CC BY
298
УДК 821.512.157-31 Амма Аччыгыйа.09
А. А. Бурцев
ЧЕРТЫ ПОЭТИКИ РОМАНА Н. Е. МОРДИНОВА «ВЕСЕННЯЯ ПОРА»
Рассмотрены особенности жанра, композиции, художественной антропологии, эстетической системы, а также традиции русской и зарубежной литературы в романе Н. Е. Мординова «Весенняя пора». Установлен реалистический характер творческого метода писателя.
Ключевые слова: многожанровость, «от героя к человеку», полифония судеб и характеров, портретистика, анималистика, внутренний монолог, подтекст, психологический анализ.
A. A. Burtsev
Poetics’ Features of N. E. Mordinov’s novel «Spring Time»
In this article features of genre, composition, artistic anthropology, aesthetic system and also Russian and foreign literature tradition in N. E. Mordinov’s novel “Spring Time” are observed. The realistic character of the writer’s creative method was determined.
Key words: multigenre, “from hero to a man”, fates and characters polyphony, portraitistics, animalistic, inner monologue, implication, psychological analysis.
В якутском литературоведении творчество Н. Е. Мординова нередко воспринимали в идеологизированном ракурсе, а его метод трактовали как образец социалистического реализма. Но искусство писателя не укладывается в прокрустово ложе официального метода советской литературы. Амма Аччыгыйа не просто изобразил жизнь «в ее революционном развитии», а явился, согласно справедливому замечанию В. М. Переверзина, «выразителем духовных и социальных исканий народа саха в эпоху революционных изменений общества» [1, с. 83]. «Народноцентричный» характер его эстетики в полной мере был реализован в романе «Весенняя пора», по праву ставшем «главной книгой литературы саха», своего рода «Книгой нации» [1, с. 84].
Первый вариант романа был опубликован в 1944 г. После войны возник вопрос о переводе произведения Н. Е. Мординова на русский язык. Но уже вокруг русского текста подстрочника возникла дискуссия, и в начале 1949 г. в Национальной комиссии Союза писателей СССР было организовано его обсуждение. Хотя некоторые участники дискуссии упрекнули автора «Весенней поры» в «национальной ограниченности» и недостаточной широте социально-исторического «фона», в целом роман получил положительную оценку. Было принято решение издать русский перевод, но при этом рекомендовано Н. Е. Мординову «показать все многообразие явлений жизни Якутии того периода» и
БУРЦЕВ Анатолий Алексеевич - д. филол. н., проректор по гуманитарному направлению СВФУ им. М. К. Аммосова. E-mail: baalos@mail.ru
тем самым расширить «исторический фон» произведения [2].
Во втором варианте романа Н. Е. Мординов сохранил его первоначальную структуру из пяти частей, но добавил ряд новых глав: в первую часть - три главы, во вторую - две, в третью - четыре, в четвертую - две. Таким образом, окончательный вариант романа содержал пять больших частей, объединивших 38 глав. Кстати, в этих пяти частях, или их можно назвать книгами, как и в трилогии Л. Н. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность», запечатлены «четыре эпохи развития» главного героя Никиты Ляглярина: детство (1-11 части), отрочество (III часть), юность (IV часть), молодость^ часть). Тем более, что автор, создавая первоначальный вариант произведения, ставил перед собой весьма скромную задачу - «показать трудный процесс приобщения якутского батрака, родившегося на стыке двух эпох, к грамоте и образованию» [2].
И действительно, в первых главах романа фокус восприятия мира крайне узок: в поле читательского зрения попадает только то, что «видит, слышит, чувствует» маленький Никитка. Его мирок ограничен «маленькой юртой», расположенной на краю наслега в глухой местности Дулгалах, да берегом привольной Талбы-реки, куда его постоянно тянет. Он ревностно воспринимает рождение младшего брата Алексея и даже верит злой шутке Федора Веселова о том, что вслед за матерью и коровой скоро родит старый дед Лягляр. Он едва узнает своего отца, но не до конца понимает отчаяние родных, узнавших «дурные вести» о нем. Но постепенно кругозор Никитки стал расширяться: к ним
переезжают Эрдэлиры, и его друзьями становятся всегда веселый Дмитрий и особенно старая Дарья, хранительница народной мудрости. К тому же благополучно возвращается из дальней поездки его отец Егордан, и он теперь берет Никитку с собой на охоту. Якутский писатель в традициях русской литературы глубоко раскрывает психологию ребенка, его азарт, нетерпение и, наконец, восторг, когда отец дает ему в руки красавца селезня. Или в другом эпизоде, когда Никитка с матерью находились в гостях у тетки Ульяны и ее муж Иван стал требовать давнишний рублевый долг, мальчика охватила сложная гамма чувств, включавшая страх, жажду справедливости, жалость к беззащитной матери. В дальнейшем он тоже не раз строил в душе планы восстановления справедливости, когда безысходная нужда заставила его мать идти собирать милостыню, а у отца отобрали участок земли. Так, в мельчайших подробностях раскрывается духовное развитие героя.
Принципиальной особенностью романа Н. Е. Мординова является его «многожанровость» [3]. Прежде всего в связи с тем, что сюжетно-композиционный стержень произведения так или иначе основан на истории становления главного героя, повествование приобретает характер воспитательного романа. Что касается приема «точка зрения», то он используется автором и в последних частях романа, когда через восприятие Никиты Ляглярина и при его прямом участии не изображены, а показаны события гражданской войны и первые шаги новой власти в Якутии. Таким образом, принцип присутствия, наглядности, когда перед читателем предстают живые умы и голоса реальных людей, участвующих в реальных исторических процессах, был реализован в романе Н. Е. Мординова. Именно в этом произведении якутская литература в «ускоренном» плане прошла путь «от героя к человеку» [4].
При этом замысел автора заключался в том, чтобы раскрыть образ Никиты Ляглярина не как изолированную в своем существовании личность, а в связях с другими персонажами. То есть, судьба человеческая смыкается в романе с судьбой народной, и в результате история становления одного героя стала историей целой эпохи.
«Весенняя пора» - это произведение эпопейного плана с универсальным охватом жизненных явлений, с обстоятельным изображением человеческих характеров в их многообразных связях с общественным бытием. Автор романа глубоко раскрыл переломную эпоху в истории целого народа, первым в якутской литературе поставив и художественно разрешив национально-историческую проблематику.
Наряду с признаками романного эпоса, в «Весенней поре» присутствуют также черты хроникально-документального повествования. Об
этом свидетельствуют временные и пространственные координаты. Действие охватывает значительный период в истории якутского народа - с 1910-х до начала 1930-х гг. В романе нашли отражение события Первой мировой войны, Февральской и Октябрьской революций, гражданской войны в центральной России, не говоря о повстанческом движении, первых годах становления советской власти, строительстве новой жизни в Якутии.
Внимательный читатель может точно описать карту действия и определить, что имел в виду автор под Талбой-рекой и Нагыл-рекой, Талбинским наслегом и Нагылским улусом, деревнями Кымнайы и Кузьминка, улусными центрами Чарангом и Тайгой. В романе не только фигурируют реальные топонимы: Охотск, Аян, Нелькан, Харбин, Залог, Талое озеро, упоминаются известные исторические личности: большевики Е. Ярославский, С. Орджоникидзе, Г. Петровский, участники гражданской войны «дедушка» Каландарашвили, адмирал Колчак, генералы Пепеляев и Ракитин, корнет Коробейников, эсеры Куликовский и Сентяпов, купцы Галибаров и Кушнарев, но и воссоздаются многие исторические события и эпизоды - вооруженный протест ссыльных социал-демократов в Якутске, получивший название «Романовка», расстрел рабочих золотых приисков на Лене и другие. В текст романа органически включены исторические документы -приветственная телеграмма В. И. Ленина конференции якутской бедноты [5], постановления и приказы ВЦИК и Губревкома.
Наконец, «Весенняя пора» содержит все признаки романа-биографии с явным автобиографическим элементом. Никита Ляглярин, как и сам автор, родился в маленькой юрте на берегу спокойной и величавой Талбы-реки. У него, как и у самого писателя, два брата. Амма Аччыгыйа посвятил свой роман Авксентию Егоровичу Мординову, «брату и другу», ставшему известным ученым-философом. Его прототипом стал Алексей, рождение которого так перепугало четырехлетнего Никитку в первой главе романа. Кстати, Авксентий Егорович тоже был младше своего брата на четыре года. Никита Лягля-рин, как и сам писатель, учится в Якутском педагогическом училище, а в конце романа тоже уезжает учиться в Москву. Об этих эпизодах собственной жизни автор не раз вспоминает в лирических отступлениях. Вот, например, одно из них: <^рдук уерэ^и бутэрбитин уйэ чиэппэрэ буолла. YгYC уерууну, элбэх эрэйи керустун. Олорон ааспыт дьылларын ха^шнара эн чанчыктаргын хаарыйдар-хаарыйан иhэллэр, тереппут уолун - оччотоо^у эйигиннээ^эр быдан куустээх, сайдыылаах уолчаан - орто оскуоланы бутэрдэ. Оттон учуутал оскуолатыгар аан маннай
Yeрэммит уруогун ^н бэ5эhээ буолбут курдук, оччотоо^у до^отторун, эмиэ эн курдук, ыраах улуустар холур, сэмэй уолаттара-кыргыттара эн eйгYттэн-CYрэххиттэн хаИан да CYппэттэр эбээт!..» [6, с. 702]. И образы его однокашников, скорее всего, имели реальных прототипов - настолько они живые и достоверные.
На фоне этих грандиозных событий и процессов раскрывается история роста и возмужания личности Никиты Ляглярина, сына бедного якута. Каждая новая глава представляет новую ступень в его развитии. В начале романа Никита еще ребенок, который только начинает знакомиться с широким, красочным миром по сказкам мудрой старушки Дарьи, а в конце он, активный участник гражданской войны и учитель сельской школы, сам едет учиться в Москву. То есть сама сюжетно-композиционная структура произведения подчеркивает художественный статус его образа.
В становлении характера главного героя принципиальную роль сыграли несколько факторов. Прежде всего это знакомство с устным народным творчеством и бедственным положением народа. Красочный мир якутских сказок, в которых добро неизменно побеждало зло, служил контрастом по отношению к жестокой реальности. Подневольная жизнь родителей и собственное приобщение к тяжелому труду способствовали формированию в характере маленького героя чувства справедливости и протеста против угнетения. Подобно богатырям из олонхо и народному заступнику Василию Манчары он мечтал отомстить жестоким богачам. Далее, Никите удается поступить в школу, он начинает читать произведения русских писателей: стихотворения Н. Некрасова, «Капитанскую дочку» А. Пушкина, «Сон Макара» и «Историю моего современника» В. Короленко, рассказы М. Горького, - и у него пробуждается горячее стремление к иной, счастливой жизни. Наконец, судьба сталкивает его с ссыльными революционерами, и под их влиянием он становится в ряды активных борцов против старого общества. Таким образом, на примере судьбы Никиты Лягля-рина автор показывает процесс перестройки национального характера и тем самым - наступление новой, «весенней поры» в истории целого народа.
Подлинно эпическая природа произведения сказалась в создании обобщенного образа народа из целой полифонии судеб и характеров. «Весенняя пора» - многогеройная эпопея, в ней так или иначе представлены все слои якутского общества первых десятилетий 20 века. По своей художественной значимости выделяется фигура Егордана Ляглярина, образ которого в критике нередко трактовался как тип «забитого» бедняка, у которого под влиянием сына раскрываются глаза [7, с. 105-106]. Но вместо
такого идеологизированного восприятия гораздо важнее рассматривать этот образ как воплощение национального характера. В самом деле определяющими чертами его личности являются скорее не ограниченность, пассивность и покорность судьбе, а такие традиционные качества так называемой «якутскости», как фатализм, честность, трудолюбие. Более того, Егордан Ляглярин с его «естественностью», терпимостью, толерантностью воплощает собой тип «человека природы», а не «человека цивилизации», каким становится его сын.
Другой вариант национального характера представлен в образе Дмитрия Эрдэлира, младшего сына старой Дарьи. Этот невысокий парень с озорными глазами отличался добрым нравом и был наделен от природы артистическим даром. От его веселых шуток «оживлялись унылые, молодели пожилые, ободрялись усталые» [8, с.12]. При всей трагичности его личной судьбы он был истинным носителем несгибаемого духа народа саха. Более того, следуя логике М. Горького о том, что создание таких ярких типов подчиняется «законам абстракции, отвлечения характерных черт той или иной общественной группы, и конкретизации, обобщения этих черт в одном лице», мы можем поставить образ Дмитрия Эрдэлира в один ряд с такими фигурами, как «Тиль Уленшпигель - национальный тип фламандца, Кола Брюньон - тип бургундца» или «русский чудо-человек» Василий Теркин [9].
Яркими индивидуальностями являются и другие представители народа: еще один всеобщий любимец Иван Малый, которому не было равных в косьбе и рубке леса; молчаливый богатырь Тохорон, один растивший семерых детей; непоседливый балагур и философ Федор Ковшов, а также десятки других персонажей, которые отнюдь не сливаются в единую массу, а напротив, порождают реальное многообразие.
В то же время в художественной антропологии романа подчас проявляется присущая социалистическому реализму некоторая заданность, полярность образной системы. Причем это сказывается не только в изображении отрицательных персонажей, начиная с князя Сыгаева и его грозной старухи, этакой якутской Кабанихи, местных богатеев Романа Егорова и Павла Семенова и кончая новоявленными «чэрами» (эсерами) Никушей Сыгаевым и Михаилом Судовым, а также рядящимся в «красную» тогу Лукой Губастым, но и в положительных героях
- в большей степени в образе русского фельдшера Виктора Боброва, в меньшей степени - в фигурах якутских коммунистов Афанаса Матвеева и Егора Сюбялирова. В их обрисовке ощущается определенная связь с принципами создания характеров Левинсона из романа А. Фадеева «Разгром» и других героев-коммунистов из произведений А. Серафимо-
вича «Железный поток», Л. Леонова «Барсуки», Д. Фурманова «Мятеж».
Зато в изображении трудной судьбы якутской женщины Н. Е. Мординов остается верен традициям классического реализма XIX в. Если фигуры мудрой сказительницы Дарьи и неутомимой труженицы Федосьи, полной мужества и жертвенности хранительницы домашнего очага семейства Лягляров, приобретают символическое значение материнства, продолжения жизни, надежды на будущее, и в создании их образов преобладают жизнеутверждающие мотивы, восходящие к национальной мифологии и традиции русской литературы, то тяжелая участь большинства других героинь свидетельствует о незавидном положении женщины в семье и обществе.
Это и трагический удел старухи Анны, жены самодура Егорши Егорова, всю жизнь прожившей его «бессловесной рабой» [8, с. 236]. Ее последней провинностью стало то, что она умерла, не успев починить рукавицу своего повелителя. Это и более распространенный пример Кэтириис, единственной дочери старого Василия Тосуки, которая за год замужества, попав под «железную пяту» изверга-мужа, неузнаваемо изменилась: «Ее когда-то румяное, круглое лицо теперь побледнело и казалось плоским, а на белках испуганных карих глаз появились красные жилки» [8, с. 287]. Но наиболее тяжкий жребий выпал на долю Майыс, сироты, воспитанной богатым Федором Веселовым. Автор не описывает подробно переживания Майыс, а передает жизненную трагедию героини посредством резкого изменения ее внешнего облика. Вначале это была «гибкая, как тальник, молоденькая девушка с нежными карими глазами» [8, с. 12]. Характерологическую функцию выполняет художественная деталь -ее «бархатные (саhарчы кeрбYт) глаза» [8, с. 93]. Полюбив бедного Дмитрия Эрдэлира, она не имела возможности связать с ним свою судьбу, и ее насильно выдали замуж за богатого старика Боллорутту. Авторское отношение к нему тоже выражено через его портрет: «Низкорослый толстяк с узкими насмешливыми глазами, широко расставленными на безволосом крупном лице, Василий Боллорутта скалил свои желтые лошадиные зубы» [8, с. 97]. Метаморфоза с Майыс передается функционально: сначала ее не узнает Никитка, а потом ее вид поражает Эрдэлира: «Вместо робкой и нежной девушки, его ясноглазой подруги, он увидел почти пожилую женщину с равнодушным, бледным лицом» [8, с. 185]. И опять дополнительная нагрузка ложится на деталь - «холодный блеск глаз» героини («Маайыс уларыйан хаалбыт, хойуу кыламанын быыЬынан сур тымныытык оруоллаабыт харахтаах»; 6, с.184).
Вообще в поэтике романа Н. Е. Мординова
принципиальное значение имеют средства предметной изобразительности: портретистика, пейзаж,
интерьер, художественная деталь. Как было уже отмечено, посредством описания внешности героя выражалось авторское отношение к нему. Вот портретная зарисовка Федора Веселова: «Он идет, вытянув тощую шею, будто принюхиваясь к чему-то. Кончик длинного горбатого носа и верхняя губа у него зелены от нюхательного табака, гноящиеся глаза пристально шарят по сторонам» [8, с. 138]. Совершенно по-другому выглядит портрет любимца детворы, батрака Егора Найына: «Невысокий,
широкоплечий и, на удивление всем якутам, рыжеволосый и голубоглазый, он всегда был весел, хотя и слыл неудачником» [8, с. 237].
Нередко при описании внешнего вида или состояния своих героев писатель использовал анималистическую образность. Тот же Федор Веселов своим обликом внушает Никитке «непонятное чувство, в котором сочетаются страх, жалость и брезгливость»: «Костистая узкая спина, тонкая шея, тяжело качающаяся большая голова, белесое лицо -всем своим видом он напоминает ощипанного цыпленка» [8, с. 132]. Смех другого богатея Григория Егорова напоминал лошадиное «ржание». Могучий великан Василий Тохорон, «окруженный своей и чужой детворой», «походил на большого вола среди телят» [8, с. 334].
В образотворчестве автор часто использовал аналогии с птицами. Так, у Федосьи шутливо спрашивают: «И чего ты, будто и не якутка вовсе: волосы
- как ягель, нос - как у гагары?» [8, с. 339]. Она же, хватившись Никитку, сбежавшего к реке, «растрепанной птицей слетает вниз, к воде» и мечется по берегу, «подобно потерявшей детеныша оленихе» [8, с. 10]. Сам Никита Ляглярин во втором варианте романа сравнивается с «красным соколом». Проворная Майыс, ускользнув из рук Эрдэлира, «ласточкой полетела к своему дому» [8, с. 37]. Дети старшего и самого бедного из Егоровых, Михаила, высокого человека с безусым лицом, не ладившего со своими братьями, тоже были «крупные, похожие на отца, напоминавшие утят перед взлетом» [8, с. 234]. А незадачливого Федора Ковшова бойкая, языкастая Евдешка сравнивает с «ощипанным петухом» [8, с. 370].
Образная анималистика использовалась автором не только в характерологических целях, но и для описания местности. Например: «Иван и Егордан выбрали себе лужайку копен на пять. Там, на месте высохшего озерка, трава была густая и слежалась, как шерсть на лбу быка» [8, с. 160]. Или еще: «Мокрая от грязи тропинка, то исчезая, то опять показываясь, черным червем извивалась между зыбкими болотными кочками» [8, с. 214].
Кроме того, анималистика придавала описанию
особый, нередко комический, колорит. Примером может служить эпизод на городской пристани, когда сначала раздался мощный гудок большого парохода «Пролетарий», а затем крошечный пароходик «Красный» смешно, по-телячьи проблеял: «Мэ-э-э!». Он же «юркий и веселый, как чирок среди гусей-лебедей, подплыл, коротко вскрикнул и перекинул на берег трап» («толуу кубалар-хаастар быыстарыгар сылдьар сымса чеккей курдук, суунэ борокуоттар быыстарынан кыракый «Кыкыл» чоломооттонон тахсан, кылгастык кылана тYhээт, талаИатын быра^ынна»; 6, с. 391).
Художественный мир романа «Весенняя пора» при всей своей реальности и достоверности не лишен романтического начала. Оно присутствует в самой поэтике названия, которое предполагает идею возрождения и обновления природного и социального мира. Впрочем, подобный пафос был характерен для всей многонациональной советской литературы, о чем свидетельствовали созданные синхронно с «Весенней порой» романы татарского писателя К. Наджми «Весенние ветры» (1948) или бурятского художника слова Х. Намсараева «На утренней заре» (1950). Более того, известный специалист по этническим литературам США и Канады А. Ващенко усматривает типологические параллели между якутской литературой, в частности, романом Н. Мординова «Весенняя пора», и творчеством индейских писателей Д. Мэтьюза, Д. Макникла, С. Мамодэя [10].
В связи с этим особую значимость у Н. Е. Мординова приобретают образы природы и, в частности, проходящий через весь роман мотив реки, который становится развернутой поэтической метафорой судьбы его героя, начиная с первой главы, когда маленький Никитка чуть было не уплыл на утлой ветке, и кончая финалом, где могучий пароход уносит возмужавшего Никиту Ляглярина вдаль, и «широкой, светлой дорогой к счастью лежит перед ним великая Лена-река» [8, с. 393]. То есть, индивидуальная «река» героя, «река» его души вливается в «реку» жизни народа. Подобная жизнеутверждающая философия жизни выражается в романе посредством природных образов: «Бесчисленные весенние ручейки, соединяясь становятся речкой. Речки образуют могучие, светлые реки, а реки питают бескрайнее море» [8, с. 335].
Однако и тут можно говорить о типологических процессах, так как в мировой литературе уже были подобные прецеденты. Роман великого французского писателя Р. Роллана «Жан-Кристоф» (1903-1912) открывается описанием величавого Рейна, на берегах которого родился герой, и хотя вся его остальная жизнь проходит на берегах другой реки - Сены, в конце ему грезится шум рейнских волн. Образ полноводной реки в ее неустанном движении
символически воплощает характер героя, раскрывающийся в динамике, как поток, устремленный вперед. По своей композиции «Жан-Кристоф» принадлежал к жанру романа-потока, характерного для реалистической литературы XX века. Произведение Н. Е. Мординова тоже имеет признаки подобной жанровой формы.
Посредством зримых, осязаемых картин передается в романе восприятие Никиткой знаменитых некрасовских строк, прочитанных им при зыбком свете свечи под портретом русского поэта, который каким-то образом оказался в юрте старого Бол-лорутты: «Сейте разумное, доброе, вечное!» Горячее дыхание поэзии коснулось его детского сердца, от этого «слегка закружилась голова, радостно забилось сердце», и в повествование явственно вторгается авторский голос: «Так бывает, когда идешь в зимнюю стужу, замерзший и голодный, по незнакомой лесной тропке - и вдруг неожиданно возникает перед тобой приветливый сноп искр из трубы теплого жилья, одиноко стоящего на опушке. Так бывало в раннем детстве осенним темным вечером. Ты давно уже сидишь один в юрте и тихо плачешь, потом, утомленный, начинаешь засыпать, прислонившись к столу. И вот неожиданно открывается дверь, и ласковый голос матери зовет тебя» [8, с. 182].
Состояние природного мира, а также антитеза «дом - чужбина» способствуют раскрытию переживаний Никиты, когда они с матерью отправляются в улусный центр за подмогой. Покидая родные места, они попали под холодный дождь, сильно промокли и продрогли. На их счастье попался попутчик в лице Афанаса Матвеева, который обогрел и накормил их. В улусе им тоже была уготована весьма прохладная встреча. Зато обратно они возвращались, окрыленные вестью о победе красных в Якутске, и, казалось, сама природа радовалась вместе с ними. Федосья с сыном пошли другой, более дальней дорогой, чтобы быстрее увидеть красавицу Талбу и посетить родной Дулгалах: «По мере приближения к родной реке само небо будто прояснилось, чище становился воздух, ровнее дорога. У Никиты сладостно защемило сердце. Он был похож сейчас на молодого зверька, у него подергивались ноздри, горели глаза» [8, с. 299]. Он первым принес в наслег благую весть о победе Советской власти. В этом эпизоде тоже не обошлось без авторского отступления: «Радость возвращения в родные края может понять только тот, кто хоть раз покидал их. Счастье ценишь, лишь упустив его, здоровье - когда заболеешь, молодость -состарившись, друга - поссорившись с ним» [8, с. 298].
Пейзаж раскрывает состояние души героя, когда он едет вместе со своим наставником Бобровым и вездесущим Ковшовым в город поступать в
педагогическое училище. Стояла прекрасная погода, «вся природа оделась в богатый разноцветный убор», «перед Никитой будто впервые открывались огромные озера, голубые воды которых терялись где-то на горизонте, бескрайняя тайга, обильные луга, обширные равнины» [8, с. 374].
Масштабное по охвату жизненного материала, философское по глубине идейно-нравственной проблематики художественное полотно «Весенней поры» соткано из множества таких обыденных и в то же время не лишенных особого национального колорита сцен и эпизодов, как описание сезонных хозяйственных работ, круговорота природы, народного календаря, особенностей быта, охоты и рыболовства, сватовства и похорон, картин мирной жизни и военных действий, способов обращений и приветствий, родительского благословения и проклятий недругов, праздничных обрядов и шаманского камланья. Кстати, в романе представлен целый пласт языческих верований и обрядов, начиная с безобидных гаданий об охотничьей удаче и обычая встречи хозяина тайги, щедрого бай Баяная и кончая признанием существования нечистой силы, чуть не погубившей Егордана, и рокового фатума в облике чертовой собаки, висевшего над родом Веселовых. На этом фоне несколько неожиданным выглядит финальное экзистенциальное раздумье одного из второстепенных героев: «И жизнь прекрасна, и земля, и небо. Я вот только вчера, кажется, был молодым и сильным, а сегодня глянь - уже старый. Быстро!.. Неужто не будет меня вовсе, совсем испарится Федор, сын Оконона, будто никогда и не жил?.. Ну, хоть воробышком, хоть пчелкой бы жить после смерти, если уж нельзя опять человеком» [8, с. 378]. С этим почти дзен-буддийским размышлением чудаковатого Федора Ковшова вполне естественно сочетаются христианские заповеди, прозвучавшие из уст старой Дарьи в легенде о коршуне. Таким образом, нравственно-философская проблематика романа якутского писателя имеет общечеловеческую основу.
Но истинно великие писатели прежде всего национальны (Д. Джойс), и истинно великое произведение рождается только изнутри - на национальной почве (У. Фолкнер). Национальный характер романа Н. E. Мординова фокусируется, кроме всего прочего, в его языке и стиле. Автор широко использует национально окрашенную лексику в описании природы: «Морозное ясное утро. Густой, холодный воздух вливается в грудь, словно кумыс. Недавно выпавший снег сверкает бесчисленными звездочками, он пушист и мягок, как новое заячье одеяло. А на востоке небо подрумянилось, как пенка на молоке» [8, с. 342-343].
В арсенале писателя не только бытовая лексика, но и тропы, связанные с охотой, рыбалкой, трудовыми
процессами. Об этом свидетельствует следующая система примеров:
- бесстрашная старуха Варвара, сцепившаяся со своим хозяином, стала «похожа на натянутый лук, готовый послать смертельную стрелу» [8, с. 236];
- песни Федора Ковшова, подобно «летящим весною на север стаям птиц», следовали одна за другой [8, с. 375];
- наступающие цепью бойцы напоминали поплавки гигантского невода («хара бачыма^ы икки уhугунан серуу тардан ылаары гыммыт суду мунха лабыах мастарын курдук, дьон кэчигирэhэн киирэн иhэллэр»; 6, 639).
Подчас подобные обороты не поддаются точному переводу. Это видно из эпизода, когда Афанас Матвеев, встретив по дороге в Нагыл Ивана Кириллова и Никиту, говорит им: «Вот вернусь в наслег и такую заварю кашу» («Мин нэкилиэкпэр сотору эргийиэм. Дьэ, оччо^о, саламааттыы булкуhуом, алаадьылыы эргитикиэм!»; 6, с. 345).
Важнейшим фактором, определяющим
этногенетическую сущность любой национальной литературы, служит фольклорность, которая в наиболее чистом виде содержит в себе элементы и структуру душевного типа нации, своеобразия ее мышления, то есть менталитет. В романе Н. Е. Мор-динова наиболее ярким выражением художественной этнотрадиции является целая система пословиц и поговорок. Прежде всего они выполняют функцию эпиграфов, которые очень точно раскрывают внутренний смысл отдельных частей произведения. Например, вторая часть «Тропа испытаний» («Эрэй-дээх ыллыгынан») снабжена эпиграфом «Инчэ^эй тирбэ^э быстыбат» (досл. «Сыромятный ремень не рвется»). В ней речь идет о том, как семья Лягля-риных выдерживает все удары судьбы, Никита начинает учиться, а цвет народа саха не подвергается военному призыву. Или последней, пятой части романа предпослан эпиграф «Уол о^ону дьоло туерт еттуттэн кеhYтэр» (досл. «Доброго молодца счастье ждет со всех четырех сторон»). В ней Никита находит свою жизненную стезю - становится учителем, затем поступает в Якутское педагогическое училище и, наконец, выходит на «широкую дорогу» - едет учиться в Москву.
Поговорками и пословицами насыщен текст всего произведения. Некоторые из них имеют русские эквиваленты, например:
- КьЛый да тарбан, кьЛан да кердес (Позудилось
- почешись, полюбилось - попросись);
- Суор хара^ын суор онпот (Ворон ворону глаз не выклюет);
- Сатыыны биэс эрэй тоhуйар, аттаахтан биир эрэй куотар (Пешего пять бед дожидаются, а от конного и одна бежит);
- Ас ehe суох (Пища вражды не знает).
Но большинство носит оригинальный характер:
- Оонньообутун хаИан эрэ о^ус буолан тахсыа (Игра с огнем до добра не доводит);
- YгYCтэн YГYC охтуо, а^ыйахтан а^ыйах охтуо (От многих много падет, от немногих мало падет);
- СаЬыл - туу^нэн, киЬи - баайынан (Лисиц сравнивают по меху, а людей по богатству);
- Cy^ тYhYeр диэри вдлун сынньанар (Пока топор опускается, бревно отдыхает).
Фольклорная стихия в свою очередь придает повествованию романтический пафос. Слушая сказки, легенды, загадки бабушки Дарьи, маленький Никитка переносится из убогой юрты в совершенно иной мир: «Разве эти стены поблескивают толстыми
полосками инея? Нет! Это серебряные украшения сказочного дворца. Разве на полу мусор? Да нет же! Это стружки золотые раскиданы...» [8, с. 27]. Для него «реальность и сказка, переплетаясь между собой как две нити одной веревки, превращаются во что-то более прекрасное и высокое, чем сама жизнь. От сказки, похожей на жизнь, жизнь сама становится похожей на сказку» [8, с. 27].
Высокой романтикой веет от трепетного отношения героев к родной природе, красавице Талбе-реке, кормильцу Дулгалаху. Самостоятельное художественное значение в романе имеет описание двух великих равнин-аласов - Кэдэлдьи и Эргиттэ,-не лишенное, судя по всему, личностного (авторского) восприятия. Об этом косвенно свидетельствуют антропоморфные сравнения. Кэдэлдьи всем ветрам открыта, «прекрасна, привольна и щедра», здесь настоящее «раздолье» («Кэдэлдьи эбэ, ситэ барбыт хотун дьахтар курдук, эйэ^эстик куегэйэр, нарыннык наскыйар»; 6, с. 203). Эргиттэ же, хотя больше по размерам, но нет там «такого раздолья, словно сама природа норовит прибедниться и в скаредности своей скрыть от глаз людских обширные свои владения» («Эргиттэ алаас Кэдэлдьитээ^эр ессе киэн эрээри, кестуутэ суох, кистэммит, кэриэлийбит дойду. Чанчарык, инсэ баай бYДYГYPбYTYгэр маарынныыр»; 6, с. 203). В целом в романе Н. E. Мординова ощущается такое же пантеистическое отношение к природному миру, как и в новелле Н. Неустроева «Рыбак Платон».
Наконец, жизнеутверждающий характер, несмотря на весь свой трагизм, носит история любви Майыс и Дмитрия Эрдэлира. Не случайно она расцвела на лоне природы, в разгар лета во время сенокоса.
При всей национальной самобытности в романе якутского писателя, как уже отмечалось, получили воплощение традиции русской литературы, прежде всего опыт автора «Войны и мира». В сущности, Н. E. Мординов сумел соединить детальный анализ психических процессов в человеке, то есть «интерес
к подробностям чувства» (Л. Н. Толстой) с широким охватом внешних событий. При этом ни психологизм, ни событийность не потеряли в своем художественном качестве.
Далее, будучи очень подготовленным в литературном отношении художником слова, Н. Е. Морди-нов не мог не воспользоваться достижениями зарубежной литературы. В частности, он умело использовал такой прием, как внутренний монолог, нередко переходящий в «поток сознания». Чаще других персонажей «размышляет» и «мечтает» Никита. В детстве он воображал себя героем сказок старой Дарьи, защищал униженных и оскорбленных, искоренял зло и восстанавливал справедливость. Уже в сознательном возрасте, не имея возможности защитить от притеснений мать и освободить от вечной нужды отца, делал это в своих мыслях. Попав впервые в город, он был крайне поражен и даже испуган при виде электрической лампочки. Его неграмотный, но наделенный житейской мудростью отец Егордан Ляглярин тоже не был чужд рефлексии по поводу бедственного положения своей семьи.
В произведении якутского писателя можно также встретить примеры усложненного, подтекстного способа передачи мыслей и чувств человека. В одной из глав второй части романа происходит разговор отца и сына о его будущем. Никита хочет поговорить о том, как он будет учиться в городе, и о том, как ему купят двуствольное ружье. Егордан отделывается неопределенными словами. Когда сын попытался в очередной раз повернуть разговор на интересующие его темы, отец ни с того, ни с сего стал рассказывать о том, как он видел пляску белых журавлей. Тем самым он в суггестивной форме выражал надежду, что мечты сына рано или поздно осуществятся. Или в этой же второй части Никиту завез домой на пасхальные каникулы Виктор Бобров. По пути он говорит мальчику: «Вот весна побеждает зиму. Ты, брат Никитка, человек весны!» [8, с. 179]. То есть, опять не прямо, а посредством ассоциации со временем года говорится о светлом будущем героя.
Итак, идейно-эстетическое своеобразие романа Н. Е. Мординова проявилось в стремлении передать жизнь в широком контексте, в правдивом описании труда, быта, традиционного уклада, в умении нарисовать сложные обстоятельства национального бытия, раскрыть внутренний мир героев, в точной передаче живой народной речи, широком использовании фольклора, богатом юморе. Реалистическому методу Амма Аччыгыйа свойственна искренность, доверительность и убедительность тона. Создание художественных образов и картин сочетается с проблемностью и остротой мысли в исторических и
массовых сценах, тонким психологическим анализом, словесным мастерством.
Л и т е р а т у р а
1 Переверзин В. М. Грани художественной правды. -Якутск., 1997. - 104 с.
2 Капустин В. С. О двух вариантах романа Н. Е. Мординова «Весенняя пора» // Наука и образование. - 2003. № 4. - С.113-117.
3 Ващенко А., Капустин В. «Костер каждый раз по-новому горит...»: Размышления по поводу романа Н. Мординова «Весенняя пора» // Кыым. 1995. 21 марта.
4 Карельский А. В. От героя к человеку. Два века
западноевропейской литературы. - М., 1990. - 400 с.
5 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. - С. 138-139.
6 Амма Аччыгыйа (Мординов Н. Е.). Талыллыбыт айымньылар. 4-с том. Сааскы кэм. Роман.- Якутскай, 1970.748 с.
7 Канаев Н.П. Якутская советская литература (19411962). - М.: ВИНИТИ, 1963. - 427 с.
8 Мординов Н. Е. Весенняя пора. Пер. с якутского А. Дмитриева, Л. Корнилова. - М.: Худож. литер., 1993. - 396 с.
9 Горький М. Собр. соч. в тридцати томах. Т. 24. - М., 1953. - С. 495.
10 Ващенко А. «Костер каждый раз по-новому горит...»: Размышления по поводу романа Н. Мординова «Весенняя пора» // Сахаада. 1996. 18 января.
УДК 811.161.1 (571.56)
И. Н. Гермогенова
НАИМЕНОВАНИЯ ПРЕДМЕТОВ ЯСАЧНОГО СБОРА XVII В.
Проведен анализ лексико-семантической группы наименований пушнины, поступавшей в государственную казну в результате сбора ясака. Установлено, что в эту группу входят как актуальные для современного русского языка слова, так и архаичные лексемы. На основе этих материалов доказывается формирование делового стиля и его типичных признаков (стандартизированность, бессубъектность, объективность). Однако довольно частотны слова с суффиксами субъективной оценки, при помощи которых выражалось качество собранного меха.
Ключевые слова: лексико-семантические особенности, лексико-семантическая группа наименований пушнины,
деловой стиль, наименование предмета ясака, древнерусский язык, старорусский язык, восточнославянский характер текстов, этимологические сведения.
I. N. Germogenova
Subjects names of a tribute in furs gathering in the XVII century
The article demonstrates an analysis of a lexico-semantic group of fur names that was brought to State treasury as a result of a tribute in furs gathering. This group includes actual words from modern Russian and archaic lexemes. On the basis of this material formation of an official style and it’s typical features (standartization, subjectlessness and objectivity) is proved. However, there is a frequency of words with suffixes of subjective evaluation, with a help of which quality of collected fur could be judged.
Key words: lexico-semantic features, lexico-semantic group of fur names, an official style, the subject name of a tribute in furs, Old Russian language, East Slavic character of texts, etymological data.
ГЕРМОГЕНОВА Ирина Николаевна - к. филол. н., доцент кафедры русского языка филологического факультета Северо-Восточного федерального университета им. М. К. Аммосова.
Е-таі1: chin-gin@mail.ru
