CC BY
57
Вестник Прикамского социального института. 2021. № 3 (90). С. 30-40. Bulletin of Prikamsky Social Institute. 2021. No. 3 (90). P. 30-40.
Научная статья УДК 340.15
БОРЬБА ГОСУДАРСТВА И ЦЕРКВИ С СУЕВЕРИЯМИ В РОССИИ
В XVI-XVII ВЕКАХ
Василий Леонидович Ефимовских
Пермский государственный национальный исследовательский университет, Пермь, Россия, efim-anv@yandex.ru
Аннотация. В статье рассматривается совместная борьба церкви и государства с таким видом религиозных преступлений, как суеверия. До XVI века преследование суеверий относилось к компетенции церкви. Централизация страны потребовала установления жесткого контроля за религиозно-нравственным состоянием подданных и со стороны государства. Стоглавый собор 1551 года стал отправной точкой вовлечения государственной власти в активное преследование суеверий. На основе анализа церковного и светского законодательства второй половины XVI-XVII веков автор приходит к следующим выводам. Во-первых, с этого периода идет процесс постепенного перевода многих суеверий в компетенцию светского суда. Во-вторых, происходит изменение концепции наказаний за данные деяния в сторону репрессивности. Как следствие, наблюдается применение смертной казни и иных уголовных кар, опирающихся на принципы устрашения и целесообразности. В-третьих, происходит сдвиг в сторону физических наказаний в церковных судах, что затрагивает сакральные основы церковных санкций, ранее ориентированных на духовное исправление виновных.
Ключевые слова: государство, церковь, суеверия, церковное право, светское законодательство, светские санкции, церковные наказания.
Для цитирования: Ефимовских В. Л. Борьба государства и церкви с суевериями в России в XVI-XVII веках // Вестник Прикамского социального института. 2021. № 3 (90). C. 30-40.
Original article
STRUGGLE OF THE CHURCH AND THE STATE AGAINST SUPERSTITIONS IN RUSSIA IN THE XVI-XVII CENTURIES
Vasily L. Efimovskikh
Perm State University, Perm, Russia, efim-anv@yandex.ru
Abstract. The joint struggle of the Church and the State against such a religious crime as superstitions is studied in the article. Until the XVI century the persecution of superstitions fell within the competence of the Church. The centralization of the country also required the State to establish control over a religious moral state of the subjects. The Stoglavy Synod of 1551 became the starting point of the state power involvement into an active persecution of superstitions. On the basis of the church and secular legislation of the second half of the XVI and XVII centuries analysis the author draws the following conclusions. Firstly, since this period the process of a gradual transition of many superstitions to the competence of the secular court goes. Secondly, the concept of punishment for these acts changes towards repressiveness. Consequently, the death penalty application and other kinds of penalties based on the principles of frightening and expediency are observed. Thirdly, the shift to corporal punishments in ecclesiastical courts happens, this affects the sacral basics of church sanctions that were oriented towards a spiritual correction before.
© Ефимовских В. Л., 2021
Keywords: the State, the Church, superstitions, church right, secular législation, secular sanctions, church punishments.
For citation: Efimovskikh V. L. Struggle of the church and the state against superstitions in Russia in the XVI-XVII centuries. Bulletin of Prikamsky Social Institute. 2021. No. 3 (90). Pp. 30-40. (In Russ.)
Более пяти столетий, прошедших со времени крещения Руси, не привели к полному исчезновению традиционных магических практик, уходящих своими корнями в языческое прошлое. С точки зрения церкви, это было проявлением языческого суеверия и нетвердого стояния христиан в своей вере, то есть религиозным преступлением. Именно поэтому церковь вела против суеверий неустанную борьбу. Основными средствами в этой борьбе были увещевания и епитимьи. Епитимии, которые являлись основным церковным наказанием, состояли в лишении нарушителя канонов некоторых церковных прав и благ на определенный срок и представляли собой покаяние, а также усиленный пост, земные поклоны и благотворительность. Отметим, что особенность церковных наказаний заключалась в том, что их главной целью являлось не возмездие, а врачевание болезненных состояний души самих грешников. Покаяние так и именуется в канонах - «врачевание» [1, ч. 1, c. 978, 1072, 1257, 1284, 1312].
Долгое время обращение церкви за помощью к светской власти в борьбе с суевериями носило эпизодический характер, но с начала XVI века ситуация начинает постепенно меняться. Всё чаще она избирает объектом своего воздействия светскую власть. Надо отметить, что подобные обращения падали на благоприятную почву. Государственная централизация, ставшая основным фактом истории этого периода, привела к появлению новой политической теории «Москва - третий Рим». Согласно этой теории, разработанной старцем Псковского Елеазарова монастыря Филофеем [2, c. 26-35, 49-50, 57-66], Москва становится «богохранимым преименитым царствующим градом... благочестием цветущим». Это означало, что и государство становится ответственным за духовно-нравственное состояние своих подданных. Как следствие, появление нового дискурса в уголовной политике государства - участие в преследовании суеверий, а его первым проявлением становятся решения Стоглавого собора 1551 года.
Этот собор коснулся разных суеверий того времени. Все эти преступления, с точки зрения догматического православия, перечисленные в разных главах, могут быть разделены на три разряда. К первому разряду Стоглав отнес те суеверия, преследование которых оставалось прерогативой исключительно церкви. Ко второму - суеверия, преследование которых осуществлялось духовной и светской властями совместно. В третий разряд были включены те, борьба с которыми должна была осуществляться только светской властью.
В первый разряд попали обычаи, уходящие корнями в языческое прошлое: «бесчинные обычаи» на свадьбах и поминках; «бесовские» обычаи в Великий четверг, русальную субботу, на Иванов день, Рождество, Пасху и Радуницу.
Православная церковь всегда заботилась о чистоте христианского брака. С самого начала признания христианства государственной религией митрополиты и епископы убеждали паству в необходимости венчания и порицали внецерковные браки. Тем не менее даже в XVI веке внецерковные браки не были редкостью. Об этом свидетельствуют Покаянные книги, или сборники исповедных вопросов и поновлений данного периода, в которых с завидным постоянством повторяется вопрос: «Венчалася ль еси с мужем своим» [3, c. 160, 164, 169]. Чудовский список Слова св. Григория XVI века сообщает, что русские люди «водят невесту на воду даюче замуж, и чашу пиют бесом, и кольца мечють в воду и поясы» [4, т. 2, c. 35]. Сакральный характер этого языческого обряда состоял в том, что вода считалась соединяющей и оплодотворяющей стихией, а пояса и кольца являлись символическим скреплением отношений молодых. Четкого размера епитимий Покаянные книги не содержат, предоставляя священнику самостоятельно устанавливать их размер в зависимости от того, сочетался этот обычай с христианской традицией или нет.
Осуждению со стороны Стоглавого собора подверглось приглашение на свадьбы скоморохов, «бесовские песни и пляски» и особенно переодевание в одежду лиц противоположного пола, что рассматривалось как «еллинство и еретичество, приемлемое только для поганых нехристей» [5, с. 309]. До Стоглава Покаянные книги за подобные песни и пляски устанавливали епитимью на срок 40 дней и поклоны по 80 на дню [3, с. 281]. Более строгим было наказание за переодевание на играх. «Грех если мужем в женском портиши ходити игрою, или женам в мужском. 7 недель и поклонов 150 на дню» [3, с. 283].
Не могло пройти мимо внимания Стоглавого собора смешение христианских обрядов с языческими при погребении и поминках. «В троицкую субботу по селами по погостам сходятся мужи и жены и плачутся по гробам с великим кричаньем. И егда начнут играти скоморохи гудци и перегудницы, они же плача преставшее, начнут скакати и плясати и в долони бити и песни сотонинские пети». Языческая составляющая поминания предков проявлялась так же в палении соломы и кликании мертвых в Великий четверг [5, с. 309, 310]. С точки зрения христианства Великий (Страстной) четверг является днем, предшествующим распятию и смерти спасителя. Этот день отмечал перелом в ходе Великого поста, так как смерть Христа означала его скорое воскресение, к которому следовало подготовиться, очистившись от следов смерти. Поэтому люди тщательно всё перемывали, мылись и топили бани для покойных. Таким образом, как отмечала Е. Б. Грузнова, «христианская подготовка к празднованию Пасхи подвергалась переосмыслению в свете языческого восприятия окружающего мира» [6, с. 148]. Церковь осуждала нарочитую и чрезмерную демонстрацию скорби по умершим, так как это вступало в противоречие с христианским учением, воспринимавшим смерть как конец земных страданий. В требниках XV - первой половины XVI века прямо указывалось: «Дравши по мртвем или волос рвавши, или порты терзавши - 12 дней поста и 60 поклонов на дню.» [3, с. 281]. Подобное приспособление языческих практик к христианскому культу было объявлено Собором «прелестью еллен-ской» и «хулой еретической».
Выступая против игр, плясок и глумодейства, сопровождающих народные празднества, церковные иерархи усматривали в них нетвердое стояние христиан в своей вере, близкое к идолослужению. В качестве обоснования для запрета они использовали постановление Номоканона и, прежде всего, правила шестого (Трулльского) вселенского Собора в составе Сводной Кормчей [1, ч. 1, с. 371-372]. За приверженность к «игрищам еллин-ского беснования» Собор установил отлучение на три года, которое могло быть сокращено для искренне раскаявшихся [5, с. 369].
Что же касается светской власти, то она длительное время оставалась в стороне от преследования этих суеверий. Только с началом царствования Алексея Михайловича инициатива в преследовании начинает исходить и от государства. В 1648 году был принят царский указ, направленный против игр и увеселений, который в форме грамот был направлен воеводам в Белгород, Шую, Дмитров, Тобольск, Верхотурье и ряд других мест. В этих грамотах содержался запрет на игры, пляски и прочие «глумодейства», сопровождающие народные празднества [7, с. 296-297]. Всё это царский указ запрещал под угрозой наказания за ослушание. За первое и второе нарушение следовало наказание батогами, «а не отстанут и объявятся в такой вине втретьи и вчетвертые», то тех ослушников следовало «ссылать в украйные городы за опалу» [8, т. 4, № 35, с. 124-126].
С появлением царского указа 1648 года можно с полной определенностью говорить и о реализации запрета на музыкальные народные инструменты, которые были обязательным атрибутом всех народных празднеств и увеселений. Таким образом, то, чего добивался Стоглав, свершилось. Царские воеводы, выполняя волю Алексея Михайловича, сообщали об изъятии и уничтожении всех найденных инструментов: гуслей, смычков, сопелей и т. п. Известно, что только в Москве их было сожжено пять возов [4, т. 1, с. 348-349].
Ко второму разряду суеверий, в борьбе с которыми Стоглавый собор призвал объединить усилия церкви и государства, были отнесены: обращение к волхвам и чародеям пе-
ред судебным поединком; еретические мудрости, «коими мир смущают и от Бога отлучают»; эллинские обычаи призывания волхвов; плескания и пляски над бочками; призывания духов, веру в получаи (приметы), гадания и т. п.
Церковь всегда выступала против ордалий, так как судебные поединки противоречили христианским нормам. Однако долгое время церковные иерархи ограничивались лишь предписаниями отказывать в святом причастии бившимся на поле [9, с. 99]. В то же время использование в судебных поединках магических средств, претендующих на возможность влиять на исход дела, подвергало сомнению основы не только «небесной», но и «земной правды», то есть средневекового русского права. Поэтому в XVI веке формируется новый состав колдовства - колдовство во время суда. Его появление связано со Стоглавым собором 1551 года. Как отмечал Стоглав, многие судящиеся «поклепав крест целуют или образы святых и на поле бьются и кровь проливают, и в те поры волхвы и чародейники от бесовских научений пособие им творят; кудесы бьют и во аристотелевы врата, рафли смотрят и по звездам и планитам глядают и смотрят дней и часов. И теми дьявольскими дей-ствы мир прельшают и от бога отлучают, и на те чарование надеяся поклепца и ябедник не мирится и крест целует и на поле бьются и, поклепав убивают» [5, с. 307]. Из приведенного текста видно, что участники собора объединяли в один состав два разных деяния: ложное крестоцелование (присягу) и колдовство. Следует отметить, что такое объединение не было произвольным или случайным. Процедура выяснения истины посредством судебного поединка сторон исходила из идеи вмешательства всеведущего божества, которое принимает сторону правого и карает виноватого. Крестоцелование в этом случае и служит обращением к высшим силам, показывает чистоту помыслов участников судебного поединка. В сочетании с обращением к нечистой силе ложное крестоцелование разрушало религиозно-нравственную основу судебного поединка и порождало новый состав преступления против религии.
В рассмотрении этого вопроса была заинтересована и светская власть. Ответственность за лжеприсягу ранее носила исключительно религиозный характер и предполагала отлучение от причастия на срок от одного года до двух лет и пост от двух до шести лет [10, с. 922; 3, с. 150]. В то же время ни Судебник 1497 года, ни Судебник 1550 года не содержали норм, устанавливающих ответственность за лжеприсягу. Между тем данное деяние следовало рассматривать как преступление против правосудия.
Следуя решению Стоглава, светская власть в 1552 году опубликовала специальное узаконение, которое запрещало участникам судебных поединков к «чародеям и волхвам и к звездочетам ходити и к полям чародеев приводити». А если «виновные в том обличены будут достойными свидетелями», то быть им «от Царя и Великого князя в великой опале по градским законам, а от святителей им же быти в духовном запрещении по священным правилам» [8, т. I, № 154, с. 252].
Вполне вероятно, что именно стремление устранить саму возможность обращения к нечистой силе привело Ивана IV к постепенному ограничению судебных поединков. Как отмечал Б. А. Романов, это нашло отражение в приговоре царя «со всеми бояры» от 21 августа 1556 года, запрещавшем присуждать поле при разноречиях послухов [11, с. 207-209]. Рядом последующих актов поле стало заменяться принесением присяги по жребию.
Однако Покаянные книги, или сборники исповедных вопросов и поновлений первой половины XVII века, по-прежнему содержали упоминание о греховности поля [12, с. 422, 437, 473]. По всей видимости, русское общество не только второй половины XVI, но и начала XVII века было еще не готово к коренному изменению понимания истины в праве. Как подметил А. Я. Гуревич, в средневековом обществе «клятвам, ритуалам, ордалиям и поединкам больше верили, чем каким-либо вещественным доказательствам и уликам» [13, с. 159]. Судебный поединок исчезает из судебного процесса лишь ко второй четверти XVII столетия [14, с. 240].
Поднимая вопрос о колдовстве и обращаясь к царю с просьбой издания царской заповеди, Стоглавый собор признавал бессилие церкви в борьбе с этим суеверием. Меры увещевания, к которым прибегали священнослужители, не могли искоренить веру в колдунов, предсказателей, создателей амулетов. Стремление людей раскрыть и познать неведомое приводило их к увлечению книгами, содержащими, наряду со сведениями о магии и оккультизме, алхимии и астрологии, отрывки научных знаний. Все эти книги считались «отреченными», то есть подлежащими запрещению. Их перечень появился на Руси в конце XV века. Это означало появление нового деяния, связанного с колдовством, но уточнил и разработал данный состав преступления только Стоглавый собор. «Рафли, шестокрыл, воронограй, остромий, зодей, алманах, звездочетьи, аристотель, аристотелевы врата и иные составы и мудрости еретические и коби бесовские, которые прелести от бога отлучают» подвергались духовному запрещению [5, с. 309]. Это означало, что отныне хранение, распространение и использование указанных книг становилось преступным. Субъектом преступления могли быть не только миряне, но и священнослужители. Не случайно в вопросных статьях русских уставов исповеди XVI-XVП веков всегда присутствует вопрос инокам: «В священническом образе и во иноческом, еже нам бог на спасение дал ... звездочтении, ни иных елнинских и еретических сложений почитал и веровал.» [3, с. 178, 227].
Признавая деятельность таких людей за чародейство и чернокнижье, Собор постановил: «Быти от благочестивого царя в великой опале, а от святителей по священным правилом в конец во отлучении» [5, с. 309]. Таким образом, церковь, сохраняя за собой назначение церковного наказания, передавала как розыск данных преступников государству, так и возможность применения к ним светских наказаний, выбор которых предоставлялся на усмотрение монарха.
Совместному преследованию по Стоглаву должно было подвергнуться обращение к чародеям, кудесникам, волхвам и зелинникам для «бесовских врачеваний», по выражению Домостроя [15, с. 15], и использование колдовства во вред другим. В церковных памятниках ХГУ-ХУГ веков можно обнаружить указания на разграничение наказания в отношении лиц, прибегающих к посредничеству народных целителей и использующих колдовство во вред другим. На лиц, «деяв чаръ какие любо в питьи, или в яденьи», «дети губяче и потво-ры деюче», налагалась пятилетняя епитимья. В то же время лица, обращающиеся к волхвам по своему малодушию и по вере в благотворную силу их заклинаний, наказываются мягче. «К волхвам ходив вопрошать или в дом вводив», «пивши зелье плода для» подвергались епитимии сроком на 3 года [3, с. 150, 160, 276, 282].
Важным следствием решений Стоглава становится установление двойственной подсудности дел о колдовстве. В том случае, если колдуны не совершали деяний, наносящих вред иным лицам, они попадали под юрисдикцию церковных судов. Последние уже не ограничивались одними церковными наказаниями, а применяли и административно-полицейские, что означало конфискацию имущества, применение телесных наказаний и выдворение за пределы церковных владений [16, т. Г, № 244, с. 267]. В отношении тех, чьи действия были направлены на нанесение вреда, устанавливалась светская подсудность. Об этом свидетельствует большинство источников, в которых отражены дела о колдовстве [8, т. 2, № 66, с. 82-83].
Следующим шагом к постепенному выводу колдовства из сферы церковного законодательства и подсудности стали крестоцеловальные записи Бориса Годунова, Василия Шуйского, Лжедмитрия и Михаила Романова. Пришедшие к власти после пресечения династии Рюриковичей с помощью дворцовых интриг, заговоров и даже насильственного захвата власти, они стремились оградить себя и членов семьи от любых посягательств, в том числе и с помощью колдовства, страхом перед богом за нарушение присяги [16, т. 2, № 10, с. 58; № 38, с. 93-95; № 44, с. 101-103].
Как отмечал А. А. Левенстим, эта присяга выводила дела о покушении против личности царя и членов его семьи из ведения духовного суда и обращала их к общему сыскному порядку [17, с. 319]. Соглашаясь с этой точкой зрения, добавим, что крестоцеловальная запись создавала нормативную основу, не только закрепляющую дела о таком колдовстве за светским судом, но и переводившую эти деяния в разряд государственных преступлений. Об этом свидетельствуют все известные дела о колдовстве первой половины XVII века, так или иначе связанные с посягательством на членов царской семьи [18, с. 419-423, 423-432, 435-447; 16, т. 4, № 18, с. 31].
Не менее сложным представляется вопрос о наказании за данный вид преступления. Идея светского наказания за религиозные преступления стала внедряться в сознание общества с XIV столетия. Стоглавый собор своим определением о применении к преступникам санкций по усмотрению царя окончательно перевел эту идею в плоскость материальной практики. Последствия этого перевода не замедлили сказаться на спектре наказаний. Штрафы, телесные наказания, тюремное заключение стали обычным явлением. Смертная казнь, хотя и была возможной, но первоначально применялась не так часто, поскольку идея душевного исправления еще оставалась не чуждой государству. Исключением являлись казни Ивана Грозного, который в 1575 году сжег 15 новгородских колдуний, несколько колдунов были сожжены и по указу Федора Иоанновича [19, с. 428; 20, с. 39].
Соборное уложение 1649 года не внесло ясность в вопрос о наказаниях. Статья 1 гл. II устанавливала смертную казнь лишь тем, «кто каким умышлением учнет мыслить на государское здоровье злое дело». Только в 1653 году светское законодательство пополнилось указом царя Алексея Михайловича «О запрещении колдовства и хранении отреченных книг и заговоров», который устанавливал для виновных «казнь без пощады». Но уже при составлении грамот для рассылки на места произошла конкретизация санкции -«в срубах зъжечь безо всякие пощады, и домы разорить до основания» [21, с. 88-91].
Следующим светским законом второй половины XVII века, в котором идет речь о колдовстве, стал указ царя Феодора Алексеевича 1682 года об учреждении Московской Славяно-греко-латинской академии. В нём подтверждалось применение смертной казни через сожжение за обучение магии, ее использование, а также хранение «богохульных и богоненавистных книг» [17, с. 320-321]. Таким образом, данный указ заложил основу для окончательного перевода данного деяния в сферу светского законодательства. Не меньшим суеверием церковь признавала веру, позволяющую толковать о будущем: «в устрячу и ворожею», «и в чех и в полаз, или в сон», «или в птичеи граи» [3, с. 160, 161, 167]. К порицаемым вариантам Максим Грек добавлял также гадание с помощью ячменя, муки, бобов, по линиям на ладони [22, с. 98]. С точки зрения церкви это противоречило христианскому учению и могло привести человека к духовному падению. В качестве наказания за ворожбу требник XV века устанавливал шестинедельную епитимью, а XVI века уже восьминедельную епитимью и по 150 поклонов на дню. «Вировши стричи 6 дней и 150 поклонов на дню». Эти суеверия были настолько распространенными, что даже в поновлении инокам XVII века встречаем: «Согреших... веруя в сон, и в птичий грай, и встречу, и в чех, в полаз» [3, с. 161, 162, 216, 280]. Однако уже в конце XVII века гадание, вера в приметы и толкование снов наказывались двухлетней епитимьей» [3, с. 288]. Всё это указывает на то, что церковь пыталась бороться с этими суевериями путем ужесточения церковных санкций. Тем не менее для простых людей, находившихся в постоянном, интенсивном взаимодействии и единстве с природой, существовало «особое понимание причинности, противоречившее, учению о всемогуществе божьем», что и обеспечивало живучесть этих суеверий [13, с. 344]. Не были чужды такому мировоззрению и представители знати.
К третьему разряду суеверий, с которыми должно было бороться государство, Стоглав отнес азартные игры, скоморошество и лжепророчество. В главе 92 «Ответ о игрищах еллинского беснования» создатели Стоглава плавно перешли от запрета «плясаний» и «игрищ», консолидирующих массу, к запрету таких малоколлективных игр, как шахматы,
шашки, кости, о которых в правилах Трулльского собора ничего не говорилось. Этот, на первый взгляд, не совсем понятный запрет имел русские корни. В первую очередь он был связан с правилами новгородского архиепископа Ильи-Иоанна (1165-1186 годы), призывавшего духовенство унимать детей своих духовных от игры в кости. Но и по прошествии нескольких столетий ситуация не изменилась. Уставная грамота Соловецкого монастыря 1548 года предписывала крестьян, уличенных в игре в кости и зернь, штрафовать в пользу монастыря по полтине с каждого и выбивать из волости вон [16, т. 1, № 221, с. 211]. Приверженностью к играм отличались не только миряне, но и представители духовенства. В поновлении инокам читаем: «Согреших... на игрищах позоров смотрех, и скоморохов, шахматы, и зернью и тавлеи играх и лекы и иными многими играми играх» [3, с. 217]. Известно, что Иван Грозный, как и многие представители знати, увлекался игрой в шахматы и тавлеи (шашки), не считая это большим грехом. Что же касается зерни и лек (игры на деньги в кости), то светская власть не считала преследование этих деяний своей первоочередной задачей и, по всей видимости, переложила ее решение на церковь. Только в период правления Алексея Михайловича мы встречаем упоминание о применении телесных наказаний к любителям игры в кости и зернь со стороны государства [8, т. 4, № 35, с. 126].
К суевериям, преследование которых было возложено на государство, было отнесено и скоморошество. Этим решением церковная власть признавала, что она самостоятельно не может справиться с этим проявлением культурных практик, имеющих языческие корни. Отрицательное отношение церкви к скоморохам имело несколько причин. Считая себя наследницей и продолжательницей христианских традиций византийского православия, Русская церковь унаследовала от последнего и неприятие светских развлечений и различного рода лицедейства [4, т. 1, с. 316]. Поэтому духовенство резко выступало против песен, плясок и представлений скоморохов, которые обычно сопровождали народные гуляния, свадьбы и праздники, видя в них проявление языческих традиций. Кроме того, по мнению церковных иерархов, грубые и циничные представления скоморохов подрывали нравственность христиан [23, с. 559-566].
Не менее важную роль в отрицательном отношении к скоморошеству играло и то обстоятельство, что в представлениях и песнях скоморохов высмеивались священнослужители и монахи, чья жизнь, наполненная вполне мирскими страстишками, соблазнами и даже пороками, была лишена даже подобия благообразия [24, с. 176-178, 199-201, 221-222].
Следует отметить, что в ходе работы Стоглавого собора духовенство не стало акцентировать внимание на этих причинах, а обратило внимание на такие действия скоморохов, которые, с точки зрения светских властей, могли считаться преступными: «Ходят скоморохи совокупяся ватагами многими до штидесяти и до семидесяти и до ста человек и по деревням у крестьян сильно ядят и пиют и из клетей животы грабят, а по дорогам разбивают» [5, с. 308]. Однако предложение духовенства «учинить царскую заповедь» в отношении скоморошества не было воплощено ни в решениях Стоглава, ни в царских указах второй половины XVI века.
Кардинальное изменение ситуации в отношении к скоморошеству происходит с конца сороковых годов XVII века. Издание царских указов, направленных против игр и увеселений, имело самое непосредственное отношение к скоморошеству. Основываясь на этих указах, церковная власть издает строгие постановления против скоморошества. Сохранился указ митрополита Ростовского Ионы в Великий Устюг от 21 октября 1658 г., по которому скоморохи и медвежьи подводчики подлежат наказанию без пощады и отлучению от церкви [16, т. 4, № 98, с. 121].
Применение полицейско-административных мер к скоморохам существенно подорвало скоморошество - это уникальное и самобытное явление русской народной культуры. Еще более усугубил упадок скоморошества раскол русской церкви. Оказавшись между официальной идеологией и аскетизмом старообрядцев, оно лишилось своей массовой среды и было обречено на прозябание.
К суевериям, которые должны были преследоваться государством, Стоглав отнес лжепророчество. «Да по погостами по селам и по волостем ходят лживые пророки-мужики и женки, и девки, и старые бабы, наги и босы, и волосы отрастив и распустя, трясутся и убиваются. А сказывают, что им являются святая пятница и святая Анастасия и велит им заповедовати хрестьянам каноны завечивати. Они же заповедуют хрестьяном в среду и в пятницу ручного дела не делати, и женам не прясти, и платья не мыти, и каменья не раз-жигати и иные заповедуют богомерзкие дела творити кроме божественных писаний» [5, с. 308]. По мнению Е. Б. Гузновой, появление в народной среде лиц, предлагавших собственное толкование культа святых и церковных заповедей, было связано с тем, что к XVI столетию православное учение тесно переплелось с пластом архаических представлений о мире и языческих верований [6, с. 269].
Отметим, что запрет работ по средам и пятницам не имел ничего общего с христианской практикой и, тем более, не был связан с православными святыми - Параскевы-Пятницы и Анастасии. Более того, этот запрет базировался на апокрифической литературе и на более древних представлениях о злых и добрых днях. Что касается внешнего вида, то с одной стороны он продолжал какие-то давние традиции и соответствовал сложившемуся в народе образу объявлявших свою волю угодников Божьих (юродивых-блаженных), а с другой - демонстрировал неблагополучие народа, нарушившего табу на работы в определенные дни. Всё это, как и бродячий образ жизни, способствовало росту популярности «прелестников» и рядов их последователей. Тех, кто принимал бродячий люд, церковь могла выявлять через исповедь и соответственно применять церковные санкции. Об этом свидетельствует статья 62 и примечания к ней требника Троицко-Сергиевой лавры XVI века, устанавливающие 40 дней епитимьи [3, с. 278]. Между тем подвижный образ жизни «ложных пророков» не мог контролироваться церковью, что и заставляло ее обращаться за помощью к государству. Однако Стоглав не установил конкретные санкции, которые следует применять государству по отношению к лжепророкам. Тем не менее это не означало самоустранение государства от решения данной проблемы, поскольку подобные прорицатели в XVII веке исчезли с православной сцены. Конечно, государство не руководствовалось нормами Ветхого Завета: «Пророка, который дерзнет говорить Моим именем то, чего Я не повелел ему говорить, и который будет говорить именем богов иных, такого пророка предайте смерти» (Вто-розаконие18:20) [25, с. 211]. Однако оно могло опираться на 60 правило Шестого вселенского собора, которое устанавливало: «...лицемерно беснующихся ... наказывати всяким образом, и подвергати их такими же суровостями и трудам, каковыми подлинно беснуемые, ради освобождения от демонского действия праведно подвергаются». В толковании к этому правилу Славянская кормчая предлагала на лицемерно беснующихся «лютое и жестокое пребывание наложить, и труд и пост» [1, ч. 1, с. 389-391]. В связи с отсутствием документальных свидетельств мы не можем с полной уверенностью утверждать, что государство подвергало лжепророков задержанию и тюремному заключению. Но вполне возможно, что государство могло осуществлять задержание таких лиц для последующей передачи церкви. Тем более что со второй половины XVI века церковные наказания пополняются монастырским заключением [27, с. 270]. Первоначально это заключение было проникнуто идеей изменения духовного облика заключенного, которое достигалось с помощью всё тех же епитимий под руководством опытных монастырских старцев [8, т. 1, № 35, с. 36-38]. Но уже с конца XVI века заключение в монастырь выливается в новую форму, которую исследователи канонического права назвали «грубым монастырским смирением» [27, с. 218]. Этот вид церковного наказания выражался в том, что виновного заковывали в железо, заставляли выполнять всякую монастырскую черную работу, били батогами. Таким образом, целью наказания становится не столько исправление духовного облика заключенного, сколько изоляция и телесные кары. Как показала практика, эта форма наказания оказалась наиболее
удобной для религиозных преступлений. По необходимости она могла как превращаться в чисто церковное наказание, так и становиться тюремным заключением или местом ссылки, дополняемым телесными наказаниями.
Итак, централизация страны привела к появлению тенденции по установлению со стороны государства жесткого контроля за религиозно-нравственным состоянием подданных. Вследствие этого бытовые воззрения народа, уходящие своими корнями в языческое прошлое, стали формой инакомыслия, охваченной понятием «суеверие». Отправной точкой в борьбе с различными видами суеверий, которые с позиции догматического православия являлись религиозными преступлениями, стали решения Стоглавого собора. С этого времени не только церковная, но и государственная власть начала вводить эти преступления в сферу своей компетенции. В XVII веке это привело к переводу многих суеверий из компетенции церковного суда в сферу светского. С этого же периода стала меняться концепция светских наказаний, которая по отношению к личности ранее базировалась на христианской идеологии. Как следствие, наблюдается применение смертной казни за колдовство, с помощью которого «богоненавистные делеса творят», и также иные уголовные кары, опирающиеся на принципы устрашения и целесообразности. Сдвиг в сторону физических наказаний происходит и в церковных судах, что затрагивает сакральные основы церковных санкций. Тем не менее, несмотря на ужесточение политики в преследовании суеверий, особенности народной религиозности предопределяли отношение населения ко многим из них как к проверенной предшествующими поколениями и необходимой магической практике в различных сферах жизнедеятельности.
Список источников
1. Правила Святых Вселенских Соборов с толкованиями. Ч. 1-2. Репринт. Изд. Тутаев: Православное братство Бориса и Глеба, 2001.
2. Малинин В. Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания. Киев, 1901.
3. Алмазов А. Тайная исповедь в православной восточной церкви: в 3 т. Т. 3. Приложения. Одесса, 1894.
4. Гальковский Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси: в 2 т. Т. 1. Харьков, 1916. М., 1913.
5. Стоглав // Российское законодательство X-XX веков: в 9 т. Т. 2. Законодательство периода образования и укрепления централизованного государства. М.: Юрид. лит-ра, 1985.
6. Грузнова Е. Б. На распутье средневековья: языческие традиции в русском простонародном быту (конец XV-XVI вв.). СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2013.
7. Иванов П. Описание Государственного архива старых дел. М., 1850.
8. Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией. СПб., 18411842. Т. 1-5.
9. Преображенский И. Нравственное состояние русского общества в XVI в. по сочинениям Максима Грека и современным ему памятникам. М., 1881.
10. Русская историческая библиотека, издаваемая Археографической комиссией: в 40 т. СПб., 1880. Т. VI.
11. Судебники XV-XVI вв. М.; Л., 1952.
12. Корогодина М. И. Исповедь в России XГV-XIX веках: исследования и тексты. СПб.: Дмитрий Буланин, 2006.
13. Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.: Искусство, 1990.
14. Развитие русского права в XV - первой половине XVII вв. М.: Наука, 1986.
15. Домострой / изд. подгот. В. В. Колесов, В. В. Рождественская. СПб.: Наука, 1994.
16. Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией императорской Академии Наук. СПб.,1836-1838. Т. 1-4.
17. Левенстим А. А. Суеверие и уголовное право // Вестник права. 1906. Кн. 1. С. 291-343.
18. Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц в XVI-XVП вв. М., 1901.
19. Синодик Ивана Грозного // Скрынников Р. Г. Великий государь Иоанн Васильевич Грозный. Смоленск, 1996. Т. 2.
20. Новый летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 14. Дополнения к Никоновской летописи. СПб., 1910. С. 23-154.
21. Опарина Т. А. Неизвестный указ 1653 г. о запрещении колдовства // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2002. № 9. С. 88-91.
22. Максим Грек. Соч.: в 3 ч. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1910.
23. Жмакин В. Митрополит Даниил и его сочинения. М., 1881.
24. Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М.: Наука, 1977.
25. Библия: в 2 т. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. М.: Духовное просвещение, 1991. Т. 1.
26. Николай (Ярушевич). Церковный суд в России до издания соборного Уложения Алексея Михайловича 1649. Петроград, 1917.
27. Суворов Н. С. Учебник церковного права. М., 1913.
References
1. Pravila Svyatykh Vselenskikh Soborov s tolkovaniyami [Rules of the Holy Ecumenical Councils with interpretations]. Part. 1-2. Reprint. Izd. Tutaev: Pravoslavnoe bratstvo Borisa i Gleba, 2001. (In Russ.)
2. Malinin V. Starets Eleazarova monastyrya Filofei i ego poslaniya [The elder of the Eleazar Monastery Philotheus and his epistles]. Kiev, 1901. (In Russ.)
3. Almazov A. Tainaya ispoved' v pravoslavnoi vostochnoi tserkvi [Secret confession in the Orthodox Eastern Church]. Prilozheniya, Odessa, vol. 3, 1894. (In Russ.)
4. Gal'kovskii N. M. Bor'ba khristianstva s ostatkami yazychestva v Drevnei Rusi [The struggle of Christianity with the remnants of paganism in Ancient Russia]. vol. 1, Khar'kov, 1916, Moscov, 1913. (In Russ.)
5. Stoglav [Stoglav]. Rossiiskoe zakonodatel'stvo X-XX vekov, vol. 2. Zakonodatel'stvo perioda obrazovaniya i ukrepleniya tsentralizovannogo gosudarstva, Moscov, Yurid. lit-ra, 1985. (In Russ.)
6. Gruznova E. B. Na rasput'e srednevekov'ya: yazycheskie traditsii v russkom prostonarod-nom bytu (konets XV-XVI vv.) [At the crossroads of the Middle Ages: pagan traditions in Russian common life (late XV-XVI centuries)]. St. Petersburg, S.-Peterb. un-ta, 2013. (In Russ.)
7. Ivanov P. Opisanie Gosudarstvennogo arkhiva starykh del [Description of the State Archive of Old Cases]. Moscov, 1850. (In Russ.)
8. Akty istoricheskie, sobrannye i izdannye Arkheograficheskoi komissiei [Historical acts collected and published by the Archeographic Commission]. St. Petersburg, vol. 1-5, 1841-1842. (In Russ.)
9. Preobrazhenskii I. Nravstvennoe sostoyanie russkogo obshchestva v XVI v. po sochineniyam Maksima Greka i sovremennym emu pamyatnikam [The moral state of Russian society in the XVI century. according to the writings of Maxim the Greek and contemporary monuments to him]. Moscov, 1881. (In Russ.)
10. Russkaya istoricheskaya biblioteka, izdavaemaya Arkheograficheskoi komissiei [Russian Historical Library, published by the Archeographic Commission]. St. Petersburg,1880, vol. VI. (In Russ.)
11. Sudebniki XV-XVI vv. [Judicial records of the XV-XVI centuries.]. Moscov, Leningrad, 1952. (In Russ.)
12. Korogodina M. I. Ispoved' v Rossii XIV-XIX vekakh: issledovaniya i teksty [Confession in Russia in the XIV-XIX centuries: studies and texts]. St. Petersburg, Dmitrii Bulanin, 2006. (In Russ.)
13. Gurevich A. Ya. Srednevekovyi mir: kul'tura bezmolvstvuyushchego bol'shinstva [The Medieval world: the culture of the silent majority]. Moscov, Iskusstvo, 1990. (In Russ.)
14. Razvitie russkogo prava v XV-pervoi polovine XVII vv. [The development of Russian law in the XV - first half of the XVII centuries]. Moscov, Nauka, 1986. (In Russ.)
15. Domostroi / izd. podgot. V. V. Kolesov, V. V. Rozhdestvenskaya. St. Petersburg, Nauka, 1994. (In Russ.)
16. Akty, sobrannye v bibliotekakh i arkhivakh Rossiiskoi imperii Arkheograficheskoi eks-peditsiei imperatorskoi Akademii Nauk [Acts collected in libraries and archives of the Russian Empire by the Archaeological Expedition of the Imperial Academy of Sciences]. St. Petersburg, vol. 1-4, 1836-1838. (In Russ.)
17. Levenstim A. A. Sueverie i ugolovnoe pravo [Superstition and criminal law]. Vestnik prava, 1906, book 1, pp. 291-343. (In Russ.)
18. Zabelin I. E. Domashnii byt russkikh tsarits v XVI-XVII vv. [The domestic life of Russian tsars in the XVI-XVII centuries.]. Moscov, 1901. (In Russ.)
19. Sinodik Ivana Groznogo [Synod of Ivan the Terrible]. Skrynnikov R. G. Velikii gosudar'Ioann Vasil'evich Groz-nyi, Smolensk, 1996, vol. 2. (In Russ.)
20. Novyi letopisets [The New Chronicler]. Polnoe sobranie russkikh letopisei. Vol. 14. Dopol-neniya k Nikonovskoi letopisi, St. Petersburg, 1910, pp. 23-154. (In Russ.)
21. Oparina T. A. Neizvestnyi ukaz 1653 g. o zapreshchenii koldovstva [Unknown decree of 1653 on the prohibition of witchcraft]. Drevnyaya Rus'. Vo-prosy medievistiki, 2002, no 9, pp. 88-91. (In Russ.)
22. Maksim Grek. Svyato-Troitskaya Sergieva lavra [Holy Trinity Sergius Lavra], essay in 3 parts, 1910. (In Russ.)
23. Zhmakin V. Mitropolit Daniil i ego sochineniya [Metropolitan Daniel and his writings]. Moscov, 1881. (In Russ.)
24. Drevnie rossiiskie stikhotvoreniya, sobrannye Kirsheyu Danilovym [Ancient Russian poems collected by Kirshey Danilov]. Moscov, Nauka, 1977. (In Russ.)
25. Bibliya. Knigi Svyashchennogo Pisaniya Vetkhogo i Novogo Zaveta [Bible. Books of Scripture of the Old and New Testaments]. Moscov, Dukhovnoe pro-sveshchenie, 1991, vol. 1. (In Russ.)
26. Nikolai (Yarushevich). Tserkovnyi sud v Rossii do izdaniya sobornogo Ulozheniya Alekseya Mikhailovicha 1649 [Ecclesiastical court in Russia before the publication of the Council Code of Alexei Mikhailovich 1649]. Petrograd, 1917. (In Russ.)
27. Suvorov N. S. Uchebnik tserkovnogo prava [Textbook of Church Law]. Moscov, 1913. (In Russ.)
Информация об авторе В. Л. Ефимовских - кандидат юридических наук, доцент кафедры «Теория и история государства и права», Пермский государственный национальный исследовательский университет.
Information about the author V. L. Efimovskikh - Candidate of Juridical Sciences, Associate Professor at the Department of Theory and History of State and Right,
Perm State University.
Статья поступила в редакцию 09.09.2021; одобрена после рецензирования 24.09.2021; принята к публикации 24.09.2021.
The article was submitted 09.09.2021; approved after reviewing 24.09.2021; accepted for publication 24.09.2021.
