CC BY
74
DOI 10.24411/2499-9679-2018-10191 УДК 821.161.1.09
В. Г. Андреева
https://orcid.org/0000-0002-4558-3153
Человек и проблема антропоцентризма в русском романе второй половины XIX века
Автор статьи доказывает, что основой русского реализма стало особое, отличное от европейского, понимание человека русскими писателями. Персонажи нашей классической литературы не думают только о своей выгоде, а их духовное самосовершенствование не имеет смысла в отрыве от мира, от человечества. В. Г. Андреева отмечает, что русские классики считали спасительным для человека соборное единство, выводящее его из обособленности.
В статье констатируется, что разное отношение к личности в России и на Западе определяет и динамику художественных форм. Западноевропейские писатели второй половины XIX в. пытаются представить человечество как сложную систему, однако она не одухотворена изнутри. Они ставили человека в центр изображения, побуждали своего героя брать все новые вершины успешной жизни ради внешнего процветания. Русские писатели соотносили человека и народный мир, для них ценность жизненного пути заключалась в творческом преображении окружающего. Однако если человека, а значит, и героя литературного произведения, в Западной Европе удерживало в определенных рамках формально-юридическое отношение к жизни, то для русских персонажей часто не находилось меры и сдерживающих факторов. Именно поэтому они оказывались нередко на одном из двух полюсов: с трудом и верой шли вперед или забывали обо всем святом, о чести и совести.
Многие герои русских романистов показаны людьми ошибающимися, а потом встающими на путь исправления или осознающими ошибки; каждому такому герою присущи свои сомнения, слабости и недостатки. Однако русские писатели не судят персонажей, не выносят приговоров - они лишь формируют в нашем восприятии образ идеального человека, иногда даже от противного.
Ключевые слова: реализм, роман, русская литература, западноевропейская литература, человек, соборное единство, художественный мир, культурный эгоизм.
V. G. Andreeva
The Person and Problem of Anthropocentrism in the Russian Novel of the second half
of the 19th century
The author of the article proves what fundamentals of the Russian realism became special, excellent from European understanding of the person by Russian writers. Characters of our classical literature do not think only of the benefit, and their spiritual self-improvement does not make sense in separation from the world, from mankind. V. G. Andreeva notes that the Russian classics considered the cathedral unity to be saving for the person as it brought him out of isolation.
In the article it is noted that the different attitude towards the personality in Russia and in the West defines also dynamics of art forms. The Western European writers of the second half of the 19th century try to present mankind as a difficult system, however it is not spiritualized inside. They put the person in the center of the image, induced the hero to take all new tops of successful life for the sake of external prosperity. The Russian writers correlated the person and the national world, for them the value of a course of life consisted in creative transformation of surrounding. However if the person, as well as the hero of the literary work in Western Europe were held in a certain framework by the legalistic relation to life, then for the Russian characters often there was no measure and limiting factors. For this reason they appeared quite often on one of two poles: with work and faith went forward or forgot about all Saint, about honor and conscience.
Many heroes of the Russian novelists are shown by the people who are mistaken, and then following a way of correction or realizing mistakes, doubts, weaknesses and shortcomings are inherent in each hero. However our writers do not judge characters, do not sentence, they only form in our perception the image of the ideal person, sometimes even by contradiction.
Keywords: realism, novel, Russian literature, Western European literature, person, cathedral unity, art world, cultural egoism.
Русская литература второй половины XIX в. подарила нам множество замечательных по силе воздействия реалистических романов, герои которых живут в памяти читателей и нередко сравниваются нами с живыми людьми. Ведущие персонажи русских романистов второй половины XIX
в. не просто глубоко и психологически верно показаны - они решают на страницах произведений множество важнейших для человечества вопросов, иллюстрируя пути ошибок и поиск верной дороги, правильного направления.
© Андреева В. Г., 2018
Русские романы указанного времени представляют вниманию читателей разнообразие тем и проблем, гармонично дополняющих друг друга. Первостепенное внимание писателей уделяется человеку, а также сложным связям разных людей друг с другом и со всем человечеством. Перед русскими романистами второй половины XIX в. стояла важнейшая проблема: им необходимо было найти моменты, связующие людей в условиях все ускоряющейся, калейдоскопичной действительности, а также преодолеть стандартизацию духовной жизни.
Личность, выбирающая верный путь, воспринималась множеством писателей в то время как образцовая, стремящаяся к идеалу богочеловечно-сти, преодолевающая крайности. С. Л. Франк прекрасно описал два полюса, которые в своей противоположности являются ошибочными, крайними: согласно первому, «самосознание человека определено сознанием его ничтожества, слабости, безусловной подчиненности и порабощенности безмерно превышающим его силам бытия»; согласно второму, «человек начал сознавать себя, напротив, неким самодержцем, верховным властителем и хозяином своего собственного и всего мирового бытия» [17, с. 308].
Представленные образы маленького, смиряющегося со всем персонажа и героя, претендующего на мировое первенство, определяются русскими писателями как два основных заблуждения. Русские романисты отмечают, что признание собственного ничтожества, самоумаление не дает личности осознать свою свободу, почувствовать способность к действиям, к самосовершенствованию и преображению, заложенную в него при рождении. А признание собственного мнения как единственно верного, самого авторитетного делает человека слепым эгоистом, самонадеянным в выборе.
Наши писатели второй половины XIX в. прекрасно проиллюстрировали на многочисленных примерах, что случается с тем человеком, который воспринимает окружающее в свете какого-либо рационалистического перекоса, к примеру, социального или персоналистического детерминизма. Русские классики считали, что восприятие человека как пассивного исполнителя воли общества, игрушки, маски, наделенной определенной ролью, противно православному пониманию личности, которое веками хранилось и оберегалось русским народом.
Главные герои романов русских писателей (к примеру, Константин Левин в романе «Анна Каренина», неустанно обращающийся к опыту народа, или полуаристократ Нежданов в романе
И. С. Тургенева «Новь», не осознающий чаяний народа), невзирая на факт того, удачен их опыт или нет, не мыслят своего пути вне общественной жизни страны, судьбы России. Мы считаем, что очень ярко эту связь человека с остальными людьми во времени и пространстве (с предками и потомками, с близкими людьми и родственниками и людьми чужими, с находящимися рядом или очень далеко, за тысячи километров) показал Л. Н. Толстой. Б. И. Бурсов справедливо заметил, что «Толстой избирает своим героем человека, ищущего связь своей личности со своим народом, со всеми людьми своего времени, даже более того - со всем тем, что было в мире до него и что будет потом, впоследствии. Это один из коренных принципов мировоззрения и реализма Толстого» [9, с. 282].
Персонажи русских романов второй половины XIX в. удивляют нас своим потенциалом, который они еще не реализовали даже на треть. И этот потенциал во многих случаях направлен у них на искоренение своих пороков и работу над собой. Лучшие герои русских романистов показаны людьми ошибающимися, они не идеализированы, каждому такому герою присущи свои сомнения, слабости и недостатки. Наши романисты всегда остерегались выносить приговоры, судить жизнь и героев, и отчасти это было обусловлено именно незавершенностью пути героев. Вспоминая обвинения В. Г. Черткова, адресованные С. А. Толстой, Ю. И. Айхенвальд замечает о человеке в произведениях Толстого: «Ведь в своих произведениях наш великий художник всегда изображал человека существом нецельным, нестильным, незаконченным; и, тем не менее, человек с его суда неизменно уходил оправданным; в этом - один из важнейших моментов его творчества» [2].
Эти слова Ю. И. Айхенвальда очень значимы. Вспомним антропологию Н. А. Бердяева и его антроподицею. Как считал философ, любая личность несет в себе творчество и свободу, пусть иногда и потенциально. Берковский отмечал, что и тело человека сделано так, чтобы являть его свободную сущность, ведь каждому из нас с самого начала определено быть духовным существом. В то время как западноевропейские писатели устремляли своих героев все дальше, к новым рубежам успешной и сытой жизни, заставляли их проходить через все сложности ради процветания, обогащения, значимости и роли в обществе, русские классики, прежде всего, думали о духовном становлении человека, о его миссии на земле и ее исполнении. Если писатели Западной Европы сделали ставку на человека как центр мира, сделали его первостепенным в художественном про-
изведении, то русские писатели всегда соотносили интересы личности и народного мира. Писатели Западной Европы слишком сосредоточились на мелких проблемах отдельного человека, на материальных потребностях человека, его воле и способности пробиться, а русские классики смогли разыскать в человеке тайну бытия, именно через человека и его познание они выходили к большому миру.
Многие западноевропейские романы изобилуют вставными эпизодами, они как бы растекаются вширь, их единство держится на внешних связях, а все повествование предстает как совокупность картин и зарисовок. К примеру, объемный роман Дж. Элиот «Миддлмарч» изобилует множеством героев, событий, описаний быта, вещных деталей. Судьба главной героини Доротеи, ее заблуждения и ошибки, сомнения и метания позволяют нам понять нравственную основу произведения. Доротея перерастает свои же мечтания и утверждает роль женщины и матери: «Жизнь, не наполненная глубоким душевным волнением, для Доротеи была невозможна, теперь же ее жизнь протекала в постоянных благодетельных хлопотах, которые пришли к ней сами, без тревожных поисков и сомнений. <...> Доротея же только о том и мечтала, чтобы муж ее был в самой гуще борьбы против всяческих несправедливостей, коль скоро таковые существуют, а она сама служила бы ему в этой борьбе опорой. Многие знавшие ее сожалели, что столь исключительная личность целиком подчинила себя жизни другого человека и известна лишь немногим - просто как жена и мать» [19].
Именно различное отношение к личности определило динамику художественных форм у нас и в Западной Европе. Для писателей-европейцев все человечество казалось системой, которая сложена механически. Так как эта система не одухотворена, то писатели отстраненно рассматривали ее, констатируя особый состав и строение, но не обращали внимания на сложные процессы, проходящие внутри данной системы. В «Предисловии к ,Человеческой комедии"» О. де Бальзак сообщает, что идея его произведения появилась благодаря сравнению человечества с животным миром: «Ведь общество создает из человека, соответственно среде, где он действует, столько же разнообразных видов, сколько их существует в животном мире. Различие между солдатом, рабочим, чиновником, адвокатом, бездельником, ученым, государственным деятелем, торговцем, моряком, поэтом, бедняком, священником также значительно, хотя и труднее уловимо, как и то, что отличает друг от друга волка, льва, осла, ворона, акулу, тюленя, овцу и т. д. Стало быть, существуют и всегда
будут существовать виды в человеческом обществе так же, как и виды животного царства» [4]. Важным делом западноевропейских писателей была передача естественной, неприкрашенной жизни героев, их самоцелью оказывалось правдивое изображение мира. А русские писатели отмечали многостороннее, разноплановое изменение окружающего, они фиксировали и экономическое развитие страны, и духовно-нравственные изменения жизни людей, повышение уровня образования, деградацию или развитие интеллектуальных способностей, возможность воспитания человека с учетом христианских ценностей.
Как правило, в центре художественных произведений наших писателей, особенно эпических романов, находится герой, с образом и дорогой которого писатель связывает определенные надежды. Читатель следит за становлением и работой такого человека. Однако подобного персонажа в художественном мире могло и не оказаться - в этом случае образ положительного героя приходится воссоздавать от противного.
В ряде второстепенных и третьестепенных романов автор часто намеренно сужает рамки повествования, обращаясь к какой-либо одной теме или проблеме. И как раз в таких произведениях мы видим немало «антигероев». К примеру, некоторые герои, в том числе и центральный персонаж в романе В. И. Аскоченского «Асмодей нашего времени» (1858), являются опасными разрушителями, а при этом ничтожными и никчемными людьми. Интересен образ Федора Степановича Племянничкова, характерного молодого человека своего времени, который изображается как счастливая натура. Между тем счастье Племянничкова остаточно, ведь герой живет как бездумный повеса, единственным мигом. Не менее типичен в этом же романе молодой человек с характерной фамилией Пустовцев. Аскоченский не пытается создать какую-либо тайну: он скрупулезно описывает характеры героев, которые относятся еще к финалу первой трети XIX в. Сам Аскоченский отметил, что он выбрал героя, который уже был явлен читателю у крупнейших писателей: Пушкина, Лермонтова, Гончарова. Однако после его внешнего изображения настало время показать внутренний мир героя, чтобы читатель видел «страшное растление являемого ему типа», узнал бы «сокровенные изгибы его души» [3].
Аскоченский помещает своего героя в ряд персонажей предшествующего времени, первой половины XIX в. Одна из задач автора ясна - сыграть на контрасте, тем более что по сюжету роман приближен к произведениям указанных ранее классиков. Однако Пустовцев - это герой пере-
ходного, пореформенного времени, что очень хорошо заметно по его внутреннему миру. Аскочен-ский обращается к актуальной, но не новой теме обольщения девушки и корыстного обмана.
Это произведение не претендует на эпическую полноту, а в герое подчеркиваются исключительно отрицательные черты. Пустовцев настолько гадок, что писатель даже говорит о подозрениях читателей в «преувеличении набросанного образа». Пустовцев - человек без содержания, вот образ, который с опасениями за будущее русского героя изображали наши писатели. Пустовцев - это человек формы, он соблюдает исключительно внешние порядки, позволяющие ему оставаться к рамках условных приличий: «Как он честен! - говорит свет. - Да, честен, - но честен как язычник. Дайте такому человеку деньги - он возвратит их; сообщите ему ходячий секрет - он сохранит его; но не вверяйте ему ни вашей тайны задушевной, ни чувства любви и привязанности, ни имени вашего друга, ни чести вашей супруги, сестры и дочери. Он затопчет их в грязь, если только это нужно для его удовольствия и ненасытного эгоизма» [3].
Используя ветхозаветный образ демонического существа - Асмодея, по легенде умертвившего семерых женихов иудейской девицы Сарры, Аско-ченский высвечивает коварство своего героя, «демона-соблазнителя», по отношению к которому соблазненная им Мари оказывается жертвой. Мари не выдерживает всего гнета: ее давит собственное падение, ее мучат издевательства супруга, не умеряющего собственной злости. Так, значима в романе одна из кощунственных выходок Пустовцева: он с «нечеловеческим остервенением» разбивает икону Божией Матери. Не случаен и финал Пустовцева: он кончает жизнь самоубийством в день похорон Мари.
В отличие от Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского, ведущих своих центральных героев по пути возрождения, Аскоченский создает намеренно сгущенный образ персонажа. В романе «Асмодей нашего времени» не находится героя, который был бы антитетичен Пустовцеву. Никто не может противостоять его демонической силе. Образ Владимира Петровича Софьина, отчасти противопоставленный Пустоцветову, не обладает необходимой положительной возрождающей силой.
Аскоченскому удалось подробно рассмотреть ряд важнейших мотивов, а также создать образ полностью порабощенной женщины. Писатель показывает нам весь абсурд притяжения верующей и чуткой героини к эксцентричному герою-эгоисту. Аскоченский поясняет, что внутренняя
сила и нравственность Мари, ее верность слову и принятому направлению стали причиной того, что героиня поверила Пустовцеву и потянулась к нему. Перед нами драматический конфликт совместной жизни двух абсолютно разных, полярных людей, психологические портреты которых удачно созданы автором. Пустовцев берет на себя роль ведущего человека, однако не справляется с ней в силу своей слабости и духовной немощи: «Да, она любила его, но любила как лицо страдательное, а не действующее без уничтожения своей особно-сти, следовательно, и вся будущая участь ее и ожидаемое счастье зависели исключительно от того человека, владычеству которого подпала она всем существом своим» [3].
Особое понимание личности и ее места в мире и даже Вселенной является одной из основ русского реализма. Наши писатели, в отличие от писателей западноевропейских, считали, что отдельное доброе или злое дело, светлое желание или задуманная подлость влияют на состояние всего мира, всего живого. Изучению личности русские писатели готовы были отдать огромное количество времени и сил, они видели в человеке особый мир. Однако человек для них не значим как единица, в изоляции от общества. Ни один из положительных и образцовых героев русской литературы не думает исключительно о собственной выгоде и пользе. Путь самосовершенствования персонажа разворачивается именно в мире, полном искушений и грехов. И тем более ценится подвиг, чем большее сопротивление проходится выдерживать герою.
В понимании личности русскими писателями находит реализацию та же схема, которая оказывается в основе построения реализма как направления: «обращенность к миру, стремление отобразить действительность с ее законами + сохранение идеала, образца праведного существования». Личность у наших мастеров слова живет не только своим замкнутым миром - она связана с предками и потомками, с прошлым и будущим. Несмотря на то, что человек живет всегда в настоящем, мечтая преобразить себя и изменить мир вокруг, он хранит вневременной образец праведности и справедливости, стремится к идеалу, данному Иисусом Христом. И сила героев наших романистов в том, что они осознают недостижимость идеала на этой земле, однако не перестают стремиться и приближаться к нему.
Несмотря на сомнения, множество противоречий и заблуждения, герои русских романов стойко ищут свой, правильный пусть. Именно выбор пути становится одним из самых значимых мотивов нашей классической литературы. Следуя соб-
ственным воззрениям и убеждениям, выбирает свой путь герой Л. Н. Толстого Константин Левин. В художественном мире романа дорога Левина оттеняется путями его братьев: Сергея Ивановича Кознышева, который пишет сочинения о народе, рассуждает о его свободе, но при этом сам не знаком с жизнью простых людей: крестьян, рабочих, мещан, - и брата Дмитрия. А Дмитрий, в свою очередь, вынашивает множество идей по облегчению народной жизни, пробует создать артель. Однако и он не знает народной правды и настоящего существования окружающих, более того, он не способен позаботиться о самом себе.
Человек, выбирающий свою дорогу, не может не проводить сопоставлений с направлением движения других людей. Личность в русских романах неотделима от судьбы народа, наличие «я» для русского человека всегда подразумевает другого, воспринимающего «ты». Это не эгоистическое противопоставление, другой значим тут не просто потому, что в его восприятии существует «я». Русские писатели понимают, что такой порядок является основой для единения во время кризиса, он становится поводом разделения радости и сознания включенности человека в «мы».
Идея единства русского народа, которым жила и держалась наша страна в самые тяжелые времена, которое подспудно живет в русских, прекрасно передано в романе А. Ф. Писемского «Люди сороковых годов». Рассуждая об общем благоденствии людей, о правде и истине, о приближении к нравственной, искренней, чуткой жизни без формализма, Вихров подчеркивает то лучшее, что есть у русских людей: «Гений нашего народа пока выразился только в необыкновенно здравом уме - и вследствие этого в сильной устойчивости; в нас нет ни французской галантерейности, ни глубокомыслия немецкого, ни предприимчивости английской, но мы очень благоразумны и рассудительны: нас ничем нельзя очень порадовать, но зато ничем и не запугаешь. Мы строим наше государство медленно, но из хорошего материала; удерживаем только настоящее, а все ложное и фальшивое выкидываем. Что наш аристократизм и демократизм совершенно миражные все явления, в этом сомневаться нечего; сколько вот я ни ездил по России и ни прислушивался к коренным и любимым понятиям народа, по моему мнению, в ней не должно быть никакого деления на сословия - и она должна быть, если можно так выразиться, по преимуществу, государством хоровым, где каждый пел бы во весь свой полный, естественный голос, и в совокупности выходило бы все это согласно» [13].
Русские романисты отмечают, что в сложные периоды жизни наш народ испытывает соборное
единство, отчасти мистическое чувство, которое позволяет преодолеть человеческое одиночество. Это удивительное чувство соборности не проявляется в каждом действии героев, часто не осознается нами в обыденной жизни, но оно является частью идеала поведения и образа жизни. Один из великолепных примеров проявления соборности передал Л. Н. Толстой в романе-эпопее «Война и мир». При наступлении французских войск становится видно, как дополняют друг друга личное и общее, как складываются отношения совершенно другого типа, невозможные в мирное время: «Созидаются новые отношения между людьми, на совершенно иной основе, чем прежде, невозможной до этой войны, да и после нее, но такие отношения, которые должны были бы быть всегда, -„общая жизнь", человеческое единство во имя простой и ясной, не разделяющей разных людей, но связующей их задачи» [8, с. 17].
Русские классики смогли воплотить в своих художественных мирах христианское понимание человека, показать (пусть и не постоянное) столь страстно ожидаемое единство личности и мира. Нет в русских романах искусственно приукрашенных историй о счастливой народной жизни, наоборот, чаще мы видим картины страданий героя на фоне народных бедствий. Однако такая ситуация ни на минуту не обрывает мыслей писателей о счастье своей земли и ее народа.
Понятие «соборность» незнакомо западноевропейской литературе, поскольку нет его и в жизни европейцев, озабоченных своими значительными, а иногда и не очень делами и проблемами. Русские люди, по крайней мере современники писателей XIX в., были относительно свободны от культурного эгоизма, процветающего среди европейцев. До поры до времени сдерживая свой культурный эгоизм в рамках приличий, европейцы порою не могут его обуздать, ведь именно он является основой обеспеченной и роскошной жизни людей, приближенных к власти.
Эгоистические черты и отсутствие принципов богачей очень хорошо передает Э. Золя в романе «Его превосходительство Эжен Ругон». Герой Золя с легкостью отрекается от своих принципов, когда это оказывается ему на руку. Для русского человека неприемлема борьба, в которой все средства хороши, в которой ради собственного интереса можно поступиться честью и совершать подлости.
Примечательны рассуждения В. А. Маклакова о психологии европейцев, об их «культурном эгоизме». В письме к В. В. Шульгину из Парижа от 5 апреля 1921 г. он писал: «Как отдельный европеец, эгоист в собственной жизни, считает свою ко-
пейку, свое время, довольствуется собственными печалями, не тратя времени на заботу о других, как каждый европеец рассчитывает на себя, заботится о себе, ничего не делая для других, но зато ничего и не требуя и от других в момент крушения, так и европейские государства понимают, что они получают только то, что сами сумеют отстоять, и что на других рассчитывать не приходится. Этот эгоизм, который культурой сдерживается в рамках, признание за другими тех же самых прав есть основное правило их поведения, их морали и всех их оценок» [14, с. 74].
Русские романисты также обращали большое внимание на проблему нравственного упадка и духовной деградации, которая подстерегает человека в бегстве за презренным металлом и властью. Но наши классики смогли противопоставить жажде денег и власти веками хранимые нашей аристократией и нашим народом ценности.
Великие силы русских героев, примеры их терпения и выносливости обосновываются тем, что за ними стоит народ и идеал счастья. Большое значение в стойкости и мужестве имеет и вера: понять русского героя можно лишь в его отношении к Богу. В этом скрывается тайна истинного понимания многих персонажей русских романов.
Разумеется, мы не умаляем огромного этического и эстетического опыта и богатства, которые за долгое время приобрела Западная Европа, наследницей которых стала потом Россия. Именно из Европы пришло к нам просвещение, основы знаний и наук, искусства, ремесла. Однако во второй половине XIX в. западноевропейские художники не находили постоянной основы для противопоставления отрывочности, фрагментарности, драматичности действительности. А русские романисты нашли то эпическое единство, которое было забыто европейцами.
Нельзя переносить на историю отечественного романа кризис личностной культуры в Европе. У русских писателей было другое видение мира и жизни: «Все безмерные трагедии XX в. были в немалой степени обусловлены слишком буквальным, поверхностным пониманием новых идей и нового мировоззрения, из которого с легкостью извлекались выводы о всемогуществе человека и безграничности его возможностей, но почему-то отодвигались в сторону не менее важные выводы о его предельной ответственности перед бытием», - отмечает И. И. Евлампиев [10, с. 306].
Капитан Тушин из «Войны и мира» Л. Н. Толстого проявляет удивительный героизм, его батарея сдерживает неприятеля и продолжает сражаться в то время, когда все силы русской армии отступили: «Прикрытие, стоявшее подле пу-
шек Тушина, ушло, по чьему-то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех, никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек» [15, Т. 9, с. 233]. Вспомним почти подвиг, который совершает красавица Фео-ктиста в романе Н. С. Лескова «Некуда» во искупление своих грехов, а также героинь дилогии «В лесах» и «На горах» П. И. Мельникова-Печерского, мать Манефу и ее дочь Фленушку, жертвующих личным счастьем и обретающих высшую радость в сохранении своей веры.
Отличительной особенностью лучших персонажей Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, И. А. Гончарова является их возможность самосовершенствования, без которой, по мнению наших писателей, невозможна праведная жизнь. «Да, наше своеобразие - от нашей веры, от принятого нами и вскормившего нашу культуру греческого православия, по-своему нами воспринятого, по-своему нами переработанного и по-особому нас самих переработавшего. Оно дало нам больше всего: живое желание нравственного совершенства, стремление внести во все начало любви, веру во второстепенность земного и в бессмертие личной души, открытую живую совесть, дар покаяния, искусство страдать и терпеть, неутолимый голод по религиозному осмыслению всей жизни и всего мира сверху донизу; и еще: неколебимую уверенность в возможности и необходимости единения человека с Богом в этой жизни и в будущей...», - отмечает И. А. Ильин [11, с. 401].
Когда на западе личность стала мерой всех вещей, а мир определялся во многом субъективными и эгоистическими убеждениями ряда людей, в русской литературе восторжествовал образ идеального героя, того, кто способен совместить принятие спокойной мудрости жизни, созерцание с активными действиями, борьбой во благо. «Русское чувство братства не следует путать с понятием стадности. Русский - это не человек толпы, он высоко ценит свободу человеческой личности. Но его понятие о личности не совпадает с европейским, скроенным по образцам Рима и Ренессанса. Идеалом личности на Западе является сверхчеловек, на Востоке - всечеловек. Сверхчеловек стремится к возвышению из жажды к власти, всечело-век стремится к расширению из чувства любви. Сверхчеловек соответствует направлению вверх
его прометеевской культуры, всечеловек - широте своей души. Один все больше обособливается от своих сограждан, другой вбирает в себя все большую часть окружающего мира. Сверхчеловеческое ведет к скепсису и одиночеству, всечеловеческое - к таинству и сообществу. Сверхчеловек -совершенное воплощение безбожности, всечело-век - зеркало совершенного Бога. В опьянении возрастающего самодовольства пребывает сверхчеловек, в радости самоотдачи и возрождения пребывает всечеловек, проникаясь смыслом и глубиной жизни», - пишет В. Шубарт [18, с. 141].
В нашей литературе сразу же отвергаются все выступления и бунты, особенно личные. Вспомним, к примеру, Ивана Карамазова. По сути дела, истинным героем эпоса является только тот, кто смог смириться с условиями и определенным течением жизни, принял их: «Субъектом эпического произведения является всегда эмпирический человек из жизни, но в большой эпике его творческая дерзость, нацеленная на овладение жизнью, оборачивается смиренной созерцательностью, молчаливым изумлением перед лицом явленного ему смысла, столь неожиданно, то и столь естественно открывшегося его взору простого человека» [12].
В то время как герои западноевропейского романа выстраивают свою жизнь по определенному личному намеченному плану, герои русских романов соотносят каждый свой шаг с движением всего русского мира.
Наши писатели показали, как терпят крах персонажи, избирающие себе в руководство какую-либо модную идею, забывающие о тех, кто находится рядом. Рушатся иллюзии героини романа В. П. Авенариуса «Поветрие». Наденька Липецкая, восторженно принимающая идеи «новых людей», которые провозглашают натуральные отношения, теряет любимого человека, с позором оставляет родную семью. В. П. Авенариус иллюстрирует, как Наденька уходит от мудрого образца старой патриархальной жизни в сторону «рационального» ее понимания, проповедуемого Чекма-ревым.
«У нас на Руси, слава Богу, не введена еще эта ехидная выдумка деспотизма. Гражданский брак только и имеет целью крепче закабалить нашего брата, мужчину: изволь обязаться формальной подпиской, что обеспечишь женину будущность да и в приданое ее не запустишь лапы. Остроумно, нечего сказать! Одно меня удивляет: как на западе еще находятся дураки, что решаются жениться на подобных условиях», - говорит Чекма-рев, характерно отделяя жизнь русских людей от жизни европейцев. На заявление Наденьки об отсутствии у той пары, о которой она говорит, ка-
ких-либо письменных обязательств, Чекмарев замечает: «Так это брак натуральный. Один он-то и есть настоящий, брак предписанный нам природой. Понравились друг другу - сошлись, приелись - разошлись. Ни бессмысленных письменных уговоров, ни свадебных церемоний...» [1].
Если в западноевропейской литературе в это время процветали законные отношения: максимально четкие, упорядоченные внешними нормами, то русские отрицательные герои уходят в сплошное беззаконие: и гражданское, и нравственное.
Западноевропейская литература иллюстрировала зависимость личности от среды. Очень популярным и удачным в это время в Европе оказывается роман, сочетающий сложную интригу и политику. Яркими примерами этого сочетания являются романы Э. Троллопа. В романе «Леди Анна» наряду с чувствами и эмоциями персонажей главенствует размышление о самом выгодном и правильном поведении в обществе. В начале произведения мы видим тяжбы за наследство старого графа, которые, в отличие от борьбы за наследство умирающего Безухова в «Войне и мире», могут показаться художественной переделкой юридического документа. Примерно в той же тональности описана история о пропаже бриллиантов, об интригах высшего света в романе Э. Троллопа «Бриллианты Юстесов».
А наши классики показали те полюса русской действительности, от которых европейцев спасало формально-юридическое отношение к личности как к персоне. От крайностей, от пропастей и обрывов европейцев уберегал закон, а также принятый порядок вещей. Русские персонажи нередко оказывались на двух крайних точках: или с Богом и верой, с мыслью о спасении, или в бессмысленном забытьи, в забвении высшей жизни, в неспособности подняться над суетой.
Именно во второй половине XIX в. роман становится центральным жанром, сочетающим в себе элементы трех родов литературы, но при этом тяготеющим к эпическому. Центральной категорией поэтики оказывается автор, и как человек, и как творец, ведь «откровение творчества идет не сверху, а снизу, это - откровение антропологическое, не теологическое» [6, с. 329].
Н. Я. Берковский подчеркнул, что в русском романе «признается преобладание человека в мире, ценится его живая неповторимая индивидуальность» [7, с. 29]. Человек в романах наших писателей является действительным, живым, воипо-стазированным. Любой положительный герой русского романа отличается тем, что для него первостепенно то, что он думает и делает в отноше-
нии других, и второстепенно то, что он думает о себе. Это свойство, отличающее истинного христианина, является самой важной для понимания человека в русской литературе.
Если западноевропейская литература занималась развенчанием человека, изучением его ошибок и оплошностей, то русские классики показали героя, идущего по пути совершенствования. Тут очень близко соприкасаются и обусловливают друг друга особенности русского реализма и мысль о человеке в нашей литературе. Безбожная пустота и развенчание человека привели писателей Запада к катастрофическому сужению художественных миров, к противоборству человека и мира. Поэтому роман в западной Европе стал «продуктом распада эпоса», он потерял возможность соединения людей, мысль о том, что в аспекте общения личность - это предстояние, ответ.
Русский роман второй половины XIX в. поддерживал возможность творческого объединения людей. Вспомним косьбу с мужиками Константина Левина. Герою Л. Н. Толстого близко и дорого трудовое единение с косцами, которое он ощущает во время работы. Именно в моменты самого тяжелого труда на Левина снисходит благодать единения со всем окружающим живым миром: «В середине его работы на него находили минуты, во время которых он забывал то, что делал, ему становилось легко, и в эти же самые минуты ряд его выходил почти так же ровен и хорош, как и у Тита» [15, Т. 18, с. 265].
В нашем мире все построено вокруг человека, и искусство вне соотнесенности с человеком теряет свой смысл. Именно личность является главным выразителем смысла, мерилом достижений. Западноевропейские писатели попытались «разложить» человека на части, сердце его препарировать, а душу подвергнуть скрупулезному анализу. Именно поэтому выводы М. М. Бахтина о человеке в романном творчестве можно отнести в целом к описанию европейской литературы, в которой между романом и эпосом пролегла как раз непреодолимая пропасть. «Разрушение эпической дистанции и переход образа человека из далевого плана в зону контакта с незавершенным событием настоящего (а следовательно, и будущего) приводит к коренной перестройке образа человека в романе (а в последующем и во всей литературе)», -пишет М. М. Бахтин [5, с. 412-422].
Русские писатели-реалисты не ограничивались показом человека в пределах причинно-следственных связей. Наши писатели видели то незримое, что возвышается над суетой мира и направляет жизнь в сторону добра. По сути дела, насущная основа бытия тут корректируется иде-
альной правдой духа. «Воспринимая личность как социально-историческую данность, что само по себе справедливо, мы отвыкли думать о духовной стороне ее бытия, о человеческом житии, мы говорили о социально-исторической стороне характеров и обстоятельств и были правы, - утверждает В. Ю. Троицкий. - Но если бы мы смотрели шире и при этом были честнее в размышлении о России, воссозданной в произведениях русских писателей, нам нетрудно было бы признать, что душевное обаяние подавляющего большинства положительных характеров отечественной литературы в том, что они крепко связаны с православным мироощущением» [16, с. 91].
Противоречие между личным счастьем и стремлением героя к миру, между личным и родовым началом стало возможно снять благодаря религиозному сознанию русских классиков. Наша классическая литература одновременно и очень сложна, и притягательна именно потому, что она заставляет каждого идти путем самосовершенствования. Русская литература второй половины XIX в. прекрасна в своей неподражаемости.
Вот как Н. Я. Берковский описал поразительное действие русских романов на Европу: «Русская литература, когда ее впервые широко узнали, для Европы встала как контраст искусству и миропониманию Золя и Тэна. Перед Европой появились живые, полные мыслью о своем призвании, колоссально изваянные русские герои...» [7, с. 26].
Русские романисты верили в человека, в его внутренние силы и способности. Наши классики не опасались главенства личности, наоборот, все художественные миры русских романов находятся в равновесии, благодаря чутким, понимающим героям. В отличие от персонажей западноевропейских романов герои русского эпического романа вписаны и в общую жизнь своего рода, и в национальную жизнь. И, разумеется, наиболее реальный масштаб для изображения личности могло дать только эпическое искусство.
Библиографический список
1. Авенариус, В. П. Поветрие (Петербурская повесть) [Электронный ресурс] / В. П. Авеариус. - URL: http://az.lib.rU/a/awenarius_w_p/text_1867_povetrie.shtml
2. Айхенвальд, Ю. Две жены (Толстая и Достоевская) [Электронный ресурс] / Ю. Айхенвальд. - URL: http://az.lib.ru/a/ajhenwalxd _j_i/text_1925 _dve_zheny. shtml
3. Аскоченский, В. И. Асмодей нашего времени [Электронный ресурс] / В. И. Аскоченский. - URL: http://az.lib.rU/a/askochenskij_w_i/text_0030oldorfo.shtml
4. Бальзак, О. Предисловие к «Человеческой комедии» [Электронный ресурс] / О. Бальзак. - URL: http://lib.ru/INOOLD/BALZAK/s_komedia.txt
5. Бахтин, М. М. Эпос и роман [Текст] / М. М. Бахтин. - СПб. : Азбука, 2000. - 304 с.
6. Бердяев, Н. А. Философия свободы. Смысл творчества [Текст] / Н. А. Бердяев. - М. : Правда, 1989. - 608 с.
7. Берковский, Н. Я. О мировом значении русской литературы [Текст] / Н. Я. Берковский. - Л. : Наука, 1975. - 184 с.
8. Бочаров, С. Г. Роман Л. Толстого «Война и мир» [Текст] / С. Г. Бочаров. - М. : Худ. лит., 1987. - 156 с.
9. Бурсов, Б. И. Национальное своеобразие русской литературы [Текст] / Б. И. Бурсов. - Л. : Сов. писатель, 1967. - 396 с.
10. Евлампиев, И. И. Метафизика человека в русской и западноевропейской философии конца XIX -начала XX века [Текст] / И. И. Евлампиев. - 2000.
11. Ильин, И. А. Собр. соч. : В 10 т. Т. 7 [Текст] / И. А. Ильин. - М. : Русская книга, 1998. - 608 с.
12. Лукач, Г. Теория романа. Опыт историко-философского исследования форм большой эпики [Электронный ресурс] / Г. Лукач // Новое литературное обозрение. - 1994. - № 9. - С. 19-78. - URL: http://mesotes.narod.ru/lukacs/teoriaromana/tr-2.htm
13. Писемский, А. Ф. Люди сороковых годов [Электронный ресурс] / А. Ф. Писемский. - URL: http://az.lib. ru/p/pisemskij_a/text_0140. shtml
14. Спор о России: В. А. Маклаков -В. В. Шульгин. Переписка 1919-1939 гг. [Текст] / сост., автор вступ. ст. и примеч. О. В. Будицкий. - М. : Российская политическая энциклопедия, 2012. - 439 с.
15. Толстой, Л. Н. Полн. собр. соч. : В 90 т. [Текст] / Л. Н. Толстой. - М., 1928-1958.
16. Троицкий, В. Ю. Духовность слова [Текст] / В. Ю. Троицкий. - М. : ИТРК, 2001. - 184 с.
17. Франк, С. Л. Духовные основы общества [Текст] / С. Л. Франк. - М. : Республика, 1992. - 512 с.
18. Шубарт, В. Европа и душа Востока [Текст] / В. Шубарт. - М. : Русская идея, 2000. - 446 с.
19. Элиот, Дж. Миддлмарч [Электронный ресурс] / Дж. Элиот. - URL: http://lib.ru/INPROZ/ELIOT/middlema.txt (дата обращения: 12.08.2017)
Reference List
1. Avenarius, V. P. Povetrie (Peterburskaja povest') = Pestilence (Petersburg story) [Jelektronnyj resurs] / V P. Avearius. - URL: http://az.lib.ru/a7awenarius_w_p/text_1867_povetrie.shtml
2. Ajhenval'd, Ju. Dve zheny (Tolstaja i Dostoevska-ja) = Two wives (Tolstaya and Dostoyevskaya) [Jel-ektronnyj resurs] / Ju. Ajhenval'd. - URL: http://az.lib.ru/a/ajhenwalxd _j_i/text_1925 _dve_zheny. shtml
3. Askochenskij, V. I. Asmodej nashego vremeni = Asmodey of our time [Jelektronnyj resurs] / V. I. Askochenskij. - URL: http://az.hb.rua/askochenskij_w_i/text_0030oldorfo.shtml
4. Bal'zak, O. Predislovie k «Chelovecheskoj komedii» = The preface to «The human comedy» [Jel-
ektronnyj resurs] / O. Bal'zak. - URL: http://lib.ru/INOOLD/BALZAK/s_komedia.txt
5. Bahtin, M. M. Jepos i roman = Epos and novel [Tekst] / M. M. Bahtin. - SPb. : Azbuka, 2000. - 304 s.
6. Berdjaev, N. A. Filosofija svobody. Smysl tvor-chestva = Freedom philosophy. Sense of creativity [Tekst] / N. A. Berdjaev. - M. : Pravda, 1989. - 608 s.
7. Berkovskij, N. Ja. O mirovom znachenii russkoj lit-eratury = On world value of the Russian literature [Tekst] / N. Ja. Berkovskij. - L. : Nauka, 1975. - 184 s.
8. Bocharov, S. G. Roman L. Tolstogo «Vojna i mir» = Novel by L. Tolstoy «War and peace» [Tekst] / S. G. Bocharov. - M. : Hud. lit., 1987. - 156 s.
9. Bursov, B. I. Nacional'noe svoeobrazie russkoj lit-eratury = National originality of the Russian literature [Tekst] / B. I. Bursov. - L. : Sov. pisatel', 1967. - 396 s.
10. Evlampiev, I. I. Metafizika cheloveka v russkoj i zapadnoevropejskoj filosofii konca XIX - nachala XX veka = Metaphysics of the person in the Russian and Western European philosophy of the end of the XIX - the beginning of the XX century [Tekst] / I. I. Evlampiev. -2000.
11. Il'in, I. A. Sobr. soch. : V 10 t. T. 7 = Complete works: in 10 volumes. V 7 [Tekst] / I. A. Il'in. - M. : Russkaja kniga, 1998. - 608 s.
12. Lukach, G. Teorija romana. Opyt istoriko-filosofskogo issledovanija form bol'shoj jepiki = Theory of the novel. Experience of a historical-philosophical research of forms of the big epics [Jelektronnyj resurs] / G. Lukach // Novoe literaturnoe obozrenie = New Literary Review. - 1994. - № 9. - S. 19-78. - URL: http://mesotes.narod.ru/lukacs/teoriaromana/tr-2.htm
13. Pisemskij, A. F. Ljudi sorokovyh godov = People of the fortieth years [Jelektronnyj resurs] / A. F. Pisemskij. - URL: http ://az. lib.ru/p/pisemskij_a/text_0140.shtml
14. Spor o Rossii: V. A. Maklakov - V V. Shul'gin. Perepiska 1919-1939 gg. = Dispute on Russia: V. A. Maklakov - V. V Shulgin. Correspondence of 1919-1939. [Tekst] / sost., avtor vstup. st. i primech. O. V. Budickij. - M. : Rossijskaja politicheskaja jenci-klopedija, 2012. - 439 s.
15. Tolstoj, L. N. Poln. sobr. soch. : V 90 t. = Complete set of works: in 90 volumes. [Tekst] / L. N. Tolstoj. - M., 1928-1958.
16. Troickij, V Ju. Duhovnost' slova = Spirituality of a word [Tekst] / V. Ju. Troickij. - M. : ITRK, 2001. - 184 s.
17. Frank, S. L. Duhovnye osnovy obshhestva = Spiritual bases of society [Tekst] / S. L. Frank. - M. : Respublika, 1992. - 512 s.
18. Shubart, V. Evropa i dusha Vostoka = Europe and soul of the East [Tekst] / V. Shubart. - M. : Russkaja ideja, 2000. - 446 s.
19. Jeliot, Dzh. Middlmarch = Middlemarch [Jel-ektronnyj resurs] / Dzh. Jeliot. - URL: http://lib.ru/INPROZ/ELIOT/middlema.txt
Дата поступления статьи в редакцию: 15.09.2018 Дата принятия статьи к печати: 11.10.2018
