CC BY
9Бытовая и метафорическая деталь в контексте смены поколений в «Воспоминаниях бабушки» П. Венгеровой
Анна Сергеевна Вайсман
Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» Москва, Россия
Преподаватель
ORCID: 0000-0003-0684-1348
Школа иностранных языков НИУ ВШЭ:
105066, Москва, ул. Старая Басманная, д. 21/4
Тел.: +7 (495) 772-95-90
E-mail: [email protected], [email protected]
Школа востоковедения НИУ ВШЭ: 105066, Москва, ул. Старая Басманная, д. 21/4, стр. 5 Тел.: +7 (495) 772-95-90 E-mail: [email protected]
DOI: 10.31168/2658-3380.2020.20.2.1
Аннотация: Автобиография Полины Венгеровой «Воспоминания бабушки» (опубл. в 1908-1910 гг. в Берлине) стоит в ряду других автодокументальных сочинений второй половины XIX - нач. XX вв. особняком сразу по нескольким причинам. Однако, как и в других произведениях этого жанра, подбор эпитетов, сюжетов и оценка персонажей в автобиографии зависят от мемуарной стратегии автора. Задача Полины Венгеровой, автора «Воспоминаний бабушки», - апология традиционной еврейской жизни и попытка отрефлексировать собственные сложные отношения с традицией и модернизацией. В мемуарах Венгеровой больше, чем в текстах ее современников-мужчин, описаний быта и повседневной жизни, причем наиболее подробные относятся к детству повествователь-ницы - «золотому веку» ее жизни. Конфликт между традиционным и новым осмысляется Венгеровой как противостояние женщин и мужчин, в котором женщины проиграли. Бытовой, на первый взгляд, предмет - нож - в некоторых контекстах становится символическим и метафорическим образом, иллюстрирующим идил-
лическую еврейскую жизнь прошлого и драматические перемены, произошедшие с еврейским народом, еврейскими женщинами и самой героиней мемуаров. В первом томе автобиографии женщина с ножом - символ еврейской семьи, хранительница и неумолимая е защитница традиции, а во втором - трагическая фигура, одновре-| менно жертва и тот, кто ее приносит.
^ Ключевые слова: Венгерова, еврейская литература, автобиогра-|у фии, мемуары, жанр, еврейское просвещение, гендер
I
а
^ Мемуары и автобиографии нередко воспринимаются как
1 документальные произведения. В еврейских текстах подобного рода, написанных в XIX - нач. XX вв., читатели и исследователи ищут свидетельств о повседневной жизни и быте § оставшегося в прошлом еврейского мира черты оседлости, Л что порой стимулируется декларацией авторов («сохранить
для потомков память о том, как жили в наше время»). ч Исследуя феномен восприятия критиками еврейской ли-
тературы второй половины XIX в., Д. Мирон отмечает, что описание штетла в еврейской литературе часто воспринималось как стопроцентно реалистическое, а произведения еврейских авторов - в первую очередь как источник для историков и этнографов. Д. Мирон показывает, что штетл у Шолом-Алейхема, М. Й. Бердичевского, Довида Бергельсона - литературный конструкт, а не документальное этнографическое свидетельство [М1гоп 1995]1.
Сказанное выше распространяется и на автобиографические тесты. Конечно, они могут быть использованы как источник исторических и этнографических сведений. Но при этом необходимо осознавать, что эти тексты - в первую очередь литературные произведения. Их авторами - сознательно или подсознательно - руководит та или иная задача (художественная, дидактическая, идеологическая), обусловливающая мемуарную стратегию, от которой, в свою очередь,
1 Об ограниченности использования автобиографий и мемуаров в качестве этнографического источника см. также [Штампфер 2014, 35-36].
во многом зависит отбор эпитетов, сюжетов, оценка персонажей и т.п. Упоминание тех или иных локусов, событий и предметов при рассказе о собственной жизни во многом зависит от того, какой образ себя и мира вокруг создает мемуарист, какова его задача и стратегия.
Генезис еврейской автобиографии связан с трансформацией практик чтения и письма (автобиография была одно- § временно причиной и симптомом этих изменений) [Мозе1еу л 2005, 32]. Большинство исследователей отмечают тенден- | циозность автобиографических сочинений литераторов- ра маскилим XIX в. и дидактические мотивы их авторов: об- у нажить недостатки традиционного общества и тем самым а способствовать переменам [см., напр., Эткес 2004]. Кроме | «общественного», у авторов обычно присутствует и личный | мотив2. Критика недостатков еврейского воспитания, обра- а зования, семейной и общественной жизни выполняла апо- ис логетическую цель, была призвана оправдать собственный отход от традиционного образа жизни, а иногда и заглушить а чувство вины из-за более драматических событий - разрыва с семьей, развода, крещения.
Автобиография Полины Венгеровой «Воспоминания бабушки» (опубл. в 1908-1910 гг. в Берлине) стоит в ряду других автодокументальных сочинений второй половины XIX - нач. XX вв. особняком сразу по нескольким причинам. Во-первых, потому, что ее автор - женщина. Во-вторых, из-за того, что она написана женщиной из очень богатой семьи, что, безусловно, повлияло на восприятие и описание автором собственного детства. Кроме того - написана по-немецки3.
2 Можно упомянуть, к примеру, такие произведения, как «Ави-эзер» М. А. Гинцбурга (1795-1846) (изд. 1864), «Записки еврея» Г. Богрова (опубл. 1871-1873), «Грехи юности» М. Л. Лилиенблюма (1843-1910) (опубл. 1876), «Воспоминания и поездки» А. Б. Готло-бера (1810-1899) (опубл. 1884), «Из записок еврея» А. Г. Ковне-ра (1842-1909) (опубл. 1903), «Воспоминания» Н. М. Шайкевича (1849-1906).
3 Согласно выводам Ш. Магнус, изначально «Воспоминания бабушки» были написаны по-немецки лишь частично (большая часть - по-русски - на этом языке говорили в ее семье после за-
»2
й
И, наконец, мемуарная стратегия Венгеровой противоположна стратегии большинства других литераторов, публиковавших свои автобиографии во второй половине XIX в. «Воспоминания бабушки» - апология еврейской традиции, | обычаев, семейной жизни и воспитания. Венгерова реализу-§ ет эту задачу посредством рассказа о детстве автобиографи-s^ ческой героини; можно даже сказать, что она прославляет не Ц. религию, а уклад в родительском доме4.
| Дж. Лэндоу в исследовании о викторианских автобиогра-
а фиях выделяет два типа детства в описании мемуаристов -«эдемическое» и «страдающее» [Landow 1979, XXXVIII]. ! Трудно было бы буквально применить этот критерий к мему-^ арам о еврейском детстве в XIX в., но детство у Венгеровой -1 редкий в еврейской литературе того времени чистый пример а; первого типа. Это потерянный рай, золотой век, разрушен-
g ный еврейской ассимиляцией:
йс
^ _
и
■-Ч мужества - с вкраплением фраз на идише, иврите и польском). Но автору было крайне важно опубликовать книгу именно на немецком языке и в Германии [Magnus 2018, 319-321].
4 Крупнейший современный исследователь еврейской автобиографии М. Мосли пишет о появившихся в начале XX в. автобиографических произведениях, авторы которых стремились обелить традиционный иудаизм и традиционный еврейский образ жизни, но не упоминает в их числе Венгерову [Moseley 2006, 521-550]. Возможно, это лишний раз свидетельствует о том, что «Воспоминания бабушки» находятся в маргинальной позиции. В то же время автобиографии упомянутых Мосли авторов-защитников ортодоксии стали реакцией на критические тексты маскилим, а Венгерова подчеркнуто придает своей апологии личный, биографический характер (конфликт поколений внутри семьи, гендерный конфликт), прибегая, впрочем, к обобщениям. Кроме того, сама жизнь Венгеровой оставляет место для сомнений в том, как она относилась к идеалам еврейского Просвещения в разные периоды. Так, ее образование и круг чтения никак нельзя назвать традиционными (в смысле их «ортодоксальности»). Например, она говорила с детьми и мужем по-русски и давала мужу уроки немецкого языка. То есть немецкий язык она хорошо знала уже в ранней юности, и он, как и немецкая литература, был для нее очень важен.
Заметки этого тома еще несут на себе отпечаток той радостной атмосферы, которая окружала меня в годы юности. Моя помолвка, свадьба и первые годы счастливого замужества еще приходятся на золотой век, когда еврейская семья и брак строились на прочном фундаменте любви, верности и дружбы. Но старые вр времена миновали, а с ними - во многом - и красота и величие й еврейской жизни. Новые времена принесли с собой новые нравы. ка Зазвучали другие струны, и постепенно сформировались другие л ценности. Дух времени разрушил патриархально-созерцатель- | ную семейную жизнь евреев и разверз пропасть между старыми р
и молодыми [Венгерова 2003, 9]. 3
р
а
В данном контексте интересно проанализировать преди- я словие к первому изданию «Воспоминаний бабушки». Со- | чинение Венгеровой поставлено в нем рядом с «Записками а еврея» Г. Богрова. Густав Карпелес, автор двухтомной «Исто- с рии еврейской литературы», пишет: «К сожалению, еврей- 3 ская литература располагает очень немногими сочинениями а в жанре мемуаров5. В России мне известно только одно подобное сочинение - "Записки еврея" Григория Исааковича Богрова. К этой книге, позволившей нам глубоко и внимательно заглянуть в жизнь евреев России начала прошлого столетия, по праву примыкают мемуары Венгеровой» [Карпелес 2003, 7]. Для Карпелеса автобиография Богрова является чуть ли не единственным образцом жанра, и сравнение с ним может польстить непрофессиональному автору6. Но
5 Это комплиментарное утверждение, представляющее произведения Венгеровой и Богрова уникальными примерами жанра, разумеется, неверно: евреи писали автобиографические и мемуарные произведения и в к. XVII-XVШ вв. (Гликель из Гамельна, р. Я. Эм-ден, Ш. Маймон), и в XIX в. (преимущественно писатели-маскилим, жившие на территории Российской империи).
6 Полина Венгерова - не единственный непрофессиональный автор, добившийся признания. Например, воспоминания Ехезкела Котика (первый том вышел в Варшаве в 1913 г.) пользовались большим успехом и заслужили одобрение критиков, при этом Котик в своих сочинениях демонстрирует хорошее знакомство с еврейской литературой, в т.ч. мемуарной [РейоУБку-БМегп 2005, 82, 86].
интересно, что «Записки еврея» - не только один из очень многих примеров еврейской автобиографии, но и один из самых негативных и критических по отношению к еврейской традиционной жизни, а особенно к еврейскому образованию, * воспитанию и семейной жизни, текстов. «Записки еврея» -| своего рода идеологический антипод «Воспоминаний бабушки». Более того, Г. Карпелес, автор предисловия, считает, Цу что задача «Воспоминаний бабушки» - сделать так, чтобы | читатель понял, «чем объясняется быстрое развитие евреев а России от мрачных предрассудков и заскорузлой неподвижности к светлым огням просвещения и внутренней свобо-| ды», то есть называет дорогие Венгеровой обычаи мрачными ^ предрассудками.
! Венгерова пишет «Воспоминания бабушки» после смерти
мужа, будучи немолодой женщиной, полной ностальгии по ^ благополучному детству в богатой и любящей семье. Как в «р любом автобиографическом сочинении, в мемуарах Венге-ич ровой два «Я», или, по определению А. Тартаковского, «два слоя авторской субъективности» [Тартаковский 1999, 36]. Взрослое «Я» стремится продемонстрировать достоинства исчезнувшего традиционного еврейского мира и горечь ассимиляции. Воспоминания о мыслях и чувствах детского «Я» призваны служить этой задаче, но иногда вступают с ней в противоречие или по крайней мере не полностью ее выполняют.
Первый том «Воспоминаний бабушки» посвящен детству в родительской семье и началу перемен в еврейской общественной и повседневной жизни. Венгерова пишет о том, как ее автобиографическая героиня ходит в хедер и отмечает вместе с семьей еврейские праздники. Собственно, вся жизнь героини и ее семьи показана в контексте еврейской традиции. О своем отце мемуаристка в первую очередь рассказывает следующее: в котором часу он совершал утреннюю и дневную молитву и какие религиозные книги читал и писал. Когда речь идет о родственниках, то Венгерова непременно сообщает, как они относились к светскому образованию и еврейскому просвещению (иногда это все, что нам известно из «Воспоминаний бабушки» о том или ином человеке). Круг
чтения автобиографической героини был сформированным случайно и эклектичным, что характерно для того периода: до 11 лет она читала так называемую женскую литературу на идише («Цейне-рейне», «Бобе-майсес»), а после - «Робинзона Крузо», Грибоедова, Жуковского, Генриха Чокке, Фридриха Шиллера, то есть произведения классицистические, романтические и сентименталистские, что, несомненно, ска- а залось и на собственном творчестве Венгеровой. л
Большинство эпизодов и деталей, описанных мемуарист- т кой, призваны помочь реализации ее мемуарной стратегии - ра изображению идиллического детства в традиционной еврейской среде. Венгерова не забывает сравнивать прошлое и настоящее:
»2
ра
а
Нашим детям было легче, чем нам, достичь высокой образо- а ванности, и мы глядели на это с радостью и удовлетворением, с ведь это мы, мы сами, подчас ценою тяжелых жертв, протори- и ли им путь и устранили с него все препятствия, а они пришли а на готовое. У них были гувернантки, детские сады, молодежные библиотеки, детские театры, праздники и подобающие развлечения, а нам все это заменял двор родительского дома, где мы толклись со всеми без разбора бедными соседскими ребятишками. Задрав на голову юбчонки, мы прыгали и пели: Господи Боже,
Пошли деткам дождик! [Венгерова 2003, 15].
Маскил - сторонник еврейского Просвещения - в своих мемуарах непременно прокомментировал бы эту сцену в духе критики традиционного еврейского воспитания, но в «Воспоминаниях бабушки» подобные детские воспоминания никак не оценены и описаны с ностальгией. Различия между воспоминаниями Венгеровой и написанными во второй половине XIX в. автобиографиями еврейских литераторов-ма-скилим можно проиллюстрировать на примере образования (любимого объекта их критики наряду с суевериями, фанатизмом и отношениями в семье).
Маскилим недовольны традиционным еврейским образованием как в целом, так и в деталях. Все начинается с хедера,
у которого множество недостатков: и «физических» (маленькая грязная мрачная комната, неудобная мебель), и «методических» (преподают неправильно, учитель необразован, не учат ничему, кроме Торы). «Мертвящее однообразие» * зубрежки «свинцовой тяжестью ложилось на душу» [Богров | 1873], учителя практикуют телесные наказания (А. М. Дик не Ц, забывает упомянуть «сломанный прут» в руках рабби, кото-Ц. рый обучал его Торе [Дик 1861, 15]).
ме Впрочем, автобиографии младших современников Венге-а ровой А. Г. Ковнера и Н. М. Шайкевича, чьи мемуары были опубликованы в нач. XX в., тоже полны инвектив в отноше-| нии еврейской традиции и, в частности, воспитания и обра-^ зования. Ковнер пишет: «Четырех лет я уже сидел над Библи-1 ею, а в шесть меня уже мучили изучением Талмуда»; крити-^ кует «безобразный способ преподавания Талмуда» [Ковнер ^ 2000, 183, 184]. Шайкевич порицает еврейское образование «р за отсутствие «методы и системы» и применение телесных ич наказаний: «Они [родители] били меня и мучали, и меламе-ду велели бить меня, что он и делал. Стоило какому-нибудь мальчику возвести на меня поклеп, как мои праведные учителя, не разбирая дело, клали меня на скамейку и избивали меня до крови, били по щекам и выдирали волосы из головы» [Шомер 5712]. И Шайкевич, и Богров описывают хедер как тюрьму, а учеников - как узников или пленников. Помощник меламеда в «Воспоминаниях» Шомера крадет половину обеда своих подопечных, заставляя их мучиться от голода, а А. Б. Готлобер пишет, что меламеда с его помощником соединил ради власти над учениками сам Сатана, и утверждает, что некоторые ученики умирали от их побоев [Готлобер 1976, 66]. Что касается Венгеровой, то она упоминает недостатки хедера (маленькая тесная комната, старая мебель, ученицы наблюдают семейные ссоры учителя и часто вместо учебы помогают его жене по хозяйству), однако описывает их с добродушной иронией7. Автобиографической героине нравит-
7 Такой подход к рассказу о детстве, прошедшем в традиционной еврейской среде, становился все более распространенным в еврейских автобиографиях XX в. В отличие от Богрова, Лилиенблю-
ся ходить в хедер, учитель вызывает симпатию, а его помощник - комический персонаж, добрый, но нелепый парень.
Порядки в родительском доме прямой критике в «Воспоминаниях» не подвергаются никогда. Детство - гармоничное, изобильное и богатое, но радость приносит даже самая вр простая еда и незамысловатые развлечения. ейс
Во втором томе автобиографическая героиня превращает- ка ся в невесту, выходит замуж и начинает жить взрослой жиз- л нью. Она становится свидетельницей многих исторических | событий, живет в разных городах и наблюдает, как ее муж и ра дети все дальше и дальше отходят от еврейской традиции. ту Собственно, главный сюжет «Воспоминаний бабушки» - а разрушение традиционного уклада еврейской жизни, парал- ! лельное течению жизни героини. Выше мы видели, что ли- м тераторы XIX в. напрямую выражают свое отношение к тем а или иным идеологическим и бытовым вопросам. Венгерова й же, описывая конфликты между родителями и молодым по- и колением, сторонниками Просвещения, изучения светских а предметов, модернизации обычаев и одежды, очень часто никак не комментирует происходящее, воздерживается от оценок и не сообщает, на чьей стороне симпатии ее автобиографической героини.
В мемуарах Венгеровой больше, чем в текстах ее современников-мужчин, бытовых описаний: очень подробно рассказано о традиционном еврейском костюме и его изменениях, прическах, приданом еврейской невесты, практиках, связанных с народной медициной и т.п. Реализуя свою мемуарную стратегию, Венгерова прибегает не только к развернутым описаниям и умолчаниям, но и к смене стиля повествования, аллегорическим связям между эпизодами и сквозным, по-
ма, Готлобера, Ковнера и Шайкевича, Е. Котик, А. Паперна, Шолом-Алейхем и И.-Л. Перец в своих автобиографиях описывают детство своих автобиографических персонажей и повседневную жизнь в местечке хотя и не без критики, но так, что эта критика смягчена иронией и ностальгией. Кроме того, их читателям, которые в местечках уже не жили, рассказы об устройстве этой жизни были актуальнее ее обличения [см. Дымшиц 2009, 22].
вторяющимся темам и образам. В этой статье мы проследим за тем, как, на первый взгляд, бытовой предмет (нож) появляется в разных контекстах - бытописательском, символическом, метафорическом - и снова бытовом (всего шесть | упоминаний). Образность и стиль «Воспоминаний бабушки» | меняется на протяжении всего повествования, по мере опи-Ц, сания перемен, происходящих и в жизни мемуаристки, и в уам жизни всего еврейского народа - или по крайней мере жен-| ской его части.
а Родителей и детство в родительском доме мемуарист-
ка упоминает на протяжении всего повествования. Как уже | было сказано выше, образы родителей в «Воспоминаниях бабушки», как и в некоторых других еврейских автобиографи-1 ях, показаны через призму их функций в рамках еврейской традиции и в соответствии с мемуарной стратегией автора. У ^ Венгеровой их образы идеализированы, хотя воспоминания детского «Я» иногда несколько диссонируют с благостной ич картиной, которую стремится создать «Я» повествователя [Вайсман 2015, 87-89]. Отец - глубоко религиозный человек, который пользуется безусловным авторитетом в семье. Один его взгляд «прекращает любое своеволие». Мать автобиографической героини - благочестивая и набожная женщина, много молится, читает псалмы и религиозную литературу, строго следит за тем, чтобы дети и зятья вели себя «кошер-но». Упоминанию матери практически всегда сопутствуют стереотипные обобщающие эпитеты «добрая», «набожная», «благочестивая», «дорогая» и т.п. Мы видим мать героини, когда она молится перед субботними свечами, с сияющими глазами поет песни о судьбе еврейского народа, оделяет бедных едой и одеждой. Но есть два эпизода, в которых она появляется в бытовом контексте.
Не зная, что ответить, мы с плачем кидались на кухню, где вовсю трудилась моя мать. Она как раз обсуждала с кухаркой приготовление огромного индюка... Кухарка крепко держала его обеими руками, а мать, вооруженная большим кухонным ножом, разрезала его пополам. Увидя мать за работой, мы остановились как завороженные. То ли сердитым, то ли удивленным
»2
голосом она спрашивала, почему это мы так бесцеремонно врываемся в кухню [Венгерова 2003, 45-46]8.
В этом, как и в следующем, эпизоде, дело происходит во время подготовки к празднику Песах, который предъявляет к еврейским хозяйкам повышенные требования. Приготовлению еды уделяется особое внимание. Во-первых, из-за спе- а циальных правил кашрута, а во-вторых - потому, что пред- л полагается обильная праздничная трапеза. В первой сцене т мать руководит готовкой, в следующей - проверяет кошер- ра
ность птицы. т
ур
а
В кухне лежало большое количество кошерных кур и индеек... я Тут явилась моя мать, взяла в руки большой нож и стала прове- | рять, не застряло ли где зернышко овса или гречки, которыми от- а кармливали птицу, ведь в этом случае она не годилась для Песаха ис
[Венгерова 2003, 57-58]. и
к
а
В обоих эпизодах мать находится на кухне и занята вроде бы традиционным женским делом - кулинарией. Но на самом деле во втором случае она исполняет функции машгиаха (птица оказывается непригодна в пищу, мать выбрасывает ее, ругает кухарку и приказывает забить других кур и индеек).
В обеих сценах у матери в руках большой нож, тут он -предмет одновременно бытовой и ритуальный (им проверяется ритуальная пригодность пищи). У матери есть подчиненные - служанка и кухарка, а сама она похожа скорее на полководца. Другие эпизоды тоже убеждают нас в том, что эта женщина способна командовать, а столкнувшись с неповиновением - вступить в бой и одержать победу. Мать «неутомимо руководит работой» на кухне; заподозрив, что зять делает что-то странное (изучает насекомых), она «застает его на месте преступления», «допытывается», устраивает «допрос», захватывает «трофей». У бытовой, на первой взгляд, сценки на кухне есть символический смысл. Старшее поколение охраняет традиции и готово на решительные меры для их защи-
8 Здесь и далее текст в цитатах выделен мной (прим. авт.).
ты. Эти традиции - объект ностальгических воспоминаний, создающих образ идеального детства в идеальные времена.
Во втором томе «Воспоминаний бабушки» в главе об отказе от кошерной кухни мы увидим нож в руках у самой по-| вествовательницы и узнаем, как она распорядилась материн-| ским наследством.
5, Венгерову выдали замуж по сватовству, но она познако-
милась с мужем до свадьбы и полюбила его. Единственным | поводом для разногласий между супругами, о котором много а говорится в «Воспоминаниях бабушки», было отношение к ¡у еврейской традиции, в первую очередь - к кашруту и тра-| диционному костюму. Один из сквозных мотивов второго ^ тома - конфликт между старым и новым, то есть противо-1 стояние женщин и мужчин, в котором женщины проиграли.
а
^ Мужчины безоглядно отрекались от старого. Старые семей-
ей ные идеалы исчезали, а ничего нового взамен не появилось.
Большинство еврейских женщин того времени были настолько глубоко проникнуты традицией и религией, что ощущали свою обиду как физическую боль, и им приходилось вести тяжелую борьбу в самом узком семейном кругу. <...> Пропагандируя в обществе современные идеи вроде свободы, равенства, братства, сами эти молодые люди были величайшими домашними деспотами по отношению к женам, от которых требовали безропотного и безоглядного исполнения своих желаний. В семейной жизни, которая прежде текла так ровно, так патриархально, начались жестокие битвы. <...> В этой борьбе одержал победу дух времени; и слабейшие, истекая кровью сердца, вынуждены были уступить. Так было со многими, так было и со мной [Венгерова 2003, 246-247].
Описывая семейные споры по поводу соблюдения заповедей, сохранения традиции и воспитания детей, Венгерова употребляет слова «битва», «борьба», «сопротивление». Похожая риторика сопровождает рассказ о борьбе с новыми веяниями в родительском доме повествовательницы (см. выше). Но если мать была успешным полководцем (ее «категорическое сопротивление» защищало семью от новшеств),
то дочь потерпела поражение (ее сопротивление было сломлено). После переезда в Петербург героиня была вынуждена перестать носить парик и, «после отчаянной борьбы», отказаться от кошерной кухни. Этому во втором томе «Воспоминаний» посвящена отдельная глава под названием «Опасная р операция - реформа кухни». Она представлена как цитата ейс дневниковой записи, сделанной за тридцать с лишним лет ка до написания мемуаров. Глава стилистически диссонирует л с основным повествованием: она очень эмоциональна, в ней | много восклицательных предложений и риторических во- ра просов. Венгерова то пишет о своем муже в третьем лице, то у обращается к нему во втором. Реальная ли это дневниковая а запись или стилизованная, не так важно. Представляется я очевидным, что автор таким образом хочет дать слово «Я» | прошлого, «Я»-героине, а более рациональное «Я» настояще- а го, «Я»-повествователь (женщина, тоскующая о «дорогом и й любимом муже» и оценивающая свой брак как счастливый) и временно отступает в сторону. а
.Опухоль стала такой большой, что грозит меня задушить. Что делать? У кого просить совета? Откуда взять силы для борьбы? О Господи, пошли мне душевные силы перенести эту операцию без роковых последствий! Я слишком слаба, я не выдержу, это борьба не на жизнь, а на смерть... Я нанесу моим родителям глубокую рану. До сих пор я была им верной дочерью, а теперь они имеют полное право проклясть меня. <.. .>
И что меня делает такой несчастной в моем теперешнем состоянии, так это отношение мужа. Он никогда не умел или не давал себе труда смотреть на меня иначе, чем как на вещь. <...> Он требует от меня подчинения, отказа от моих принципов. <...> О Боже, Ты один - беспристрастный свидетель моих страданий. Кому поведать печаль мою? Ты понимаешь меня, муж мой? Неужто в моей последовательности ты видишь одно упрямство и самодурство и ничего более высокого, благородного? А дети? Ведь они еще слишком молоды. они еще перейдут на твою сторону. Ведь они дети своего времени!
Нож наточен. Я должна решиться. Нужна операция, иначе я задохнусь. Я принесу эту ужасную жертву на алтарь домашне-
го очага. Пока я не уступлю этому желанию моих близких, я не имею права считать, что выполнила свой долг жены и матери. А что стоит моя жизнь без любви, без привязанности, в непрерывной ссоре с близкими? После каждого скандала из-за этого | больного вопроса я вижу смерть перед глазами. Ну что же, па-
| лачи, готовьте свои ножи9, я готова. Этим поступком я положу
§ конец вечным насмешкам над религией в моем доме. Лучше уж
«Т
^ я сама совершу это ужасное деяние и спасу истинную основу ре-
ме лигии - веру. Может быть, если я хочу предотвратить самое худ-з шее, я не имею права дольше медлить. В наши дни приходится
^ быть Хилелем, а не Шамаем <...>.
§ Так в моем доме была введена трефная кухня [Венгерова 2003,
273-275].
§
а; До этого мы видели «кулинарно-ритуальный» нож в руках
« матери, которая использовала его для приготовления пищи и проверки кошерности продуктов, а сама мать предстает как символ идеального еврейского дома и защитник религиозной традиции. В этом дневниковом отрывке речь тоже идет о кошерности, однако теперь перед нами метафорический жертвенный нож (им приносится «ужасная жертва») и одновременно нож хирурга, совершающего «операцию». Операция - отсечение опухоли, которая может задушить героиню. Эта опухоль - противоречия между автором и ее родными. Но «операция», на которую предстоит решиться, - отказ от кашрута, так что получается, что отсекаемая опухоль - это собственно соблюдение правил кашрута (который героиня символически «отрезает» от своей жизни). Интересно, что, принимая решение нарушить галахические требования, по-вествовательница прибегает к образам Шамая и Гиллеля, как бы прикрываясь галахическим авторитетом последнего. Чтобы спасти религию от насмешек, она отказывается от религиозных заповедей.
Еврейская традиция и кошерная кухня очевидно ассоциируются у автобиографической героини Венгеровой с мате-
9 В оригинале во всех приведенных в статье цитатах и контекстах употреблено слово Messer.
рью (которую она дважды описывает как женщину, стоящую на кухне с ножом в руках), поэтому мысли об «операции» заставляют подумать о родительском проклятии. Мать использовала нож для проверки кошерности птицы и приготовления пасхальной трапезы, а дочь «отрезает» им дорогие ей ев- вр рейские обычаи, в первую очередь соблюдение кашрута, при- ейс нося тем самым жертву на алтарь домашнего очага (то есть а ради шлом байт, мира в семье). Этим она «нанесла родите- л лям глубокую рану» (отцу, конечно, вскоре сообщили, что в | доме дочери больше не соблюдают кашрут). Возможно, тут а Венгеровой, любившей читать Шиллера, вспомнилась Луи- у за Миллер, которой отец (совсем по другому поводу) сказал: ра «Вот нож... Пронзи свое сердце и... и сердце своего отца!»10. я
Потом в тексте появляется новая метафора - палачи с но- ем жами. Куда делся нож, которым приносилась жертва? Пере- уар шел в руки палача или был отложен в сторону? Представля- ис ется вероятным, что ножи палачей направлены не на «опу- и холь», а на саму героиню. Из приносящей жертву на алтарь ^ она сама становится жертвой. Она проиграла битву, точнее -добровольно сдалась, и должна быть казнена палачами. Но буквально в следующем предложении фокус опять меняется, героиня занимает активную позицию и берет на себя ответственность за «ужасное деяние». Такое самоотречение требует от нее мужества. Сильная женщина принесла в жертву дорогие ей традиции и сама стала жертвой еврейской эмансипации и семейных обстоятельств.
В этой главе героиня находится одновременно в операционной, в помещении, где есть жертвенный алтарь, и на месте казни или наказания (ср.: упоминаемые «палачи»). Нож (ножи) наточены в ожидании решительного поступка. Парадоксальность и противоречивость, нарушение логики и смешение метафор демонстрируют душевное смятение героини и должны, вероятно, служить апологетическим целям. Произошедшее мучает автора мемуаров, ей необходимо не просто констатировать факт, а объяснить его (и отчасти облагородить), прибегая к довольно запутанной метафорике.
10 Цитата из «Коварства и любви» Фридриха Шиллера.
За отказ от кашрута главная героиня «Воспоминаний» потребовала от близких, чтобы они не мешали ей праздновать Песах так, как она привыкла в отчем доме. Каким образом осуществлялось это соглашение? Доставали пасхальную по-| суду, кошеровали кухню, на которой в остальное время года | готовили трефное, пекли или покупали мацу, муж и дети чи-5, тали Агаду и отказывались на время пасхальной недели от уам своего религиозного скептицизма? Венгерова, которая под-| робно описывает, как праздновали Пурим, Песах и Хануку в а ее детстве и иронически рассказывает о субботе и Песахе в ассимилированных семьях, не упоминает в главе о реформе | кухни никаких бытовых деталей. Они бы диссонировали с
патетическим стилем дневникового отрывка. ! Но и в целом чем дальше по времени описываемая реаль-
а; ность отстоит от времени создания «Воспоминаний», тем с ^ большими (бытовыми) подробностями Венгерова ее изображает. С одной стороны, это свойство автобиографического ич детского «Я», которое замечает мелкие детали лучше, чем крупные события (тем более что детей в них порой не посвящают). С другой - эта особенность служит целям автора: позволяет сохранить и показать следующим поколениям дорогие ей обычаи прошлого.
Тем не менее, бытовые и метафорические ножи упоминаются и в конце «Воспоминаний», в главе, рассказывающей об антисемитских настроениях в Минске. В восприятии Венгеровой рост антисемитизма связан не только с гибелью Александра II и концом эпохи либерализма, но и с еврейской ассимиляцией. В период «золотого детства» антисемитизма нет: «В те времена общение между иудеями и христианами еще не было отравлено антисемитизмом.». Однако наступила новая эпоха, и идиллия кончилась: «В семидесятые годы в России всплыло на поверхность много модных слов, таких, как нигилизм, материализм, ассимиляция, антисемитизм, декаданс» [Венгерова 2003, 280].
Новая эпоха принесла не только усиление дискриминации в области права на жительство и образования, но и ожидание погрома:
Евреи в Минске вооружались для борьбы, их дома напоминали походные палатки. Каждый запасался чем мог: один доставал крепкую дубину - «дрын», другой смешивал песок с табаком, чтобы швырнуть эту смесь в глаза погромщикам. Восьмилетние мальчики, десятилетние девочки принимали участие в ужасных вр приготовлениях... Этакий герой кричал, бывало, матери: «Не бойся, если придут кацапы, у меня тоже есть нож!». И вытаски- а вал из кармана купленный за десять копеек перочинный ножичек л [Венгерова 2003, 285].
Ср. также приведенное здесь же наблюдение: «Во всех слоях населения тлела ненависть к евреям, и они ощущали враждебные злобные взгляды как занесенные над их головами острые ножи» [там же].
Читатель понимает, что здесь перед ним нож уж точно не реальный, а метафорический. Однако ниже мы увидим, что метафорическая угроза превращается в реальную: повество-вательница боится не острых взглядов, а вполне реальных ножей.
Перочинный ножик в руках еврейского мальчика - не оружие, а деталь, которая подчеркивает серьезность ситуации. Но кухонный нож, как мы уже знаем, - предмет серьезный. В связи с угрозой погромов перед героиней встает новая задача: не допустить попадания ножей в чужие (нееврейские) руки:
В собственном доме мы больше не чувствовали себя в безопасности. Слуги-христиане, долго жившие у нас в семье, неожиданно стали грубыми и дерзкими, так что приходилось быть начеку, опасаясь домашних врагов. Каждый вечер, когда слуги ложились спать, я уносила из кухни все ножи и молотки и запирала их в шкафу у себя в спальне [Венгерова 2003, 285-286].
Бытовые описания в автобиографии Полины Венгеровой нагружены идеологически: она рассказывает о своей жизни в контексте глобальных перемен, происходивших с евреями Российской империи во второй половине XIX в. Нож в «Воспоминаниях бабушки» - предмет и бытовой, и метафорический.
к
Чз
а т
ура
а
Я й
Первые два эпизода с упоминанием ножа относятся к матери автобиографической героини и связаны между собой тематически (женщина на кухне). Однако второе упоминание образует ассоциативную пару с главой про отказ от ко* шерной кухни. Во-первых, мать с помощью ножа проверяла | кошерность (и забраковывала некошерную птицу), а дочь из-sp бавляется от кашрута. Во-вторых, в драматический момент «отсечения» героиня вспоминает мать и отца и утверждает, | что собирается нанести им «глубокую рану». В этом эпизоде s нож - еще и орудие хирурга, и оружие символического па-^ лача, что готовит читателя к последнему эпизоду, где нож, ! снова становясь бытовым предметом (кухонным ножом) из ^ первого эпизода, только, в отличие от материнского ножа, ! некошерным (т.к. хозяйка дома отказалась от родительских g заветов), показан как потенциальное оружие реальных пала-g чей - погромщиков. В первом томе автобиографии женщина «р с ножом - символ еврейской семьи, хранительница и неумо-üq лимая защитница традиции, а во втором - трагическая фигура, одновременно и жертва, и тот, кто ее приносит.
Источники
Богров 1873 - Богров Г. Записки еврея. http://az.lib.ru/b/bogrow_g_i/ text_1873_zapiski_evreya_oldorfo.shtml (дата обращения 20.09.2020). [Отечественные записки. 1871. № 1-5, 8, 12; 1872. № 7-8, 11-12; 1873. № 3-6].
Венгерова 2003 - Венгерова П. Воспоминания бабушки. М.: Ге-шарим, 2003.
Готлобер 1976 - Gotlober А.-B. Zikhronot ve-masaot (Воспоминания и путешествия [иврит]). Jerusalem: Sifriyat "Dorot", 1976.
Дик 1861 - DikA.M. Makhaze mul makhaze (Видение пред видением [иврит]). Warsaw: Типография А. Бомберга, 1861.
Котик 2009 - Котик Е. Мои воспоминания. СПб.; М.; Иерусалим: Изд-во Европейского ун-та; Мосты культуры; Гешарим, 2009. Т. 1. 367 с.
Ковнер 2000 - Ковнер А. Г. Из записок еврея // Евреи в России. XIX век. М.: Новое литературное обозрение, 2000.
Лилиенблюм 1970 - Lilienblum M.-L. Ktavim otobiografiim (Автобиографические сочинения [иврит]). Jerusalem: Sifriyat "Dorot', 1970.
Шомер 5712 - Shirei Shomer ve-zikhronotav (Стихи и воспоминания Шомера [иврит]). Jerusalem, 5712.
Эткес 2004 - Etkes A. Sifrut ha-zikhronot (Мемуарная литература [иврит]) // Yeshivot Lita. Pirkei zikhronot (Литовские йешивы. Фрагменты воспоминаний [иврит]. Jerusalem, 2004. t
Литература
а
Вайсман 2015 - Вайсман А. С. Мемуарные стратегии в еврейских а и русских автобиографиях конца XIX - начала XX вв.: детство в вос- | поминаниях П. Венгеровой и Е. Водовозовой // Израиль древний и "а новый. Труды кафедры иудаики ИСАА МГУ. Выпуск 1. М.: Индрик, у 2015. С. 71-100. 224 с. а
Дымшиц 2009 - Дымшиц В. А. Святая правда, безыскусная про- | стота. «Мои воспоминания» Ехезкела Котика: у истоков мемуарного g жанра в еврейской литературе // Котик Е. Мои воспоминания. СПб.: а Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, и 2009. 321 с. g
Карпелес 2003 - Карпелес Г. Предисловие // Венгерова П. Воспо- к минания бабушки. М.: Гешарим, 2003. С. 7-10. 350 с.
Тартаковский 1999 - Тартаковский А. Г. Мемуаристика как феномен культуры // Вопросы литературы. 1999. № 1. С. 35-55.
Штампфер 2014 - Штампфер Ш. Семья, школа и раввины у евреев Восточной Европы. М.: Гешарим, 2014. 320 с.
Landow 1979 - Landow G. P. Approaches to Victorian autobiography. Ohio University Press, 1979. 359 p.
Magnus 2018 - Magnus Sh. Pauline Wengeroff: Between Tradition and Modernity, East and West // New Directions in the History of the Jews in the Polish Lands. Boston, 2018. P. 313-323. https://doi.org/10.2307/). ctv7xbrh4
Miron 1995 - Miron D. The Literary Image of the Shtetl // Jewish Social Studies New Series. Vol. 1. №. 3 (Spring 1995). P. 1-43.
Moseley 2005 - Moseley M. Jewish Autobiography: The Elusive Subject// The Jewish Quarterly Review. Vol. 95. № 1 (Winter 2005).
Moseley 2006 - Moseley M. Being for Myself Alone: Origins Of Jewish Autobiography. Stanford, 2006. 672 p.
Petrovsky-Shtern 2005 - Petrovsky-Shtern Y. The Literary and the Historical: Reflections on a Jewish Memoir // The Jewish Quarterly Review. Vol. 95. № 1 (Winter 2005). P. 81-89.
Pauline Wengeroff's Memoirs of a Grandmother:
The Evolution of one Household Item
and Its Metaphoric Value Through Generations
§ Anna Waisman
DOI: 10.31168/2658-3380.2020.20.2.1
Abstract: Memoirs of a Grandmother: Scenes from the Cultural History of the Jews of Russia in the Nineteenth Century by Pauline Wengeroff (published in 1908-1910 in Berlin) is a unique example of a Jewish autobiography written by a woman that depicts the Jewish traditional, pre-assimilation mode of life as the Golden Age. Reminiscing on the bygone times, the author also muses over her own, rather complicated relationship with the traditional and the modern. For her, the conflict between the two signifies the battle of sexes that was lost by women. A knife, described in some contexts as a household object, in others assumes a metaphorical value symbolizing the idyllic Jewish past and the dramatic changes undergone by the Jewish people, by Jewish women and by the memoirist herself. A woman with a knife, featured in the first volume as a symbol and a defender of the Jewish tradition, later morphs into a tragic figure, both a sacrifice and a sacrificer.
Keywords: Wengeroff, memoirs, autobiography, Jewish literature, Haskalah, gender
National Research University Higher School of Economics Moscow, Russia
Teacher
ORCID: 0000-0003-0684-1348
School of Foreign languages HSE University
105066, Moscow, Staraya Basmannaya str., 21/4 , build. 5
+7 (495) 772-95-90
E-mail: [email protected], [email protected]
School of Asian Studies
105066, Moscow, Staraya Basmannaya str. 21/4 +7 (495) 772-95-90 E-mail: [email protected]
а
й
References
Dymshitz, V. A., 2009, Sviataia pravda, bezyskusnaia prostota. "Moi vospominaniia" Ekhezkela Kotika: u istokov memuarnogo zhanra v evreiskoi literature [Solemn Truth, Unartful Tenuity. "My memories" by ^ Yekhezkel Kotik: in the Beginning of the Jewish Memoir Literature], Ko- a tik, E., Moi vospominaniya [My Memories], 15-28. |<
Karpeles, G., 2003, Predislovie. Wengeroff, P., Vospominaniia ba- § bushki [Memoirs of a Grandmother], Moscow, Izdatel'stvo Gesharim, ^ 7-10. (In Russian). |
Landow, G. P., ed., 1979, Approaches to Victorian autobiography. Ohio >§ University Press, 359 p.
Magnus, Sh., 2018, Pauline Wengeroff: Between Tradition and Mo- a dernity, East and West. New Directions in the History of the Jews in the U Polish Lands, eds. A. Polonsky, H. Wegrzynek, and A. Zbikowski, 313- ^ 323, Boston, Academic Studies Press, 572 p. https://doi.org/10.2307/). | ctv7xbrh4. ,a
Miron, D., 1995, The Literary Image of the Shtetl, Jewish Social Stud- g ies New Series, 1(3), 1-43.
Moseley, M., 2005, Jewish Autobiography: The Elusive Subject. The § Jewish Quarterly Review, 1(95), 16-59.
Moseley, M., 2006, Being For Myself Alone: Origins Of Jewish Autobiography. Stanford, Stanford University Press, 672 p.
Petrovsky-Shtern, Y., 2005, The Literary and the Historical: Reflections on a Jewish Memoir. The Jewish Quarterly Review, 95(1), 81-89.
Tartakovskii, A. G., 1999, Memuaristika kak fenomen kul'tury [Mem-oiristics as a Cultural Phenomenon]. Voprosy literatury, 1, 35-55. (In Russian).
Stampfer, Sh., 2014, Sem'ia, shkola i ravviny u evreev Vostochnoi Ev-ropy [Family, School, and Rabbis of Eastern European Jewry]. Moscow, Gesharim, 320 p. (In Russian).
Waisman, A. S., 2015, Memuarnye strategii v evreiskikh i russkikh avtobiografiyakh kontsa 19 - nachala 20 vv.: detstvo v vospominaniyakh P. Vengerovoi i E. Vodovozovoi [Memoir Strategies of Russian and Jewish Autobiographies (late 19th - early 20th centuries): Childhood in the Memoirs of P. Wengeroff and E. Vodovozova]. Izrail' drevnii i novyi. Trudy kafedry iudaiki ISAA MGU [Ancient and new Israel. Transactions of the Department of Hebrew Studies], vol. 1, 71-100, Moscow, Indrik. (In Russian).
