CC BY
102
АНАЛИЗ РЕЗУЛЬТАТОВ ОПРОСОВ
Юрий ЛЕВАДА
Человек в поисках идентичности: проблема социальных критериев
От парадокса к проблеме. Как известно из ряда опросов, в нынешних условиях люди значительно чаще отмечают свою принадлежность к "малой" родине, чем к "большой", т.е. в определенном смысле идентифицируются скорее с локальной, чем с социетальной общностью.
С мыслью о своем народе опрошенные по программе "Советский человек" в 1989 и 1994 гг. в первую очередь связывали (в % к числу опрошенных):
Варианты ответов 1989 г. 1994 г.
Место, где родился и вырос 40 41
Наше прошлое, наша история 24 37
Территория, на которой мы живем 10 25
Язык моего народа 22 19
Родная природа 16 18
Государство, в котором я живу 28 17
Эти примеры уже приводились в "Информационном бюллетене мониторинга" как одно из подтверждений тенденции прогрессирующего "разгосударствления" человека в постсоветских условиях.
Если взять иной ряд показателей, на первый взгляд противоречащих сказанному, то на вопрос о том, сможет ли большинство людей в нашей стране "прожить без постоянной заботы, опеки со стороны государства", ответы были такими (в % к числу опрошенных):
Варианты ответов 1990 г. 1997 г.
Большинство сможет 20 17
Большинство не сможет 63 72
Затруднились с ответом 17 11
Получается, что человек не только не избавляется от государственной опеки, но нуждается в ней больше, чем раньше! Выход из видимого парадокса — в различении социальных значений апелляции к государственной общности. В первом случае речь идет об обращении к символу "большой" родины, утратившему свою былую или привычную определенность после размежеваний 1991 г.; ему противопоставлен устойчивый и даже как будто крепнущий — с поиском "корневых" структур — символ, однозначно локализованный в пространстве и времени ("место, где родился и вырос"). Если второй упоминается чаще, это отнюдь не означает, что он "заменяет" первый: можно быть "родом из детства", но нельзя оставаться обитателем или гражданином ушедшей юности.
Что же касается совершенно иной по своей природе и функции апелляции к государству как высшей инстанции социальной заботы, то она усилилась по вполне понятным причинам: надежды "романтического" периода нашей демократии на быстрое становление свободного и самостоятельного человека не оправдались. Накопленные человеком ресурсы (имущество, статус, знания) в значительной степени обесценены, уверенность в завтрашнем дне утрачена, негосударственные институты социальной защиты неразвиты или дискредитированы, и человек снова вынужден обращаться за помощью к ослабевшему и обедневшему государству. Правда, он теперь может не только ждать, но и требовать такой помощи: это несомненный результат "разгосударствления", если не практики, то сферы ценностей человека. И кроме того, вспоминая об опекунских
возможностях прошлого государства (и переоценивая их,
— так уж устроена массовая память), человек сегодня ищет защиты у нынешних государственных институтов, которым пока далеко до современных образцов.
Разные смыслы идентификации. Ранее приходилось отмечать, что навязчивый общественнозначимый страх (фобия) утраты социальной, национальной, личностной идентичности — характерный показатель нынешнего общественного кризиса*. (В какой-то мере, он присутствует в любой ситуации общественного перелома, когда происходит изменение самих критериев такой идентичности.)
В эмпирических исследованиях последнего времени зафиксированы многообразные сдвиги в соответствующих показателях**. Отыскать собственно социологические параметры в этом множестве, как представляется, можно через определение специфических функций разнородных индикаторов идентификации, а в связи с ними
— и различных их уровней и значений. Это, в свою очередь, позволит подойти и к анализу характера современных социальных фобий, о которых шла речь.
Вернемся к уже упомянутому и как будто самому простому "географическому" распределению привязанностей
— к месту рождения, региону, государственной общности (или гражданству). Воспользуемся известной поэтической фразой (Д.Самойлова), согласно которой словесные формулы "понятны лишь сперва, потом значенье их туманно, их протирают как стекло, и в этом наше ремесло", т.е. в данном случае — "ремесло" социолога.
Функция "места рождения" — первичная социализация человека, определяемая взаимодействием генетических, семейных, школьных, "уличных" ее программ. Обращение к ней во взрослом состоянии — элемент индивидуального, сугубо внутреннего самоутверждения, демонстративная (т.е. демонстрируемая самому себе) идентификация с родительской традицией, а в то же время и с собственной "детской" моделью интегрального мира, которая сохраняет свое значение в многоэтажной структуре личности.
"Родной регион" — преимущественно носитель локальной культурной традиции, поэтому апелляция к этому уровню общности означает что-то вроде напоминания о непреходящей оппозиции локальных и универсальных регулятивных механизмов.
Наибольшую функциональную нагрузку имеет, естественно, такой семантический узел, как "родная страна", связывающий — на "высшем" реальном уровне, поскольку европейские, общецивилизационные, всемирные структуры для массового сознания остаются абстракциями — государственно-правовые и политические структуры с эмоционально окрашенными историческими символами. На этом уровне принадлежность (гражданская), подчинение регулятивной системе (правовой или заменяющей ее), державное самоопределение (по отношению к остальному миру) и "просто" символическая идентификация (с такими категориями, как история, земля, народ) непосредственно выступают факторами предельной интеграции общества.
Другой тип идентификации дает принадлежность к статусной позиции (к нему отчасти относятся и профессиональные "статус-роли", как они именовались у Т.Парсонса). Принадлежность к определенному статусу в современных (т.е. нецеховых, не предполагающих членства в некоторой корпорации) условиях означает прежде всего обладание опре-
* См.: Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. 1996. № 6; 1997. № 1.
** См.: Там же. 1997. № 3. Библиография в статье Е.Даниловой.
деленным эксклюзивным ресурсом (например, знания, власти, привилегий или льгот). Наблюдаемая картина статусной деградации (распад социальной иерархии и механизмов ее формирования, обесценивание профессионализма на различных уровнях и пр.) обнажает внутренний механизм статусной иерархической интеграции общества.
Специфическую функциональную нагрузку имеет принадлежность к аскриптивным социальным общностям, таким, как традиционно-религиозные, которые не выбираются, а наследуются человеком. Это преимущественно функции санкционирования (сакрализованного, предельного) моральных и поведенческих структур, причем заявляемых как универсально-значимые (категорический императив, представленный у И. Канта).
Избираемая человеком принадлежность к политической или иной специфически-ориентированной ассоциации (в том числе к нетрадиционной, т.е. ненаследуемой, конфессии) имеет принципиально иное социальное значение.
Во-первых, в таких структурах идентификация означает соучастие в направленных системах действия, подчинение соответствующим личным или институционализированным авторитетам, которое воспринимается как акт сознательного выбора. Знаменитый поэт, пытавшийся идентифицировать себя с эпохой торжествующего и возведенного на культовый пьедестал массового насилия, был, как он уверял сам себя, счастлив, что он "этой силы частица, что общие даже слезы из глаз"; стремился "причаститься к великому чувству по имени класс" (В.Маяковский).
Во-вторых, специфические системы действия по природе своей являются не универсально-значимыми, а пар-тикуляристскими: они интегрируют лишь "своих" и противопоставляют их "чужим". Отсюда утилитарные этические системы ("нравственно то, что полезно своим") и неистребимый дух воинствующего сектанства (партийно-политического, религиозного или, допустим, эстетического и пр.), направленного скорее на раскол общества, чем на его интеграцию. (Противопоставление социальных функций "церкви" и "секты" обстоятельно разработано у М.Вебера.)
Если наследуемая принадлежность в обычных условиях (оставив в стороне ситуации различных ограничений и преследований) не требует психологического напряжения и личностного усилия, то приобретаемая часто только с помощью такого усилия и достигается.
Представляется правомерным различать типы социальной (или социально-значимой) и психологической идентификации. Первая интегрирует общество, вторая обеспечивает интеграцию личности, создавая определенный баланс напряжений и разрядки и т.д. Особый тип составляет "номинальная" (логическая) идентификация, которая классифицирует характеристики действий или состояний, конструируя тем самым множества, известные в социологии как номинальные группы. Отнесение к числу селян или горожан обладателей определенного дохода или имущества, лиц такого-то возраста и т.д. не создает ни реальных групп, ни факторов идентификации.
"Интегративная" идентификация может рассматриваться как определение положения личности, действия, института в "трехмерном" социокультурном пространстве. В качестве "осей" в такой модели выступают подчинение (нормативная вертикаль), взаимодействие (горизонталь социального обмена), традиция (связь времен, поколений, историческая глубина). Социальный человек принадлежит не только к определенной группе (а точнее, лишь в последнюю очередь он идентифицируется с группой или, шире, с социальным окружением), но и к определенной нормативноценностной системе, и к определенной "линии" социального времени. Имеющиеся данные опросов позволяют представить соотношение некоторых из упомянутых параметров.
Иерархия интегративных ценностей в общественном мнении. Обратимся к старому примеру — списку "горделивых" идентификаций, полученных в первой волне исследования "Советский человек" (1989 г.). Опрошенным прибавляют самоуважения (в % к числу опрошенных)*: Позиции %
Отца (матери) своих детей 42
Советского человека 30
Специалиста в своем деле 22
Сына (дочери) своих родителей 17
Хозяина в своем доме 14
Человека своего поколения 12
Хозяина на своей земле 12
Жителя своего города, села, района П
Работника своего предприятия, учреждения 10
Представителя рода человеческого 9
Сына (дочери) своего народа 7
Верующего 4
Члена своего кружка, компании 3
Человека, занимающего видное положение 1
На первых по значимости местах оказываются временные (поколенческие) связи родителей и детей, причем ориентированные вперед, т.е. к молодым. Далее следуют нормативно-ценностные, институционализированные и символические позиции ("советский человек", "представитель рода человеческого" и др.), а чисто групповая принадлежность представляется наименее важной. Отметим, что видимая групповая принадлежность на деле и неоднородна, и неоднозначна: здесь ведь задействованы не только горизонтальные связи взаимообмена, но и нормативные оси коллективных ценностей (групповая солидарность).
Недавний опрос, касавшийся иерархии социальных ценностей, фиксирует порядки важности интегрирующих факторов — как они воспринимаются населением. Из общего числа ответов на вопрос: "В какой мере для Вас важно...?" отобраны те, которые относятся к "интегративным" ценностям; индикаторы построены на основе шестибалльной шкалы**:
Варианты ответов
Безопасность семьи 5,3
Почитание родителей и старших 4,4
Порядок в обществе 4,3
Поддержка друзей, членов коллектива 4,2
Обязанности перед семьей, обществом 4,1
Социальная справедливость 4,0
Жизнь в ладу с самим собой 4,0
Помощь ближнему 3,9
Безупречная репутация 3,6
Равенство 3,5
Терпимость 3,3
Традиции 3,2
Ответственность перед обществом 3,1
Высокое положение в обществе 3,1
Послушание 2,9
* Для сопоставимости с позднейшими результатами взяты данные, относящиеся к России.
** Всемирный опрос Roper Starch Worldwide, в России проведен ВЦИОМ в мае 1997 г., опрошены 1200 человек.
Вера в Бога 2,8
Честолюбие 2,7
Власть 2,3
На первых позициях в списке — показатели социальной защищенности (подразумевается гарантированной государством), на средних — ценности гражданского общества (свобода, демократия, равенство), на последних — все, относящееся к вертикали подчинения и властным амбициям. Государство как фактор социальной защищенности занимает предельно высокое место (это связано, конечно, и с тем, что исполнение этой функции сейчас вос-иринимается населением наиболее остро — "что у кого болит..."); менее всего ценится участие в государственных делах. Заметим, что апелляция к традициям располагается в нижней части списка: это значит, что традиционные механизмы социальной интеграции не получают высоких баллов в общественном мнении.
Кстати, в аналогичном — более коротком и основанном на четырехбалльной шкале — списке ценностей, полученном в одном из опросов 1994 г. (мониторинг за ноябрь, N=2400 человек), иерархия позиций была принципиально такой же: здоровье, семья, социальная обеспеченность и социальная защищенность занимали первые позиции; патриотизм, равенство — средние; успех, религия, бизнес — в конце списка.
Как можно полагать, частота упоминаний традиционных категорий (в том числе этнических, религиозных, семейных) в контексте иначе построенных анкетных вопросов имеет другой смысл: скорее, психологически-компен-саторный, чем социально-интегративный. Возьмем самое очевидное: семья играет в сегодняшнем обществе такую же роль, как и 10 или 30 лет назад; социально-демографические и социально-нравственные параметры изменений в этой сфере действовали в том же направлении (нуклеаризация, либерализация и пр.). Шансов на возвращение к традиционной семейной экономике или к порядкам домостроя не прибавилось и не прибавится (если оставить в стороне возможность некоего фундаменталистского ренессанса исламского образца). Поэтому, когда мы чаще встречаем ссылки на семейную принадлежность, чем, допустим, на гражданскую, то это скорее всего означает изменения в способе достижения психологического, внутри-личностного баланса. К вопросу об интегрирующем потенциале социально-этнических факторов мы вернемся несколько позже.
Многозначность "советской" идентификации. Как видно из недавно проведенных опросов, заметная часть населения России относит себя к "советским людям" (табл. 1).
Что означает сегодня такая идентификация? В какой мере она близка или далека "советской" идентификации в "свое", т.е. советское время? Сначала, очевидно, нужно представить эту исходную позицию.
Самый простой ее компонент — официальная, "паспортная" принадлежность со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде льгот, запретов, прописки, трудовой книжки и пр. В конце 20-х годов М.Горький, перешедший к тому времени на активно-советские позиции, язвительно критиковал ограниченность "механических
граждан" Союза — тех россиян, которых политические перемены без их согласия в одночасье превратили в подданных нового государства. Но за последующие десятилетия "механическая", формальная принадлежность приобрела набор вполне реальных, значимых атрибутов — массовых привычек, фобий, комплексов. Более 50% опрошенных в 1994 г. согласны (20% полностью, 34% — скорее согласны) с тем, что за 75 лет советской власти "наши люди стали другими..." В итоге значительная часть населения привыкла воспринимать себя — не обязательно с гордостью — не просто гражданами, а "советскими людьми".
В содержание этого понятия входило противопоставление всему прочему, "чужому" и враждебному человеческому миру, извечный страх перед ним. Сюда относились также социально-психологические механизмы групповой деиндивидуализации и коллективного заложничества, лукавой покорности ("не высовываться", "а если что не так, не наше дело" и т.п.) Универсальным же средством сохранения психологического баланса, компенсации униженности и ущербности служило обращение к символике державного величия и всемирного устрашения ("зато мы делаем ракеты...").
К сказанному следует добавить еще одно соображение. Чрезвычайно важную функцию в сохранении "советской" модели идентификации исполняла сплоченность социальнополитической элиты, которая поддерживалась механизмом кадрового отбора и продвижения, жестким контролем сверху донизу и постоянным страхом утраты статуса.
Разрушение этого механизма в ходе перемен последних лет оказалось весьма болезненным для значительной части населения Согласно опросу, проведенномув июле 1996 г., 2/3 (66%) сожалеют о распаде СССР (из них 41% объясняют это экономическими причинами (разрушена единая система хозяйства, транспорта, связи), 25% — разрушением "внутригосударственной" идентификации ("утрачено чувство, что ты всюду как дома"), и только 17% — утратой "внешней" идентификации ("потеряли чувство принадлежности к великой державе"), 17% затруднились с ответом).
Но дело не только в декларируемых настроениях, ностальгии. Модель "вражеского окружения" и всего связанного с ней комплекса страха и противопоставления по отношению к внешнему миру с удивительной легкостью воспроизводится сегодняшним общественным мнением, как бы активизируется его глубоко укорененный "советский" слой. По данным исследования 1994 г., 42% совершенно или скорее согласны с тем, что "Россия всегда вызывала у других государств враждебные чувства, нам и сейчас никто не желает добра". Угрозу военного нападения на Россию в 1996 г. безусловно существующей считали 8%, вполне возможной — 29%. А в одном из опросов типа "Экспресс" в апреле 1997 г. 1/4 респондентов выразили мнение, что после начала перестройки военная угроза из-за рубежа России даже возросла.
Поэтому сегодняшняя готовность более чем 1 / з населения заявить о своей идентификации с "советским" гражданством не может объясняться только инерцией утративших предмет символов или только демонстрацией оппозиционности по отношению к политическому режиму. Верность советской "модели самооправдания" в неодинаковой мере обнаруживается у разных возрастных групп и даже на противоположных концах политического спектра. Однако осевая конструкция этой модели — образ устрашающей мир державы — основательно разрушена, намерения вернуться к ней остаются декларативными. Российское общественное мнение, постоянно встревоженное происками внешних враждебных сил, наиболее реальной перспективой считает все же налаживание сотрудничества с этими силами (например, с НАТО). Даже среди полагающих, что после 1985 г. возросла внешняя
Таблица 1
Как часто Вы ощущаете себя русским или советским человеком? (В % к числу опрошенных; ответы "никогда" и "затрудняюсь с ответом" не приводятся; 1994 г.)
Ощущают себя Постоянно Иногда
"Русским человеком” 63 17
"Советским человеком" 35 23
военная угроза стране, главной задачей считают все же развитие экономики, а не восстановление военного могущества (табл. 2).
Таблица 2
Что сейчас более важно для России? (В % к числу опрошенных по строке; затруднившиеся с ответом не приводятся.)
1. Восстановить свою военную мощь, чтобы вернуть себе статус сверхдержавы;
2. Сосредоточиться на поднятии экономики.
Варианты ответов Восстановить военную мощь Поднять ' экономику
Считают, что военная угроза: возросла 35 57
уменьшилась 12 82
осталась на прежнем уровне 17 77
Всего 20 70
Социально-этнические параметры идентификации: смыслы и функции. Различные стороны современных этнических проблем широко представлены в исследованиях и обстоятельно анализируются*. В контексте данной статьи заслуживает специального внимания только вопрос о значении этнически выделенных связей и разграничений социальных общностей разного типа. (Этнически выделенные — как извне, так и изнутри, — как известно из исторического опыта, в том числе новейшего, могут оказаться генетические, культурные, конфессиональные, региональные, языковые, расовые, регистрируемые и другие групповые признаки.) Такое выделение не только определяет "своих" по отношению к "чужим", но и задает (в явной форме — в традиционных обществах, в неявных — и поныне) иерархию ролевых и престижных позиций, социальных барьеров и дистанций.
Самые мрачные и кровавые страницы уходящего века связаны с противостоянием тенденций демократии и эт-нократии размыванию и утверждению межнационального обособления.
Все национальные размежевания XX в. — может быть, за небольшим исключением — лишь по форме, по внешним признакам подобны возвратам к традиционным структурам обособленного существования территориальных или кастовых групп. Практически это всегда были попытки использовать результаты современных (в принципе, универсальных модернизационных) процессов и технологий — в том числе технологий массового насилия и идеологизации — в целях национального самоутверждения.
Долго вызревавшие в рамках бывших союзных и российских административно-политических образований, эти тенденции вышли на политическую поверхность в последние годы и вынудили переоценить социальное содержание практически всех сущих в этом пространстве этнических сообществ.
В самом трудном и неопределенном положении в этой ситуации оказываются русские. 55% опрошенных в 1996 г. относят к ним всёх людей, "которые живут в России и считают себя русскими", 36% считают, что этого недостаточно. Из последних указывают на необходимость таких признаков (в % к числу опрошенных; сумма ответов больше 100%, так как опрошенные могли назвать несколько вариантов ответа):
* См.: Гудков Л. Русский неотрадиционализм // Экономические и социальные перемены... 1997. № 2.
Признаки, по которым человека можно считать 0/
русским
Сохранение традиций русского народа 54
Русский язык должен быть родным 53
Должны быть живы нравственные идеалы России 40
Предки должны быть русскими 37
Необходимо исповедовать православие 19
Должны быть русским по паспорту 12
Примечательно, что названные параметры "русскости" — это преимущественно социокультурные позиции.
При такой неопределенности "позитивных" критериев этнического самоопределения доминирующее значение на первый взгляд приобретают "негативные" критерии, например, показатели этнически выделенных комплексов и фобий. Вполне или в основном согласны с тем, что (в % к числу опрошенных)*:
Утверждение %
"России угрожает сейчас распродажа национальных богатств зарубежным странам" 60
"Центральное телевидение целенаправленно разрушает русские традиции" 50
"Руководство страны предает национальные интересы России и русских" 46
"Люди нерусских национальностей пользуются сейчас в России слишком большим влиянием" 40
Таким образом, примерно 50% населения обнаруживают фобию утраты национальных ресурсов и национальной идентичности России и русских. Этот процент "рассеянного", т.е. лишенного конкретного национального адреса, негативного самоопределения русских значительно превышает распространенность "направленных" фобий
— негативных установок по отношению к почти любой эталонно-'чужой'' этнической группе. По данным того же исследования, суммарные негативные установки — раздражение (неприязнь) и недоверие (страх) — по отношению к евреям разделяли 10% опрошенных, к эстонцам — 12, к азербайджанцам — 28, к цыганам — 41 и к чеченцам
— 47%; последняя цифра, впрочем, относится не столько к народу, сколько к воюющей стороне в конфликте.
Распространенность этнически выделенных фобий создает реальный, хотя в основном пассивный и "рассеянный", потенциал межнациональной отчужденности. Но отнюдь не потенциал внутринациональной сплоченности. "Негативная идентификация" по отношению к чужим может, как показывает опыт, сплачивать "своих" в тех случаях, если она достигает уровня страха за собственное существование, например, в ситуации национального самоопределения или самосохранения относительно малой социально-этнической группы в противостоянии с имперскими и другими властными структурами. Идея независимости Ичкерии может (и то не во всем) сплотить, превратить в народ чеченское население, но никак не население России (независимо от признания или непризнания позиций другой стороны).
Этому утверждению не противоречит и межвоенный опыт Германии: разжигание этнических фобий в стране против слабого меньшинства (еврейского населения) оказалось эффективным средством национального сплочения, поскольку воспринималось в плане борьбы с внешними противниками. Аналогичной ситуации в России и вокруг нее не существует.
Подобно другим полиэтническим образованиям Россия в постсоветский период как будто оказывается испыта-
* Исследование "Русский национализм"; N= 2404 человека; июль 1996 г.
тельным полигоном для самых разных тенденций этносоциального самоутверждения — от попыток закрепить его государственным суверенитетом до формирования суперэт-нических сообществ. Идея создания "новой социальной общности" — суперэтноса, заимствованная в позднесоветские годы из американской, индийской и пр. практики, не была реализована в рамках Союза, и досталась его правопреемнику; от ее осуществимости в решающей мере зависит перспектива российской государственности.
Факторы перспективной интеграции. Как показывает опыт, в том числе отечественный, массовый страх может в некоторых критических ситуациях (например, военных) становиться фактором "мобилизационной" социальной интеграции, однако лишь на определенное время и на определенных условиях. Мобилизационная ситуация концентрирует общественные ресурсы (материальные, человеческие, моральные) на решение узкой и кратковременной задачи; поддержание и воспроизводство таких ресурсов в этой ситуации невозможно. Такой ситуации сейчас в российском обществе нет, как нет и такого страха. При всех его противоречиях реальное развитие обстановки и отношений с внешним миром размывает предпосылки изоляции и противопоставления страны. Но это значит, что фрустрированное сознание лишается привычного балансирующего механизма и вынуждено искать иные способы преодоления собственного кризиса.
Простое признание новой реальности положения страны и человека оказывается самым сложным и трудным — из-за нестабильности и непривычности положения. Переход от статуса мировых держав к статусу "просто держав" мирового или регионального значения (кстати, пройденный за последние полвека такими странами, как Германия, Франция, Англия, Япония) для правопреемника бывшего Союза все еще представляется трагической перспективой. Фантомы величия старого образца (ракетноядерного) пока доминируют в сознании значительной части населения. Одна из причин этого состоит в том, что уроки поражений и потрясений минувших десятилетий, в том числе и последних лет, не выучены и не поняты обществом, даже его элитой.
Пусть с запозданием, но нашему общественному мнению придется усвоить, что если богатая ресурсно Россия в определенной перспективе займет какое-то место среди других современных достаточно развитых стран (допустим, место региональной, межрегиональной, европейской державы в сложной сети взаимных влияний и зависимостей), то оно ни в коем случае не будет местом ушедшего Союза. Соответственно должна будет существенно измениться структура самоопределения человека в трехмерном общественном пространстве, о котором шла речь ранее.
Особенность нынешнего расколотого, разобщенного состояния российского общества, как уже отмечалось, — в отсутствии общезначимых критериев оценки человеческих действий. Безусловно, доминируют прагматические, утилитарные, т.е. партикуляристские ценностные ориентации — считается оправданным то, что полезно конкретному субъекту действия в хаотическом столкновении интересов. Нормативные (правовые, в том числе и государственно-правовые, конституционные) рамки рассматриваются с точки зрения той же "полезности", — это многократно подтверждается зондажами общественного мнения. Возможный, — по крайней мере, теоретически — конституционный кризис, так же, как и в 1993 г., оценивается и политическим, и массовым сознанием под углом зрения целесообразности экстремальных акций.
Распространенное в свое время приписывание советскому обществу такого атрибута, как "морально-политическое единство", было глубоко фальшивым, поскольку связывало моральность с политическим единомыслием и
придавало установкам правящей элиты видимость универсальных ценностей. Политический плюрализм и многообразие субъектов социального действия в современных обществах предполагают определенный уровень согласия в отношении моральных рамок допустимых и осуждаемых действий, чем и задается моральная идентичность общества. Только при наличии таких рамок становится возможным нравственно ориентированное внимание населения (значительной его части) к определенным акциям. Малозначительная сама по себе афера "Уотергейта" стала общенациональным моральным событием в американском обществе, а всевозможные большие и малые "компроматы", связанные с высокими чиновниками и дельцами из нынешней российской элиты, не волнуют и не интересуют большинство нашего населения. Можно взять и более "тяжелый" пример: американское общество долго и весьма болезненно переживало неудачу во Вьетнаме ("вьетнамский синдром"); между тем российское общество; никогда не одобрявшее чеченскую кампанию, не способно пока оценить ее как моральную катастрофу, а значит, и извлечь уроки на будущее.
В метафорической форме принцип универсалистской моральной идентификации человека с обществом выражен в известной формуле, кажется, английского происхождения: "права или неправа, но это моя страна". Здесь, как видим, заданы два несводимых друг к другу критерия: "правоты (неправоты)" и "своего (чужого)”. Партику-ляристский же подход сводится к иной формуле: "свое всегда правильно".
Косвенное признание моральной неполноценности общества — дискуссии вокруг проблемы "национальной идеи", в которой иногда видят недостающее звено в механизме самоопределения и сплочения общества. Напомним данные опросов последних лет (табл. 3).
Главная примечательность этих списков состоит в том, что на первых местах в них неизменно оказываются идеи (лозунги, ценности), обладающие отрицателънымсолер-жанием (отрицание беспорядка, нестабильности) и не предполагающие никакого позитивного варианта реали-
Таблица 3
Какая идея могла бы сейчас скорее всего объединить
российское общество? (В % к числу опрошенных.)
Варианты ответов Донные мониторинга
1994 г. 1995 г. 1997 г.
Апрель Ноябрь Сентябрь Май
Богатство, процветание 6 6 4 13
Стабильность 18 16 9 39
Свобода 1 2 1 7
Достойная жизнь 9 10 7 22
Сильная держава 7 7 10 23
Вхождение в современный мир 2 1 2 6
Равенство и справедливость 5 5 5 12
Возрождение России 9 7 10 15
Законность и порядок 19 20 20 48
Крепкая семья 1 2 3 11
Социальная защищенность 5 4 5 26
Православие 1 1 1 5
Коммунизм 1 1 2 2
Спасение Отечества 2 2 6 3
зации; конкретные же программы не имеют значительной поддержки. Это подтверждает нереальность реставрации того "идеологического" общества, каким в нашей истории выглядело советское (насколько это удачный термин — другой вопрос).
Принципиальная проблема в данном случае — невозможность вернуть общество в его первобытно-политическое состояние единовластия и единомыслия (и, соответственно, единства целеполагания и послушания). Только в таких состояниях обретал определенный символический и мобилизующий смысл высший уровень социального целеполагания.
Леонид СЕДОВ
Партии, правительство, президент (обзор политической конъюнктуры)
Сто дней, прошедшие со дня реорганизации правительства, позволяют сделать некоторые предварительные выводы относительно значимости осуществленных перемен и их восприятия населением страны, отражаемых в данных опросов общественного мнения. Сегодня более или менее ясно, что на крутую перестройку кабинета президента подвигли как субъективные мотивы — осознание своей исторической миссии, которой грозит так и остаться незавершенной или вовсе сорванной в случае дальнейшего топтания реформ на месте, так и объективные — кризисное положение дел в стране, выход из которого невозможен без коренных преобразований в налоговой и бюджетной сферах, без решительных шагов в направлении дальнейшей приватизации и демонополизации экономики, без прочной правовой и правоохранительной базы в рыночных отношениях. Для реализации этих задач и косвенным образом связанной с ними такой задачи, как подготовка преемника к истечению срока собственных президентских полномочий, и было создано Б.Ельциным правительство "молодых вице-премьеров", каждый из которых по прошествии трех лет и в случае успешного преодоления основных кризисных явлений сможет выступить претендентом на пост руководителя государства. В лице обновленного правительства Б.Ельцину удалось сконструировать хитроумное устройство для придания нового импульса реформам, в котором роль двигателя исполняют А.Чубайс и К°, В.Черномырдин выполняет функции демпфера в отношениях с думской оппозицией, заодно и тормоза (без этого он не мог бы служить и демпфером), а Б.Немцов является инжектором популярности в механизм, заранее обреченный на непопулярные решения в краткосрочной перспективе.
Характерно, что у населения эта революция наверху и это сложносочиненное устройство не породили ощущения начала нового курса и не изменили отношения к основным деятелям политической сцены, исключением является лишь Б.Немцов. Деятельность Б.Ельцина одобряют 1/4респондентов и не одобряют 3/4. Такая же оценка дана деятельности В.Черномырдина, который в этом контексте абсолютно отождествился с президентом, а в контексте гипотетических выборов занимает более низкие позиции (1,5 против 5,5% у Б.Ельцина). Президент страны Б.Ель-цин фактически вернулся к тому минимальному числу твердых сторонников, которое у него было до начала предвыборной кампании 1996 г. Но сегодня в случае новых выборов он уже не смог бы вновь получить поддержку масс, необходимую для победы в первом туре, поскольку большинство людей в стране считают, что Б.Ель-цин одержал победу благодаря своим предвыборным обещаниям, и более 1/2 опрашиваемых полагают, что он не
выполнил ничего из обещанного. А.Чубайс в народном сознании занимает, как и прежде, положение "всероссийского аллергена" (16% одобрения и 81% неодобрения), причем доля тех, кто одобряет его деятельность точно соответствует числу тех, кто объявляет себя сторонниками "демократов", несмотря на всю непопулярность, этого термина, и в общем-то числу действительно твердых приверженцев рыночных преобразований, зафиксированных во множестве опросов на протяжении длительного времени. Такое же число людей уверены, что приход в правительство молодых реформаторов уже сейчас позволит изменить работу исполнительной власти в лучшую сторону, и еще 11% питают в этом смысле определенные надежды на будущее (53% таких надежд не питают). Опять-таки те же 16% полагают, что новый состав правительства действует в интересах страны и народа, а немногим более 66% опрошенных склонны приписывать ему своекорыстные мотивы или действия в интересах богатых и власть имущих.
На этом фоне довольно уникально положение Б.Немцо-ва, имеющего 49% одобряющих и 48% не одобряющих его деятельность. К 16% людей, испытывающих симпатии и доверие к Б.Немцову и А.Чубайсу, добавляется еще около 33% населения, доверяющих Б.Немцову и не приемлющих А.Чубайса — героя ваучеризации. Казалось бы, провозглашена единая для всей правительственной команды программа действий и отсутствуют видимые противоречия между А.Чубайсом и Б.Немцовым, однако общественное мнение не только не отождествляет их, но и разводит по разные стороны политического спектра. В этом парадоксе, конечно же, сказываются характерные для наших людей неумение рассуждать в терминах политического курса и, соответственно, ориентация на лица, личные качества и личные симпатии. Но есть в нем и здравая интуиция, подсказывающая, что А.Чубайс и Б.Немцов не вполне одно и то же и что в достаточно отдаленном будущем это может послужить источником серьезных противоборств. Феномен взлета популярности Б.Немцова сразу вслед за его назначением на должность первого вице-премьера в чем-то сродни аналогичному росту популярности А.Лебедя в период его пребывания в структурах государственной власти. После ухода А.Лебедя его рейтинг стал неуклонно снижаться, а появление на сцене Б.Немцова и все увеличивающаяся поддержка Ю.Лужко-ва делает этих трех политиков практически единственными реальными претендентами на президентское кресло в случае, если бы выборы состоялись сегодня. В первом туре гипотетических выборов они незначительно уступают друг другу (Б.Немцов — 15%, А.Лебедь — 12, Ю.Луж-ков — 7%), во втором туре Б.Немцов и А.Лебедь обнаруживают равный потенциал (30:30), Ю.Лужков же, с его преимущественно московским электоратом, пока уступа-етим обоим (22:33 и 27: 33). Б.Немцов опережает А. Лебедя во всех группах и слоях населения, кроме рабочих и возрастной группы от 25 до 40 лет, а также среди военных, которые отдают А.Лебедю 20% своих голосов, который, в свою очередь, слегка уступает В.Жириновскому (23%).
Каковы же позиции Г.Зюганова? Данные опросов свидетельствуют о том, что, несмотря на завидную устойчивость коммунистического электората (главным образом, это лица пенсионного возраста, с низкими доходами, живущие в сельской местности), его шансы выиграть президентские выборы остаются столь же незначительными, как и в 1996 г., хотя он и возглавляет список претендентов в первом туре (17%) и почти наверняка выходит во второй тур, где, однако, не может преодолеть потолок в 27%. Его преимущества в первом туре определяются тем, что он является практически единственным пользующимся широкой поддержкой представителем левой части полити-
