CC BY
96
Б. В. Кричевский
БОЯРЕ В ПРОЦЕССЕ ОТСТРАНЕНИЯ НИКОНА ОТ ВЛАСТИ
В дореволюционной историографии утвердилось мнение о непосредственном участии боярства в падении Никона, так как именно оно, ненавидя его, путем изощренных интриг сумело поссорить патриарха с Государем1. Развивая данную точку зрения, О.Е. Кошелева в статье, посвященной этой проблеме, определяет, что причина, побудившая бояр к подобным действиям, кроется в желании Никона подчинить их церковной власти2. С.В. Лобачев также констатирует постепенное нарастающее в боярской среде недовольство Никоном3.
Данные мнения восходят прежде всего к утверждению самого Никона, считавшего главными виновниками своего падения именно бояр. В письмах к константинопольскому патриарху Дионисию и иерусалимскому патриарху Нектарию в конце 1665 г. он, имея в виду именно их, пишет о «злых человек», которые учат Государя вмешиваться в церковные дела4. Несомненно, под влиянием этого представления Никона его биограф И. Шушерин также обвиняет знать в том, что между Государем и патриархом произошло охлаждение отношений5. Постараемся же выявить, насколько правомерным было подобное суждение.
До оставления Никоном кафедры мы имеем очень немного, но зато весьма красочных свидетельств об отношениях патриарха с боярами. Еще будучи Новгородским митрополитом, Никон в 1652 г., во время поездки на Соловецкие острова, требовал от сопровождавшего его князя Ивана Никитовича Хованского почти монашеского поведения. Государь в послании, адресованном Никону, сообщает, что князь в одной из отписок жалуется ему: «будто ты его заставляешь с собою правила ежедень...6»
Шведский посланец И. де Родес писал в своем донесении от 15 марта 1653 г., что Никон приказал боярину Никите Ивановичу Романову прислать на осмотр имеющиеся в его гардеробе платья немецкого покроя. Когда одежда была доставлена, «11 числа в полдень патриарх приказал на своем дворе совершенно открыто развести костер, положить туда упомянутые ящики вместе с одеждой и сжечь все дотла». Подобные демонстрации являлись частью проводимой в то время патриархом политики по ограничению прав иностранных купцов. Но, видимо, помимо этого у Никона явно существовала какая-то сильная личная неприязнь к Романову, которая побудила его пытаться специально скомпрометировать боярина. Так, по сообщению того же И. де Родеса, патриарх «заполучил себе юношу, который служил господину, но из-за какой-то проделки был посажен в тюрьму и, чтобы освободиться, он должен был обвинить господина Романова в нескольких содомских грехах»7.
Об унижениях, испытываемых знатью от патриарха, пишет в воспоминаниях о своем пребывании в Москве в составе свиты антиохийского патриарха Макария и Павел Алеппский. Никон не раз заставлял их дожидаться своей очереди на прием к нему прямо на улице, причем иногда при сильном морозе8.
© Б.В. Кричевский, 2007
Такое отношение Никона к боярству, возможно, объясняется не только постоянной его борьбой за влияние в государстве, но и собственным социальным происхождением патриарха. Ему, выходцу из простой крестьянской семьи, должно было нравиться сбивать спесь с представителей старых и влиятельных родов. Естественно, бояр раздражало подобное неумеренное высокомерие. Но в то же время у нас нет свидетельств о каком-либо их общем противодействии Никону. Кстати сказать, знаменитую жалобу Государю, обвиняющую патриарха в злоупотреблениях и предшествующую его отречению от престола, подали не бояре, а низшие чины священнослужителей9. Пока царь Алексей Михайлович был очарован Никоном, интриговать против патриарха было явно не безопасно для карьеры. Бояре решились позволить себе некоторые выпады против Никона только тогда, когда его отношения с Государем начали портиться. Богдан Хитрово летом 1658 г. ударил палкой находящегося в подчинении Никону князя Мещерского, а князь Ромадановский тогда же, по поручению Государя, не без злорадства сообщил патриарху о лишении его титула «Великого государя».
Столкновения Никона с боярами продолжались и после его удаления в Воскресенский монастырь. Видимо, почти сразу после оставления кафедры патриарх проклял боярина Семена Лукьяновича Стрешнева за кощунственное обучение своей собаки изображать патриаршее благословение. Этот инцидент описал сам Никон сначала в 1662 г. в письме гаскому митрополиту Паисию Лигариду10, а затем уже в письмах патриархам. Причем в тексте, обращенном к Нектарию, прямо указывалось, что собаку боярин назвал именем Никона: «...И та собачка, навыкнуша предния ноги воздвизая, ругаяся благословению Божию, и называше ея Никоном Патриархом».11
Тот же Семен Стрешнев составил знаменитые вопросы, проясняющие правомерность действий Никона, на которые впоследствии ответил Паисий Лигарид. Естественно, сами вопросы ставились так, что на них невозможно было ответить иначе, как признать Никона виновным во множестве проступков и счесть необходимым избрание нового главы церкви: является ли устное отречение патриарха настоящим; может ли Государь собрать Собор; могут ли иерархи судить патриарха; согрешил ли Никон, приняв титул «Великого государя»; правомерны ли решения Никона об упразднении Коломенской епархии и отправление многих священнослужителей в ссылку и т.д.
Последний, 30-й вопрос Стрешневым был задан о себе. «Проклял Никон боярина Семена Лукьяновича, потому что бутто собака его благословит, и бутто он принимал на себя особу благословляющего человека. Естьли достойно проклять ради того?»12 Слово «бутто» в самой формулировке вопроса подчеркивает, что на самом деле боярин никогда не обучал собаку подобным вещам, а Никон подверг его страшному наказанию, руководствуясь непроверенными сплетнями.
В силу ограниченности источников мы, конечно, не можем определить степень справедливости выдвинутых Никоном обвинений боярину. Во время суда над Никоном, когда был поднят данный вопрос, Государь заявил, что Стрешнев «сказал с клятвою, что того не бывало», а боярин Петр Михайлович Салтыков добавил об известной ему грамоте Никона, где тот Стрешнева «от клятвы разрешил и простил»13 Но вполне вероятно, что после того как Никон потерял свое влияние и испортить с ним отношения было не столь опасно, боярин решился на подобную мелкую месть.
Трудно также сказать, в какой степени Семен Стрешнев являлся автором самих вопросов, требующих оценки поведения Никона. Возможно, их автором также являлся Паисий Лигарид, так как боярин вряд ли обладал достаточными знаниями, позволившими ему через вопросы выстроить такую стройную систему обвинений. Никон в своем
ответном сочинении «Возражение или разорение смиреннаго Никона, Божиею милос-тию патриарха» прямо обвиняет вопрошавшего в несостоятельности и безграмотности: «Ты убо Симеоне, глаголеши таковая не своими устны и языком. Ведят вси, знающие тя, яко ничтоже в тебе тако есть»14. Чтобы представлять в этом сочинении светскую власть, Семен Стрешнев был выбран не случайно. Он как человек, близкий Государю и испытавший на себе гнев патриарха, имел право, как никто другой, разобраться в правильности совершаемых Никоном поступков и в его деле, и в других случаях. Видимо, поэтому Семену Стрешневу и было позволено специально сформулировать вопрос, касающийся себя.
Из Деяния Собора 1660 г. по низложению Никона, которое оказалось так и не подписанным Государем, мы узнаем, что на нем в качестве свидетелей присутствовали бояре: Петр Салтыков и Алексей Трубецкой. Как известно, последний из них во время отречения Никона был послан царем Алексеем Михайловичем в Успенский собор, чтобы узнать, по какой причине тот это делает. Оба боярина свидетельствовали о добровольном отказе Никона от кафедры, а Петр Салтыков еще показал, что Никон стал после этого расписываться как бывший патриарх.15
По мнению Н.А. Гиббенета, именно в это время начинается систематическое преследование Никона со стороны врагов-бояр16. Действительно, бояре впервые начали публично выступать против патриарха. Тайные недоброжелатели Никона, независимо от их социального положения, наконец получили возможность без былых опасений высказываться против него.
В декабре 1661 г. Никон написал челобитную Государю, в которой, кроме всего прочего, жаловался на стольника Романа Боборыкина, самовольно завладевшего землей Воскресенского монастыря.17 Когда в 1656 г. патриарх захотел выкупить у Боборыкина эти земли для строительства своей обители, тот быстро согласился, причем на выгодных для Никона условиях. Теперь положение патриарха изменилось и стольник решил возместить понесенные убытки. В мае 1663 г. Боборыкин лично приехал в Воскресенский монастырь и обменялся с Никоном списками взаимных претензий, при выполнении которых они смогут прийти к соглашению.18 Но, учитывая непомерные требования Боборыкина и неуступчивость Никона, это было маловероятно. Действительно, в июле боярин известил царя Алексея Михайловича о произнесении патриархом на молебне проклятия в адрес царского рода. Допрошенный по этому вопросу старец Воскресенского монастыря Арон показал, что на самом деле Никон проклял не Государя, а самого боярина за необоснованные материальные претензии. Очная ставка Боборыкина со старцем ничего не дала, каждый продолжал настаивать на своей версии19. Приведенный к ответу в Воскресенском монастыре Никон, хотя и грозился проклясть всех, в том числе и Государя, но ни разу открыто не признал, что это в действительности было им сделано20.
В итоге проведенное в Воскресенском монастыре расследование не нашло подтверждения того, что Никон отлучил Государя от церкви, и фактически отвергло обвинение Боборыкина. Этим, наверное, и объясняется отсутствие сведений о продолжении его тяжбы с патриархом. Государь не стал наказывать за лжесвидетельство Боборыкина, но и не дал ему права предъявлять Никону новые иски. В свою очередь, появление государевых дознавателей в сопровождении стрельцов в Воскресенском монастыре, быть может, заставило Никона снять проклятие с Боборыкина.
Боборыкин оказался не единственным, решившимся начать тяжбу против Никона. Так, землевладелец Иван Сытин в декабре 1660 г. жаловался Государю на то, что кре-
стьяне Никона самовольно косили сено на принадлежащей ему территории21. И далее из послания Никона царю Алексею Михайловичу, датированного февралем 1663 г., мы узнаем, что на патриарха поступила жалоба от того же его соседа. В ней иерарха обвиняли в пытках и душегубстве принадлежавших боярину крестьян22. Таким образом, некоторые представители знати уже целенаправленно пытались воспользоваться сложным положением, в котором оказался патриарх, для извлечения собственной выгоды.
Из бояр симпатию к Никону испытывал лишь князь Никита Алексеевич Зюзин. Даже после удаления Никона в Воскресенский монастырь, он продолжал с ним переписку. Из дошедших до нас ответных посланий патриарха мы знаем, что Зюзин систематически информировал его о происходивших делах в столице, например о созыве Собора 1660 г., ставившего перед собой цель избрать нового главу церкви23. Более того, неожиданное и бесславное появление Никона в Успенском соборе в декабре 1664 г. было вызвано полученными им письмами от Зюзина. Так как несмотря на просьбы боярина эти письма тут же уничтожить, патриарх на всякий случай частично скопировал их, частично сохранил, и они попали в следственное дело, что дает нам возможность попытаться прояснить причины предпринятых боярином действий.
6 декабря 1664 г., как потом выяснилось на дознании, новгородский священник Сысой Андреев привез в Воскресенский монастырь послание Зюзина к Никону, в котором тот заявлял, что настал благоприятный момент возвращения патриарха на кафедру. В нем боярин, дабы окончательно убедить патриарха в необходимое™ ехать в Москву, описал свою беседу с Афанасием Ордын-Нащокиным и Артемоном Матвеевым. Те, якобы, сказали, что 7 декабря в Спассо-Савинском монастыре царь Алексей Михайлович после встречи с Воскресенским архимандритом (очевидно, Герасимом) стал говорить о своем хорошем отношении к патриарху. Так, встретившись в селе Хорошево с Нероно-вым, он не захотел слушать его критику Никона. Государь также посетовал, что ему не хватает советов Никона в переговорах с Польшей. После этого Афанасий получил от Государя тайное задание: он должен был попросить Зюзина, чтобы тот сообщил патриарху о возможности его 19 декабря возвращения в Москву, так как самому Государю писать об этом Никону неудобно: «...Ведая ево нрав, что в сердцы не удержится, на властей и на бояр молвыть, что я ему велел приттити, или по писму моему откажет и мне то будет конечно в стыд и в совете нашем будет препона, да и вси то поставят мне в непостоянство...» Эта мысль в послании звучит еще несколько раз, причем не всегда к месту.
Вообще, текст письма боярина представляется недостаточно последовательным. Зюзин как будто пытается собрать вместе все имеющиеся у него доводы, дабы убедить Никона в необходимости его возвращения. Однако послание боярина настораживает не только общей нестройностью. Из текста, например, следует, что Государь сетовал, как ему тяжело без совета Никона наладить отношения с Украиной и Польшей24. Но так как сам Никон не раз высказывался о своей незаменимости в данном вопросе и Зюзин про это, несомненно, знал, его можно вполне заподозрить в некотором лукавстве. Желая польстить Никону, Зюзин мог и преувеличить отзывы о дипломатических способностях патриарха.
При допросе подьякон Никита Никитин показал, что 13 декабря был также отправлен Зюзиным к Никону с письмом, причем боярин при этом сказал: «поедь с великим государевым делом, то дело Божие и ево великаго государя и всего народа...» и прочел отрывок из теста, где говорилось, как вести себя Никону в Успенском соборе. И Никита, конечно, поверил этим словам. Видимо, это письмо соответствует второй поло-
вине текста, списанного с послания Зюзина рукой Никона, и начинается примерно с указания на то, что оно послано Никитой.
В письме Зюзин дал некоторые инструкции, как вести себя Никону по приезде в Москву. Ему приказывали, чтобы он «пришел в завтреню в соборную церковь и стал на свое место, а окроме соборной церкви никуды на подворье не заходил...». Это послание боярина представляется еще более сумбурным, чем предыдущее. Сам Зюзин в конце письма замечает: «А о том не покручинься, ни усумнись, что чернено и приписывано в то время, как что приказано, чтоб забвено не было, а переписывать неколи»25.
Подьякон Никита вернулся из Воскресенского монастыря 15 декабря, и боярин снова попросил его отправиться к патриарху, но на этот раз Никиту в содержание послания не посвятил. Однако оно и заставило Никона все же решиться отправиться в Москву. Именно в этом послании боярин от имени царя назвал день, когда это должно произойти, и подробно описал, как вести себя патриарху по приезде в Москву.
Восемнадцатого числа, а не девятнадцатого, он должен войти к заутренней в Успенский собор. Затем послать келлария Иева к Государю с сообщением о своем прибытии. Если на службе будут митрополит Павел Крутицкий и архиепископ Иона Ростовский, то их также, предварительно благословив, можно отправить к царю Алексею Михайловичу. Никону нужно было еще взять патриарший посох и встать на патриаршее место. Если власти начнут спрашивать, отчего он вдруг явился, надо ответить так: «...Пришел я в свою паству, исполняя церковные вещи, на что обещался. А пошел я не докладывая, и пришел никем не зван во своя, что мне поручено Богом святительство. А се и умирити весь спор и кровопролитие прекратити с супостаты вкупе по совету с царем и со всеми...» Причем в письме Зюзин все время намекал, что подобный сценарий был разработан не им, а самим Государем, но это строжайшая тайна, которую пока нельзя обнародовать: «И паки то крепко удержи в себе, Государь, что милостив ко всем, а в от-ветех борися и смело ничево не усумневася, Государь на все тебе спеет во благое»26.
К ответу был призван и справщик Печатного двора духовник Зюзина старец Александр. Он показал, что боярин, прося свести его с имевшим доступ в Воскресенский монастырь подьяконом Никитой, сказал при этом: «...За грех де наш гневается Никон патриарх на всех, а на меня де, чаю, и болши гневаетца, а не ведаю де к нему ково послать прощение получить мне ради смертнаго часа жене моей; а людей де мне своих послать, и я де опасаюся великого государя гневу, чтоб непоставил в смуту». Конечно, Зюзин стремился скрыть истинную цель своей просьбы, но в то же время в данной фразе отразились и личные мотивы боярина. Жена его действительно тяжело болела, и он хотел получить для нее отпущение грехов, и даже более того, обрушившиеся на него несчастья боярин связывал с недостаточной его заботой о патриархе. Александру, так же как и Никите, Зюзин рассказал о примерном содержании пересылаемых в Воскресенский монастырь писем; в частности, о том, что Государь вызывает Никона в столицу «для миру с Полским королем и для иных государственных дел...»27.
Допрошенный Ордын-Нащокин не отрицал, что рассказал Зюзину о содержании бесед Государя с архимандритом Воскресенского монастыря и со старцем Нероновым, но он сделал это в ответ на жалобы и сожаления Зюзина, что Никон никак не может ему помочь в его финансовых затруднениях28. Тогда сведения, сообщенные Ордын-Нащо-киным боярину, представляются совсем в ином свете. Афанасий всего лишь хотел как-то успокоить Зюзина и вселить в него надежду на возможное возвращение Никона на кафедру.
22 декабря перед следствием предстал Никита Зюзин. Допрос вел сам царь Алексей Михайлович. Боярин показал, что в разговоре с ним Ордын-Нащокин заметил: «...Добро бы де, чтоб к посылки ево посолства был и патриарх...». Зюзин поинтересовался, нет ли у государя гнева на Никона. И собеседник ответил, что гнева нет. Это же потом подтвердил и Артемон Матвеев. Услышанное как раз и дало основание боярину вызвать Никона в Москву. Об этом он постарался намекнуть Ордын-Нащокину. Но так как патриарх, видимо, в ответных письмах заявил, что без личного приглашения Государя он не поедет, Зюзин на свой страх и риск написал последнее письмо за Алексея Михайловича: «...Не обмысля таково страшново дела и приложил ложно к лицу твоему великого Государя и благочестивые и великие государни царицы для тово тем ево привесть».
В ночь предполагаемого приезда Никона Зюзин, видимо, побоявшись сам пойти в Кремль, послал сторожа Федора разведать, появился ли тот в Успенском соборе. А утром от Артемона Матвеева и Якова Соловцова он узнал об изгнании патриарха из столицы. При этом первый из них, явно без сочувствия к Никону, добавил: «Не делом де делает, прах оттрясает, что на неверных, не потерпит ему Бог»29, очевидно, имея в виду те проклятья, которые посылал Никои, когда его выдворяли из Москвы. Таким образом, из показаний Зюзина получалось, что всю эту авантюру задумал и организовал исключительно он сам. Единственным еще виновником, и то лишь косвенным, случившегося был Ордын-Нащокин, который, сам того не ведая, зародил у Зюзина надежду о возможном примирении Государя с Никоном.
В силу этого последнего открывшегося обстоятельства 23 декабря Ордын-Нащо-кин был вновь допрошен. Он категорически отверг, что Зюзин хоть как-то посвящал его в свой план. Афанасий еще рассказал о финансовых затруднениях боярина. Он даже дал тому взаймы 50 руб. Причем Зюзин не смог вернуть деньги и попросил еще в связи с неудачно проведенной торговой операцией. Афанасий также извинился перед царем Алексеем Михайловичем, мудро предостерегавшего его воздержаться от встреч с Зюзиным, так как тот «многоязычен и приплетет ево (Афанасия) к надобным делам»30.
Н.А. Гиббенет, описывая данный сюжет, считал, что Зюзин не мог действовать самостоятельно и за ним, наверняка, стояли другие бояре, которые стремились возвратить Никона на кафедру31. Тем не менее в ходе следствия прозвучали только две фамилии - Афанасия Ордын-Нащокина и Артемона Матвеева, и то эти люди, как следует из допросов, оказались замешанными в эту историю достаточно случайно. Н.А. Гиббенет не поверил показаниям Зюзина, что тот действовал в одиночку и по собственной инициативе, и из данного допущения строил свои предположения. Но боярин мог сказать и правду, так как даже на допросе с пристрастием, когда он был «и роздеван, и руки в петлю кладены, и к огню приношен и держан», повторил свои прежние показания32.
Неписанного строгого этического кодекса, регулирующего отношения между представителями знати, в то время еще не существовало. Все они были в ответе лишь перед государем, недовольство которого могло повлечь за собой не только суровое наказание, но и общественное осуждение. Поэтому Зюзин не имел никакого резона молчать на допросе, тем более знал, что его преступление карается по закону смертной казнью: он всячески должен был стараться облегчить собственную участь. У нас тоже нет никаких сведений, кроме вырванной из контекста и приведенной Зюзиным реплики Ордына-Нащекина о каком-либо серьезном желании бояр вернуть Никона на кафедру. Афанасий даже если начинал догадываться о плане Зюзина из его намеков, не придал ему серьезного значения и отстранился. Наоборот, большинство бояр, как уже говори-
лось, были весьма рады его падению и перестали скрывать свою враждебность по отношению к патриарху.
Исходя из этих соображений можно представить рассматриваемую ситуацию следующим образом. Финансовое положение Зюзина после неудачных торговых махинаций пришло в расстройство. Те деньги, которые ему одалживали, никак не улучшили состояние его дел. К тому же еще смертельно заболела жена боярина. И как раз в это трудное для себя время он слышал от разных людей, в частности от Афанасия и Артемо-на, что Государь уже не так враждебен по отношению к Никону, как раньше. Тогда от отчаяния у Зюзина возник план ускорить это примирение. Здесь, кроме желания помочь своему другу Никону опять утвердиться на кафедре, боярин преследовал и личные цели. Он не сомневался, что при удачном исходе дела в благодарность за хлопоты Никон поможет ему поправить его финансы. Об этом, собственно, Зюзин простодушно и рассказал в беседе с Ордын-Нащокиным. Уверенность в успехе у Зюзина была столь велика, что он даже решился подделать письма Государя. Но план провалился. Жена Зюзина после его ареста скончалась, а сам он подвергся конфискации остатков имущества и был отправлен в ссылку в Казань33. Идея боярина примирить Никона с государем не была никем поддержана.
В следующем 1665 г. в Соборном постановлении, посвященном определению, какие именно условия Никона, при которых он позволит избрать нового патриарха, являются приемлемыми, призывается, помимо всего прочего, примириться патриарху с боярами: «... Боляре, злословившие его без правды и клеветали на него Государю смертными винами, кийждо сам свою совесть ведая, поищут прощения, и ему и тех разрешите и благословити, а еже кто будет преобидел его в чем любо житейских вещех, движимых и недвижимых, исправитися вправду, полюбовно.» Здесь же в тексте вспоминается, что когда Никон в августе 1659 г. виделся с Государем и боярами, он «всем купно подаде прощение и разрешение во всем к нему прегрешившим, овым поимянно, прочим же всем и безимянно...»34. Однако примирение с Никона боярами было уже невозможно, так как к тому времени накопилось слишком много взаимных претензий. Как видно из приведенных цитат, Никон обвинял бояр главным образом в безосновательности доносов на него Государю и в незаконном завладении его имуществом. А они, в свою очередь, были возмущены той легкостью, с которой патриарх отлучал своих врагов от церкви.
В этом же документе сообщается, что Никон предал анафеме купца Ивана Ще-поткина, так как тот, с его точки зрения, обманул его при совместных коммерческих операциях35. Таким образом, Никон считал вполне допустимым предавать анафеме, руководствуясь лишь своими личными мотивами, что естественно дискредитировало в глазах общества и его действия, и его самого.
Следующий известный нам эпизод, где проявились отношения боярства к Никону, произошел уже во время суда над патриархом. И. Шушерин пишет, что основным обвинителем Никона со стороны знати, «угождая царю», выступил Юрий Долгорукий.36 Однако в стенограмме процесса его речь не зафиксирована, и мы не можем точно сказать, какую роль он играл на заседаниях.
По той же стенограмме видно, что бояре подали голос лишь на одном заседании, а именно 1 декабря. Сначала на нем Родион Хитрово представил весьма важные сведения, передав рассказ князя Алексея Трубецкого, который ездил в Воскресенский монастырь сразу после отказа Никона от кафедры. Патриарх тогда, встретившись с ним, сказал: «...Как де его на патриаршество обирали, и он де на себя клятву положил, что ему на патриаршестве быть три годы, а болши того не быть»37. Сам Трубецкой в показаниях
1660 г. заявлял, что про это обещание Никон рассказал ему, когда тот по поручению Государя пришел в Успенский собор спросить, по какой причине патриарх оставляет свой престол.38. Упоминание об этом мы находим в письме самого Никона, отправленном Государю в 1671 г. уже из ссылки39. Конечно, вряд ли иерарх когда-либо всерьез давал подобный зарок. Он, несомненно, как и все предыдущие патриархи, предполагал остаться на этом посту пожизненно. Но позже, может, действительно эту оброненную фразу Никон решил использовать как одно из обоснований его отречения. Поэтому он и напомнил ее Алексею Трубецкому, а тот рассказал Родиону Хитрово. На суде же данное показание прозвучало далеко не в пользу патриарха. Получалось, что Никон на кафедре изначально ощущал себя временщиком.
В тот же день высказались еще два боярина, которые, по утверждению Никона, имели непосредственное отношение к его отказу от кафедры: Юрий Ромодановский и Богдан Хитрово. Первый из них заявил, что когда он сообщил патриарху, по просьбе царя Алексея Михайловича, о снятии с него титула «Великого государя», он вовсе не говорил, как заявлял Никон, о «государеве гневе» на него.40 Таким образом, Никон сам сделал вывод о плохом отношении к нему Государя в связи с появившимся решением о понижении его статуса.
Б. Хитрово рассказал о своей стычке с князем Дмитрием Мещерским, произошедшей 6 июля 1658 г. во время приезда в Москву грузинского царевича Теймураза. Почетный гость шел по Кремлю на государев обед. Б. Хитрово, освобождавший ему путь от толпы, ударил палкой князя Дмитрия Мещерского, который был человеком Никона. Царь Алексей Михайлович не торопился наказать боярина за несдержанность, и это, по словам Никона, также явилось причиной его отъезда из Москвы.
Когда на процессе разбирался данный эпизод, Государь сразу высказал мнение, что Б. Хитрово поступил правильно, так как Д. Мещерский своим поведением нарушал порядок. После этого Б. Хитрово лишь повторил за царем Алексеем Михайловичем об «учиненном мятеже» князем и добавил: «...Де он перед Никоном патриархом прощался, и Никон де патриарх его и простил»41.
Показания боярина принципиально отличаются от описания этого инцидента, данного Никоном в письме патриарху Дионисию. В нем подчеркивалось, что Б. Хитрово ударил Д. Мещерского дважды. Причем, если первый раз это было действительно случайно, то второй раз князь получил по лбу, когда заявил о своей принадлежности к свите патриарха42. Но на самом процессе, судя по стенограмме, Никон оставил без внимания и утверждения Юрия Ромодановского и Богдана Хитрово. Видимо, патриарх посчитал ниже своего достоинства вступать с ними в спор. Но версия Никона не менее вероятна, чем версия выступивших на суде бояр. Вполне допустимо, что они вели себя по отношению к Никону бесцеремонно.
В целом, как мы видели, на процессе боярству отводилась не слишком существенная роль. Никона судили Восточные патриархи, и местная знать была использована лишь в качестве свидетелей и то достаточно ограниченно. Государь, очевидно, разрешил боярам рассказать только о том, как Никон отказался от патриаршества. Неканоническое поведение Никона в личных взаимоотношениях с боярами на суде не фигурировало,-видимо, как не слишком существенное.
Из всего вышеизложенного можно сделать вывод, что в падении Никона, а также его окончательном осуждении, боярство не сыграло принципиально важной роли. Хотя у большинства из них сформировалось откровенно негативное отношение к патриарху, они были вынуждены подстраиваться под настроение царя Алексея Михайловича. Власть Государя давала очень мало возможностей для обнародования собственной точки зрения.
Поэтому интриги бояр против Никона, и это видно из источников, начались лишь тогда, когда ухудшилось отношение к патриарху самого царя Алексея Михайловича. Знать не столько влияла на мнение Государя, сколько стремилась быть ему созвучной.
1 Соловьев С.Н. Соч. М., 1991. Кн. 6. С. 203-204; Гиббеиет НА. Историческое исследование дела патриарха Никона. СПб., 1882. Ч. 1. С. 25-26, Зызыкин М.В. Патриарх Никон: его государственные и канонические идеи. М. 1995. Ч. 3. С. 26-50, 56-64.
2 Кошелева О.Е. Боярство и дело патриарха Никона // Проблемы истории СССР. М., 1981. Вып. 12. С. 16-33.
3 Лобачев С.В. Патриарх Никон. СПб., 2003. С. 190.
4 Записки отделения русской и славянской археологии Русского археологического общества. СПб., 1861. Т. 2. С. 513; Патриарх Никон. Труды. М., 2004. С 130.
5 Шушерин И. Известие о рождении и воспитании и о житии Святейшего Никона патриарха Московского и всея России. М., 1908. 2-е изд. С. 37.
6 Собрание писем царя Алексея Михайловича. М., 1856. С. 183.
7 Бондаренко Н.А., Лобачев С.В., Селезнева Г.В. Донесение Иоганна де Родеса о России середины XVII века // Русское прошлое. 2001. Кн. 9. С. 7-52.
8 Алеппский П. Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века// Чтения Об-ва истории и древностей российских. 1898. Кн. 3. Отд. 3. С. 159.
9 Соловьев С.Н. Указ. соч. Т. 6. С. 201-203.
10 Гиббеиет А.Н. Указ. соч. Ч. 1. С. 227.
11 Записки... Т. 2. С. 527-528; Патриарх Никон. Указ. соч. С. 136.
12 Гиббенет А.Н. Указ. соч. СПб., 1884. Ч. 2. С 524-549.
13 Там же. С. 1021.
14 Патриарх Никон. Указ. соч. С. 212.
15 Дело о патриархе Никоне. СПб., 1897. С. 99-102.
16 Гиббенет Н.А. Указ. соч. Ч. 1. С. 96.
17 Там же. Ч. 2. С. 507-508.
18 Опись архива «Дело о патриархе Никоне» см. в кн.: Патриарх Никон... С. 1055.
19 Гиббенет НА. Указ. соч. Ч. 2. С. 609-612.
20 Там же. С. 612-613, 623-630.
21 Записки... Т. 2. С. 532-533.
22 Гибеннет Н.А. Указ. соч. Ч. 2. С. 589-591.
23 Там же. С 493-495.
24 Дело о патриархе Никоне. С. 184-188.
25 Там же. С. 188-190.
26 Там же. С. 181-183.
27 Там же. С. 192-194.
28 Там же. С. 194-196.
29 Там же. С. 196-203.
30 Там же. С. 203-207.
31 Гиббенет НА. Указ. соч. Ч. 2. С. 139-140.
32 Дело о патриархе Никоне. С. 206-207.
33 Там же. С. 210.
34 Там же. С. 242.
35 Там же. С. 244.
36 Шушерин И. Указ. соч. С. 68-69.
37 Гиббенет Н.А. Указ. соч. Ч. 2. С. 1010.
38 Дело о патриархе Никоне. № 6.
39 Памятники литературы Древней Руси XVII века. М. 1988. Кн. 1. С. 514-522.
40 Гиббенет НА. Указ. соч. Ч. 2. С. 1010.
41 Там же. С. 1013.
42 Записки... Т. 2. С. 514.
Статья принята к печати 28 сентабря 2006 г.
