CC BY
138
В. А. Петишева
ЧЕЛОВЕК И ПРИРОДА В ОЦЕНКЕ Л. М. ЛЕОНОВА
(ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКИЙ КОНТЕКСТ «РУССКОГО ЛЕСА»)
«Русский лес» (1953) — этапное произведение в культурной жизни России второй половины XX века, ставшее «предвестником того явления, которое спустя десять лет, в шестидесятые годы, определилось как почвенничество в литературе»1. Исходный онтологический базис романа — противостояние Добра и Зла, противопоставление абстрактных доктрин революционного переустройства мира объективным законам мироздания, нравственным основам жизни человека в его гармоническом единении с природой. Роман Л. Леонова — разнородное произведение, в котором сюжетообразующими центрами стали, на первый взгляд, несовместимые проблемы общественной, культурной и духовной жизни народа — судьба русского леса и будущее России, борьба двух направлений в учении о лесе, наука и лженаука, фашизм и гуманизм. Автор умело сконструировал, соединил в целое этот разнохарактерный материал, превратив его в художественную систему.
Структурным фундаментом книги стали философские посылки романиста об онтологии бытия и сущности человека, о культуре и ее диахронных связях, об истории и современности, морали и религии. Прозаик использовал идеи различных общественных учений: трактаты древнегреческих и древнеримских философов — Левкиппа, Демокрита, Эпикура, Сократа и Платона; религиозно-философские постулаты христианского и языческого гностицизма (Валентин из Египта, Василид из Сирии) о человеке как центре мирового процесса, о дуализме — борьбе света и тьмы, духа и материи; ведущего идейного течения древнего Китая — конфуцианства; религию древней Индии — буддизм Б. Сиддхартха. Мышление автора «Русского леса» — культурфилософское; оно диалектично и исторично в своей опоре на различные общественные и религиозные, нравственно-этические и философско-моралистические течения нового времени. Обобщая конкретный фактический материал, романист часто отсылает читателя к нравственным и духовным истокам цивилизации, к ее родословной: к христианству и исламу — мировым религиям; к православию, зародившемуся в результате раскола церквей; к славянофильству — его историософии и концепции русской истории; к западничеству, выступавшему за ликвидацию феодально-крепостнических отношений и развитие России по европейскому образцу; к материализму и идеализму с их противоположными доктринами, о первичности, с одной стороны, духовного и мыслительного, с другой — материального, природного; к марксизму — ведущему учению конца XIX - XX века; к неомарксизму с его попытками обновить марксизм. Обращение писателя к указанным и другим теориям и течениям общественной и философско-религиозной мысли (древнекитайское учение даосизм, дуалистическая древнеиранская религия зороастризм, витализм) логически оправдано и нацелено на раскрытие пафоса книги, созданной в условиях жесткого диктата государства.
Леоновская нравственно-философская концепция отражения человека и мира сформировалась в первую очередь под непосредственным влиянием общественнополитических условий, а также в результате наблюдений прозаика над жизнью. Немаловажную роль при этом играли эстетические ориентиры писателя: творческое
использование традиций устной словесности, древнерусских литературных памятников, классиков XIX столетия, народных социальных утопий, библейских мотивов и образов. Л. Леонова-художника, критика и публициста нельзя полностью понять, не учитывая литературно-художественный, культурный и философский контексты эпохи, в которой шло формирование личности писателя и ее последующая эволюция. Это, прежде всего, русская философская мысль конца XIX — начала XX века в лице ее ярких представителей — В. Соловьева, Н. Бердяева, Н. Федорова, П. Флоренского, Л. Шестова. Вне сомнения, труды этих мыслителей сказались на леонов-ских сомнениях и настороженности по отношению к пореволюционному времени и прогрессу, к насильственным методам переустройства социально-экономического уклада России, косвенно отразились в скептических оценках предельного рационализма, нивелирования индивидуума и пренебрежения к его духовным интересам.
Особый поэтический мир «Русского леса» — жизнь природы; в романе изображены ее многообразные проявления, показаны обобщенные картины и образы: то развернутые, то лаконичные; выявлен главный конфликт в эволюции человечества — противоборство философии жизни и философии смерти. В произведении доминирует идея возрождения природы, но ни ее завоевания. Автор и герои убеждены: настало время охранять природу от безрассудных посягательств людей, строить отношения с ней на основе выверенных научно-обоснованных подходов; пришла пора отказаться от антропоцентрического мышления человека в пользу ноосферного.
Лес в романе — художественный символ и главный герой книги, способствующий раскрытию человеческих лиц, их психологии и поступков; он сыграл важную роль в формировании жизненной позиции ученого Вихрова: «К революции я шел, — заявил герой, — своим лесом, и, сказать правду, вследствие постоянных побоев, довольно дремучим лесом»2: Вполне логично, что Иван Матвеич стал защитником и ходатаем «зеленого друга». На предложение Таисии Матвеевны уехать из Москвы, бросить институт в отчаянное, неспокойное время и вернуться в Пустота («Пришел ты из лесу и возвращайся в лес» — порой говорила она) ученый отвечал: «Видишь ли, сестра, деревья на краю леса получают больше света и пищи, без утесненья растут... оттого повыносливей. Вот и меня природа поставила вроде дуба на опушку, для ограждения от напрасного ветровала. Как же мне уйти отсюда?.. Корешки себе же рубить придется» (54-55).
Мировоззрение Вихрова сложилось под влиянием разных факторов, при этом особую роль сыграли общение и беседы подростка Вани с Калиной, который в мальчишеских пересудах представлялся то добрым и озорным лешим, то грозным и справедливым подручным Стеньки Разина. Лесник Глухов охотно объяснял мальцу свою веру, ставшую впоследствии верой и самого Ивана Матвеича. Отсвет немногословной дружбы солдата бессрочной царской службы и малого — простого крестьянского паренька — сохранился в сердце Вихрова на всю жизнь. Лесной владыка щедро делился с Ваней секретами людской мудрости, «учил своего питомца узнавать по росам погоду, а урожай по корешкам лесных трав — и прочей тайной грамоте леса, в которой скопился тысячелетний опыт народа» (88). Калина — тип леоновского праведника, отличного от классических правдоискателей Н. Гоголя и Н. Лескова. В основе праведничества Глухова лежит стремление героя жить в гармонии с природой, видеть в ней сакральный смысл человеческой жизни с ее не-
отвратимым концом — переплавом в иные, еще более совершенные формы бытия. Такие качества Калины, как «светлое веселие духа и чувство красоты (“благообразие”), его деятельная любовь к ближним, смирение, жизнерадостность»3, напоминают душевные свойства толстовского Платона Каратаева.
Лес как один из главных сюжетообразующих образов книги определил судьбу, научные удачи как Вихрова, так и последователей идеи постоянного лесопользования. Об этом не раз заявляли герои, в частности Иван Матвеич: «Лес для меня не профессия, а призванье: от души никуда не сбежишь. Дали бы мне вторую жизнь, я повторил бы ее в том же духе» (684); Крайнов: «Я собираюсь заниматься всего лишь лесом, весьма подзапущенным русским лесом» (161); Осьминов: «Все на свете, лес в том числе, является лишь инструментом человеческого счастья» (685). «Зеленый друг» сформировал и питает пантеистическую натуру Лисагонова, бережет лесника от напастей и хвори и за надобностью держит при себе почти целое столетие. «Не отпускает его кормилец-то: держит, ласковый! <.. .> сказала древняя бабка, имея в виду лес и бывшего обходчика. <.. .> Он меня держит... — с достоинством повторил Миней. <...> Лес, чай, хозяин...» (708).
Но судьба знакового героя книги противоречива. Несмотря на то, что история уготовила лесу почетное место и имя кормильца, благодетеля и защитника русских людей, он, исправно неся службу на пользу общества, часто оказывался в роли пасынка. Вихров горько констатировал, глядя на небрежное и безжалостное отношение россиян к природе: «...не любят леса на Руси. Действует до сегодня древлянская память о непосильном труде, затраченном на раскорчевку необозримых пашен. Но я бы голодом заморил наших генералов от просвещенья, не сумевших за двести лет привить народу чувство если не благодарности, то хотя бы справедливости к безгласному зеленому другу» (182). И в последующие времена не лучшим образом расходовались кладовые природы. В беседе с Осьминовым Иван Матвеич, усталый, с нотой разочарования в голосе, сказал: «Я всего лишь экономического гражданства для леса требовал и протестовал против систематических лесных растрат. <.. .> Мы режем лес, усиленно сокращая срок оборота, и все, что тоньше трех вершков в отрубе или иной породы, остается на месте. <...> Зря, значит, растили их солнышко да мать-сыра земля» (685). В унисон мотивам бесхозяйственности и хищнического отношения человека к «зеленой одежде» земли прозвучали призывы ученого в лекции для студентов-первокурсников: «Пришло время оплатить должок этому молчаливому товарищу. <.. .> Вы вполне своевременно приходите на помощь лесу; с веками все меньше становится даровых благ на земле, и, чтобы не знать горя впереди, надо разумно тратить, а иногда и возмещать всякую копейку, без расписки взятую у природы» (309-310).
Важную идейно-художественную и композиционную функцию в романе выполняет финальный монолог лесника Минея, в котором четко обозначена позиция автора книги: «... Вот, сколько живу, испокон веков все в жизни мы наспех делали <...> ...У нас, в России, лес за все в ответе, так-то!» (709). Монологическая слитность повествования, в котором превалируют авторские оценки основных конфликтов, почти не давая поводов для сомнений в правильности вихровских взглядов, вскрывает парадоксальность концепции ученого. «Вихровское подвижническое служение лесу, — писал О. Михайлов, — при всем конечном оптимистическом взгляде автора на проблему, несет на себе трагедийный отсвет» (721).
На службе Иван Матвеич преуспевал: его наградили орденом, Грацианский вынужденно признал свое поражение. Но Вихрова никогда не" покидала мысль
о тщетности его научного поиска, ученого одолевало желание вернуться к истокам — уйти в лесничии4. В первый разговор после долгой разлуки с Полей, он, как бы оправдываясь, сказал: «Я не крал, не продавал отечества, не обманывал, хотя... и должен признать себя весьма недалеким человеком, если за целую жизнь не сумел доказать самых банальных очевидностей моему народу» (453). За долгие годы научного творчества Вихров «...сделать ничего для леса не успел, кроме груд исписанной бумаги» (684). Труды ученого не были востребованы в обществе, они оказались «бесполезными сочинениями» (683).
Сбылось пророчество Крайнова, напоминающего «комиссаров» Потемкина из романа «Соть» и Черимова из «Скутаревокого»: «Ищи базу, копай до твердого грунта, Иван. Иначе лес твой рухнет на тебя же» (182). Остались без ответа вопросы повествователя, скованного канонами соцреализма: «...Почему, сознавая свою несомненную правоту, все двадцать'пять лет отмалчивался Иван Матвеич? <...> Кто давал право Грацианскому на острейшие политические обвинения?..» (538). Наверное, ответы на непростые и «опасные» по тому времени вопросы можно было бы найти в последней главе романа, к сожалению, так и не написанной автором5. «Опыт XX века, ■— отметил Ю. Оклянский, — и собственная жизнь уже научили романиста, что возможности добра в его сопротивлении злу весьма относительны, а победа добрых начал проблематична и уж во всяком случае отнюдь не близка»6.
Наиболее полно теория постоянного лесопользования7 была изложена в книге Ивана Матвеича «Введение в науку о лесе» (398-402). В ней Вихров пришел к заключению: «целью лесного хозяина должно являться поддержание леса в состоянии, наиболее выгодном для получения отличной древесины в наибольшем количестве. Для этого рубки, согласованные с приростом и возрастом леса, должны были возмещаться правильным возобновлением его и вестись с таким расчетом, чтобы ко времени вырубки последней лесосеки на первой успевал выспеть новый, промышленного качества лес» (399). Но эпоха и время высветили уязвимые места в вихровской теории: дело в том, что «во всем мире, — писал Л. Леонов, — начальный прогресс подымался по древесным ступенькам...» (98); в России же на протяжении многих веков лес служил «...не только одним из источников народного существования, но и безответной рессорой государственной экономики...» (259). Важнейшее место в структуре «Русского леса» занимает классическая лекция (оригинальный художественный коллаж) профессора Вихрова — антитеза научному пустоцветству и миметизму Грацианского и его сторонников — одноликих «чиков». Лекция и теория постоянного лесопользования — научная основа романа. К ней Л. Леонов шел долго и трудно: создавая роман, он прочитал лесные журналы за последние 100 лет, часто путешествовал по стране, изучая на практике состояние лесного хозяйства, проштудировал классику — труды Ф. К. Арнольда, Г. Ф. Морозова, лесоводческие теории XX века Н. П. Анучина, Е. И. Лопухова, М. Е. Ткаченко, других ученых.
В основе «природного» и социального конфликтов «Русского леса» лежит двой-ничество — универсальный прием раскрытия личностных противоречий, — осложненное столкновениями героев на профессиональной почве, полярностью их этических и экологических взглядов. Бинарная сущность героев8 выявляется также через исторические, социально-политические и идеологические столкновения.
«Главный конфликт романа, — писала Т. Вахитова, — воплощенный в образах ученых Вихрова и Грацианского, касался не только проблем леса, но и философской концепции жизни»9.
Характерологическое противоборство в книге выявляется посредством описаний героев и среды, в которой они действуют, показа поступков персонажей, их отношений к другим действующим лицам, привычек, авторских отступлений и оценок и т. п. Прозаик нарочито противопоставил портреты и внешность Вихрова и Грацианского (в первом случае перед читателем предстал неутомимый мастеровой, во втором — несостоявшийся надменный аристократ), их кабинеты: в вихров-ском «имелось все необходимое для жизни и работы, только с явным подчинением первого второму» (39); в кабинете Грацианского не было «ни единой подробности, напоминавшей о профессии его владельца, зато с уймой музейных безделиц» (692-693). В романе противопоставлена кабинетная суета Александра Яковлевича «бродячей прихоти» Ивана Матвеича, который не раз путешествовал по стране, собирал материал для книг (на Крайнем Севере — гл. 4, в центральных губерниях, в родных местах — гл. 17), вглядывался в лик России, стараясь угадать по ее суровому прошлому неведомое будущее.
Нравственное самостояние героев-антиподов испытывается на отношениях к самым близким людям — Елене Ивановне и Наталье Сергеевне. Елену Ивановну всю жизнь терзали противоречия. Выросла она в барской усадьбе как сапегинс-кая воспитанница. «Дворянское происхождение» Лены сказалось на всей ее дальнейшей жизни. Совсем недавно она говорила Вихрову: «...Я хорошей женой вам буду... что ни случись, слова дурного вы от меня не услышите!» (270). Но вскоре с малолетней дочкой на руках сбежала от мужа на Енгу: то был поступок-расплата за мнимые «грехи отцов» и тщетная попытка вычеркнуть из памяти свое прошлое. Суровая жизнь без мужа сделала из Лены аскета, пугливую и неулыбчивую мать. Но несмотря на бегство Елены Ивановны, Вихров всегда любил жену и верил, что их судьбы сойдутся навсегда. По словам Натальи Сергеевны, в ушедшие годы она «...бывала на самом верху жизни» (20), зато теперь героиня расплачивалась за свое легкое и веселое прошлое. Грацианский находился всегда рядом с «дамой треф» (так называли старушку соседи), но ничего не сделал, чтобы облегчить судьбу «бывшей», ставшей заложницей новой эпохи10, наоборот, то и дело строил ей пакости и причинял душевную боль. Героинь Л. Леонова роднит боязнь «шинели»11. Этот символ неоднократно появляется в романе. Например, в эпизоде встречи Крайнова, одетого в длинную кавалерийскую шинель, с испуганной Леночкой (253-254); в сцене общения Саши Грацианского, в форменной, с металлическими пуговицами шинели, с перепуганной женщиной (254). Таким образом, соотнося умеренность «бывших» с «удалой левизной» юных героев12, писатель пришел к безрадостному выводу: «Никогда, пожалуй, такой длинный перегон не разделял в России двух смежных поколений» (19).
В «Русском лесе» помимо обобщений автора о судьбах человека и природы большую композиционную роль играют символические природные образы. В книге есть впечатляющая картина рубки сосны. В унисон «смерти» лесной красавицы звучит монолог Калины Глухова: «К тому я и веду, что прозябнет землица без своей зеленой шубейки и здоровьишко станет у ей шибко колебательное. Будет коровка по семи верст за травинкой ходить, а раньше с аршина наедалася. И будет вам лето без тучек, иная зимица без снегов... и проклянут люди свое солнышко! <..
И как побьете до последнего деревца русские-то леса, тут и отправитесь, родимые,
за хлебушком на чужую сторонку!..» (92). Речитатив старца звучал, как глас вопиющего в пустыне, — на него не реагировали ни толпы лесорубов, ни Золотухин, ни Кнышев... который, по слухам, вырубил полмиллиона десятин и снял зеленую одежку с трех великих русских рек» (92).
«Русский лес» — философский роман, тяготеющий к условности; его сюжет подчинен развитию философской мысли, в основании которой лежат мифотворчество, символика, широкие отступления и исторические реминисценции. Художественно осмысливая бытие, романист утверждал гармоничное единство человека и природы, человека и земли, человека и космоса, фиксировал свое внимание на симптомах кризиса традиционного гуманистического сознания. Человек, по Л. Леонову» — существо общественное, жизнь и сознание которого должны одухотворяться высшими идеями и нравственным смыслом, в противном случае на пути поступательного движения человечества неизбежны препятствия и роковые преграды.
Примечания
1 Лобанов М. П. На передовой: (Опыт духовной автобиографии) // Наш современник. 2002. № 2. С. 193.
2 Леонов Л. М. Русский лес // Собр. соч.: В 10 т. Т. IX. М.: Колос, 1984. С. 449. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте статьи. В круглых скобках указываются номера страниц.
3 Мочульский К. Великие русские писатели XIX века. СПб., 2000. С. 145-146.
4 А. Г. Лысов, осмысливая леоновские образы с общечеловеческих позиций, писал: «Думаю, что единственный, кто может претендовать на дефиницию “положительно-прекрасный образ” — это Вихров, “природоволец”, человек людей» (см.: Лысов А. Г. О «всемирной отзывчивости» Леонида Леонова: соборный образ культуры // Век Леонида Леонова. Проблемы творчества. Воспоминания. М., 2001. С. 83).
5 «Работая над “Русским лесом”, — заметил Л. М. Леонов, — я вспоминал, прежде всего, русских лесоводов, правильно воспринявших идею постоянного пользования лесом путем его воспроизводства... Борясь за лес и лесников еще во времена Сталина, я имел единственный способ спасти их...». Здесь же: «В “Русском лесе” должна была быть еще одна глава» (см.: В поисках «золотого иероглифа»: Из беседы А. И. Овчаренко с Л. М. Леоновым 19 ноября 1981 года//Наш современник. 1994. №8. С. 191,192).
6 Оклянский Ю. Шумное захолустье: В 2 кн. Кн. 2.М.: Терра — Тегга, 1997. С. 196.
7 «Роман Л. М. Леонова, — отметил Е. И. Лопухов, —.. .вернул лесу заслуженное гражданство. За десять лет до романа теорию постоянства пользования лесом считали неприемлемой. За нее можно было даже пострадать. После романа теория постоянства пользования получила разумную оценку и возвращение на восстановленные кафедры лесных вузов. Она, эта теория, стала подробно излагаться на страницах периодической прессы, проникала в центральную печать...» (см.: Лопухов Е. И. За гражданство леса // Леонид Леонов в воспоминаниях, дневниках, интервью. М., 1999. С. 247-248).
8 По первоначальному замыслу «Русского леса» в романе должен был действовать один ученый. Затем он раздвоился в сознании писателя наличности Вихрова и Грацианского.
9 Вахитова Т. М. Лики Л. Леонова в XX веке // Лит. в шк. 2004. № 2. С. 6.
10 Героини «Русского леса» Елена Ивановна и Наталья Сергеевна жили в противоречивое военное время, подобно персонажам запрещенной леоновской пьесы «Метель», вскрывшей суровые черты ушедшей эпохи: «...аресты, доносы, страх, жертвы и палачи, губительное влияние событий тех лет на сердца молодежи» (см.: Леонова Н. Л. «От истории можно уйти только в могилу» // Москва, 1999. № 5. С. 190).
11 Л. Леонов в беседе с А. И. Овчаренко сказал: «Критики не писали, почему мать Поли так боится шинели. Сколько судеб зависело от шинели, скольких она бросала в дрожь!» (см.: В поисках «золотого иероглифа»: Из беседы профессора А. И. Овчаренко с Л. М. Леоновым 19 ноября 1981 года // Наш современник. 1994. № 8. С. 192).
12 Зубарева Е. Е. Детство в художественной системе Л. Леонова // Век Леонида Леонова. Проблемы творчества. Воспоминания. М., 2001. С. 223.
