CC BY
0
Был ли доктор Гааз российским Дон Кихотом?
Рец. на: Семененко-Басин И. В. Доктор Гааз и христианская книга. М.: Издательский Дом ЯСК, 2022. 192 ^
Was Doctor Haaz the Russian Don Quixote?
Rev. of: Семененко-Басин И. В. Доктор Гааз и христианская книга. М.: Издательский Дом ЯСК, 2022. 192 c.
Библиография работ, посвященных доктору Федору Петровичу Гаазу (1780— 1853), пополнилась серьезным монографическим исследованием. Оно посвящено малоизвестной стороне его деятельности и представляет собой, по словам ее автора — доктора исторических наук, профессора Ильи Викторовича Семененко-Басина, «реконструкцию его издательских инициатив». Реконструкция осуществлена «с опорой на архивные документы из фондов Московского комитета духовной цензуры, Московской синодальной типографии, документы личного фонда протоиерея Ф. А. Голубинского и др. неизданные архивные источники. Всего автор использовал документы 15 архивных фондов, хранящихся в восьми различных российских архивохранилищах» (с. 7).
Самого доктора Гааза автор представляет читателю следующим образом: «доктор медицины Гааз, римо-католик, уроженец немецких земель, исторически именуемых Рейнской областью, а с 1806 г. — житель Москвы» (с. 9—10). Указание на конфессиональную принадлежность («практикующий католик», с. 60) важно, поскольку позволяет автору ввести в повествование католическую тему, обращать внимание на католические мотивы в книгоиздательской деятельности Гааза и посвятить отдельный параграф второй главы монографии (2.4) взаимоотношениям доктора Гааза с православным духовенством, с цензорами из духовной цензуры, с заключенными и меценатами: православными, старообрядцами, протестантами и поляками-католиками. Автор обращает внимание читателя на истоки и характер этого необычного для XIX в. «протоэкуменизма» (с. 114—120, 133), позволявшего Гаазу употреблять по отношению к Православной Церкви определение церковь-«сестра» (с. 119).
Семененко-Басин поставил перед собой три исследовательские задачи. Первой задачей, по его словам, является «реконструкция издательских инициатив» доктора Гааза. Вторая задача — «характеристика личности» доктора Гааза. При ее реализации уточняются «отдельные факты биографии» Гааза и оценки современников и потомков его общественной деятельности. Третья задача —
источниковедческая. «Исследование призвано продемонстрировать эвристический потенциал документов духовной цензуры, неплохо сохранившихся, но мало освоенных исторической наукой» (с. 7). Скажем сразу: с первой и третьей задачами автор справился превосходно. Что касается второй исследовательской задачи, то на самом деле речь не идет об «уточнении... отдельных фактов биографии» и «наших оценок». Автор предпринял попытку внести принципиальные изменения в сложившиеся в конце XIX в. представления о докторе Гаазе как одинокой фигуре, как о российском Дон Кихоте. «В действительности же, утверждает Семененко-Басин, исправление и религиозное просвещение было делом не одиночки-энтузиаста, но Тюремного комитета как института» (с. 18). Правда, содержание книги говорит скорее о другом.
Книга состоит из большого введения («Вводная глава») и двух глав, первая из которых («Издания») посвящена детальному анализу реализованных и не реализованных «издательских инициатив» доктора Гааза, а вторая, как и следует из ее названия, посвящена «культурно-историческому и биографическому контексту» его деятельности. Завершает монографию раздел «вместо заключения», в котором подводятся итоги исследования и дается итоговая характеристика доктора Гааза. Монография снабжена приложением, содержащим написанное на латыни письмо Ф. Й. Гааза протоиерею Ф. А. Голубинскому (с. 139—147)1, обширным списком источников и литературы (с. 149—176), списком сокращений (с. 177) и указателем имен (с. 179—182). Резюме на английском и немецком языках.
Начинает Вводную главу автор с упоминания о письме доктора протоиерею Феодору Александровичу Голубинскому, цензору Московского комитета духовной цензуры. В нем Гааз, отвечая цензору на его замечания по книге «А.Б.В. христианского благонравия», излагает свои представления о роли духовной литературы в исправлении осужденных на каторгу людей. Взаимоотношениям между ними и очень интересной характеристике о. профессора МДА Феодора Голу-бинского посвящен параграф 2.3.
Из Вводной главы мы получаем необходимые сведения об историческом и культурно-философском (общеевропейском и российском) контексте, в котором стали возможными и появление российской формы тюремной благотворительности, и «книгоиздательские инициативы» доктора Гааза. Вне этого контекста доктор Гааз действительно смотрится российским Дон Кихотом. Поскольку описание эпохи в монографии мне кажется слишком схематичным, я позволю себе некоторую коррекцию этого описания, важную для понимания как всей связанной с деятельностью Гааза истории, так и поставленной в заголовке рецензии проблемы. Речь идет о возникшем под влиянием юристов и философов в середине XVIII — начале XIX в. в ряде стран Западной Европе гуманистическом движении. Оно способствовало изменению отношения к заключенным и признанию их обладающими правами и достоинством человеческими личностями. Формирующееся общественное мнение Англии, Франции, Пруссии и США активно поддержало деятельность английского врача и правозащитника Джона Говарда (1726—1790) и его сподвижников. В свою очередь, возникшая вокруг их
1 Латинский текст письма подготовили к публикации Марина Афанасьева и Мария Касьян, они же осуществили перевод текста на русский.
деятельности общественная атмосфера повлияла на «изменение умонастроений просвещенного русского аристократического дворянства. <...> Правилом хорошего тона становятся филантропия и благотворительность»2. Под влиянием этой новой атмосферы на русском языке появляются первые публикации отечественных правоведов3.
Но не они повлияли на позицию российской власти. Для автора проекта «Положения о тюрьмах» Екатерины II и ее внука Александра I было характерно показное стремление идти в ногу со временем4. И публикации российских авторов начала XIX в. остались бы «гласом вопиющего в пустыне», если бы не Вальтер Веннинг5. На протяжении двух лет он с согласия Александра I изучал положение в тюрьмах империи, после чего подал записку на имя императора. Вывод он сделал неутешительный: «Невозможно без отвращения даже и помыслить о скверных следствиях таких непристойных учреждений»6. На основании этой записки князем А. Н. Голицыным был сделан доклад Александру I «Об учреждении в России Попечительного общества о тюрьмах» (19 июля 1819 г.). После трех личных правок императором были утверждены «Правила для попечительного общества о тюрьмах». Нравственного исправления заключенных предполагалось достичь как при помощи чтения или прослушивания душеполезной литературы, так и их участия в общественно-полезном труде.
Показательно, что «Попечительное о тюрьмах общество» было организовано императором лишь в Петербурге (1819). И только в декабре 1828 г. при Николае I оно появляется в Москве, а затем в других городах. И хотя эти Общества или Комитеты возникли с личного согласия императоров, а их членами и в Петербурге, и Москве были представители высшей российской аристократии и бюрократии7, они изначально были лишены возможности реально влиять на положение заключенных. Это были благотворительные общества без права вмешательства в управление тюрьмами. Следует заметить, что государственные по принципу образования и формирования состава, эти «общественные комитеты»
2 Дворцов В. Б., Коголь Т. Н. Зарождение и утверждение идей исправления и перевоспитания заключенных в России в конце XVIII — первой половине XIX века // Пенитенциарная наука. Вологда, 2019. Т. 13. № 3 (47). С. 441-448.
3 Об этом см.: Поздняков В. М. Отечественная пенитенциарная психология: история и современность. М., 2000. С. 9.
4 См.: Гернет М. Н. История царской тюрьмы. 1762-1825. М., 1951. Т. 1. С. 108.
5 Вальтер Веннинг (1781-1821) — английско-российский купец и меценат, квакер и филантроп, член лондонского Общества по улучшению мест тюремного заключения. Как и Говард, он заразился и умер в России. URL: https://vk.com/wall-52196838_25894 (дата обращения: 01.06.2023).
6 Митрофанов А. «Здоровье и нравственность должны гибнуть здесь»: история русских тюрем. URL: https://www.miloserdie.ru/article/zdorove-nravstvennost-dolzhny-gibnut-zdes-istoriya-russkih-tyurem/ (дата обращения: 01.06.2023). Не менее красочное описание российских тюрем оставил Д. Говард. Об этом см.: Упоров И. В. Пенитенциарная политика России XVIII — XX вв. СПб., 2004. С. 55.
7 Первым президентом этого общества стал министр А. Голицын, вторым его президентом был обер-полицмейстер Петербурга, третьим — министр юстиции России (см.: История попечительства и посещения тюрем в России. URL: https://studfile.net/preview/9882716/ page:39/ (дата обращения: 01.06.2023)).
не были и не могли быть, как бы ни хотелось этого автору монографии, «новым типом социальных сообществ» (с. 11). И вообще «26 августа 1855 г. данная организация была присоединена к Министерству внутренних дел»8. Такой вот «зародыш» гражданского общества. Для того чтобы «новый тип социальных сообществ» появился в России, необходимо было отменить крепостное право.
И еще одно важное и необходимое уточнение. Бросается в глаза отсутствие в Вводной главе хотя бы одного абзаца с описанием положения в российских тюрьмах. Столкнувшись с ужасами российской тюрьмы, о которых писали не только Веннинг и Говард, но и «секретные донесения ревизоров, начиная с 30-х гг. XIX в.»9, свою деятельность в качестве главного врача московских тюрем Гааз начал с улучшения условий содержания заключенных в пересыльной тюрьме. Ибо только после этого он имел моральное право обращаться к заключенным с христианской проповедью и призывами к исправлению. К счастью для Гааза, в 1831 г. была издана первая общероссийская тюремная инструкция, которая создавала правовое поле для его деятельности как тюремного врача. «Со слов самого Федора Петровича точно известно, что он самыми счастливыми считал два события в своей жизни: день замены "прута"10 облегченными (с 16 до 5—7 кг. — Б. ф.) кандалами и день открытия Полицейской больницы для бродяг и нищих ...»и
Автор книги подробно рассказывает о практике раздачи членами Тюремного комитета книг заключенным и роли Гааза в ней. По архивным документам автором восстановлены названия раздававшихся книг, выделены самые популярные издания, а также те, которые дарились реже, выяснены проблемы, связанные с различным уровнем грамотности и различиями в вероисповедании. В книге подробно описываются проблемы, возникшие у членов Тюремного комитета в связи с распространением среди заключенных Священного писания на их родных языках (с. 22—26). По этому случаю автор знакомит читателя с проблемой, возникшей в связи с распространением среди осужденных католиков переводов Российского библейского общества, и занятой в этой связи позицией римских пап и российских католических епископов (с. 26—34).
В этой же главе автор достаточно выразительно описывает педагогические взгляды и методы доктора (с. 19—22), в том числе и обоснование применения власти по отношению к провинившимся заключенным, и даже размещения «розги над дверью в комнате для малолетних» (с. 20—21). В этой же главе обращено внимание на то, как смерть Александра I и постепенный отказ правительства от экуменических и универсалистских деклараций привели к ужесточению цензурных требований и серьезно повлияли на «дальнейшее развитие христианского книж-
8 Кулешов Н., диакон. История тюрем в России: влияние Запада и попытки преобразования системы (XVIII-XIX вв.). URL: https://sdamp.ru/news/n8395/ (дата обращения: 01.06.2023).
9 Коломенцев Д. В. Тюремная система России в 50-80-е годы XIX века и ее реформирование: автореф. дис. ... канд. ист. наук. Воронеж, 2004.
10 Железный стержень, к которому прикреплялись наручниками 6—8 арестантов. Таким образом обеспечивалась профилактика побегов с этапа.
11 Варжапетян В. «Спешите делать добро» // Доктор Гааз. URL: https://biography. wikireading.ru/356897 (дата обращения: 01.06.2023).
ного дела» (с. 36). Тема духовной цензуры — сквозная в монографии, поскольку все подготовленные Гаазом к изданию книги подлежали цензуре. Поэтому не удивительно, что в Заключении автор возвращается к этой теме, чтобы назвать ее «адаптационным поясом безопасности. Цензурирование печатных изданий для верующего человека обосновывалось благоговением, уважением к Божественному закону и нежеланием преступить его в чем бы то ни было» (с. 134).
от всех предшествующих исследований и публикаций о «святом докторе» монография принципиально отличается тем, что в ней впервые комплексно анализируется его издательско-просветительская деятельность. Это важно, поскольку позволяет увидеть в деятельности Гааза следование в русле разрабатываемых европейскими философами и юристами идей реформирования тюремной системы, в которой воспитательная и просветительская деятельность шли бы в паре с кардинальным изменением условий содержания заключенных. она осуществлялась как частная инициатива за счет личных средств Гааза и пожертвований, в частности шотландца Арчибальда Мерилиза. Последний, по словам автора монографии, пожертвовал за 20 лет на покупку Гаазом книг 50 тыс. рублей ассигнациями, то есть ровно столько же, сколько потратил на покупку книг за эти годы Тюремный комитет (с. 22).
Истории книгоиздательской деятельности доктора Гааза посвящена первая глава «Издания». В ней анализируются все те книги и листовые издания, о которых он лично просил духовных цензоров в период с 1839 по 1852 г. и о чем сохранились документы в архивах. Исключены, по словам автора, только франкоязычные медицинские сочинения Гааза, не имеющие отношения к тематике исследования. Каждая из этих «издательских инициатив» подробно прокомментирована. Например, из комментариев можно узнать, что церковный гимн Vox prima de more, положенный Гаазом на музыку Бетховена, был посвящен лидеру французских католиков в Палате пэров графу Ш. де Монталамберу (1810-1870), точнее, его выступлению в защиту свободы католического образования в Палате в 1844 г. (с. 69-73). Таким же важным для характеристики доктора является написанный им и завещанный душеприказчикам для издания (но до сих пор не обнаруженный) трактат «Загадки Сократа». В монографии этой теме посвящены три страницы комментариев (с. 95-98).
Издательская деятельность доктора Гааза позволяет увидеть, как глубоко и лучше многих своих коллег по Тюремному комитету он понимал невозможность достижения положительных результатов в деле христианского просвещения без изменения отношения тюремного персонала и шире государственной администрации к заключенным. о важности этой проблемы говорит апокрифическая история спора Гааза с московским митрополитом свт. Филаретом (Дроздовым)12. Об этом же говорит первая представленная в цензурный комитет книга. Это была «А.Б.В. христианского благонравия», составленная Гаазом совместно с коллегами по Тюремному комитету. Книга издавалась четыре раза большим тиражом и всякий раз текст расширялся в объеме. Именно она была адресована как заключенным, так и тюремному персоналу. Завершается книга «обещанием не упо-
12 Свт. Филарет упоминается в книге на страницах монографии не менее 25 раз.
177
треблять бранных слов никого не осуждать и не лгать». В знак согласия читателю предлагалось поставить свою подпись (с. 45).
Издания для осужденных (букварь для обучения неграмотных осужденных; издание проповедей митрополита Филарета; издание Нового Завета специально для использования в тюрьмах), как показано в книге, проходили через духовную цензуру без серьезных осложнений. Но неприемлемыми для нее оказались все предпринятые Гаазом попытки издания католических авторов для образованной публики (на французском языке). Можно спорить о том, были ли это попытки прозелитизма, или демонстрировали стремление доктора-просветителя познакомить российское образованное общество с католической гуманистической литературой. Подробно рассказано об отклоненных цензурой книгах католических авторов: Франциска Сальского «Различные письма к людям, живущим в миру» и компилятивных «Размышлений о страданиях Господа нашего Иисуса Христа». Цензура одобрила книгу Бонавентуры Жиродо «Истории и притчи», но у Гааза не нашлось денег на издание (с. 59—62, 65—69). Представленная на страницах монографии история «издательских инициатив» доктора позволяет читателю познакомиться с деятельностью духовной цензуры и ее цензоров на конкретных примерах, понять мотивы и критерии, которыми они руководствовались, принимая или отклоняя «издательские инициативы» Гааза.
В главу 2 («Культурно-исторический и биографический контекст»), по словам автора, входят «некоторые существенные отступления от основной темы, подчеркивающие литературные, биографические, религиозные и политические параллели, выявившиеся в ходе исследования основного предмета — книгоиздания» (с. 185). Автор анализирует отечественные произведениях XVII—XIX вв. о сквернословии, что позволяет увидеть «особенности намерений и мышления» доктора Гааза. Кроме того, я бы выделил повествование о неудачной «издательской инициативе» члена Тюремного комитета Александра Львова как яркой иллюстрации деятельности высшей николаевской бюрократии (п. 2.2; с. 101—106). Глава завершается подробным анализом судьбы книг и брошюр доктора Гааза после его смерти и на протяжении второй половины XIX в. Автор монографии приходит к выводу, что книгоиздательские проекты Гааза, как и членов Тюремного комитета, были практически сразу совершенно забыты (2.6; с. 122—130). «Ничего не известно о рецепции книги АБВ в среде заключенных, о взаимодействии печатного текста и народной субкультуры, о проникновении текста в сферу устного слова» (с. 136). По словам дочери А. И. Поля, после смерти доктора «богатые жертвователи охладели к филантропическим проектам, завещанным» им (с. 93). Это явное свидетельство уникальности подвига святого доктора. Даже на занимаемую им должность главврача больницы не могли найти кандидата целых пять лет. И за эти годы многое в больнице пришло в упадок. Этот факт как нельзя лучше свидетельствует о роли и месте Гааза в деятельности Тюремного комитета.
В Заключении приводятся результаты исследования. В отечественной литературе сложилась традиция изображать Гааза как одинокую фигуру, похожую на Дон Кихота. Возражая этим авторам, Семененко-Басин пишет об образовавшемся во второй четверти XIX в. вокруг генерал-губернатора князя Дмитрия
Голицына «соратническом объединении», в которое входил и доктор Гааз. «Необходимость оказания помощи обездоленным не только коренилась в верующем сердце лично доктора Гааза, но и была вписана в принципы и структуру кружка в русском обществе», сформировавшегося вокруг князя Голицына (с. 131). Меня очень заинтересовал этот вывод автора. К сожалению, в тексте самой книги я следов этого объединения не нашел. Были ли у Гааза единомышленники в Комитете? Были: его друг — профессор-хирург А. И. Поль (с. 16, 46, 89, 92-94, 97-98, 115-116, 119, 121), С. А. Маслов (с. 16, 46, 110-111), А. Н. Львов (с. 101-107). Самым значительным меценатом, который поддерживал начинания Гааза, был пресвитерианин А. Мерилиз (с. 22, 33, 79, 115). И здесь следует сказать, что все значимые результаты деятельности доктора Гааза как главного врача московских тюремных больниц были достигнуты не за счет помощи со стороны Тюремного комитета, а только благодаря личной поддержке доктора со стороны двух московских генерал-губернаторов: князя Д. В. Голицына (1820-1844) и князя А. Г. Щербатова (1844-1848). Уже следующий за ними генерал-губернатор граф А. А. Закревский (1848-1859) был сторонником использования «прута» и не скрывал своего отрицательного отношения к деятельности Гааза.
И в заключение следует сказать, что в пользу понимания доктора Гааза как российского варианта Дон Кихота говорит не его борьба с российской действительностью (бюрократией), а сравнение масштаба приложенных им усилий с достигнутыми результатами. Не был в своем служении Гааз ни ответом на «переходный кризис» от XVIII к XIX в., ни «активным сторонником постреволюционного и постнаполеоновского перелома» (с. 132). Можно согласиться с автором в том, что в своем служении обездоленным он, безусловно, был духовно близок католическому святому Винсенту де Полю (1581-1660) (с. 14, 90-91, 132), а в своей духовной жизни, видимо, руководствовался «Трактатом о любви к Богу» женевского епископа Франциска Сальского (1567-1622) (с. 17, 26, 54-56, 58-62, 66, 109, 117-118, 122). И еще. По моему мнению, автор злоупотребляет использованием словосочетания «медик-филантроп». Я бы предпочел более точное — «врач-христианин», в полном смысле этого слова. «Суровый тюремный контингент» видел в нем не проповедника, не издателя христианской литературы, а сострадающего им доктора.
Филиппов Борис Алексеевич, канд. ист. наук,
проф. кафедры всеобщей истории Историко-филологического факультета ПСТГУ Россия, г. Москва boris-philipov@yandex.ru https://orcid.org/0000-0001-8250-3688
Статья поступила в редакцию 10.04.2023
Boris Filippov, Candidate of Sciences in History, Professor,
Department of World's History, Faculty of History, St. Tikhon's Orthodox University for the Humanities
Moscow, Russia boris-philipov@yandex.ru https://orcid.org/0000-0001-8250-3688
The article was submitted 10.04.2023
