CC BY
215
БУЛГАКОВ КАК ОДНА ИЗ ТАЙН «ДОКТОРА ЖИВАГО» ПАСТЕРНАКА
С. Г. Буров
BULGAKOV AS A MYSTERY OF "DOCTOR ZHIVAGO" BY PASTERNAK
Burov S. G.
The article is devoted to the analysis of B. L. Pasternak's contacts with M. A. Bulgakov and inter-text connections of the novel "Doctor Zhivago" with some works of Bulgakov, the characters of which became the prototypes of the novel. As a prototypic one related with Juriy Zhivago the person of Bulgakov is considered.
Key words: Pasternak, Bulgakov, biography, image, prototype, effect.
Статья посвящена анализу контактов Б. Л. Пастернака с М. А. Булгаковым, а также интертекстуальных связей романа «Доктор Живаго» с некоторыми произведениями Булгакова, персонажи которых стали прототипами героев романа. В качестве прототипи-ческой в отношении Юрия Живаго рассматривается и фигура самого Булгакова.
Ключевые слова: Пастернак, Булгаков, биография, образ, прототип, влияние.
УДК 882.091
Хотя история взаимоотношений и взаимовлияний двух писателей и рассматривалась в критике, например, в работе (9), изучена она пока недостаточно. Между тем, интерес Пастернака и Булгакова друг к другу представляется несомненным. И большим он был, пожалуй, со стороны Пастернака. Интерес этот можно объяснить несколькими причинами. Быть может, самые весомые -стремление Пастернака понять механизм литературного успеха (как, например, он хотел понять его в конце 30-х - начале 40-х на примерах А. Т. Твардовского, К. М. Симонова, А. К. Гладкова и др.) и связанный с ним механизм взаимоотношений писателя и власти. В связи с этим стоит отметить попытки Пастернака не ограничиваться переводами пьес Шекспира, но написать - во время войны, а также в последние годы жизни - собственные пьесы для театра. Обратим внимание и на то, что с начала работы над «Доктором Живаго» Пастернак не только не искал контакта с властью, но постоянно подчеркивал свою «незаконность», в том числе и в литературе. Вероятно, первоначальный интерес писателей друг к другу возник не столько благодаря чтению произведений друг друга, сколько в связи с самоопределением в отношении власти. Успех или неуспех коллеги примеривался на себя. «Есть безусловное сходство в истории взаимоотношений Б. Пастернака и М. Булгакова с властью, со Сталиным. Обоим Сталин, неожиданно для них, звонил по телефону. Оба проявили растерянность. Оба хотели возоб-
новить разговор и - одинаково безрезультатно. Оба надолго лишались возможности публиковать свои произведения, оба находились под угрозой ареста и т. д.» (11: 74). В писательском поведении обоих по-разному давал знать о себе и творческий и биографический пример Пушкина - один и тот же «соблазн классики», когда в творческой жизни и Булгакова, и Пастернака «переплелись: конструктивное участие произведений Пушкина [...] в [...] замыслах - и такое их воздействие, которое сказывалось на жизне-поведении автора в целом» (23: 539).
Пожалуй, первая ситуация, в которой имена Пастернака и Булгакова упоминаются мемуаристами вместе - это история ареста и высылки О. Э. Мандельштама в Чердынь в начале июня 1934 года. Быть может, именно тогда Булгаков узнал в пересказе Ахматовой о разговоре Сталина с Пастернаком. Еще раз такая возможность появилась несколько месяцев спустя. К тому времени ссылка в Чер-дынь была заменена Мандельштаму на поселение в Воронеже. 17 ноября 1934 года Е. С. Булгакова записала: «Вечером приехала Ахматова. Ее привез Пильняк из Ленинграда на своей машине. Рассказывала о горькой участи Мандельштама. Говорили о Пастернаке» (8: 78). М. О. Чудакова полагает, что последнюю фразу «можно прочесть только как краткую запись - для памяти -рассказа Ахматовой о телефонном звонке Сталина Пастернаку. Скорее всего, именно из уст Ахматовой Булгаков узнал подробности разговора; он, несомненно, отнесся к ним с напряженным вниманием. Мы предполагаем, что слова, сказанные о Мандельштаме, - «Но ведь он же мастер, мастер ?», могли повлиять на выбор именования главного героя романа и последующий выбор заглавия» (22: 408-411). И это (в данном случае косвенное) влияние Пастернака на Булгакова - не единственное. О контекстах использования слова «мастер» в 30-е и его значениях в устах Пастернака и Булгакова см.: (10: 267-287); (16). О лозунге «мастерства», резонансе и трактовках разговора Сталина с Пастернаком и их отношении к термину «мастер» см.: (20: 193-194, 228-229, 233); (7: 330-338); (15: 228); (11: 48-49); (27; 72-73).
Когда состоялось знакомство двух писателей, неизвестно. Во всяком случае, одна из немногих (если не первая) личных встреч состоялась в апреле 1935 года на именинах жены К. А. Тренева. По поведению Пастернака, описанному мемуаристкой, можно судить, как ценил он Булгакова. 8 апреля 1935 года Е. С. Булгакова записала: «Шумно. Пастернак с особенным каким-то придыханием читал свои переводные стихи, с грузинского. После первого тоста за хозяйку Пастернак объявил: «Я хочу выпить за Булгакова!» Хозяйка: «Нет, нет! Сейчас мы выпьем за Викентия Викентьевича, а потом за Булгакова!» - «Нет, я хочу за Булгакова! Вересаев, конечно, очень большой человек, но он - законное явление. А Булгаков - незаконное!» (8; 91). Тост Пастернака выводил бытовую ситуацию на уровень общественно-политической, помещал ее в контекст отношений художника и власти, что не мог не оценить Булгаков. Стоит упомянуть, что аналогичное предложение поднять тост, но уже за отсутствующего Мандельштама, сосланного в Воронеж, Пастернак произнес на заключительном банкете III пленума правления Союза писателей в Минске в феврале 1936 года. Н. Е. Штемпель рассказывала Е. Б. Пастернаку, как шокировало присутствовавших там писателей это предложение (14: 513). В записи об этих именинах, сделанной гораздо позже - в 1968 году, Е. С. Булгакова вместо Вересаева называет (ошибаясь в имени) известного хирурга Николая Ниловича Бурденко и добавляет при описании Пастернака некоторые детали, характеризующие его отношение к Булгакову, отсутствовавшие в записи 1935 года: «Пастернак поднялся и сказал, что хочет произнести первый тост. - Да, да!! - в восторге кричала хозяйка, Лариса Ивановна. Пастернак начал говорить на большой высоте - что человек этот, за кого он хочет выпить, такой необычайный (да, да!!), такой талантливый, гениальный (да, да!!), что большое счастье знать, что он живет рядом с нами, в наше время (да, да!!) и т. д. и т. д. Все время речь его прерывается восклицаниями Ларисы Ивановны с каким-то уже придыханием от волнения. И, наконец, Пастернак, доведя до
высшей ноты, говорит: «Я предлагаю выпить за здоровье Михаила Афанасьевича Булгакова!» - Нет, нет!!!! - взвизгивает хозяйка. - Мы должны выпить за здоровье Егора Нилыча Бурденко! [...]. - Ну, конечно, конечно, мы выпьем потом и за Егора Нилыча, - спокойно говорит Пастернак, - но Егор Нилыч - явление законное, а Булгаков - незаконное!» (8: 312).
Еще один повод интересоваться друг другом Пастернаку и Булгакову мог представиться осенью того же года. Булгаков мог расспрашивать Ахматову о взаимоотношениях Пастернака и Сталина и о действиях, предпринятых Пастернаком в связи с судьбой Л. Н. Гумилева и Н. Н. Пунина, арестованных 28 октября 1935 года и вскоре освобожденных как благодаря письму Сталину, написанному Ахматовой, так и письму Пастернака, за что тот вновь благодарил генсека письмом. «Развитием мыслей, высказанных в письме, стало написанное в то же время стихотворение «Мне по душе строптивый норов». Вторая его часть была посвящена кремлевскому горцу» (14: 489, 507). Булгакову могли быть интересны действия Пастернака не только как актуальный для него пример обращения художника к властителю, но еще и потому, что сам он в деле освобождения сыграл не менее важную роль. Подавать Сталину письмо с просьбой об освобождении арестованных мужа Н. Н. Пунина и сына Л. Н. Гумилева Ахматова приехала в Москву 30 октября. Она одновременно обратилась к Пастернаку, к Булгакову, а также к Б. А. Пильняку, который, как вспоминала З. Н. Пастернак, «усиленно уговаривал» ее мужа «написать письмо Сталину. Были большие споры, Пильняк утверждал, что письмо Пастернака будет более действенным, чем его» (1: 288). Письмо Сталину через башню Кутафью Ахматовой помогли доставить «с чрезвычайной скоростью -знаменитые в то время писатели - Лидия Сейфуллина и [...] Борис Пильняк» (24: I, 17). «Булгаков связывал этот успех и со своими советами» (22: 422). Подробно об аресте и освобождении Н. Н. Пунина и Л. Н. Гумилева и логике поведения Пастернака см.: (20: 371-383). Исследователь, не
учитывает, однако, участие Булгакова в составлении письма Ахматовой к Сталину.
Знали ли Пастернак и Булгаков, что хлопочут параллельно и что оказались в плане участия в составлении письма Ахматовой в одинаковой позиции? Если знали, то это могло обострять их интерес друг к другу. Впрочем, главное внимание, конечно, было обращено на исход дела. Как вспоминала З. Н. Пастернак, на следующее утро после того, как Пастернак отнес в кремлевскую будку свое письмо, по телефону сообщили, что Пунин освобожден. Ахматову, спавшую до обеда, Пастернаки уговорили ехать в Ленинград в этот же день, «достали ей билет и проводили на вокзал» (1: 289). На основании этих воспоминаний можно сделать вывод, что Ахматова после известия об освобождении мужа уехала, не увидевшись с Булгаковым. Этому, однако, противоречат рассказы Е. С. Булгаковой. Кроме того, как вспоминала Э. Г. Герштейн, разрешение ситуации было отмечено «ликованием» и «торжеством с гостями» в квартире Пильняка (7: 217-219).
Прямые обращения Пастернака к Сталину и их результативность могли наводить Булгакова на сравнения с аналогичными собственными обращениями и их последствиями. Новую волну размышлений Булгакова о состоявшемся контакте со Сталиным -открытом личном обращении к вождю Пастернака, с одной стороны, и своем потаенном участии в составлении письма Ахматовой, с другой - могла вызвать позиция, которую к концу 1935 года занял по отношению к генсеку Пастернак. Он прислушался к просьбе Бухарина написать стихи о Сталине, и 1 января 1936 года в «Известиях» были напечатаны стихи «Мне по душе строптивый норов» и «Я понял: все живо». Как полагает М. О. Чудакова, эти стихи Пастернака, которыми он «вдвинул» Сталина «в историю» (23: 557), повлияли «на решение Булгакова обратиться к теме Сталина» (22: 422). К. Барнс допускает, что «the very possibility of addressing the theme of Stalin in non-hagiographic mode possibly impressed Bulgakov sufficiently for him to project play on that theme» (26: II, 116).
7 февраля Елена Сергеевна записала: «М. А. окончательно решил писать пьесу о Сталине». И решение это все более укреплялось. Однако «после премьеры «Мольера» на сцене МХАТа в «Правде» (1936, 9 марта) появилась уничтожающая редакционная статья «Внешний блеск и фальшивое содержание»» (3: 642). Эта статья стала одним из факторов, обессмысливших для Булгакова работу над пьесой о Сталине. Булгаков приступил к ней гораздо позже - лишь 10 сентября 1938 года, когда «предложение от театра написать пьесу о Сталине, при всей его рискованности, оставалось для Булгакова едва ли не единственной возможностью вернуться на сцену» (3: 642). А тогда, 9 марта 1936 года, в день выхода разгромной статьи о Булгакове, докладом первого секретаря правления Союза писателей В. П. Ставского открылась общемосковская писательская дискуссия. 13 марта Пастернак выступил перед собравшимися, но его речь не была напечатана. 16 марта он выступил вновь. Подробнее об этих выступлениях: (14: 517518). Стенограмма выступления Пастернака на дискуссии о формализме с пометами Сталина опубликована А. Ю. Галушкиным, рассмотревшим свидетельства об отношениях поэта и вождя (6). Обсуждению «недолговременных и асимметричных взаимоотношениях поэта и вождя», а также стенограммы посвящена работа: (19). В письме к О. М. Фрейденберг от 1 октября 1936 года Пастернак, сначала, косвенно имея в виду Булгакова, говорил в более широком смысле о «театре и литературе», но затем прямо назвал его имя, как одного из самых травимых (13: IX, 94-95). И здесь частный случай несправедливого отношения в числе других к Булгакову, подтолкнул Пастернака к протесту против практики уже сформировавшегося советского отношения к художнику вообще.
Пастернак тоже мог интересоваться - и при жизни Булгакова, и после его смерти -тем, как складывается и сложилась судьба коллеги в связи с отношениями со Сталиным. Если говорить о вероятных выводах, то они были сделаны позже и стали одной из составных позиции Пастернака, сформировавшейся к началу работы над «Доктором
Живаго» и продолжавшей укрепляться далее. Показательной эта позиция выглядит не только в связи с судьбой Булгакова, но и на фоне «Мастера и Маргариты». Пожалуй, наиболее прямо Пастернак выразил ее в письме от 21 апреля 1951 года к Симону Чи-ковани, смещенному к тому моменту с поста первого секретаря Союза писателей Грузии. Пастернак предостерегал друга: «по своей непосредственности Вы можете забыться и вспыхнуть, и вступив в объяснения с этой стихией, доставите радость темной силе и тем поддержите ее» - цит. по: (14: 650). Это - один из принципов, с опорой на которые писался «Доктор Живаго». В романе его хорошо иллюстрирует поведение главного героя в разговорах с Костоедом и Самдевя-товым в теплушке по пути на Урал. В черновиках к роману осталась запись: «Политически непривычные резкости не только ставят рукопись под угрозу. Мелки счеты такого рода с установками времени. Они не заслуживают упоминания даже политического. Роман противопоставлен им всем своим тоном и кругом интересов» (13: IV, 652).
Свидетельство о последней встрече писателей мы приведем полностью в силу его важности. В. Я. Виленкин писал о феврале 1940 года, когда Булгаков умирал: «Меня все время о нем, его состоянии расспрашивал Пастернак, и мне показалось, что им непременно надо увидеться. Борис Леонидович горячо на это откликнулся и тут же к нему пошел. У меня в дневнике запись от 22 февраля: «У Булгаковых все то же. В выходной был там, но к нему в комнату не заходил. С улицы входить в этот дом жутко. Елена Сергеевна сегодня слегла, - сердце. Мне сказала в слезах, что боится сойти с ума. Пастернак был у них, сидел у Михаила Афанасьевича довольно долго, наедине. Как только он ушел, Елена Сергеевна позвонила мне в театр, сказала, что впечатление у них обоих чудесное, очень тепло о Пастернаке. А на другой день он мне звонил. Я даже не ожидал такого». На этом моя запись обрывается. Очевидно, не ожидал такой потрясен-ности личностью Булгакова. Кто знает, о чем они говорили. Может быть, «о жизни и смерти», как хотелось Пастернаку совсем в
другом, ставшем уже историческим, разговоре?.. Трагических поводов для возникновения этой темы кругом было достаточно для обоих, - все мы жили тогда в обстановке продолжающегося террора. То, что эта встреча произошла по моей инициативе, -одна из реликвий моей памяти» (4: 391). В мемуарах «О Борисе Леонидовиче Пастернаке» Виленкин отметил, что Пастернак расспрашивал его о подробностях болезни Булгакова «с чем-то гораздо большим, чем сочувственный интерес» (5: 478). Воспоминание Е. С. Булгаковой, записанное ею в 1968 году, добавляет еще некоторые детали: «Когда Миша был уже очень болен, и все понимали, что близок конец, стали приходить - кое-кто из писателей, кто никогда не бывал. так, помню приход Федина. Это -холодный человек, холодный, как собачий нос. Пришел, сел в кабинете около кровати Мишиной, в кресле. Как будто - по обязанности службы. Быстро ушел. Разговор не клеился. Миша, видимо, насквозь все видел и понимал. После его ухода сказал: «Никогда больше не пускай его ко мне». А когда после этого был Пастернак, вошел, с открытым взглядом, легкий, искренний, сел верхом на стул и стал просто, дружески разговаривать, всем своим существом говоря: «Все будет хорошо», - Миша потом сказал: «А этого всегда пускай, я буду рад»» (8: 312).
О чем беседовали два писателя - осталось неведомо. И ключом к содержанию этого разговора является, возможно, уже сама явность этой таинственности. Они могли говорить о том, о чем «на людях» в то время было говорить «не принято» и опасно. Во всяком случае, Пастернак мог говорить с Булгаковым о судьбе Мейерхольда, арестованного 18 июня, и его жены, зверски убитой 15 июля; о смерти своей матери, скончавшейся 23 августа; о начале Второй Мировой войны; о возможностях отъезда на Запад и жизни там (члены семей обоих были за границей, и оба писателя предпринимали неоднократные попытки выезда); о судьбе вернувшейся в СССР М. И. Цветаевой и ее семьи, в частности арестованных 28 августа - А. С. Эфрон и 10 октября - С. Я. Эфрона; о положении А. А. Ахматовой и ее сы-
на Л. Н. Гумилева, арестованного в ноябре, о «Реквиеме», который Ахматова, приехавшая в связи с арестом сына в Москву, читала Пастернаку. О многом из этого Булгаков мог знать если не в деталях, то понаслышке. Разговор мог касаться и творчества, в частности театральных работ друг друга. Самые напрашивающиеся предположения связаны с учетом того, что у обоих был не просто интерес к театру, но живое и напряженное участие в его работе. Неудача с «Батумом», который был попыткой Булгакова создать (наряду с Пастернаком, написавшим стихи, и, возможно, с оглядкой на него) произведение, обращенное к Сталину, могла способствовать обостренному вниманию Булгакова к театральным делам коллеги. Писатели могли говорить о творчестве в связи с фигурой Сталина. Пастернак мог рассказывать и об успешной работе над «Гамлетом», которого собирался ставить МХАТ. «С начала 1939 года Пастернак по просьбе Мейерхольда взялся за перевод «Гамлета» [...] К 14 февраля 1940 года Пастернак сдал во МХАТ переделанный заново текст «Гамлета» (14: 545, 548, 550, 551). Многое из истории сценической подготовки «Гамлета» Булгаков мог знать и до разговора. И мог воспринимать Пастернака, как своего удачливого двойника, действующего явно в качестве явления «законного» (хотя никогда, вроде, и не обмолвился об этом). В свою очередь Булгаков мог рассказать о судьбе своей пьесы «Александр Пушкин» («Последние дни»). Пастернак знал о ней давно - с тех времен, когда она еще писалась, и, возможно, был знаком с текстом. Во всяком случае, он мог узнать о пьесе от самого Булгакова во время встречи на именинах жены Тренева 8 апреля 1935 года. Вероятность разговора о пьесе в тот день может косвенно подтвердить тот факт, что, не будучи слишком близок с Булгаковым, Пастернак оказался осведомлен о его работе в деталях. Об этом свидетельствует письмо от 11 июня 1935 года к Р. Н. Ломоносовой, в котором через два месяца после встречи с Булгаковым у Тренева, он отвечал корреспондентке по поводу присланной ею пьесы «Дуэль» (12: 371). Картина шестая пьесы «Александр Пушкин» (ру-
копись) так и называлась - «Дуэль». Это -единственная из десяти картин пьесы (2-я редакция, рукопись), имевшая название. Совпадение названия пьесы, сочиненной корреспонденткой Пастернака, с названием картины из пьесы Булгакова могло быть весомым поводом для тактичного указания Ломоносовой на то, каким нужно показывать Пушкина на сцене, и кто делает это по-настоящему хорошо.
Во время же последней встречи вероятный разговор о «последних днях» Пушкина мог, исходя из ситуации, подразумевать происходящее с Булгаковым и молча проецироваться Пастернаком на тяжелое состояние, в котором тот находился. Умирающий Пушкин в пьесе Булгакова невидим для зрителей и читателей, и лишь однажды по сцене проносят его тело. Эту особенность героя в разговорах с собеседниками отмечал сам Булгаков (3: 619-620). Умирающий писатель представал двойником своего героя и тоже был невидим - когда болел, находился в физической изоляции, а его творческое величие открывалось лишь немногим, в том числе Пастернаку. Булгаков и Пушкин (как реальная личность и как герой пьесы) стали прототипами Юрия Живаго, занимающегося в свои «последние дни» творчеством в изолированной комнате в Камергерском переулке. Материал для создания образа умирающего Живаго Пастернаку дали судьбы обоих. Невидимость Пушкина в пьесе и невидимость Булгакова в жизни, а также «невидимость» творчества Булгакова для современников давали основание сделать «невидимой» для друзей доктора, для Марины, а также для читателя как жизнь Юрия Живаго в комнате в Камергерском, так и подлинную суть духовных деяний и подвига доктора. (О возможной проекции булгаковского Пушкина на Христа см.: (3: 628).) Да, собственно, читатель мало что узнает о том, что же именно пишет в этой комнате Юрий Живаго. Автор показывает лишь отдельные записи, указывает на отдельные стихотворения (далеко не случайно, что таким стихотворением оказывается «Гамлет»), зато оставляет множество намеков. Живаго удаляется в комнату в Камергерском и становится
невидимым, как сказочный герой, но иначе, нежели последний. Аналогичная инверсиро-ванность действует также в отношении литературы (пьесы Булгакова) и жизненной ситуации. Живаго оказывается тайным двойником сказочного героя, а также Пушкина (в пьесе и в жизни), Булгакова и самого Пастернака. Еще одна деталь, сближающая Юрия Живаго с Булгаковым (и по контрасту с Булгаковым - с Маяковским) - кремация тела умершего. Смерть Булгакова, умершего в присутствии жены, но и в изоляции, была трансформирована Пастернаком в смерть доктора «на миру», при выходе из переполненного злобными пассажирами трамвая и последующее прощание с ним Лары. Пассажиры изолируют Юрия Живаго от свежего воздуха. В иной изоляции доктор пребывает после того, как скрывается от «незаконной» жены Марины. Живаго - врач, как и Булгаков, и «незаконен» так же, как и тот. Эта «незаконность» Юрия Живаго в плане социальном, «внешнем» обозначается тем, что Евграф говорит Ларе: «Ни одна из бумаг покойного не была в порядке. Трудовая книжка оказалась просроченной, профсоюзный билет старого образца не был обменен, взносы несколько лет не уплачивались» (13: IV, 492). Живаго «незаконен» и при жизни, и после смерти, когда провожать его приходит множество незнакомых людей (обычно такое бывало на похоронах советских вождей, и противоположность им, которую представляют собой похороны Живаго, свидетельствуют о его тайной роли духовного вождя). И эта тайная и выявляющаяся лишь после смерти «незаконность» - аналогична той «незаконности» Булгакова, о которой Пастернак открыто говорил в гостях у Тренева, на людях, в присутствии самого Булгакова, и той, которая характеризовала самого Пастернака, опубликовавшего на Западе роман, имевшего «незаконные» отношения с О. В. Ивинской и вообще остро ощущавшего свою «незаконность»: происхождения, положения в современной ему советской литературе. В 50-е Пастернак весьма ценил эту «незаконность» - в пику всему, что было «разрешено» и официально узаконено и признано, о чем не раз писал в письмах.
Заметим также, что до ухода в комнату в Камергерском доктор жил (не считая Спиридоновки) в Мучном городке, принадлежавшем князьям Долгоруковым. Как следует из прочитанной Пастернаком книги П. Е. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина», именно князь П. В. Долгоруков был автором анонимного пасквиля, приведшего к дуэли. Он же, вероятно, был и автором грязного письма, посланного П. Я. Чаадаеву и еще 70 адресатам. В оскорбительном письме за подписью Луи Колардо Чаадаеву предлагалось исцелить его от сумасшествия - см. комментарии: (21: II, 372-373). Появляется Долгоруков и в пьесе Булгакова, который «внимательно изучил труд П. Е. Щеголева», при этом «особое значение для него имела глава «Анонимный пасквиль и враги Пушкина»» (3: 630). То, что доктор поселяется в Мучном городке, представляет собой тайное возмездие возвышенного внутренне, но не внешне, двойника Пушкина (Юрия Живаго) - сниженному внешне, но не внутренне, двойнику Долгорукова (Маркелу).
Актуализация содержания пьесы «Александр Пушкин» для Пастернака в «последние дни» Булгакова произошла не только в силу понятных сравнений невидимого автора с его отсутствующим на сцене великим героем, но и по той причине, что в конце 1939 года за постановку этой пьесы взялся МХАТ (и по сей день находящийся в Камергерском переулке), с которым Булгаков не сотрудничал с 1936 года. Три года назад над пьесой работал театр имени Вахтангова, но после появления в «Правде» 9 марта 1936 года статьи «Внешний блеск и фальшивое содержание» эта работа была прервана (3: 619). Пастернак, в 1939-40 годах активно сотрудничавший с МХАТом, по-видимому, был в курсе готовившейся (но так и не осуществленной) постановки, которую не мог не соотносить с намеченной постановкой «Гамлета» в своем переводе (в итоге также не состоявшейся).
«Гамлет» Пастернака мог представать в глазах Булгакова еще одним успехом удачливого писателя-двойника, пьесой, контрастной по отношению к его «Александру Пушкину». Не исключено, что к такому же
видению ситуации, которая явилась отдельным проявлением общего двойничества с Булгаковым, позже мог прийти и Пастернак. Быть может, еще и поэтому он спроецировал главного героя своего романа и на умирающего Булгакова, и на умирающего Пушкина из его пьесы.
«Доктор Живаго», ставший для Пастернака итоговым произведением, был именно такой прозой, которую оба писателя считали главной в своей работе. В романе можно найти и отражения межличностных отношений между Пастернаком и Булгаковым, и сплавлявшиеся с этими отражениями влияния творческие. Важнейшей представляется уже упомянутая ситуация, когда Живаго оказывается в комнате в Камергерском переулке, живет там, а затем после его смерти от сердечной болезни (Булгаков умер от болезни почек) туда приходит множество людей, и происходит разговор Евграфа и Лары. А. М. Эткинд отмечает, что «комната, которая снята Евграфом для Юрия, находилась «рядом с Художественным театром», что читается как ссылка на Булгакова» (25: 440), однако не вскрывает значения этой ссылки. Соотношение комнаты в Камергерском переулке с Художественным театром «объясняется» не только интертекстуальной связью с «Александром Пушкиным», связью с МХАТом Булгакова, но и событиями из жизни Пастернака, и это не дает оснований утверждать, что «выбор места для завязки и разрешения жизненных коллизий героев романа не был предопределен биографическими обстоятельствами» (17: 372).
День своего 50-летия Пастернак провел в Камергерском переулке во МХАТе, о чем писал отцу 14 февраля 1940 года (2: 740741). Вместо официальных торжеств, которыми собирались его почтить, и от которых он постарался избавиться, было одиночество. Получается следующая «картина». 10 февраля Пастернак провел в одиночестве за работой, находясь во МХАТе. Вероятно, дорабатывал перевод «Гамлета». К 14-му он сдал туда перевод, и позже эти два события могли в его памяти объединиться в одно. 22-го он посетил умирающего в уединении Булгакова и имел с ним разговор наедине.
11 марта Булгаков умер. После смерти мужа Елена Сергеевна записывала в дневнике все визиты последующего месяца. Среди приходивших были Пастернак, Ахматова, Фадеев (22: 482). Возможно, Пастернак имел тогда разговор с Еленой Сергеевной. Таким образом, день рождения Пастернака контрастирует здесь с днем смерти Булгакова, и оба дня стоят под знаком одиночества, уединенности. «Осевыми» событиями предстают сдача «Гамлета» и встреча и разговор писателей. В «Докторе Живаго» эти значимые для Пастернака дни сложились в «последние дни»: это творчество Юрия Живаго (в частности, создание стихотворения «Гамлет»), посещение его Евграфом и его одиночество в комнате в Камергерском перед смертью; ситуация, когда он лежит в комнате мертвый; разговор Евграфа и Лары. Не сказался ли образ Булгакова и его судьба на трактовке лирического героя стихотворения «Гамлет»? Не подразумевал ли Пастернак судьбу Булгакова, когда в период работы над шекспировским «Гамлетом» переводил 66-й сонет Шекспира? Мотивы посещения Елены Сергеевны могли быть сходны с мотивами многолетней заботы Пастернака о вдове Андрея Белого К. Н. Бугаевой и вдове Тициана Табидзе - Н. А. Табидзе. Но то, что знакомство, вероятно, прервалось, несмотря на то, что Пастернак встречался с Е. С. Булгаковой и позже (Н. М. Любимов вспоминал о частых встречах Пастернака и Е. С. Булгаковой, в частности о встрече в 1949 году у Ардовых по случаю приезда Ахматовой (13: XI, 633)), может свидетельствовать о тайном двойни-честве с Булгаковым, которое Пастернак почувствовал во время последней встречи с ним и мог ощущать как необходимое ему искомое состояние и цель, наиболее точно соответствовавшие его представлениям о судьбе и задачах писателя. В такой тайной роли он вряд ли мог взять на себя заботу о вдове писателя, с которым не был слишком близок. Елена Сергеевна могла рассказать Пастернаку о «последних днях» мужа, которые описала в дневнике. Наконец, тайным откровением, которое Пастернак узнал во время последней встречи с Булгаковым, мог быть для него рассказ умирающего писателя
о «Мастере и Маргарите». И Булгаков мог просить Пастернака сохранить этот рассказ в тайне. В самом деле: Пастернак, насколько нам известно, ни разу никому не обмолвился, что знает о существовании «Мастера и Маргариты», хотя ни Елена Сергеевна, ни Ахматова не делали из этого тайны для духовно близких людей. Неизвестным остается и то, читал ли он главный роман Булгакова. Если в начале встречи ее тон старался задать Пастернак, пришедший поддержать в трудную минуту коллегу по цеху, то тем контрастнее оказался итог встречи - возможно, Пастернак был потрясен увиденным и услышанным. В таком ключе тема «жизни и смерти» могла приобрести для него новое звучание. Булгаков стал одной из тайн «Доктора Живаго» - «из человека, (оставаясь в нашем чувствованьи страшно именно человеком) давно стал миром или каким-то идеальным началом.» (12: 371). Под эту характеристику подпадают и Пушкин (Булгакова), и Булгаков, и Юрий Живаго, и в итоге - сам Пастернак. Если предположить, что Пастернак узнал о написанном романе от Булгакова, то, несомненно, он мог проецировать свою судьбу и неудачу долгих и не скрываемых попыток написать роман на судьбу и успех тайного дела Булгакова, который умирал, сумев вложить всего себя в главное произведение жизни и становясь все более «незаконным». Пастернаку открылись потаенные величина и величие Булгакова. Разговор с умиравшим двойником мог быть одним из мотивов, побуждавших Пастернака предпринимать впоследствии новые попытки написать роман, но делать это уже неофициально. Об одной из таких попыток уже через полгода после разговора (и смерти Булгакова) он писал Е. В. Пастернак (письмо от 3 августа 1940 года) (18: 415-416).
В известных словах Пастернака «Я не люблю своего стиля до 1940 года» из очерка «Люди и положения» обращает на себя внимание год. Обычно, говоря вслед за поэтом о переменах в его стиле, исследователи обращались к циклу «Переделкино». Но ведь стихи, вошедшие в него, были написаны весной 1941-го. Возможно, Пастернак «округлял» здесь дату не столько в связи с юби-
лейным возрастом (в 1940-м ему исполнилось 50 лет), но и потому, что имел в виду внутреннюю перемену, которой способствовали завершение работы над «Гамлетом», разговор с Булгаковым и смерть последнего. Поведение же Пастернака после смерти Булгакова по отношению к покойному, весьма напоминающее реакцию после смерти Маяковского, но в отличие от того случая оставшееся почти незамеченным окружавшими и, вероятно, не демонстративное со стороны самого Пастернака, отразилось в «Докторе Живаго» «неизвестностью» Ев-графа для людей, пришедших проститься с его умершим братом. «[...] after Bulgakov's death on 10 March, Pasternak was one of several actors, artists and writers in the guard of honour as his coffin stood in the Union of Writers» (26: II, 169).
В «Докторе Живаго» имеется еще, по меньшей мере, одна сцена, в которой отразилась последняя встреча с Булгаковым. Настроение товарищества, свойственное Пастернаку по отношению к писателям в 30-40-е годы и в котором он пришел к Бул-
гакову, выражалось позой, которую отметила Елена Сергеевна. Судя по реплике Булгакова после ухода Пастернака и записи, сделанной Еленой Сергеевной, Булгакову очень понравилось это настроение, но не только этим, конечно, объясняется возникшее расположение к Пастернаку. Для самого Пастернака впечатление от личности Булгакова при той встрече, возникло, вероятно, на иных основаниях. Вероятно, в силу этого впечатления позже в «Докторе Живаго» Пастернак заклеймил подобное настроение товарищества, чреватое смертью одного из тех, к кому окружающие, виновные в его гибели, относятся якобы с участием. Это сцена у коменданта, «уездного», к которому доктор, собиравшийся уезжать из Мелюзее-ва, приходит за подписью в документах (13: IV, 136-137). В позе пришедшего к Булгакову Пастернака сидит Галиуллин, а в «лермонтовской» позе самого Булгакова - «уездный». Эта поза смертельно больного Булгакова, рядом с которым сидит печальная Елена Сергеевна, запечатлена на одной из фотографий 1940 года.
ЛИТЕРАТУРА
1. Борис Пастернак. Второе рождение. Письма к З. Н. Пастернак. З. Н. Пастернак. Воспоминания. — М.: ГРИТ, Дом-музей Пастернака, 1993.
2. Борис Пастернак. Письма к родителям и сестрам. 1907-1960. —М.: НЛО, 2004.
3. Булгаков М. А. Пьесы 30-х годов. — СПб.: Искусство — СПБ, 1994.
4. Виленкин В. Я. Воспоминания с комментариями. — М.: Искусство, 1991.
5. Воспоминания о Борисе Пастернаке. — М.: СП Слово, 1993.
6. Галушкин А. Сталин читает Пастернака. // В кругу Живаго. Пастернаковский сборник. Ed. by Lazar Fleishman. Stanford Slavic Studies, Vol. 22. — Stanford: 2000. — Pp. 38-65.
7. Герштейн Э. Мемуары. — СПб.: Инапресс, 1998.
8. Дневник Елены Булгаковой. — М.: Книжная палата, 1990.
9. Иванова Н. Точность тайн. Поэт и Мастер. // Знамя, 2001, №11; URL: http://magazines.russ.ru/znamia/2001/11/ivan.html
10. Кацис Л. Ф. К поэтическим взаимоотношениям Б. Пастернака и О. Мандельштама. // Пастернаковские чтения. Вып. 2. — М.: Наследие, 1998. — С. 267-287.
11. Ливанов В. Невыдуманный Борис Пастернак. Воспоминания и впечатления. — М.: Дрофа, 2002.
12. «Неоценимый подарок». Переписка Пастернаков и Ломоносовых (1925-1970). // Минувшее. Исторический альманах. Вып. 15, 16, 17. — М.-СПб.: ЛЛепепш — Феникс, 1994. — Вып. 17.
13. Пастернак Б. Полное собрание сочинений с приложениями. В одиннадцати томах. — М.: СЛОВО^ЬОУО, 2003-2005.
14. Пастернак Е. Борис Пастернак. Биография. — М.: Цитадель, 1997.
15. Пятигорский А. М. Пастернак и «Доктор Живаго». Субъективное изложение философии доктора Живаго. // Пятигорский А. М. Избранные труды. — М.: Школа Языки русской культуры, 1996.
16. Ронен О. «Инженеры человеческих душ»: к истории изречения // Лотмановский сбор-
ник, т.2. — М.: О. Г. И., РГГУ, ИЦ-Гарант, 1997. — С. 393-400.
17. Сергеева-Клятис А. Ю., Смолицкий В. Г. Москва Пастернака. — М.: Совпадение, 2009.
18. Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак. Переписка с Евгенией Пастернак. — М.: НЛО, 1998.
19. Флейшман Л. Еще о Пастернаке и Сталине. К публикации А. Ю. Галушкина. // В кругу Живаго. Пастернаковский сборник. Ed. by Lazar Fleishman. Stanford Slavic Studies, Vol. 22. — Stanford: 2000. — Pp. 66-86.
20. Флейшман Л. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. — СПб.: Академический проект, 2005.
21. Чаадаев П. Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Т.1, II. — М.: Наука, 1991.
22. Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. — М.: Книга, 1988.
23. Чудакова М. О. Пушкин у Булгакова и «соблазн классики». // Лотмановский сборник, т.1. — М.: ИЦ-Гарант, 1995.
24. Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой в трех томах. — М.: Согласие, 1997.
25. Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. — М.: НЛО, 2001.
26. Barnes Christopher J. Boris Pasternak. A literary biography. Vol. I, 1890-1928; vol. II, 19281960. — London: Cambridge University Press, 1989, 1998.
27. Ruge G. Pasternak. A pictorial biography. — New York — Toronto — London: McGraw-Hill Book Company Inc., Thames and Hudson, 1959.
Об авторе
Буров Сергей Глебович, ГОУ ВПО «Ставропольский государственный университет», кафедра средств массовой информации, кандидат филологических наук. Сфера научных интересов -пастернаковедение, история русской литературы Серебряного века. sb06@mail.ru
Заложная И. В.
_Структурно-семантические особенности заголовков газетных текстов._
ФШМШШЕ ИНУ ки
СТРУКТУРНО-СЕМАНТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ЗАГОЛОВКОВ ГАЗЕТНЫХ ТЕКСТОВ С ИМПЛИЦИТНОЙ ИНВЕКТИВНОЙ КОММУНИКАТИВНОЙ ЦЕЛЬЮ
И. В. Заложная
STRUCTURAL-SEMANTIC CHARACTERISTICS OF NEWSPAPER TEXTS WITH IMPLICIT INVECTIVE COMMUNICATIVE AIM
Zalozhnaya I. V.
The article considers the specific structural and semantic characteristics of headlines typical of newspaper texts with invective communicative aim, which is realized implicitly.
Key words: an implicit invective, a newspaper headline.
В статье рассматриваются специфические структурные и семантические характеристики заголовков, характерных для газетных текстов с инвективной коммуникативной целью, реализуемой имплицитно.
Ключевые слова: имплицитная инвектива, газетный заголовок.
УДК 81'42
Известно, что задача, которую ставит перед собой автор какого-либо произведения, обусловливает структурно-семантическое своеобразие текста, оказывая влияние на его композиционный строй, стилистические особенности, лексический состав и пр. Такая взаимосвязь находит отражение в исследованиях, связанных с изучением лингвистических аспектов проблем коммуникации, где содержание текста, его основная идея сопряжены с понятием коммуникативной цели. Под коммуникативной целью вслед за Л. Ю. Ивановым мы понимаем «мысленное предвосхищение участником коммуникации желательного для него результата коммуникации, направленность сознания на этот результат» (5, с. 254). Общепризнано, что коммуникативная цель, всегда присутствуя в сознании адресанта, не всегда эксплицитно выражена языковыми средствами (Дж. Серль, Г. Грайс, К. Брин-кер, Т. Г. Абрамова, Е. В. Падучева, М. Ю. Федосюк, Т. В. Шмелева и др.). К. Бринкер отмечает, что истинная коммуникативная цель может быть выражена неконвенционально либо вовсе не получить выражения в тексте. Так, например, журналист, помещающий в газете статью с конвенциональной коммуникативной целью проинформировать читателя о некотором событии (что соответствует информативной функции данного текста), может иметь скрытую коммуникативную цель оказать на читателя воздействие, навязав ему те или иные оценки политических явлений, не
имеющих прямого отношения к этому событию (12; цит. по: 5, с. 255). Одной из иллюстраций данной лингвистической проблемы является проблема имплицитной инвектив-ности в современных средствах массовой информации. В частности, предметом исследования данной статьи являются тексты газетных СМИ с инвективной коммуникативной целью, реализуемой имплицитно. Отметим, что термин «текст с инвективной коммуникативной целью, реализуемой имплицитно» (ИИГТ - имплицитно инвектив-ный газетный текст) мы применяем для обозначения такого текста, в котором не содержится лингвистических маркеров эксплицитной инвективности (оскорбительные лексемы и (или) фразеологизмы, неприличная форма отрицательной оценки объекта повествования (8, с. 193-195), и в то же время он в целом воспринимается как негативная характеристика определенного лица (группы лиц), его действий, поведения.
Подобного рода газетные тексты имеют целый ряд структурно-семантических особенностей, обусловленных специфической коммуникативной задачей автора и заключающихся в окказиональном характере использования средств разных уровней языка (от лексического до синтаксического) с целью привлечения внимания адресата (в данном случае - читателя) к фрагментам, в которых содержатся имплицированные негативно-оценочные смыслы.
Заголовок ИИГТ, занимающий стилистически сильную позицию (1, с. 6-13), безусловно содержит в себе указание (прямое или косвенное) на коммуникативную цель, которую ставит перед собой автор. С. В. Ля-пун отмечает, что «Имя текста в современной газетной публицистике отличается высоким экспрессивным фоном. Выполняя информативную и прагматическую функции, заголовок играет роль первой скрипки в тексте и во всем заголовочном ансамбле и служит ориентиром для читателя» (7, с. 48). Л. В. Уманцева подтверждает этот факт, говоря о том, что «Заголовок, предваряя текст, несет определенную информацию о содержании публицистического произведения и имеет эмоциональную окраску. Исследова-
ния психологов показывают, что около 80% читателей уделяют внимание только заголовкам» (10, с. 16). Более того, изучение заголовков газетных текстов представляет особый интерес с точки зрения проблемы инвективности в СМИ в целом, так как, по убеждению О. В. Лисоченко, «Газетные заголовки являются речевыми произведениями, в которых не может не выражаться позитивное и/или негативное отношение автора статьи к тому, о чем он пишет» (6, с. 79). То есть негативное отношение автора текста к объекту повествования, являющееся основным условием инвективы, реализуется в первую очередь в заголовке текста-инвективы. Данный факт подтверждает, что исследование инвективных текстов необходимо начинать с изучения структурных и семантических особенностей их заголовков, так как, бесспорно, «глубинная структура текста выявляется в отношении, существующем между названием и основным корпусом текста» (Цит. по: 2, с. 133).
Структура и семантика газетных заголовков в целом неоднократно становились объектом исследования лингвистов (Жуков В. П., Бессонов А., Бахарев Н. Е., Вом-перский В. А., Богословская О. И., Гусейнова Т. С., Костомаров В. Г., Солганик Г. Я., Тертычный А. А., Кожина Н. А., Кухарен-ко В. А., Мужев В. С., Попов А. С., Турчин-ская Э. И., Хазагеров Т. Г. и др.), однако наблюдение за современными печатными СМИ позволяет нам выявить определенные специфические структурно-семантические характеристики, свойственные именно заголовкам текстов, скрытой коммуникативной целью которых является инвектива.
Так, основными семантическими характеристиками таких заголовков являются, по нашему мнению, во-первых, наличие прямого или косвенного указания на объект инвективы, что представляется нам закономерным, так как «название - это компрессированное, нераскрытое содержание текста» (2, с. 133), ключ к интерпретации произведения (11, с. 5), а во-вторых - фиксация негативного отношения автора публикации к объекту инвективы (которая также может присутствовать в тексте прямо либо косвен-
т
Структурно-семантические особенности заголовков газетных текстов.
но). Следует отметить, что названные семантические особенности, как правило, носят комплексный характер, т. е. заголовок ИИГТ одновременно (прямо или косвенно) номинирует инвектума и содержит его негативную оценку. Рассмотрим заголовки ИИГТ сквозь призму данных утверждений1.
В соответствии со сказанным выше, целесообразной нам представляется классификация такого рода заголовков с точки зрения способа указания на объект инвективы. Считаем, что в этой связи можно выделить следующие семантические группы заголовков ИИГТ:
I. Заголовки ИИГТ, содержащие прямое указание на объект инвективы.
II. Заголовки ИИГТ, содержащие косвенное указание на объект инвективы.
I. Заголовки первого типа непосредственно номинируют объект инвективы, при этом могут применяться следующие способы номинации:
1) прямая номинация инвектума с указанием имени собственного («Пять мифов о Якове Лондоне» («Гражданский суд») (1), «Димка-сказочник» («Открытая. Для всех и каждого») (2)); должности, занимаемой ин-вектумом («Наш мэр — не всем пример» («Расследование») (3), «Повесть о самарском прокуроре» («Дело №») (4);
2) характеризующая обобщенная номинация инвектума («Доносчику — первый кнут» («Открытая. Для всех и каждого») (5), «Предателей у нас хватает!» («Московский комсомолец») (6), «Иоанн Васильевич. Век XXI» («Газета») (7), «Верный Полкан» («Кубань») (8), («Русская крутизна» («Газета») (9), «Мальчики форс-мажоры» («Газета») (10), «Всем дубам голова» («Новая газета») (11), «Пионеры-мироеды» («Известия») (12), «Наследники попа Гапона» («Народная») (13).
1 Материалом данного исследования стали тексты газет 2005-2010 гг. федерального и регионального масштаба, («Комсомольская правда», «Московский комсомолец», «Аргументы и факты», «Российская газета», «Газета», «Открытая. Для всех и каждого», «Вечерний Ставрополь», «Кубань», «Приазовские степи», «Гражданский суд», «Известия»), Интернет-версии изданий, а также Интернет-издания («Дело №»», «Расследование», «Новая газета»).
Представленная разновидность заголовков представляет собой довольно обширную группу и служит яркой иллюстрацией тезиса о выражении в заголовке негативного оценки автором ИИГТ объекта повествования. Заголовки данного типа обладают большим потенциалом в плане языковых возможностей их творческой переработки с целью создания разного рода семантических «наращений» в виде негативных коннотаций с помощью целого ряда приемов:
- создания негативно-оценочной модальной рамки за счет использования лексем с элементом значения «ложь, неправда, вымысел», характеризующих инвектума и его поведение, что способствует критическому восприятию читателями текста статьи (1, 2);
- использования в качестве номинации инвектума субстантивов, образованных от глаголов с негативно-оценочными коннотациями (3, 4);
- применения в качестве номинации ин-вектума прецедентных имен, которым свойственна традиционно негативная оценка в обществе (5, 13);
- метафоризации отдельных характеристик инвектума, послуживших коммуникативным поводом публикации (9, 10, 11, 12) и др.
II. Вторая семантическая разновидность заголовков ИИГТ включает заголовки, в которых отсутствует наименование лица, однако содержится какое-либо косвенное указание на объект инвективы:
1) номинация поступка, действия инвек-тума, ставшего поводом инвективы: («Игра для взрослых чиновников» («Газета») (14), «Игра в прятки. Кто не спрятался — он не виноват!» («Родина») (15), «Чудеса в Переделкино» («Дело №») (16), «Магическое исчезновение городского бюджета» («Родина») (17), «Креативная удавка для прессы» («Открытая. Для всех и каждого») (18), «Криминальный переполох в Думе» («Новый регион-2») (19). Заголовки этой разновидности, как правило, подвергаются метафориза-ции с целью наиболее сильного воздействия на читательскую аудиторию. Для усиления инвективного эффекта используются лексемы, входящие в лексико-семантические группы «игра» (14, 15), «волшебство
(сверхъестественное)» (16, 17), а также отдельные стилистически сниженные лексемы (18) и лексемы с общей негативной семантикой (19);
2) номинация разного рода обстоятельств, непосредственно связанных с ин-вектумом и его поступками: время («Время пены» («Известия») (20), «Суровые праздники» («Аргументы и факты») (21), «Время, когда нужно искать разбросанные камни» («Родина») (22), место действия («Кавказские криминальные воды» («Открытая. Для всех и каждого») (23), «Контора по постановке рогов и копыт» («Известия») (24), «Свято место посреди «Останкино» («Известия») (25), «Торговый дом «Прокурорский» («Газета») (26)). Как видим, соблюдение авторами основного принципа в выборе газетного заголовка - максимальной экспрессивности - приводит к тому, что практически исключаются простые, прямые названия обстоятельств: номинации времени носят предельно обобщенный характер и наделяются негативно-оценочным компонентом значения, а номинации места либо метафоризируются (24, 25, 26), либо (при использовании реальных онимов) трансформируются таким образом, что приобретают в результате вид негативно-оценочных окказионализмов (23);
3) номинация определенного положения дел, сложившегося в результате осуждаемых автором ИИГТ действий инвектума: «Орк-вопросы» («Газета») (27), «Жесткий гламур» («Московский комсомолец») (28), «Последний кирпич в стене» («Аргументы и факты») (29), «Свистать всех наверх» («Открытая. Для всех и каждого») (30), «Фемида в кокошнике» («Дело №») (31). Такие номинации имеют максимальную по сравнению с заголовками, описанными нами выше, степень абстрагирования от конкретной ситуации-мотива к написанию статьи, а также обладают наибольшей концентрацией авторской субъективной оценки;
4) отвлеченная рефлексия автора публикации на действия инвектума: «Хватит позорить погоны» («Открытая. Для всех и каждого») (32), «И лучше выдумать не мог...» («Приазовские степи») (33), «Несколько от-
носительно честных способов отъема частной земли» («Дело №») (34), «В особо крупном размере» («Открытая. Для всех и каждого») (35), «Не всё котам масленица» (36), «Вакансия на должность Геракла» (37) («Открытая. Для всех и каждого»), «Кто обидел Куму?» («Вечерний Ставрополь»)
(38), «Заметки о климатической русофобии» («Газета») (39). Связь такого рода отвлеченных сентенций с инвектумом обнаруживается как при развертывании текста публикации, так и на формальном уровне: посредством использования личных глагольных форм, личных местоимений, высказываний-обращений к инвектуму. Во главу угла в таких заголовках ставится индивидуальная авторская оценка того или иного лица либо социального явления, выражающаяся посредством использования прецедентных высказываний (33-36), призывов к ин-вектуму (32), разного рода вопросительных конструкций (38), обобщающих метафор
(39), прецедентных имен (37). Здесь, на наш взгляд, необходимо указать на прецедент-ность в целом как популярное средство экспрессии газетного заголовка (6), а также эффективное средство выражения имплицитного смысла, заложенного в заголовок автором (6, с. 72). Прецедентные заголовки довольно частотны как для текстов публицистического дискурса в целом, так и для ИИГТ в частности в силу своей узнаваемости и большого манипулятивного потенциала (см. об этом: В. Зирка, В. Тверских, С. Кушнерук, Ю. Пикулева, О. В. Лисочен-ко). В ИИГТ в качестве прецедента, на основе которого строится заголовок, может выступать прецедентное имя («Вакансия на должность Геракла» («Открытая. Для всех и каждого») (40), «Лжедмитрий... очередной?» («Родина») (41)), прецедентное высказывание («Не все котам Масленица» («Открытая. Для всех и каждого») (42), «На чужой кус не засаливай ус» («Открытая. Для всех и каждого») (43)), прецедентное событие/дата («Черный вторник повторится?» («Известия») (44), см. также: (33)). Особую разновидность прецедентных заголовков представляют, по нашему мнению, так называемые контаминированные заголовки, в
