CC BY
106
Ю.Е. Малина
Барнаул
ЧАХОТОЧНЫЕ ПЕРСОНАЖИ В ПРОЗЕ А.П. ЧЕХОВА
Одна из наиболее упоминаемых болезней в прозе и письмах Чехова -чахотка, туберкулез1.
Внимание Чехова к туберкулезу нельзя объяснить только тем обстоятельством, что сам писатель стал жертвой этой болезни. Помимо биографического, важен эстетический и историко-культурный планы. В эпоху романтизма чахотка осмыслялась как «высокая болезнь», последующая за ней смерть входила в комплекс ранней красивой смерти, которая придавала умершему особый шарм2. Чехову интересна не сама болезнь в ее физиологических проявлениях, а ее нравственный смысл.
«Чахоточная дева» Чехова: «болезнь любви». Семантика заглавия «Цветы запоздалые» (1882) отсылает к элегии начала XIX в., где женщина ассоциировалась с цветком3. В контексте повести «цветы запоздалые» отсылают к метафоре болезни и смерти. Таким образом, уже заглавие предвещает трагический финал: крушение надежд, болезнь и смерть персонажей.
Время в сюжете совершает круг: действие рассказа начинается и заканчивается осенью, которая соотносится со смертью Маруси: «Но не спасло солнце от мрака и ...не цвести цветам поздней осенью» [Чехов, 1974, I: 431]. В мировой культуре осень является символом зрелости и плодородия. На римских фресках и мозаиках Осень изображалась в виде
1 См. о туберкулезе: Рейфилд, 1996.
2 Г.П. Козубовская, «семиотический подход позволяет обозначить в дискурсе “болезни”
или “морбуальном дискурсе” и такую его разновидность как “чахоточный дискурс” в русской культуре», обозначая мифопоэтический пласт этого дискурса [Козубовская, 2001: 272]. Добавим еще один момент: Чехова интересует не болезнь как таковая, а толчок, который она дает человеку.
3 См. об этом подробнее: [Гребнева, 2009].
женщины с виноградом и виноградной лозой4. Осень у Чехова несет семантику гибели5, а зима предстает суровой, плаксивой, «надоедает очень быстро и слишком долго тянется, для того чтобы отравить не одну бесприютную, чахоточную жизнь» [Чехов, 1974, I: 408]. Сюжет держится на метафоре, скрепляющей два плана: жизнь и любовь, любовь-болезнь, одно перерастает в другое. Болезнь для Маруси спасительна, ведь она дает возможность видеть любимого. Чахотка обостряет любовь к доктору, а любовь в свою очередь - болезнь: «...Это был длинный, тяжелый сон, не лишенный все-таки сновидений... Снился ей Топорков во всех своих видах: в санях, в шубе, без шубы, сидящий, важно шагающий. Вся жизнь заключалась во сне» [Чехов, 1974, I: 417]. Любовь соотносится с болезнью, так любовь становится неким синонимом чахотки6.
Лейтмотив портрета Топоркова - правильность, статуарность, неподвижность («Он был статен, важен, представителен и чертовски правилен, точно из слоновой кости выточен. Золотые очки и до крайности серьезное, неподвижное лицо дополняли его горделивую осанку» [Чехов, 1974, I: 397]), неслучайно он ассоциируется с деревянным человеком, манекеном, «которому согнули колени и выпрямили плечи и шею» [Чехов, 1974, I: 404]. Парадоксально, но вместе с доктором в дом Приклонских «входит» смерть: «В доме.запахло смертью. Она,
невидимая, но страшная, замелькала у изголовья двух кроватей, грозя ежеминутно старухе-княгине отнять у нее детей» [Чехов, 1974, I: 400].
Особое место в повести занимает эпизод чаепития, во время которого Топорков молчит. В дворянской культуре связан с ритуалами сватовства, брака. Поглощение чая порождает странные ассоциации. Топорков напоминает чудовище: «Топорков глотал очень
громко.Глотая, он издавал звуки, очень похожие на звук “глы”. Глоток, казалось, изо рта падал в какую-то пропасть и там шлепался обо что-то
4 В старинных пасхалиях осень описывалась следующим образом: «Осень подобно жене
уже стара и многочадна, иногда дряхлеющая и сетующая, иногда же радующаяся и веселящаяся, иногда скудна плодами земными, а иногда обильна плодом всем и тиха и безмятежна; в ней жизнь человека». См.: http://sigils.ru/signs/osen.html
5 В отличие от осени в стихотворении А.С. Пушкина (см. стихотворение «Осень»), которая вселяет надежду, пробуждает желание жить. Соотносится с чахоточной девой, обреченной на смерть - спасение: «Мне нравится она, / Как, вероятно, вам чахоточная дева / Порою нравится. ». [Пушкин, 1957, III: 263]. «... И с каждой осенью я расцветаю вновь...» [Пушкин, III: 264]
6 Как указывает Г.П. Козубовская, «.в «Цветах запоздалых» А.П. Чехова (1882) лирическая ситуация пушкинской «Осени» развернута в сюжет, внешне вполне укладывающейся в архетипическую схему - врач / больная, и совмещающую в себе несколько достаточно распространенных мотивов: о неожиданном перерождении человека, погруженного в свою профессию; о Золушке, внезапно превратившейся в принцессу; о больной, влюбившейся в своего врача и т.д. Но у Чехова банальная ситуация раскрывает драму людей, обретших возможность счастья на пороге жизни и смерти» [Козубовская, 2001: 271].
большое, гладкое» [Чехов, 1974, I: 405]. Мотив поглощения зеркально обыгран в упоминании слуги Никифора: «Тишину нарушал изредка и Никифор; он то и дело чамкал губами и жевал, точно на вкус пробовал доктора-гостя» [Чехов, 1974, I: 405]7.
Ситуация болезни-лечения, врач-пациент обостряется в момент признания Маруси доктору в любви: на несколько мгновений врач становится простым человеком, сочувствующим, сопереживающим. Болезнь Маруси становится «спасением» для доктора, излечивая его душу: «Он вез ее в Южную Францию. Он знал, что нет надежды на выздоровление, знал отлично, ...но вез ее....Ему и ей так хотелось жить! Для них взошло солнце, и они ожидали дня..» [Чехов, 1974, I: 430]
Смерть девушки перевернула доктора: «. Впрочем, можно заметить в нем и перемену. Он, говоря с женщиной, глядит в сторону, в пространство.... Почему-то ему страшно делается, когда он глядит на женское лицо...» [Чехов, 1974, I: 431]. Страх женских лиц показателен: доктор боится встречи с душой Маруси
Чахотка и ностальгия. В рассказе «Гусев» (1890) автор вывел сразу несколько чахоточных персонажей .
Водная стихия и пароход, на котором плывут недужные солдаты, несут в себе семантику смерти. «У моря нет ни смысла, ни жалости. Будь пароход поменьше и сделан не из толстого железа, волны разбили бы его без всякого сожаления и сожрали бы всех людей, не разбирая святых и грешных» [Чехов, 1977, VII: 337]. Пароход ассоциируется с дьяволом, чудовищем: «Это носатое чудовище прет вперед и режет на своем пути миллионы волн; оно не боится, ни потемок, ни ветра, ни пространства, ни одиночества...» [Чехов, 1977, VII: 337].
Смерть настигает каждого, независимо от его поведения: и «бунтующего» Павла Ивановича, и легкомысленного солдата, играющего в карты, и смиренного Гусева, тоскующего по дому.
Больные проходят через три стадии: бред, дремоту и, наконец, смерть. Первым умирает солдат Степан, играющий в карты. Игра в карты соотносится с игрой с судьбой и жизнью человека9. Болезнь ассоциируется с сумасшествием, утратой разума: «Вдруг с солдатом-картежником делается что-то странное.... Он называет черви бубнами, путается в счете и роняет карты, потом испуганно и глупо улыбается и обводит всех глазами» [Чехов, 1977, VII: 331].
Человек, находящийся на грани жизни и смерти, не замечает времени суток, время для него убыстряется, приближая к концу: «И затем
7 Закономерно, что за чаепитием следует эпизод сватовства доктора, сведенный, правда,
к случайности: как выяснилось, сваха забрела в первый попавшийся дом.
8 Подробно описаны все признаки заболевания, не исключаются и страшные минуты бреда, забытья, удушья.
9 См. об этом подробнее: [Лотман, 2002].
много времени проходит в молчании. Гусев думает, бредит и то и дело пьет воду; ему трудно говорить, трудно слушать, и боится он, чтоб с ним не заговорили» [Чехов, 1977, VII: 335]. Для болезни характерны жар, духота, поэтому являющиеся в бреду зима, холод, снег - атрибуты смерти
- оборачиваются для больного спасительными вестниками жизни: «Качки нет, тихо, но зато душно и жарко, как в бане; не только говорить, но даже слушать трудно.... Боже мой, в такую духоту какое наслаждение думать о снеге и холоде!» [Чехов, 1977, VII: 334]. И свою жизнь солдат Гусев заканчивает в бреду, во сне: «Он дремлет и бредит и, замученный
кошмарами, кашлем и духотой, к утру крепко засыпает....... Спит он два
дня, а на третий в полдень приходят сверху два матроса и выносят его из лазарета» [Чехов, 1977, VII: 338].
Последовательно, одного за другим, умерших отдают морской стихии, соблюдая ритуал: моряков «отдают» морской стихии. Такая же участь ожидает и умершего Гусева: «Зашитый в парусину, он становится похожим на морковь или редьку: у головы широко, к ногам узкое...» [Чехов, 1977, VII: 338]. Сравнение затянутого в парусину трупа с редькой или морковью - отголоски гоголевской «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». «Овощной ракурс» демонстрирует превращение живого в мертвое, процесс овеществления. И в подтексте - мысль о том, что души умерших никогда не будут спокойны, т.к. они не преданы земле.
В финале океан, поглощающий людей, ассоциируется с ожившим чудовищем. Морская стихия соотносится с дьяволом, потусторонней силой, адом. В противоположность океану в текст вводится и небо, как некий спасительный локус: «Глядя на это великолепное, очаровательное небо, океан сначала хмурится, но скоро сам приобретает цвета ласковые, радостные, страстные...» [Чехов, 1977, VII: 340].
Чахоточный Саша и поэзия ухода. Чахоточный персонаж, появившийся в новелле «Невеста» (1903), оттеняет Надю, спровоцировав ее уход в новую жизнь.
Саша, названный «блудным сыном», при всей его внешней красоте (красота перед уходом), создает впечатление больного, измученного человека: «И сорочка была неглаженая, и весь он имел какой-то несвежий вид. Очень худой, с большими глазами, с длинными худыми пальцами, бородатый, темный и все-таки красивый» [Чехов, 1977, X: 203]. Его одиночество - форма проявления болезни: наряду с болезнью физической очевидна и духовная болезнь.
Оппозиция живое / мертвое здесь специфична. И живое, и мертвое амбивалентны. Так, в портрете Саши подчеркивается сквозная деталь - «длинные, исхудалые, точно мертвые пальцы» [Чехов, 1977, X:
207]: это видение Нади10. При этом Саша видит провинцию как мертвый мир, именно поэтому он увезти ее оттуда. Хотя для него самого, ни город, ни провинция не являются спасительным локусом.
Пространство уже в начале новеллы осмыслено Сашей как «нездоровое»: на кухне «вместо постелей лохмотья, вонь, клопы и тараканы» [Чехов, 1977, X: 203]. Надя, пребывая в сонном царстве, обладает неразбуженной душой. Позже, вернувшейся в родные пенаты Наде покажется, что потолки стали ниже и в доме ощущается пустота, да и город старый, отживший: «. в городе все давно уже состарилось, отжило и все только ждет не то конца, не то начала чего-то молодого, свежего» [Чехов, 1977, X: 219].
Время в новелле, то ускоряющее, то замедляющее свой ход; циклично, замкнуто: действие и начинается, и заканчивается в мае-июне. Замкнутость времени содержательна: а этом невозможность вырваться из пространства провинции, Цикличность времени несет в себе семантику гибели. Отсюда мотив бессонницы: «. спать не хотелось, на душе было непокойно, тяжело...» [Чехов, 1977, X: 209], «И Саша не спал внизу -слышно было, как он кашлял» [Чехов, 1977, X: 209]; «В доме все уже легли, но никто не спал» [Чехов, 1977, X: 212]. Только приняв решение, Надя обретает спокойствие и сон: «. тотчас же уснула и спала крепко, с заплаканным лицом, с улыбкой, до самого вечера» [Чехов, 1977, X: 214].
Архетипический сюжет реализован оригинально: «сон» и
«пробуждение» меняют семантику. Надя пробуждается не от поцелуя жениха, а от слова постороннего человека, которого считает близким. В ритуалах ужина и чаепития, которые соотносятся с обрядом сватовства, чай пьет Саша - несостоявшийся жених11.
Парадоксально соотнесены два пространства - квартира для молодоженов, куда привел Надю жених («.пахло краской. На стене в золотой раме висела большая картина, написанная красками...» [Чехов, 1977, X: 210], и Сашина комната в Москве («... было накурено и сильно, до духоты пахло тушью и красками;...в комнате было накурено, наплевано; на столе возле остывшего самовара лежала разбитая тарелка с темной бумажкой, и на столе и на полу было множество мертвых мух» [Чехов, 1977, X: 216]. Новая жизнь оказывается не тем раем с садом и фонтаном, о которых говорил Саша. Странно рифмуются жених Нади - Андрей - и
10 См замечание: «Имя главной героини: Надя (Надежда) относится к доверчивому ожиданию будущего. Ее имя - эмблема, имеющая некую функцию, связанную с визуальным представлением весеннего сада, носящего в себе надежду обновления и перерождения природы к новой жизни; а развертывание события является объяснением предыдущих двух [Hajnady, 2004].
11 Прим. ред. В черновых вариантах чаепитие продолжается в вагоне: «Потом Саша всю
дорогу пил чай и говорил без конца.И все говорил в таком роде, и с ним было скучно. Но, напившись чаю и убирая стаканы, он выдумывал что-нибудь смешное, и тогда становилось весело» [Чехов, 1977, X: 292-293].
Саша: оба реализуют тип бродяги. В том, и в другом - бытовая безалаберность, которая не дает шанса на устроенность в жизни, в том числе и духовную. Намек на несостоятельность Саши - в его профессии: работает в литографии, где обостряется болезнь..
Сам Саша или его смерть, переворачивают жизнь Нади. Именно она смогла уехать из этого «больного» города, дома, семьи: «Она ясно сознавала, что жизнь ее перевернута, как хотел того Саша, что она здесь одинокая, чужая, ненужная и что все ей тут ненужно, все прежнее оторвано от нее и исчезло, точно сгорело и пепел разнесся по ветру...» [Чехов, 1977, X: 219-220].
В финале Надя покидает свой город живой и веселой, и это - знак ее освобождения, возможно, перерождения, духовного выздоровления.
В трех произведениях реализуются три варианта болезни. Общее то, что болезнь, в любом случае, ведет к смерти, обнажая наиболее существенное в человеке. Чахотка - физический недуг и одновременно духовное испытание для персонажей.
В «Цветах запоздалых» марусина чахотка сопровождается любовью, а смерть приходит в момент наивысшего духовного расцвета, на пределе счастья и осуществления мечты.
В рассказе «Гусев» болезнь, переживаемая в океане, обостряет ностальгию: чахотка как знак несбывшегося.
В новелле «Невеста», погибая от мучительной болезни, Саша дает возможность просто жить другому.
Библиографический список
1. Гребнева, М.П. Концептосфера флорентийского мифа в русской словесности / М.П. Гребнева. - Томск: ТГУ, 2009. - 182 с.
2. Козубовская Г.П. О чахоточной деве в русской поэзии / Г.П.Козубовская // Morbus, medicamentum et sanus - Choraba, lek i zdrawie (Warszawa Studia Literaria Polono-Slavica) № 6. - Warszawa, 2001. - S. 271-293.
3. Лотман, Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX в.) / Ю.М. Лотман. - СПб.: Искусство
- СПБ, 2002. - 413 с.
4. Лотман, Ю. «Пиковая дама» и тема карт и карточной игры в русской
литературе начала XIX века / Ю. Лотман [Электронный ресурс]. -Режим доступа:
http://www.gumer.info/bibliotek Buks/Literat/Article/Lotm PikDama.php. Загл. с экрана.
5. Пушкин, А.С. Полн. собр. соч.: в 10 т. - Т. III. / А.С. Пушкин. - М.: АН СССР. - 558 с.
6. Рейфилд, Д.П. Мифология туберкулеза, или болезни, о которых не принято говорить правду / Д.П. Рейфилд //Чеховиана. Чехов и «серебряный век». - М.: Наука,1996. - С.44 - 50.
7. Стенина, В.Ф. Мифология болезни в прозе А.П.Чехова / В.Ф. Стенина.
- Самара: СамГПУ, 2006. - 19с.
8. Чехов, А.П. Полн. собр. соч.: в 30 т. - М.: Наука, 1974-1983. - Т 1. -М.: Наука, 1974. - 607 с.; Т. VII. - М.: Наука, 1977. - 733 с.; т. X. -М.: Наука, 1977. - 495 с.
9. Hajnady, Zoltan/ Сад как архетипический топос у Чехова / Zoltan Hajnady // Slavica XXXIII. Kossuth Egyetemi Kiado. - Debrecen, 2004. -
S. 217-229.
