CC BY
27УДК 94(571.54)
DOI 10.18101/2306-753X-2015-4-41-47
© П. К. Варнавский
Бурятская этничность в политических проектах XX века: из империи в империю?1
Одним из самых значительных явлений политического развития в XX столетии стала актуализация этнонациональной проблематики. В рассматриваемый период бурятская интеллектуальная и властная элиты концептуализировали четыре модели социокультурного и политического развития бурятского этноса, в контексте которых по-разному осуществлялась самопрезентация бурят в социально-политическом пространстве империи. Актуализация той или иной модели обусловливалась, в определенной мере, культурно-политическими предпочтениями самих конструкторов и, в большей степени, общим социальным контекстом и политической конъюнктурой. Содержание этнополитического проектирования на протяжении всего ХХ века определялось дискурсивными практиками националистов и/или коммунистов и в этом смысле этничность можно понимать, как результат социально-политического взаимодействия. Можно утверждать, что представители националистически настроенной интеллигенции были классическими представителями этнического национализма, а коммунисты объективно стали выступать в качестве представителей гражданского национализма, сверхзадачей которых стало создание новой «многонациональной» нации - советского народа.
Ключевые слова: буряты, нациестроительство, национальное движение, этничность, нация.
© V. Varnavsky
Buryat Ethnicity in the political projects of the XX century: Empire of the Empire?
One of the most significant events of political development in the XX century was the actualization of ethno-national viewpoint. In the period under review Buryat elites conceptualized four models of socio-cultural and political development of the Buryat ethnos, in the context of which differently carried out self-presentation is drilled in the socio-political space empire. Actualization of a model determines, to some extent, cultural and political preferences of designers and, to a greater extent, the general social context and political situation. The content of ethno-political design throughout the twentieth century determined discursive practices of nationalists and/or Communists, and in this sense, ethnicity is understood as the result of social and political interaction. It can be argued that the representatives of the nationalist-minded intellectuals were classical representatives of ethnic nationalism and objectively Communists began to act as representatives of civic nationalism, which is the most important task was the creation of a new "multicultural" nation - the Soviet people.
Keywords: the Buryats, nation-building, national movement, ethnicity, nation.
1 Статья подготовлена при поддержке Проекта № 0338-2015-0001 «Бурятская этничность в политических проектах: от Российской империи до современной России» в рамках Комплексной программы СО РАН № 11.2 «Интеграция и развитие».
41
Одним из самых значительных явлений социокультурного и политического развития в XX столетии без сомнения стала актуализация этнонацио-нальной проблематики. Развитые техногенные культуры втягивали в ареал своих геостратегических интересов и практик территории, на которых сохранялись традиционные общества, и агрессивно навязывали им собственные политические, экономические, а затем культурные и ментальные модели. Это, естественно, вызывало у последних стремление защитить и сохранить привычный уклад жизни, а их этничность превращалась в главный объект защиты, на который направлены все угрозы, порождаемые вторжением западной цивилизации в жизнь традиционных обществ. С другой стороны, в доктринально-идеологическом арсенале традиционного общества не было иных, кроме этничности, концептов, которые могли бы мобилизовать и сплотить членов той или иной этнической группы для борьбы за защиту своих интересов. Поэтому этничность превращалась еще и в инструмент борьбы за статус, власть, ресурсы. Она проявляла себя в качестве эффективной стратегии тех групп населения, которые, апеллируя к этнокультурной специфике, стремились добиться повышения своего политического и/или экономического статуса [см., например, Рыбаков, 2001, с. 113; Этнос..., 2000, с. 8]. Именно поэтому этничность проявлялась, чаще всего и отчетливее всего, в виде этнического национализма и постоянно становилась основным стержнем национальных движений XX века: одновременно она являлась целью и средством этих движений.
События и процессы, имевшие место в бурятском обществе в ХХ веке, недвусмысленно показали, что в рамках общественно-политического дискурса бурятская элита открыто и целенаправленно использовала этничность. Под воздействием модернизации этническое стало постепенно вырываться из «примордиалистского плена» традиции и превращалось в постоянный объект социальных практик, в контексте которых, во-первых, проходило активное конструирование этнокультурных и/или этнополитических конфигураций, и, во-вторых, осуществлялось инструменталистское использование этничности. В рассматриваемый период бурятская интеллектуальная и властная элиты концептуализировали четыре модели социокультурного и политического развития бурятского этноса, в контексте которых по-разному осуществлялась самопрезентация бурят в социально-политическом пространстве империи. Актуализация той или иной модели обусловливалась, в определенной мере, культурно-политическими предпочтениями самих конструкторов и, в большей степени, общим социальным контекстом и политической конъюнктурой. Дрейф этнополитической идентичности реализовывался по следующей схеме.
Бурятская автономия в составе России (1905-1922). В период первой русской революции и особенно после революции 1917 года бурятские лидеры
42
активизируют свою деятельность в направлении повышения политического статуса автономии и стремятся к достижению территориально целостного этнически гомогенного образования. В условиях крайней политизации общественной жизни для бурят особо актуальной становится идея политического самоопределения, происходит политизация этничности. Лидеры национального движения одной из главных своих задач считали реализацию идеи этно-государства, иными словами, они последовательно стремились к соединению бурятской этничности и государственности. Можно с полной уверенностью говорить, что на данном этапе бурятская этничность отчетливо проявлялась «как политическая организация со специально разработанной политической стратегией, с вполне прагматической целью расширить доступ для носителей своей этничности к естественным ресурсам, источникам материальных, социальных и духовных благ, контролируемых неэтническими, например, государственными структурами. Предельные цели мобилизованной этничности или, говоря другими словами, ее горизонты простираются до создания моноэтнического государства...» [Губогло, 1998, с. 21-22].
Буряты как интегральная часть монгольской нации, которой, в соответствии с концепцией национального самоопределения, требуется свое «Панмонгольское» государство (1919-1937). На примере панмонголизма хорошо видно, что этничность представляет собой очень текучую и пластичную субстанцию. Она легко поддается конструированию, в результате чего этнические активисты, да и вообще политические акторы, участвующие в националистическом дискурсе, добиваются дифференциации и/или интеграции отдельных частей социального пространства. Именно они «создают этничность, т.е. этнические общности, из имеющегося в доступности культурного и социального материала. и превращают культурные различия в основу для политической дифференциации между народами» [Тишков, 1997, с. 71]. Таким образом, примордиальные конструкты, направленные на создание социально-политических коалиций, состав которых определяется конъюнктурой данного момента, могут использоваться и используются для достижения политических целей. Необходимо отметить, что в период полного господства и тотального контроля коммунистов «панмонголизм» превратился в удобный и эффективный инструмент политической практики, с помощью которого от культурных и политических процессов отстранялись соперники и неугодные участники. Сами же эти процессы получали развитие в выгодном для Компартии направлении унификации социокультурного и политического пространства, контролировавшегося советским государством. Спонсируя в определенной степени этнический национализм коммунисты одновременно создавали непреодолимые препятствия для его развития и распространения, уничтожая излишнюю и опасную с их точки зрения инициативу в этнокультурной сфере. Боязнь попасть в область «негативной» этничности ограничи-
43
вала возможность проявления «национального», в результате чего собственно этноидентификационный дискурс «замораживался», а в общественном сознании расчищалось место для актуализации идеи «советской» политико-государственной общности. Фактически, в рамках борьбы с негативной эт-ничностью подготавливалась почва для активного нациестроительства уже в масштабах всего Советского Союза.
Буряты как самостоятельная часть советского политико-идеологического пространства, в контексте которого они выступают в качестве «социалистической нации» (1922-1960-е гг.). Советская общность понималась как содружество самоопределившихся наций, народов-партнеров и тогда приходилось смиряться с наличием локального этнонационального самосознания и даже в определенной степени актуализировать его. Ведь в этом случае официальный идеологический дискурс невольно формировал в сознании населения представление о том, что Советский Союз являлся сообществом не столько граждан, сколько советских наций и народностей, а советская идентичность представляла собой сумму коллективных идентичностей всех этнонаций, образующих СССР. При этом этничность использовалась коммунистами предельно инструментально: конструируя советские этнонации, они попутно встраивали их в жесткую систему советского политико-идеологического пространства. Советская государственная система очень тесно интегрировала в себя этнический фактор: «Национальность оказалась огосударствленной, обюрократизированной, превратилась в один из элементов тоталитаризма», а партийно-государственный аппарат «занимался... строительством интегрированных в политическую систему национальных образований.» [Чешко, 2000, с. 206-207]. Этничность превратилась из рычага мобилизации населения под флагом национализма в надежный инструмент коммунистического управления национальной периферией. Такой подход к национализму давал иллюзию решенности национального вопроса в СССР и в определенном достаточно узком поле позволял удовлетворять этнокультурные потребности меньшинств.
Буряты как интегральная часть общности «советский народ» (1940-е - 1980-е гг.). Границы этой общности конституировались посредством классовой, а не этнической принадлежности, и, соответственно, сама она преподносилась как согражданство трудящихся, не разделяемых по этническому признаку и объединенных своей социально-классовой близостью и идеологией. Данный концепт более всего подходил для актуализации общесоветской идентичности на индивидуальном уровне, поскольку, минуя этнокультурный уровень, он должен был вызвать чувство солидарности у каждого жителя СССР, апеллируя к его классовому самосознанию. С этой точки зрения становится понятным, почему в советском идеологическом дискурсе понятия «этнос», «народ», «национальность», «нация» совпадали по своей
44
смысловой нагрузке с такими понятиями, как «эксплуатируемый класс» или «трудящиеся массы». Советская власть помещала в один семантический ряд категории этничности и класса, преследуя цель растворить этническую идентичность в социально-классовой. При этом создание советской идентичности шло за счет ее насыщения идеологическими символами и смыслами, что также позволяло конструкторам советской общности избавить население от привязанности к идеям этнонационализма.
Итак, интеллектуальная элита, сформировавшаяся в дореволюционный период и возглавлявшая национальное движение в 1905-1921 годах, концептуализировала за это время две модели этнополитического самоопределения бурят, в контексте которых по-разному интерпретировалась бурятская идентичность. При этом культурные маркеры, с помощью которых определялись границы конструируемых общностей, были отобраны еще в начале ХХ века и сохранялись на протяжении всего указанного периода.
Во-первых, в это время разрабатывалась концепция бурятской национальной автономии. Ее идея была вербализована еще в 1905-1906 годах во время национальных съездов и получила свое развитие после революционных событий 1917 года. Во-вторых, была разработана концепция всемонголь-ского единства, которая актуализировалась лишь в определенные - критические, - моменты национального движения и получила известность под названием панмонголизма. В обоих случаях особая значимость придавалась национальному языку, традиционной культуре и буддизму, которые использовались в идентификационном дискурсе для того, чтобы, в первом случае, отграничить бурятскую общность от других, и, во втором случае, интегрировать ее же в состав более широкой монгольской этнокультурной общности.
Коммунисты моделировали этничность так, чтобы акцентировать внимание не столько на этнокультурной специфике бурят, сколько на возможности интегрироваться в общесоветское социополитическое пространство, а идентификационная практика, конструируемая ими, была направлена, в первую очередь, на то, чтобы актуализировать значимость социально-классовой лояльности. Таким образом, политическая практика большевиков неизбежно приводила к постепенной деактуализации тех парадигм национально-культурного движения бурят, в контексте которых продолжительное время конструировалась бурятская этничность, и, напротив, была направлена на усиление значимости иного уровня идентичности, в структуре которого лояльность к своей этнической группе играла все меньшую роль. Привлекая национализм в свою социалистическую программу, коммунисты рассматривали его как тактическое средство, которое в конечном итоге позволит преодолеть господство локальных идентичностей и будет способствовать становлению единого политического самосознания в границах СССР. В этом смысле их можно обозначить как «интернационалистических националистов», действия
45
которых, однако, направлены, в первую очередь, на формирование единой советской общности, а отнюдь не на стимулирование отдельных национальных идентичностей.
Содержание этнополитического проектирования на протяжении всего ХХ века определялось дискурсивными практиками националистов и/или коммунистов и в этом смысле этничность можно понимать, как результат социально-политического взаимодействия. Действительно, выделенные выше модели этнополитической идентичности вполне допустимо интерпретировать в категориях ситуативности и конъюнктурности; концептуализация и актуализация той или иной модели обусловливалась, главным образом, социально-политическим контекстом, а примордиализм использовался для того, чтобы показать и доказать ее укорененность и изначальность, а, следовательно, и политическую легитимность, что отнюдь не отменяет объективности существования бурятской, монгольской или какой-либо иной этнической культуры, однако демонстрирует ее свойство являться инструментом социальной практики.
Вытекающим из предыдущего и достаточно очевидным представляется то, что и националисты, и коммунисты являлись конструкторами, в одинаковой мере использовавшими этничность в обосновании своих проектов на-циостроительства. Каждый из участников националистического дискурса нагружал конструируемую этническую идентичность собственным смыслом, в зависимости от того, какие цели он преследовал. Общим моментом при этом стало то, что все политические акторы, хотели они того или нет, вынуждены были вступать в борьбу за право утвердить в обществе собственное толкование нации и тем самым становились участниками националистического дискурса. Они пытались монополизировать этот идеологический и мобилизационный ресурс, чтобы достичь тех или иных - либеральных или социалистических, тоталитарных или демократических, - целей.
Можно утверждать, что представители националистически настроенной интеллигенции были классическими представителями этнического национализма и в этом смысле «естественными» примордиалистами. В свою очередь, коммунисты объективно стали выступать в качестве представителей гражданского национализма (эта их функция обрела свою дефиницию в форме идеологемы «советский интернационализм»), а их сверхзадачей стало создание новой «многонациональной» нации - советского народа.
46
Литература
1. Геллнер Э. Нации и национализм. - M.: Прогресс. 1991. - 126 с.
2. Губогло M. Н. Языки мобилизованной этничности. - M.: Школа «Языки русской культуры», 1998. - 327 с.
3. Рыбаков С. Е. Философия этноса. - M.: 2001. - 223 с.
4. Тишков В. А. Очерки теории и политики этничности в России. - M.: Русский мир,
1997. - 355 с.
5. Чешко С.В. Распад Советского Союза. - M. ИЭА РАН, 2000. - 235 с.
6. Этнос и политика: Хрестоматия. - M. УРАО, 2000. - 398 с.
References
1. Hellner E. Natsii I natsiolism. M. Progress. 1991. - 126 p.
2. Guboglo M.N. Yaziki mobilizovannoy etnichnosti. M. Shkola "Yaziki russkoy kultury",
1998. - 327 p.
3. Rybakov S.E. Philosophiya etnosa. M. 2001. - 223 p.
4. Tishkov V.A. Ocherki teorii I politiki etnichnosti v Rossii. M. Russkiy mir, 1997. - 355 p.
5. Cheshko S.V. Raspad Sovetskogo Soyuza. M. IEA RAN, 2000. - 235 p.
6. Etnos I politika: khrestomatia. M. URAO, 2000. - 398p.
Варнавский Павел Кондратьевич - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела истории, этнологии и социологии EMET СО РАН, e-mail: [email protected] Varnavsky Pavel - Candidate of Historical Sciences, SB RAS, e-mail: [email protected]
47
