CC BY
140
Вестник ДВО РАН. 2012. № 1
УДК 94(57)“1925/1945”
Ф.Л.СИНИЦЫН
«Буддийский фактор» во внешней политике СССР в Дальневосточном регионе (1925-1945 гг.)
С использованием архивных материалов анализируется влияние «буддийского фактора» на внутреннюю и внешнюю политику СССР на Дальнем Востоке. Исследуется положение буддийской общины в Советском Союзе в 1925-1945 гг.
Ключевые слова: международные отношения, Дальний Восток, религиозная политика СССР, буддизм.
The Buddhist Factor in the Foreign Policy of the USSR in the Far Eastern Region (1925-1945). F.L.SINITSYN (Institute of Russian History, RAS. Moscow).
The impact of the “Buddhist factor” on the domestic and foreign policies of the USSR in the Far East is analyzed using archival materials. Buddhist community position in the Soviet Union in 1925 - 1945 is studied.
Key words: international relations, Far East, religious policy of the USSR, Buddhism.
Трансграничность «буддийского фактора» в период с 1925 по 1945 г. была определена взаимным общественно-политическим влиянием буддийского духовенства и верующих стран Азиатского региона. Советское руководство четко осознавало силу внешнеполитического воздействия этого фактора на ситуацию внутри страны, поскольку буддизм занимал ведущее место в духовной жизни ряда сибирских регионов и Калмыкии. В СССР ламство рассматривалось как нераздельная часть мировой буддийской конфессии [3, с. 29]. После установления просоветских режимов в Монголии и Туве - государствах, которые отличались сильным общественно-политическим влиянием буддийской конфессии и высокой религиозностью населения, - «буддийский фактор» стал играть особенно важную роль во внешнеполитическом положении СССР. Речь шла не только об удержании власти в Монгольской и Тувинской народных республиках, но и о дальнейшем распространении коммунистической идеологии в странах Восточной Азии.
Положение Монголии, одного из главных союзников СССР в мире, было непрочным. Власти Китая не признавали ее независимости. Перед советским руководством постоянно стояла угроза китайской интервенции в эту страну (АВП. Ф. 4. Оп. 29. Пап. 195. Пор. 68. Л. 27). Внутри МНР прокитайские настроения подогревались антиправительственно настроенной частью населения, в том числе буддийскими священнослужителями, которые утверждали, что «с китайцами лучше было жить» (АВП. Ф. 8. Оп. 10. Пап. 32. Пор. 173. Л. 77). Монгольские ламы надеялись, что приход китайцев приведет к уничтожению просоветского режима и восстановлению прежней власти (АВП. Ф. 111. Оп. 8. Пап. 123. Пор. 68. Л. 47).
Во Внутренней Монголии, которая являлась составной частью Китая, переплелись интересы всех государств Дальнего Востока - Монголии, Китая, Японии и СССР. Влияние буддийской конфессии здесь было очень сильным, а агитация просоветской Народно-Революционной партии не оказывала на население почти никакого воздействия (АВП. Ф. 4.
СИНИЦЫН Федор Леонидович - кандидат исторических наук, докторант (Институт российской истории РАН. Москва). E-mail: permcavt@gmail.com
Оп. 29. Пап. 195. Пор. 68. Л. 25). Только в восточной части Внутренней Монголии, которая до 1928 г. находилась под властью Мукденского правительства, было 92 буддийских монастыря, 18 870 лам и 46 высших священнослужителей - гэгэнов и хубилганов (АВП. Ф. 4. Оп. 29. Пап. 194а. Пор. 56. Ч. V. Л. 40-41). Китайские власти активно использовали в своих интересах буддийское духовенство, поскольку хорошо понимали политическое значение буддийской конфессии в этом регионе и всячески поддерживали авторитет и исключительное положение ламства среди монгольского населения. Получив симпатии духовенства и смягчив некоторыми реформами недовольство народа, китайские власти рассчитывали удержать контроль над всем монгольским населением этого региона (АВП. Ф. 4. Оп. 29. Пап. 194а. Пор. 56. Ч. V. Л. 38-40). Для этого распространялись порочащие слухи о власти «красных» в МНР, гонениях на духовенство, больших налогах и т.д. Негативные настроения по отношению к МНР питали князья, ламы и богатые жители Внутренней Монголии, которые говорили о том, что в МНР «не почитают ни матерей, ни отцов, ни духовных учителей» и на религию «не обращают никакого внимания» (РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 842. Л. 82, 416). Все это поддерживало антиправительственные настроения внутри МНР.
«Буддийский фактор» в международной политике имел немаловажное значение и в другом крупном регионе Китая - Синьцзяне, занимающем стратегическое положение в центре Азиатского континента. Несмотря на то что большая часть населения Синьцзяна (уйгуры, казахи, дунгане, киргизы и др.) исповедовала ислам, здесь проживали и монголоязычные национальные меньшинства, которые были приверженцами буддизма, причем «верующими до фанатизма» (РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 845. Л. 89). В 1927 г. советские дипломатические круги выдвигали идею изучения Синьцзяна на предмет разжигания в этом регионе революции и создания народной республики (АВП. Ф. 8. Оп. 10. Пап. 32. Пор. 173. Л. 100). Для этого предполагалось использовать, в частности, «дружеский настрой» по отношению к СССР и МНР среди монголоязычных народов Синьцзяна. Просоветские настроения можно было поддерживать только через заигрывание с буддийским духовенством, так как гражданская власть у монголоязычных народов служила лишь придатком к религиозному управлению (РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 842. Л. 390-391). Для успеха коммунистической пропаганды имелись некоторые основания. По данным советской разведки, буддийские монахи, останавливавшиеся в синьцзянских монастырях, информировали население о независимой, самостоятельной Монголии, местные монголы и калмыки прислушивались к этому и мечтали «о слиянии с родными им племенами» (РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 832. Л. 422). Говорилось также о хорошем отношении монголоязычного населения к советским гражданам (РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 845. Л. 108). На руку Советам были и антагонизм между монголоязычным и остальным населением Синьцзяна, а также негативное отношение китайских властей к монголам (РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 844. Л. 238). В итоге ставка в разжигании революции в Синьцзяне была сделана все-таки на мусульманское население, составлявшее в этом регионе большинство.
К осени 1927 г. обстановка в Восточной Азии осложнилась в связи с поражением китайской революции и агрессивной политикой Великобритании, Франции и Японии в этом регионе. Поэтому руководство СССР сочло необходимым нивелировать воздействие «буддийского фактора» в международных отношениях путем проведения гибкой и осторожной политики в отношении буддийских священнослужителей. Таким образом предполагалось предотвратить нежелательные с политической точки зрения последствия, включая эмиграцию лам в Монголию и Тибет и распространение ими негативной информации о СССР, в том числе касающейся гонений на буддизм (РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 832. Л. 226). Это должно было способствовать налаживанию отношений с Тибетом, предпринятому советским руководством в 1927-1928 гг. Однако уже к 1929 г. Советы пересмотрели свою политику, поставив одной из первоочередных своих задач противодействие интернациональной роли буддизма. Буддийская конфессия теперь стала рассматриваться не иначе как
реакционная сила мирового масштаба [16, с. 69-70]. Изменение политики по отношению к буддизму было вызвано как внутриполитическими (главным образом форсированием коллективизации сельского хозяйства), так и внешнеполитическими факторами, в том числе провалом советских миссий в Тибете в 1927-1929 гг. и осложнением отношений Советского Союза с Китаем.
В 1928 г. к власти в Китае пришел Чан Кайши, который занял открыто антикоммунистическую позицию. В СССР считали, что он является буддистом и вся работа в его воинских частях ведется ламами (РГАСПИ. Ф. 532. Оп. 4. Д. 343. Л. 17). Надежды на помощь со стороны Чан Кайши бытовали среди представителей антисоветски настроенной части буддийской общины в СССР, распускавших слухи о том, что в Китае победили «белые», и они скоро придут в Забайкалье [4, с. 127]. В 1929 г. произошел советско-китайский вооруженный конфликт на КВЖД, охвативший значительные области Маньчжурии. Сохранялась опасность китайской интервенции в Монголию, и это осознавали не только руководители СССР, но и простые граждане в приграничных регионах страны (РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 152. Д. 116. Л. 66). Советские власти опасались, что, разгромив коммунистическое правительство в МНР, иностранные интервенты нападут на СССР [8, с. 251].
Опасными для СССР были антиправительственные настроения буддийского духовенства в МНР, которое считало, что если Монголию захватит какая-либо держава, это будет «лучше, чем окончательная гибель веры» при Советах. Помощь извне религиозные деятели ждали от США, Японии (японцы рассматривались как «единоверцы») и, в крайнем случае, Китая, которые «не уничтожают веру, как русские» (АВП. Ф. 183. Оп. 12. Пап. 11. Пор. 2. Л. 5). В конечном итоге монгольское духовенство основные свои надежды возложило на Китай, очевидно, потому что он был единственной страной, кроме СССР и Тувы, имевшей общую границу с Монголией. Ламы выражали уверенность в скором падении коммунистической власти в МНР в результате победы китайцев (АВП. Ф. 8. Оп. 12. Пап. 81. Пор. 157. Л. 36).
Антикоммунистическую работу вели и монгольские эмигранты, обосновавшиеся в Китае. К началу 1930-х годов из Монголии туда откочевало более 30 тыс. человек [2, с. 317-318]. В 1933 г. эмигранты (ламы и князья) прислали правительству МНР письмо, в котором требовали прекратить преследование религии и священнослужителей (АВП. Ф. 111. Оп. 13. Пап. 142. Пор. 14. Л. 1-2). Отмечались факты враждебной деятельности монгольских лам, эмигрировавших в Синьцзян. Там они наладили связи с местными властями и планировали единым фронтом начать наступление на МНР (РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 152. Д. 116. Л. 275).
В то же время у СССР была надежда на улучшение ситуации во Внутренней Монголии. Низшее ламство этого региона проявляло большой интерес, а порой и симпатию к МНР (АВП. Ф. 111. Оп. 8. Пап. 123. Пор. 68. Л. 40). В интересах антикитайской революции могли быть использованы противоречия между монгольским населением, включая лам, и китайскими властями (РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 842. Л. 414). Однако надежды на разжигание революции в этом регионе оказались призрачными, поскольку в 1931 г. Япония оккупировала Маньчжурию и северо-восток Внутренней Монголии. С этого момента роль главного противника СССР на буддийском востоке стала играть Япония. В международной политике СССР началось непрерывное военно-политическое противостояние с этой державой, завершившееся только в сентябре 1945 г., после поражения Японии во Второй мировой войне.
Советские руководители были уверены в наличии тесной связи буддистов Советского Союза с антисоветскими силами за рубежом. Действительно, среди части буддийских священнослужителей бытовали антисоветские настроения, подкреплявшиеся их международными связями. Цугольский дацан, находившийся неподалеку от границы с Монголией и Китаем, служил центральной базой для связи бурятского консервативного ламст-ва с белоэмигрантами. Цугольские ламы отправили в Тибет делегацию для совершения
обрядов против врагов веры, а в самом ламском поселке появились листовки с угрозами против тех, кто препятствует буддизму. Во время призыва в РККА ламы распространяли слухи о том, что призыв производится для войны с Японией и Китаем. Из Хоринского и Агинского дацанов распространялись слухи об обесценении советских червонцев в связи с «выступлением» Китая против СССР, в результате чего часть местного населения стала сбывать советские денежные знаки, скупая товары (АВП. Ф. 111. Оп. 8. Пап. 123. Пор. 68. Л. 46).
По ту сторону границы, в китайском регионе Барга, сформировался центр бурятской эмиграции, в том числе возник филиал Цугольского дацана - Шэнэхэнский дацан. Антиправительственно настроенная часть буддийского духовенства в Бурятии агитировала население к уходу в Шэнэхэн. Эта агитация имела определенный успех: в январе 1929 г. до 3 тыс. бурятских юрт поднялись с места и придвинулись к границе. В феврале 1929 г. около 78 юрт (400-500 человек) перешли границу, уведя с собой 9280 голов скота [10, с. 105]. В район Шэнэхэнского дацана стали переезжать и бурятские эмигранты, ранее осевшие в МНР (АВП. Ф. 8. Оп. 10. Пап. 32. Пор. 173. Л. 71).
В начале 1930-х годов, когда начались массовая коллективизация и репрессии против крестьян, внешнеполитическое воздействие буддийского фактора на ситуацию внутри СССР усилилось. Среди бурятского населения стали расти эмиграционные настроения. В мае 1931 г. цугольский лама Ц.Дылыков призвал местное население к эмиграции. Утверждалось, что «жизнь у нас идет все к худшему», так как советская власть разоряет не только лам, но и середняков и бедняков, а эмигрировавшим за границу, в Шэнэхэнский дацан, было обещано «спасение» (РГВА. Ф. 34232. Оп. 1. Д. 3. Л. 2, 17 об., 49 об.-50).
Тесная связь буддистов из СССР с зарубежными собратьями не прекращалась и в последующие годы (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 577. Л. 49). Обвинение буддийских священнослужителей в антисоветских связях с заграницей стало одной из причин кампании массовых репрессий в отношении ламства в конце 1930-х годов. Советская пропаганда отмечала «опасное» для СССР усиление буддийского фактора не только на советском Дальнем Востоке и в странах Восточной Азии, но и во всем мире, где возникали новые буддийские общины, открывались храмы, проводились религиозные конференции.
Усиление влияния «буддийского фактора» на международное положение СССР в Восточной Азии было связано также с возникновением и развитием идеи панмонголизма. Эта политическая доктрина, зародившаяся в начале ХХ в. в среде бурятской интеллигенции (Ц.Ж.Жамцарано, Э.-Д.Ринчино) и религиозных деятелей (А.Л.Доржиев, Ч.Иролтуев), заключалась в объединении Внешней и Внутренней Монголии, Бурятии, Калмыкии, а также монголоязычных областей Синьцзяна и Тувы в суверенное государство, независимое от России, Китая и Японии [1, с. 37-39]. Во время Гражданской войны, в 1919 г., бурятские и монгольские панмонголисты при поддержке Японии и атамана Г.М.Семенова попытались создать «Великую Монголию» («Даурское правительство») во главе с Нэйсэ-гэгэном - одним из высших лам Внутренней Монголии.
Панмонгольские идеи были популярны и в кругах, стоявших на лояльных по отношению к советскому государству позициях. В 1921 г. хамбо-лама А.Л.Доржиев обратился в НКИД РСФСР с предложением расширить территорию Монголии, вновь обретенного союзника Советской России, вплоть до Тибетского нагорья [13, с. 24]. В 1926 г. Н.К.Рерих в беседе с советским консулом в Урумчи также указывал на «полезное» для СССР «объединение монгол от Забайкалья до Хотана и Тибета в одну Великую Монголию» (РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 832. Л. 454). Однако панмонголизм не был положительно воспринят советским руководством. Одной из причин было подписанное 31 мая 1924 г. соглашение между СССР и Китаем, которое признавало Монголию - как Внутреннюю, так и Внешнюю (МНР) - частью Китая. Советскому руководству пришлось поступиться независимостью Монголии, так как китайская революция была последней надеждой большевиков на раздувание «мирового пожара» [6, с. 162].
Опасность проявлений панмонголизма для советских властей имела внутриполитические причины, особенно в Бурят-Монгольской АССР - приграничном регионе, непосредственно примыкавшем к Монголии. Бурятские общественные деятели вынашивали планы объединения всех монгольских народов в Бурят-Монгольскую Советскую Республику [9, с. 51]. Ц.Ж.Жамцарано, например, говорил о создании единого союзного государства всех монгольских народов с центром в Улан-Баторе [11, с. 23]. Другой приверженец панмонголизма Э.-Д.Ринчино считал необходимым переселение в Монголию бурят, калмыков и даже корейцев (АВП. Ф. 8. Оп. 10. Пап. 32. Пор. 173. Л. 117), очевидно, имея в виду буддийскую религиозную общность последних с монголоязычными народами и их угнетенное положение в составе Японской империи.
Распространение идей панмонголизма в сопредельной Монголии для советского руководства было не менее опасным. Революционные события в Китае породили среди панмонголистов надежды на то, что наконец-то удастся решить проблему национального самоопределения Внутренней Монголии. Руководство МНР в большинстве своем выступило за объединение монгольских народов [13, с. 25] на основе федерации с революционным Китаем [12, с. 74]. В СССР такие намерения считались опасными. 2 января 1928 г. на заседании Монгольской комиссии Исполкома Коминтерна во главе с Н.И.Бухариным было принято решение о «реакционном и опасном характере того (выделено мной. - Ф.С.) панмонголизма, который господствует в руководящих сферах Урги» (АВП. Ф. 4. Оп. 29. Пап. 195. Пор. 75. Л. 1). То есть при однозначной неприемлемости панмоголиз-ма, существовавшего в Бурятии и Монголии, можно предположить, что допускался некий другой, «полезный» для советской власти панмонголизм. Действительно, советское руководство не отказывалось от возможности использовать панмонголистскую идеологию в нужном для него ключе. Известно, что просоветски ориентированные круги Внутренней Монголии «определенно высказывались в “панмонголистском” духе», понимая под этим стремление к объединению всех монгольских народов под знаком Коминтерна (АВП. Ф. 4. Оп. 29. Пап. 195. Пор. 68. Л. 45). Однако эта инициатива не была воплощена в жизнь ввиду изменения внешнеполитической ситуации в регионе в неблагоприятную для СССР сторону. Советское руководство пришло к заключению, что в условиях того времени постановка вопроса об объединении МНР и Внутренней Монголии могла привести к крайне тяжелым результатам (АВП. Ф. 4. Оп. 29. Пап. 195. Пор. 75. Л. 2), и от этой идеи решено было отказаться.
Связь идеологии панмонголизма с буддийской конфессией для советского руководства была очевидной. Власть была уверена, что философией панмонголистов является буддизм [8, с. 249]. Советская пропаганда обвиняла сторонников панмонголизма в том, что они пытались протащить «панмонгольскую контрабанду... под покровом отождествления европейской культуры с пролетарской, а буддийской - с национальной» [8, с. 242-243, 247-249]. В союзники панмонголистов было безоговорочно записано многочисленное ламство (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 569. Л. 85).
Негативному восприятию панмонголизма в Советском Союзе способствовало военнополитическое противостояние с Японией. Контроль над Монголией для советского руководства был очень важен из-за стратегического положения этой страны, особенно после захвата Японией Маньчжурии в 1931 г. Осенью 1937 г. с целью удержания Монголии под контролем и предотвращения японской интервенции советские войска были введены на территорию МНР [17, с. 118, 123, 125]. Пропаганда постоянно пыталась убедить монголоязычные народы, что «идея панмонголизма... ведет к ликвидации независимости Монголии и передаче судьбы монгольского народа в руки японских империалистов» [5, с. 26].
Проявления панмонголизма среди советских и партийных работников жестко пресекались. В 1927 г. власть обрушилась на бурятского ученого и общественного деятеля Б.Барадина за то, что он «делал установку на соединение Бурят-Монгольской Республики с Монголией» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 569. Л. 85). Были признаны «вреднейшими»
высказывания Э.-Д.Ринчино о том, что «монголы мыслят свое объединение... на основах федерации с революционным Китаем» [5, с. 26; 13, с. 74]. Впоследствии в отношении истинных и мнимых сторонников идеологии панмоголизма были предприняты репрессивные меры. В сентябре 1937 г. от Бурят-Монгольской АССР были отделены и переданы Иркутской и Читинской областям немалые территории. Эта акция также была направлена против реализации панмонгольских идей [17, с. 122].
К концу 1930-х годов в СССР не осталось ни одного действующего буддийского храма или монастыря. Соответственно и значимость «буддийского фактора» для СССР снизилась. В эти годы в советских газетах упоминания о «буддийском факторе» в международной политике встречаются крайне редко. В 1940 г. в печати появились сведения о том, что японское правительство намерено создать «единый буддийский центр» [7].
Во время Великой Отечественной войны обострения «буддийского фактора» во внешнеполитическом положении СССР не произошло. Британский ученый В.Коларц считал, что начало войны должно было ухудшить положение советских буддистов: «Тот факт, что Япония, всегда рассматривавшаяся как сила, эксплуатирующая буддизм для своих собственных целей, была союзником Германии, должен был усилить подозрения Кремля в отношении его буддийских подданных» [18, р. 457]. Однако, наоборот, в годы Великой Отечественной войны антирелигиозная пропаганда, в том числе антибуддийская, ослабла, вначале в связи с необходимостью мобилизовать всех граждан страны, в том числе верующих, на защиту Отечества, впоследствии - в связи с взятым советским руководством курсом на использование религиозных конфессий в целях внутренней и внешней политики.
В 1945-1946 гг. в рамках новой религиозной политики буддизм в СССР вновь легализовали, был открыт Иволгинский дацан, создано Центральное духовное управление буддистов. «Буддийский фактор» в эти годы имел значение и на территориях, возвращенных в состав СССР (Южный Сахалин и Курильские острова) после капитуляции Японии, потерпевшей поражение во Второй мировой войне. Как отмечает сахалинский ученый И.А.Самарин, приход советской администрации ознаменовал собой новый, не самый легкий период существования буддизма в этой регионе. В первые месяцы было разорено много буддийских храмов, а прихожане оставляли свои дома и бежали на Хоккайдо. Однако впоследствии советские и партийные органы старались учитывать значение буддийской религии в жизни японского населения. Священнослужители были освобождены от всех мобилизационных работ, их обеспечивали продовольствием, храмы получили статус неприкосновенности. Тем не менее в связи с оттоком японцев буддийские храмы пустели. В 1947 г. началась их передача под другие нужды [14, с. 206, 212].
Таким образом, роль буддийской конфессии во внешнеполитическом положении СССР в период с 1925 по 1945 г. была многоплановой. Международная ситуация постоянно заставляла советское руководство усиливать контроль над буддийской конфессией [15, с. 78]. В своей внешнеполитической деятельности СССР был вынужден учитывать «буддийский фактор» при выстраивании взаимоотношений с другими государствами Восточной Азии. С конца 1920-х годов советские власти стали считать буддизм враждебной идеологией [18, р. 448-449], так как противники Советского Союза, в первую очередь Китай и Япония, широко использовали «буддийский фактор» в своих интересах.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ангаева С.П. Буддизм в Бурятии и Агван Доржиев. Улан-Удэ: Бурят. кн. изд-во, 1999. 137 с.
2. Баабар. История Монголии: от мирового господства до советского сателлита. Казань: Татар. кн. изд-во, 2010. 543 с.
3. Борисов Т. Калмыкия. Историко-политический и социально-экономический очерк. М.; Л.: ГИЗ, 1926. 97 с.
4. Герасимова К.М. Обновленческое движение бурятского ламаистского духовенства (1917-1930 гг.). Улан-Удэ: Бурят. кн. изд-во, 1964. 179 с.
5. Дашидондобэ О. Об одной вреднейшей антимарксистской теории (о панмонголизме) // Вестн. Ин-та культуры. 1931. № 1. С. 18-29.
6. Жамаганова Д.В. Некоторые аспекты влияния политического фактора на формирование и трансформацию идеи панмонголизма // Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии. Т. 4. История. Философия. Социология. Филология. Искусство: Материалы междунар. науч. конф. Улан-Удэ, 2000. С. 157-
7. Лейтнер М. Попытки создать единую церковь в Японии // Безбожник (газета). 1940. 15 дек.
8. Манжигинэ. Против пропаганды националистической идеологии в Бурято-Монголии и гнилого либерализма по отношению к ней // Революционный Восток. 1932. № 1/2 (13/14). С. 237-251.
9. Морозова И.Ю. Стратегии Коминтерна и барона Унгерна в Центральной Азии // Восток: история, филология, экономика. М.: ИСАА МГУ, 1999. С. 49-56.
10. Овчинников В.С. Борьба партийных организаций с реакционной деятельностью ламаистского духовенства // Уч. зап. Читин. пединститута. 1967. Вып. 15: Вопр. науч. коммунизма и атеизма. С. 43-125.
11. Решетов А.М. Наука и политика в судьбе Ц.Ж.Жамцарано // Orient: Альманах. 1998. Вып. 2/3. С. 5-55.
12. Ринчино Э.-Д. К вопросу о национальном самоопределении Монголии в связи с задачами китайской революции // Революционный Восток. 1927. № 2. С. 65-78.
13. Росов В.А. Николай Рерих // Вестн. Звенигорода. Экспедиции Н.К.Рериха по окраинам пустыни Гоби. Кн. 1: Великий План. СПб.: Алетейя; М.: Ариаварта-Пресс, 2002. 272 с.
14. Самарин И.А. Буддизм на Южном Сахалине в период губернаторства Карафуто (1905-1945 гг.): история и архитектура // Вестн. Сахалин. музея. 2007. № 14. С. 204-213.
15. Сафронова Е.С. Буддизм в России. М.: РАГС, 1998. 172 с.
16. Урсынович С. Религии туземных народностей Сибири. М.: Безбожник, 1930. 135 с.
17. Халудоров Т.В. Политические аспекты идеологии панмонголизма: дис. ... канд. полит. наук. М.: МГУ,
Новые книги
Коваленко С.Г. 20 лет советских реформ: Была ли модернизация на Дальнем
Востоке?
Владивосток: Дальнаука, 2010. - 228 с. - ISBN 978.5.8044-1152-8.
Институт истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН
690950, Владивосток, ул. Пушкинская, 89
Факс: (423) 222-05-07. E-mail: ihae@eastnet.febras.ru
В монографии рассматриваются управленческие процессы самого насыщенного властными изменениями периода времени - ХХ в. Преобразования, рассчитанные на достижение и поддержание надёжной управляемости страны, с одной стороны, и движение государства по пути дальнейшей модернизации, с другой, предоставили власти и обществу уникальный шанс выбора. Эти вопросы освещены с позиций современного научного и теоретического знания.
Особое внимание уделяется формированию новой для страны системы отношений между центром и регионом, включающей как формальные, так и неформальные институты.
164.
2005. 160 c.
18. Kolarz W. Religion in the USSR. L.: Macmillan and Co; N.Y.: St. Martin’s Press, 1961. 518 p.
