CC BY
74современные провлелш
ФОЛЬКЛОРИСТИКИ
УДК 82.09
БЫЛИНА О РУССКОМ БОГАТЫРЕ ИЛЬЕ МУРОМЦЕ И СКАЗКИ РУССКИХ АРКТИЧЕСКИХ СТАРОЖИЛОВ: МОТИВНЫЕ СВЯЗИ, ГЕРОИ, ЯЗЫК
Агафонова Елена Владимировна,
магистрант 2 года обучения кафедры «Русская литература XX века и теория литературы» Северо-Восточного федерального университета им. М. К. Аммосова, e- mail: lenabarmina@yandex. ru
В статье исследуются сказки русских арктических старожилов о былинном богатыре Илье Муромце в сравнении c циклом былин и русской народной сказкой о былинном герое. Выявлены особенности сказок Русского Устья по их сюжетному составу, исследуется степень раскрытия идейного замысла былины в русской народной сказке и сказках русских арктических старожилов. В ходе исследования автор статьи приходит к выводу о превосходстве в сказках Русского Устья локально-этнических особенностей над социальными нормами и демократическими традициями былинного эпоса и сказок о былинных богатырях.
Ключевые слова: былина, сказка о героях былинного эпоса, сказки Русского Устья.
© Е. В. Агафонова, 2018
«... родился мальчик. Вжяли его, окрештили, по имени дали Иль-юшенька...», - гласит отрывок из сказки русских арктических старожилов, посвященной подвигам богатыря Ильи-Муромца «Шве-тогор-богатыр» [6, с. 104]. Как звучит сказка русских арктических старожилов на былинный сюжет? Что взято из эпоса и как использовано для построения повествования? Соотносится ли содержание сказки с идеологией эпоса?
Обратившись к истории изучения данного вопроса, было выявлено, что в записях и публикациях сказок об Илье Муромце существует немного. Так, фольклорист В. Ф. Миллер, давший в конце 1890-х годов обзор всех известных ему сказок об Илье Муромце, насчитывал всего 20, из которых почти поровну составили русские, белорусские, украинские. К началу прошлого века таких сказок насчитывалось чуть более ста, они хранятся в фондах республик и областей бывшего Советского Союза [6, с. 157].
Актуальность выбранной темы подтверждают слова исследователя первой половины XX века А. М. Астаховой о том, что сказки, сложенные на основе былинных сюжетов, с былинными богатырями в качестве действующих лиц ранее не изучались специально, с целью раскрытия их идейно-хуцожественной природы [6, с. 155]. Считаем, что и сегодня изучение сказок о героях былинного эпоса представляет интерес по той уже причине, что они широко известны не только среди русского населения, но и среди представителей иных языковых групп, в том числе северным народам.
Среди фольклорных произведений индигирских сказочников, размещенных в монографии Института русской литературы (Пушкинский Дом) «Фольклор Русского Устья» мы обнаружили две сказки о русском богатыре Илье Муромце. Это упомянутая выше «Шветогор-богатыр» (№ 20), записанная со слов русско-устьинского сказителя С. П. Киселева-Хуная в 1946 году исследователем Н. А. Габышевым, одним из участников экспедиции, предпринятой Научно-исследовательским институтом языка, литературы и истории при СНК Якутской АССР в 1946 году под руководством Т. А. Шуба [6, с. 308]. Вторая сказка - «Про Илью» (№ 56) - в исполнении «неграмотного человека, бывалого» Н. Г. Шкулева-Микуни, в 30-х годах прошлого века в ходе
экспедиции в село Русское Устье записал этнограф Д. Д. Травин [7, с. 315].
Цель нашего исследования: изучить мотивные связи, героев и язык в сказках русских арктических старожилов.
Для ее достижения были поставлены следующие задачи:
1. выявить совпадения былинных и сказочных мотивов в рус-скоустьинских сказках;
2. определить особенности образа главного героя в сказках Русского Устья;
3. изучить языковые особенности в сказках русских арктических старожилов;
4. исследовать степень раскрытия идейного замысла в сказках русских арктических старожилов;
Методологической базой исследования являются описательный, сравнительно-сопоставительный подходы.
Термин «былина» имеет искусственное, книжное происхождение. По словам Б. Н. Путилова, он был внедрен в литературный обиход в 40-е годы XX века, после неверного истолкования одного из фрагментов текста «Слова о полку Игореве» и стал использоваться в значении «быль», или «правдивая история» [2, с. 5]. Как отмечает исследователь по фольклору В. Я. Пропп, наиболее важным, решающими признаками былинного эпоса являются героический характер его содержания, а также то, что он слагается из песен, предназначенных для музыкального исполнения [5, с. 5-6].
Трансформации былин в фольклоре представлены в разных жанрах - прозаических пересказах, сказаниях о богатырях, быличках и сказках о героях былинного эпоса (богатырских сказках). Вопрос изучения народных сказок о богатырях широко изучала исследователь А. М. Астахова. Автор труда «Народные сказки о богатырях русского эпоса» выделила типы таких трансформаций. Первый -это побывальщина, или «устные рассказы, в которых ощущается еще крепкая связь с былиной и по содержанию, и по стилю, хотя они и утратили не только напев, но и стихотворную структуру» [1, с. 3]. Второй тип - рассказы о богатырях, которые «сохраняют связь с былиной только в содержании сюжета в целом или в содержании отдельных его эпизодов, весь стиль полностью соответствует жан-
ру сказки». Третий тип - это «некоторые рассказы о богатырях, близкие к типу преданий и легенд, встречающиеся в иноязычном фольклоре» [1, с. 4].
Определяя понятие русских народных сказок о былинных богатырях, А. Астахова подчеркивала, что они возникали либо в результате разложения былины, разрушения ее классической стихотворной напевной формы, либо под воздействием сказок, распространяемых в лубочных изданиях, представляющих из себя картинки с текстом или тексты с картинками. При этом, если жанровыми атрибутами лубочной сказки являются «повествовательность, рассказ с целью развлечения, фантастическое содержание», то сказка о былинных героях, это «прозаические переложения былинного сюжета, с различной степенью точности отражающие содержание бытовавшей некогда былины» [6, с. 157]. Как отмечала А. Астахова, «сказки об Илье Муромце отличаются друг от друга и сюжетным составом, и разным сочетанием использованных сюжетов, и особенностями их пересказа, подвергаясь общему закону вариативности произведений народно-поэтического творчества» [1, с. 8]. Имеются случаи прикрепления к имени Ильи Муромца сюжетов героической сказки и без объединения их с былинными. Так, при изучении данного явления в национальном фольклоре, исследователь обнаружила, что в якутский фольклор сказка об Илье Муромце проникла благодаря фольклористу И. А. Худякову, записавшем пересказ сюжета «Алеша Попович и Тугарин», который в местной интерпретации звучит как «Смерть Тамарович». В ней Смерть Та-марович пытается на пиру дважды убить Алешу Поповича, но на том пиру присутствует и Илья Муромец. После победы они братаются и в дальнейшем совместно одолевают железные и огненные войска, принадлежавшие прекрасной царь-девице, на которой впоследствии Алеша женится, а Илья гуляет на его свадьбе. В некоторых сказках, отмечает А. Астахова, эпизод исцеления Ильи приобретает легендарно-религиозный оттенок: целителями оказываются ангел или Христос, существуют сказки легендарного характера, в которых Илья-богатырь смешан с Ильей-пророком [1, с. 9].
Былинные сюжеты, как отмечала исследователь А. Астахова, использованные в разной степени близости к их разработке в са-
мом эпосе, составляют главную основу сказок об Илье Муромце [1, с. 16]. В ходе изучения русскоустьинских сказок, мы обнаружили, что в них отражены мотивы только пяти сюжетов цикла былин об Илье Муромце: «Исцеление Ильи», «Илья и Соловей», «Илья и Святогор», «Илья и Идолище», «Илья Муромец и сын».
Для проведения сравнительно-сопоставительного анализа сказок Русского Устья с былинным и сказочным эпосом мы обратились к сборнику былин из серии «Библиотека поэта» под редакцией Б. Н. Путилова (1986 г.) и «Сказке-былине про Илью Молодца» в исполнении М. А. Сказкина (№ 57), размещенной в издании Академии наук СССР «Литературные памятники» под названием «Илья Муромец» под редакцией Д. С. Лихачева (1958 г.).
Опираясь на теоретические работы Б. Н. Путилова, В. Я. Проппа и А. М. Астаховой, мы выделили совпадения мотивов сюжетов былинного сказания и сказочного повествования в «Сказке-былине об Илье Муромце» (далее - «Сказка») и сказках Русского Устья (далее - сказки РУ).
Сюжет об исцелении Ильи Муромца в цикле посвященных ему былин раскрывает биографию богатыря. В сказочных повествованиях темы чудесного избавления, наделения героя богатырской силой, обретения им боевого коня и снаряжения как неотъемлемая традиция былинного сюжета видоизменены. Соотнеся отражения мотивов сюжета былины в «Сказке» и сказках РУ, мы пришли к выводу, что многие мотивы в сказках РУ опущены. Искажение в передаче былинных фактов приводит к тому, что русскоустьинская сказка, в отличие от «Сказки» звучит уже по-новому Главный герой предстает перед читателем как сын царя. Исцеление от недуга Ильи происходит более естественно: не повелением старцев (посланников неведомых сил), как в былине, а испитием им воды. В сказке «Про Илью» этот мотив отсутствует. Кроме этого, дарение боевого коня в сказках РУ имеет не христианско-религиозное, как в былине и «Сказке», а бытовое значение. Если мотив дарения доспехов в «Сказке» обрел новое звучание, то русскоустьинскими сказителями он опущен. Также сказки РУ не раскрывают биографии героя -откуда он родом, каким трудом занимались родители, как Илья
стал помогать им, смысл родительского благословения также утрачен.
Сюжет «Илья и Соловей», по замечанию историка Б. Н. Путилова, занимает центральное место в цикле былин об Илье Муромце [2, с. 499]. В ней воспевается один из главных воинских подвигов богатыря и описывается вхождение в состав киевского богатырства. В сказках РУ сюжет практически не передает значимости идейного замысла былины. Имеющие устойчивое поэтическое значение в русском героическом эпосе речка Смородинка, как река жизни, крест Леонидов, как священное место остановок богатырей во время странствий, в сказках не упомянуты, смысл нарушения заповеди Ильи не обнажать меч перед поединком не раскрыт. Повествование «Сказки» раскрывает сюжет былины наиболее полно - хотя в ней также отсутствуют мотивы креста Леонидова и реки Смородинки.
Образ Соловья-разбойника, типичного персонажа, соединяющего в себе черты фантастической птицы, чудовища и человека, выступающего в былине как образ врага Киевского государства, в сказках РУ описан поверхностно. Мотив встречи с Соловьем-разбойником, который по замечанию А. Астаховой, в большинстве сказок традиционен: лес, дубы, свист, испуг коня, в сказках РУ потерян. Русскоустьинские сказочники, в отличие от сказителя «Сказки», опустили и эпизоды одоления зятьев врага, и встречу главного героя с князем Владимиром. Куликово поле - обязательный «атрибут» былинных сюжетов с устойчивым значением места казни, отсутствует как в «Сказке», так и сказках РУ. Мотив одоления Соловья-разбойника как подвиг над врагом, препятствующим объединению русских земель, в «Сказке» передан в большей степени, в сказках РУ он выглядит как обычная расправа над насильником.
Такое построение текста не только искажает смысл былины, но и принижает статус героя-освободителя. В связи с этим, нельзя не согласиться с исследователями русскоустьинской сказки, что «при переходе в повесть эпическая мощь богатырства снизилась до похождений обычного сказочного героя, а многие эпизоды просто выпали из повествования» [7, с. 308].
Изученные нами примеры совпадений мотивов сюжета «Илья и Святогор» также демонстрируют различную степень подчинения былинного материала сказочному. Сюжет об одном из самых загадочных в русском эпосе персонаже Святогоре, как представителе поколения богатырей-великанов, не участвующих в событиях эпической истории Киевской Руси и обреченных на гибель, в сказках РУ раскрыт более полно, чем предыдущие сюжеты, но есть и недостающие элементы. К примеру, это мотив сумочки «скоморошной», значение которой, по мнению исследователя В. Я. Проппа, в том, что «она заключает в себе особую земную силу, овладеть которой можно лишь посредством сознательной человеческой деятельности» [5 :167]. По сути, Святогор терпит крушение в столкновении с «тягой земли». В былине, как и в «Сказке» герой объясняет Илье Муромцу, почему он перестал ездить по земле русской. В сказке С.П. Киселева-Хуная «Шветогор-богатыр» этот мотив присутствует в измененном виде (Святогор поднимает не сумку, а стариковы «перметы» (предметы - авт.)), в сказке «Про Илью» данный мотив опущен. Встреча Святогора с Ильей в былине также символична: она имеет значение перехода силы тяжеловеса-великана в силу богатырскую, более разумную, овладеть которой можно посредством сознательной человеческой деятельности. Дружба богатырей предопределена замыслом былины носит характер предназначения свыше. В «Сказке» сказитель «смягчил» мотив столкновения героев и избежал поединка между ними, перейдя к мотиву дружбы. В сказках РУ богатыри также быстро братаются, но при этом становятся скорее хорошими приятелями, чем друзьями, что особенно прослеживается в сказке «Про Илью». Мотив встречи героя со «своим» гробом как отражение идеи неотвратимости предстоящей гибели, в сказках РУ имеет бытовое значение.
При анализе совпадений мотивов былинного сюжета «Илья и Идолище» в «Сказке» и сказках РУ, нельзя не привести мнение историка Б. Н. Путилова, отмечавшего, что идолище - это типичный персонаж былины, чей собирательный образ имеет значение предводителя татарского войска. По мнению исследователя, имя, внешность, прожорливость и другие детали в описании Идолища позволяют возводить его даже к персонажам архаического эпоса и
мифологии - антропоморфным чудовищам из «иного» мира, как, например, абаасы в якутских олонхо, богатырей Эрлика в алтайских сказаниях и других. [2, с. 501]. Былинный образ Идолища устрашает («А голова-то у Издолища как пивной котел / А между носом глаза нонь да калена стрела/ Да в плечах-то Издолище все коса сажень...//). Мотив «Илья и Идолище», как и сам образ идолища в русскоустьинских сказках отражен по-особенному. Несмотря на то, что в образе его не раскрыта вся мощь, именно данный мотив, на наш взгляд, раскрывает самобытный русскоустьинский менталитет. Для этого приведем в пример диалог Ильи и Идолища:
«Шветогор-богатыр» (№ 20) (исп. С.П. Киселев-Хунай)
«Здравствуй, Идол Поганый! Ну, что же, Идол Поганый, чего ти прияхал суды?» - «А я, - гову-рит, - говурит прияхал: сватаю у сара дочь». «А как он, - говурит, -чибе дает али как?» - «Ну, - говурит, - день дает и день не дает со-вшем». - «А ти, - говурит, - огал-дашь, так и жену шьешь» - «И, -он говурит, не будешь широк в перьях» ... «А чего, - говурит, - Идолище Поганое, у чибякакой тут костылек стоит?» - «А вот, - говурит, - у сара бул сын, его имо Великан, это он меня костыльком подарил». «А каково було би тебе этим костыльком стегнуть» - говурит Иль-юша. Ильюша хватил этот костылек, стегнул его по голове, и голова отлетела. Джэ, убил».
«Про Илью» (№ 56) (исп. Н.Г. Шкулев-Микуня)
«Здравствуй, дедушка, - говорит. «Здравствуй, миленькой», - говорит. «Сар, - говорит, меня послал к тебе на вечерную паужну». Он к нему испоткнул-ся: «Хо-хо, - говорит, - я еще сыт» ..-Дедушка, - говорит, -это какая чурочка у тебя лежи-т?Это, - говорит, костылек ве-ликант подарил.- Много ли тягости? - говорит.Девяносто пудов.- Дай-ко, дедушко, я - говорит, - подыму ли? - Ну, подыми, - говорит. - Дедушка, -говорит, - щелыгой-то, - говорит, - щелкнуть? Он к нему говорит: «Смеешься ли, дядюшка?» Его через, да и железной проводил через.
Из примера видно, что для главного героя Идолище не представляется каким-то страшным, опасным. Илья по-приятельски
беседует с ним, мило шутит, а потом расправляется с ним, так же скоро и как бы невзначай. Если у Киселева-Хуная былинная традиция как-то сохраняется (неприязнь главного героя к врагу, желание поскорее расправиться с ним), то у Шкулева-Микуни главный герой неспешно беседует с Идолищем, примеряет его «рухлишку». Несмотря на то, что узловые былинные моменты в сказках РУ сохранены (русскоустьинский Илья убивает врага «костыльком», балладный - «клюхою сорочинскою», взятой у странника и так далее), в отличие от той же «Сказки», где поединок Ильи с Идолищем («басурманином проклятым») тщательно описан и приукрашен, исследуемые сказки РУ обретают особое, уникальное звучание. В связи с этим, нельзя не прийти к выводу о высоком мастерстве сказителя - перевод повествования в диалог, особая ритмизация речи, иронический стиль - придают повествованию эмоциональную живость, уникальную образность, юмористическую окраску.
Исходя из анализа совпадения в «Сказке» и сказках РУ мотивов былинного сюжета «Илья Муромец и сын» можно заключить, что сюжет раскрыт только в одной из них - в сказке «Про Илью» Н. Г. Шкулева-Микуни. Но при этом сюжет изложен в сокращении, с опущением многих былинных деталей, в том числе биографических сведений о сыне Ильи Муромца, а мотив радости от встречи героя с сыном раскрыт сжато, не эмоционально.
Помимо былинных сюжетов, закономерно рассматривать особенности сказок РУ с точки зрения изображения образа главного героя как защитника родной земли и народа от иноземных захватчиков, а также степени раскрытия идейного замысла былинного эпоса в зависимости от характера военных приключений богатыря и осознания им конечной цели борьбы [1, с. 20].
Анализ образа главного героя на примере сказок «Шветогор-богатыр» и «Про Илью» показал, что в нем воплотились такие черты русского богатыря, как православная вера («с нами идешь [на] пару воевать?» - «Если Соловей-разбойник не православной, то обозательно иду»), боевой дух, стремление одолеть противника. При этом русскоустьинский образ Ильи Муромца утратил свою былинную мощь и снизошел до уровня похождений героя, дружелюбного общения с товарищами и даже неприятелем и после успешного воз-
вращения на родину, женитьбы. Здесь стоит отметить, что герой Киселева-Хуная (Илья-царевич), как сказали бы сами русскоусть-инцы - «ходок» (соблазнитель женщин) - он и женится на царской дочери в награду за подвиг, и в город едет, не чтобы освободить его от Идолища, а на побывку к жене, и в конце с женой возвращается к родителям. В то время, образ героя «Сказки» Сказкина, наоборот, усиливает патриотическое звучание повествования и дополнен противопоставлением крестьянского богатыря Ильи придворным богатырям («Эх, богатыри могучие, трусливы вы, как зайцы, вам бы только пировать да бражничать, айдате со мной, едемте встречать силу татарску») [3, с. 327]. И если в «Сказке» Илья выступает в качестве в качестве заступника как земли Русской, так и богатырей (Алеши Поповича и Добрыни Никитича), то в сказках РУ Илья не сумел уберечь богатырей, с которыми встречал Соловья разбойника, от Идолища, и возвращается на родину уже единственным победителем.
Образ героя русскоустьинской сказки будет неполным без его дополнения деталями местного окружения. Обратившись к «Диалектному словарю Русского Устья» и «Словарю заимствований из аборигенных языков в русскоустьинском диалекте», составленных А. Г. Чикачевым, мы определили их значение [9, с. 216].
Урун. Ильюшенька с уруна не встает, ходить не может.
Лабаз. В этом городу как раз прияхал Идол Поганый, и шде-лал лабаз.Рухлишка (здесь).
Перметы.
Хотон. И кобыла в хотоне стала брухастая.
Баит (баять) Пришел свой шатер, баит.
Лежанка, нары, кровать. Слово заимствовано из якутского языка (орон).
Настил, укрытиеРужьишко.
Предметы (вещи).
Помещение для скота, пристроенное с севера к якутской юрте. Слово заимствовано из якутского языка.
Говорит, разговаривает.
Тул. Вытащил из тулу калену стрелу.
Паужна. Сар послал меня к тебе на вечернюю паужну.
Доспеть. Чего, товаришши, доспелись?
Джэ (междом.). Джэ, пояхал.
Колчан для стрел.
Легкий ранний ужин.
Изготовить, сделать, построить, устроить.
Так! Как! Используется в значении усиления значения. Слово заимствовано из якутского языка (дьэ)
Вероятно, вроде, видимо.
Ну.
Выражает удивление в значении:
Рубить дрова.
В дорогу (отпустил).
Ласно. «Ласно, наш Ильюшка идет».
Нни (частица). Нни, часы исполнились, стала мучаться.
Увжа (ужа! ужате) междом. «Увжа, увжа, - говурит, - я «неужели?» «погодите!». еще таперя сытой, потом стану».
Чесать дрова. «Ми, - говурит, - пойдем на эту стукотню, посмотрим, как чешут дрова».
Торока. (Тор. Торная дорога) Ильюшенька соловья-разбойника хвачил живком и на лошадь привязал в торока.
Молонья. Громы стали грэ- Молния мэть, молоннья сверкать, и стало жемлятрясеньё.
Приведенные слова и выражения раскрывают сказочный образ Ильи Муромца в соответсвии с традициями локально-этнического повествования, как представителя уникальной русскоустьинской культуры.
В то же время, несмотря на наличие в сказках РУ устойчивых черт сказок о былинных богатырях (последовательность событий,
составляющих поэтическую биографию богатыря, наличие основных эпизодов и мотивов былинного сюжета, варьирование сказителем сюжетных линий былины, представляющих основу сказок на свой лад), сказки «Шветогор богатыр» и «Про Илью» по своей идейной направленности далеки от изображения образа главного героя как национального освободителя и защитника своей родины, а сама деятельность Ильи Муромца в исполнении русскоустьинских сказочников имеет скорее обыденно-бытовое, чем патриотическое значение.
Изменение былинных фактов, изложенных сказителями на свой лад, привели к стиранию в сказках РУ специфической былинной историчности. Как справедливо отмечала А. Астахова, «в большинстве сказок всякое историческое приурочение исчезло», так и в сказках РУ пересказы сюжета былины идут в традиционной форме, действия героя напоминают приключения странствующего богатыря, а сама сказка похожа на авантюрную сказку и представляет собой произвольное сцепление былинных сюжетов.
В то же время, основываясь на положения статьи Г. Л. Вене-диктова об идейно-художественных принципах былин как отражении дофеодальной и феодальной эпохи, мы обнаружили средства эпической поэтики в сказках РУ, раскрывающие их идейное содержание. Первое - это гипербола, которая служит для раскрытия типического в рамках игнорирования внешних причинно-следственных связей («вдруг видит: по этой тропиночке к нему катится гора», «Ой, дедушко, - говурит, - их (перметы - авт.) можно онним мизинчиком принешти». Второе - это типологические повторы, обеспечивающие, по мнению Г. Венедиктова многосоставность былин, когда повторяется не кусок текста, но деяние, типологические однородное с уже совершенным [4, с. 85]. Данный признак, на наш взгляд, также перешел и на сказку: «жена стала беременная; и кобыла в хотоне стала брухатая», «дедушка, у тебя какая рухлишка в углу стоит.. .это какая чурочка у тебя лежит?».
Также сказкам РУ присущи такие идейно-художественные принципы, как постоянные эпитеты (калена стрела), метафорические сравнения (на матери груди руку положит - пятеницами запекается: такой богатырь), символизация и одушевление (конь [Ильи] на
это к ему отвечает, что «видишь, чему быть; ну, вяжи глаза»), категоричность («я, - говурит, - по швету никуды не езжу, только по этой золотой горе хожу: больше меня сыра земля не подымает»). Постоянными категориями в сказочном фольклоре РУ можно также назвать табакерку, золотую гору, перочинный ножичек.
Также для раскрытия идейного замысла сказки важно отметить наличие в сказках РУ отдельных былинных формул и фразеологических оборотов, характерных для данного эпоса. В качестве примера А. Астахова приводила следующие: «Куды едет, туды улица падет силы, куды перевернется, туды переулок падает» [6, с. 168]. По ее мнению, такие словесные выражения в наибольшей степени удерживают элементы былинной историчности.
В сказках РУ в качестве примера можно привести: «конь, ты, конь, травяной мешок, кому смерть ворожишь?». Мы также обнаружили обороты речи, характеризующие исследуемые сказки именно как русскоустьинские: «джэ, бога просит, приклады прикладывает, молебны служит», «нищие, бедные, подзамошники, подтюрем-щики бочками катили», «выстегнул у него златы булаты богатырские, се его пристежки молодекие», «не спится, не грипчится: соболиное одьялко с плеч катится, подушка под головам вертится», «полгорода черным бархатом, полгорода красным обдернуто».
Таким образом, русскоустьинская сказка, повествующая о героях былинного эпоса, следуя определению А. М. Астаховой, является прозаическим переложением былинного сюжета, с различной степенью точности отражающим содержание бытовавшей некогда былины. Исходя из анализа совпадений мотивов былинного сюжета в сказочных текстах, особенностей их идейного содержания, сказки РУ являются авантюрными. При переложении былины в сказочный жанр влияние сказочной русскоустьинской эстетики очевидно: сказители опускают многие детали из былинного повествования, но при этом активно добавляют в сказки слова и выражения из русскоустьинского окружения. Особенно четко это проявляется при анализе особенностей образа главного героя: более полно он раскрыт в сказке «Шветогор богатыр» в исполнении сказителя С. П. Киселева-Хуная. Образ Ильи Муромца в исполнении Н. -Г. Шкулева-Микуни в меньшей степени подчинен раскрытию пат-
риотического звучания былинного эпоса, но при этом в сказке присутствует большее число фразеологических оборотов и былинных формул, свидетельствующих о поэтичности и выразительности сказочного повествования.
Изучая степень раскрытия идейного замысла былины в сказках Русского Устья мы обнаружили, что несмотря на наличие в них устойчивых черт сказок о былинных богатырях, а также идейно-художественных принципов былинного эпоса, сказки «Шветогор богатыр» и «Про Илью» по своей идейной направленности далеки от раскрытия образа главного героя как национального освободителя и защитника своей родины, а сама деятельность Ильи Муромца в исполнении русскоустьинских сказочников имеет скорее обыденно-бытовое, чем патриотическое и гуманистическое значение. В то же время сказки про Илью Муромца представляют интересное и значительное явление в фольклоре русских народных сказок, обогащая его за счет локальной лексики, оборотов речи, свойственных именно сказкам Русского Устья.
Список использованных источников
1. Астахова А. М. Народные сказки о богатырях русского эпоса. Л.: Издательство Академии наук СССР, 1957. 67 с.
2. Былины. Библиотека поэта / Вступительная статья, составление, подготовка текста и примечания Б. Н. Путилова. М.: Советский писатель. 1986. 570 с.
3. Былины об Илье Муромце в общерусской устной традиции XVШ-XX веков / Литературные памятники. Подготовка текстов, статья и комментарии А. М. Астаховой. Издательство Академии наук СССР, 1958. 562 с.
4. Венедиктов Г. Л. Идейно-художественные принципы былин как отражение дофеодальной и феодальной эпохи. / Пушкинский Дом. Русский Фольклор: Т. 16. - Л.: Наука, 1976. - 312 с.
5. Пропп В. Я. Русский героический эпос. М.: Издательство художественной литературы, 1958. 603 с.
6. Русский фольклор. Материалы и исследования: в 6 т. / Пушкинский дом. Редколлегия: А. М. Астахова, В. Г. Базанов, В. Е. -Гусев, Б. Н. Путилов. - М.; Л.: Издательство АН СССР, 1961. 393 с.
_№ 4, 2018, вопросы русской литературы
7. Фольклор Русского Устья / Пушкинский дом. Редколлегия: С. Н. Азбелев, А. А. Горелов, Л. И. Емельянов. - Л.: Наука, 1986. -342 с.
8. Чикачев А. Г. Русские в Арктике. Н.: Наука, 2007. 298 с.
HEROIC EPIC ABOUT RUSSIAN BOGATYR ILYA OF MUROM AND FAIRY TALES OF RUSSIAN ARCTIC OLD-TIMERS: MOTIVES, HEROES, LANGUAGE
Agafonova Elena Vladimirovna,
undergraduate 2 years of study of the department "Russian literature of the XX century and the theory of literature " of the Ammosov North-Eastern Federal University, 677000, Yakutsk, ul. Kulakovskogo, 48, tel.: 89142348142, e- mail: lenabarmina@yandex.ru
The article explores the tales of the Russian arctic old-timers about the epic bogatyr Ilya of Murom in a comparison with the cycle of epics about the epic hero. The features of the fairy tales of the Russkoye Ustiye are revealed according to their plot composition, the degree of disclosure of the ideological concept of the epic in the Russian folk tale and fairy tales of the Russian arctic old-timers is investigated. In the course of the study, the author of the article comes to the conclusion that the locally-ethnic peculiarities in the fairy tales of this region predominate social norms and democratic traditions of the heroic epic and fairy-tales about epic heroes.
Keywords: bylina, tale about bylina heroes, Russian Ustin folk tale.
References
1. Astakhova A. M. Narodnyye skazki o bogatyryakh russkogo eposa. L.: Izdatel'stvo Akademii nauk SSSR, 1957. 67 s.
2. Byliny. Biblioteka poeta / Vstupitel'naya stat'ya, sostavleniye, podgotovka teksta i primechaniya B. N. Putilova. M.: Sovetskiy pisatel'. 1986. 570 s.
3. Byliny ob Il'ye Muromtse v obshcherusskoy ustnoy traditsii XVIII-XX vekov / Literaturnyye pamyatniki. Podgotovka tekstov, stat'ya i kommentarii A. M. Astakhovoy. Izdatel'stvo Akademii nauk SSSR, 1958. 562 s.
4. Venediktov G. L. Ideyno-khudozhestvennyye printsipy bylin kak otrazheniye dofeodal'noy i feodal'noy epokhi. / Pushkinskiy Dom. Russkiy Fol'klor: T. 16. - L.: Nauka, 1976. - 312 s.
5. Propp V. Ya. Russkiy geroicheskiy epos. M.: Izdatel'stvo khudozhestvennoy literatury, 1958. 603 s.
6. Russkiy fol'klor. Materialy i issledovaniya: v 6 t. / Pushkinskiy dom. Redkollegiya: A. M. Astakhova, V. G. Bazanov, V. Ye. Gusev, B. N. Putilov. - M.; L.: Izdatel'stvo Akademii nauk SSSR, 1961. 393s.
7. Fol'klor Russkogo Ust'ya / Pushkinskiy dom. Redkollegiya: S. N. Azbelev, A. A. Gorelov, L. I. Yemel'yanov. - L.: Nauka, 1986. - 342 s.
8. Chikachev A. G. Russkiye v Arktike. N.: Nauka, 2007. 298 s.
