated by Alfred J. Freddoso and Henry Schuurman and introduced by Alfred J. Freddoso. - Notre Dame: University of Notre Dame press, 1980. - 212 р.
St. Thomas Aquinas On creation: Quaestiones disputatae de potentia Dei, Q. 3. - Washington, D.C.: Catholic univ. of America press, 2011. - 202 р.
441
