CC BY
44
М. В. Ильин
БОЛЬШИЕ И МАЛЫЕ ВОЛНЫ ГОСУДАРСТВЕННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА1
В статье рассматриваются волны развития международной системы и составляющих ее государств на протяжении всей модернизации. Показано, что волны разного масштаба причудливо сочетаются и дают неожиданные эффекты. Рассматриваются некоторые парадоксы развития и намечаются пути дальнейших исследований.
Ключевые слова: волны государственного строительства, модернизация, глобальные тренды, стоячие волны, альтернативы управляемости, государственная состоятельность.
Нет вершин без пропастей.
Pas de sommets sans abîmes.
Teilhard de Chardin P.
Le phénomène humain. P.: Seuil, 1956, p. 290.
Наглядно и одновременно корректно, без существенных искажений воспринять ход времени непросто. Мне уже доводилось писать о том, как разного рода метафоры и когнитивные схемы помогают в этом нелегком деле (Ильин 2002; 2012). В данной статье исследовательскую оптику создает метафора волны, которая широко используется в политической науке.
Образы цикла (круговорота), волны и ритма близки друг другу. Соответствующие метафоры обладают неодинаковым аналитическим и синтезирующим потенциалом. Однако при всех различиях они служат для образования понятий одного ряда. В свою очередь, понятия политических циклов и волн легко соотносятся с общенаучными и историческими категориями эпох, периодов, этапов и фаз развития. В данной статье будут использоваться все эти терминологические средства концептуализации. Так, максимальный мас-
1 В статье использованы результаты проекта «Государственная состоятельность как предпосылка демократии? (Эмпирический анализ взаимосвязи типов государственной состоятельности и траекторий режимных трансформаций в странах «третьей волны демократизации»)», выполненного в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ-ВШЭ в 2012 г., а также проекта № 10-03-00677а «Смена поколений международных систем как фактор государственного строительства» Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ).
© М. В. Ильин, 2012
штаб рассмотрения политической динамики задан эоном Модерна2. Это и понятно. Несовременная динамика, в том числе связанная с волнами и ритмами архаического или традиционного развития, вынесена за пределы рассмотрения. Внимание сосредоточено на государственном строительстве, которое является феноменом современности, как и само современное государство-состояние (status, lo stato, the state, der Staat, l'etat, etc.).
Еще одно предварительное замечание касается рассматриваемой фактуры и предмета анализа. Это обновление поколений государств-состояний, являющихся ячейками расширяющейся базовой сетки-основы локальной, европейской, а затем и мировой политики. Рассмотрение эмпирических волн модернизации этих семейств сопряжено с проблемой. Она заключается в том, что сама природа обновления состава и семейных свойств ячеек координатной сетки имеет волновой характер, однако описание в привычных терминах затруднительно. Обычно мы имеем дело с простыми линейными описаниями волн, например в виде синусоиды. Однако она характеризует лишь так называемые гармонические колебания, порождаемые равновесными процессами. А вот политические и, шире, социальные процессы как раз неравновесны. Они задаются взаимодействием многих, да еще и обладающих волей акторов. Очевидно, что требуется использование гораздо более сложных моделей, учитывающих сочетание действий многих элементов неравновесных систем.
Даже упрощенную картину мирового политического развития в виде динамики сообщества государств невозможно свести к траектории волны-синусоиды. Каждый из десятков, а теперь уже и сотен участников системы государств обладает собственной волей и сам определяет свой вектор развития. Сочетания этих векторов порождают сложные совокупные движения, которые для каждого отдельного участника отнюдь не объясняются проекцией его воли и уси-
2 В предложенной мною хронополитической концепции (Ильин, 1996) эон Модерна — нынешняя и пока последняя из пяти эволюционных эпох. Эоны характеризуются относительным преобладанием: морфологических принципов закрытости (первый доисторический эон), простой открытости первого порядка при сохранении закрытости (третий исторический имперско-цивилизационный эон), открытости второго порядка, или регулирования открытости и закрытости при сохранении открытости первого порядка и закрытости (пятый), также эволюционные эпохи «добавления» постепенного укореняющегося нового морфологического принципа: открытости к закрытости (второй протоисторический полисно-деспотический эон) и открытости второго порядка к большому комплексу традиционных принципов (четвертый позднеисторический феодально-теократический эон, хризалида, или куколка Модерна).
18 _
лий. В свое время в рамках проекта «Политический атлас современности» предпринималась попытка моделировать динамику отдельных государств по отдельным параметрам. Так, вот, оказалось, что на кризисное для мировой системы государств начало 1990-х годов дало многим условно благополучным странам необъяснимый всплеск относительных показателей качества жизни, а условно неблагополучным — такой же внутренне необусловленный спад.
Возвращаясь к образности и метафорам, удачнее было бы вспомнить не волну, а коловращение потока, порывы ветра или языки пламени. В плане моделирования это означало бы обращение к нелинейной математике и использованию, например, странных аттракторов.
Готовые и удовлетворительные решения мне не известны. Означает ли это, что нам следует опустить руки? Нет, не все так плохо. Далеко не всегда нам нужно учитывать большинство параметров политических коловращений и бурь. По большей части мы можем выделить относительно однородные процессы, например общие или напротив очень конкретные, единичные тренды, выражаясь образно, общий контур потока или несколько бегущих друг за другом гребешков волны. Именно таким образом можно попытаться описать сложный и замысловатый поток политической модернизации, выделив несколько частных задач. Во-первых, можно сосредоточить внимание только на «поплавках» - ячейках базовой координатной сетки современной политики, на государствах-состояниях. Во-вторых, прежде всего целесообразно фиксировать главный тренд — конфигурации «головы» движущегося вперед потока и ее волновые накаты, оставляя вне поля зрения разного рода растекания вширь и столкновения отраженных от берегов волн, завихрения на плесах в стороне от главного русла. В-третьих, разумно особое внимание уделить движениям отдельных поплавков. И в каждом случае описание, а за ним и анализ, можно еще более упростить. Следует учитывать только подъемы и спады, только вершины (sommets) и пропасти (abîmes) процесса превращения в современных людей, обретения способностей действовать по-современному.
Волны и ритмы политической динамики
Когнитивная схема волны сводится к регулярной и равномерной смене подъемов и падений в процессе некого движения. В этом случае развитие описывается графически в форме синусоиды, а математически — в виде функции y = a + b sin (cx + d). Синусоида эвристична и удобна для описания, однако она предполагает выделение лишь одного параметра. Даже если берется некий "составной" параметр, то его приходится редуцировать до такой степени,
чтобы операционально он мог выступать как единый и однородный. Это, собственно, и будет сделано в статье: сначала будут отмечены вершины и пропасти морфологических изменений в задающем ритмику модернизации ядре координатной сетки политики или, выражаясь антропоморфно, во взрослой части семейства государств-состояний, затем будут выделены более мелкие вершины и пропасти изменений по возможности для разных групп или поколений семейства, наконец, будут рассмотрены вершины и пропасти отдельных прототипических членов семейства. Подобная редукция и постановка задач позволяет использовать — с оговорками относительно точности — плоскую кривую синусоиды в качестве концептуальной модели всех трех типов трендов государственного строительства.
Конфигурация синусоиды позволяет согласовать категории волны, ее вершин и пропастей с терминами исторических эпох, этапов и периодов. Большие волны современного развития соотносятся с историческими эпохами, задавая своей вершиной или подъемом (elevation) их содержательные, для данной статьи преимущественно морфологические характеристики. Соответственно, пропасти или понижения (depressions) больших волн соотносятся с разделяющими и одновременно соединяющими эпохи историческими кризисами.
На рисунке схематично показано, что верхняя точка синусоиды (crest, peak) совпадает с вершиной волны, а нижняя (trough) — с пропастью. Соответственно, из пропасти к вершине ведет возвышающийся (ascending) тренд развития, а от вершины к пропасти — понижающийся (descending). При этом верхнюю, позитивную часть синусоиды можно отождествить с эпохой или фазой синхронизации (synchronization) относительного политического порядка, а нижнюю — с кризисом, своего рода контр-фазой диссинхронизации (dissynchronization), рассогласования относительного политического порядка3.
В рамках исторических эпох выделяются исторические периоды, или малые волны развития. И здесь та же логика соотношения. Вершины малых волн связаны с максимальным морфологическим порядком, или политическим периодом, тогда как пропасти оборачиваются кризисами, или своего рода «контр-фазами» политического (бес)порядка.
3 Понятия синхронизации и диссинхронизации заимствованы из номенклатуры Стэн-фордского проекта (Almomd, Mundt, Flannaghan, 1973; Окунев, 2009).
20 _
Наконец, сами волны, как большие, так и малые, накладываются друг на друга и порождают сложную «рябь» чередования подъемов и понижений, а значит, и эмпирически проявляющихся этапов консолидации политического порядка и его кризисов. Специфическая череда этапов, дробных фаз синхронизации и контр-фаз дис-синхронизации характеризует тренды государственного строительства отдельных групп или даже индивидуальных государств.
Развитие продолжается и при «откате» («понижательной волне»). Просто соответствующая фаза волны, пользуясь метафорой, «утрамбовывает», я опять, возникшие структуры. Весьма вероятно, что она производит некую селекцию. В ходе форсированной фазы роста возникает много нового. Затем следует замедленная фаза роста (включается тормозящий вектор), но она ведет не к разрушению уже созданного, а к уплотнению, к переводу того, что наработано, в некое новое состояние. При этом диссинхронизация разрушает неэффективные, или неконкурентные формы, превращает их в материал для нового строительства уже в фазе ресинхронизации.
Ну, а завершая рассуждения о волнах развития, предложу включить воображение. Пока мы пользуемся стершимися словами и пустыми абстракциями, оно отключено. Мы рисуем синусоиду вместо живой волны развития, сворачиваем многоликий мир в одну точку, помещая его на кривую, и воображаем, что знаем, чего достигло политическое развитие. Это самообман. Где вы видели, чтобы волна поднимала всех сразу и одинаково? Волна набегает и несет кого-то впереди, на гребне. Кто-то устремляется вверх вдогонку гребню, а кто-то отстает от него совсем далеко. Наконец, кто-то находится во впадине между волнами. Так и волны развития расставляют участников политического процесса в разное положение относительно друг друга.
Кто-то вступает в поток первым и начинает прокладывать путь. Вот он уже успел несколько раз подняться с волной на вершину и опуститься в пропасть. Кто-то не прошел только часть пути, отсчи-
_ 21
ПОЯИТЭКС. 2012. Том 8. № 4
тал вдвое меньше волн, да и сами эти волны уже не те, что в начале потока, а более широкие и пологие. Наконец, кто-то только вступил в свою первую волну, а поток уже убежал далеко вперед. Видны его извивы, можно попробовать двинуться быстрее, перескочить с волны на волну, избегая отклонений и задержек.
Большие волны
Попробуем увидеть весь поток со многими волнами развития, в том числе не только следующими одна за другой, но и отбегающих в сторону, откатывающихся назад в возвратном течении. Попытаемся разглядеть лес за отдельными деревьями, кустиками, а то и листочками злобы дня сего. Предпримем попытку раздвинуть хро-нополитический горизонт на тысячелетие и окинуть панорамным взглядом вершины и пропасти политического развития нескольких ближайших к нам веков. Начнем с державы Чингисхана. Ее создание рассматривается авторами эпохального труда «Глобализация как эволюционный процесс» (Modelski, Devezas, Thompson, 2008; Модельски, Девезас, Томсон, 2010) как первая попытка связать цивилизации Старого Света через Сердцевину Земли (Heartland) и тем самым осуществить своего рода глобализацию.
Этот грандиозный проект пал отчасти под собственным весом (инфраструктурные скрепы и связи были морфологически слабыми, хрупкими), а отчасти под ударом глобальной пандемии чумы, вызванной или ускоренной как раз прокладкой транспортных сетей и усиленной миграцией через центрально-азиатские степи, где и находились возбудители болезни. Первая попытка глобализации закончилась даже не кризисом, а катастрофой середины XIV в., которая унесла, по разным оценкам, от 350 млн до половины миллиарда человеческих жизней. Хотя численно наибольшие потери пришлись на Китай, Европу и Ближний Восток, менее населенные «связывающие» пространства получили куда более болезненный удар. В результате политическая и коммуникационная инфраструктура Pax Mongolica, глобальной империи Старого Света распалась.
«Черная смерть» в Европе пришлась на так называемую осень Средневековья (Хейзинга, 1995). Ее удар замедлил экстенсивное распространение различных форм вежества — университетской учености, придворной куртуазности и городского политеса-вежливости, но одновременно уплотнил этот процесс, сделал его более интенсивным. В простершемся от Нидерландов через Альпы в Северную Италию поясе городов, который загадочным образом пострадал от чумы местами меньше, чем окружающие земли, продолжали умножаться новации — не только технологические, но и социальные. Повсеместно в Западной Европе возрастали стои-
мость труда и ценность человеческой жизни. Шло трудное восстановление. Множество разнонаправленных воздействий создавало исключительно богатую рябь, «кипение» множества всплесков, однако в нашей тысячелетней ретроспективе все это скрадывается в пропасти кризиса, вызванного глобальной катастрофой. Внутри бурлящей депрессии поднимались свои малые волны. Было создано немало изобретений для грядущих достижений модернизации: мельничная и часовая механика, прялка, очки, компас, порох, литография, астролябия и т. п. Среди этих достижений законное место занимают: политические формы самоуправления, разрешения конфликтов, обеспечения исполнения контрактов и, что особенно важно для темы статьи, территориального господства. Именно за ней будущее в состязании альтернативных морфологий политического порядка (Spruyt, 1994).
Формы территориального господства были очень различны и в высшей степени индивидуализированы. Наряду с привычными королевствами и герцогствами среди них были синьории-старшинства (seigneurie, signoria), а также господства (dominium, lordship, Herrlichkeit, heerlijkheid etc.), созвучные слову господарство, использованному в конце XIV столетия в Московии и Молдавии для обозначения все той же формы персонализованного территориального господства. Властители всех этих политических образований вели себя как безусловные господа внутри своих территорий и в столкновениях с подобными себе. Хотя слово суверен еще не утвердилось, но понятие «верховное господство» было уже налицо.
Верховное господство протосуверенов было отнюдь не безопасно. Оно могло обернуться большими бедами. В южном, ломбардском, секторе пояса городов три десятилетия (с середины 1420-х до середины 1450-х годов) три могучих актора — Милан, Венеция и Флоренция — вели бесконечные войны, разрушали старых и новых соперников. А заключение Лодийского мира в 1456 г. и создание Итальянской Лиги дали Италии четыре десятилетия без войн, а Европе и миру — первую систему умиротворения суверенов и саму форму государства-состояния, ячейки системы суверенов. На фоне расцвета ренессансного Кватроченто, а может быть, и в его лоне, возник первый очаг Модерна.
Так начала подниматься первая большая волна Раннего Модерна. Одна охватила почти три столетия. Эта большая волна развернула и распространила сначала на ядро Европы, затем на ее пространство, а потом и на некоторые заокеанские земли суверенное господство государств-состояний. Удерживать на вершине суверенности это господство от бесконтрольной разрушительности абсолютизма помогал баланс сил. Общее упование на силу делало
тем необычней и заметней только нащупанную в Великобритании форму конституционного баланса, который с помощью конституционного соглашения связывал претендовавшее на абсолютизм государство и мятежное гражданское общество как взаимно ограничивших друг друга партнеров. Это вершинное достижение первой большой волны модернизации сияло как единственный, на первый взгляд «аномальный», пример. Сходные локальные решения в рамках швейцарской, ретийской4 и нидерландской конфедераций оставались, пожалуй, незаметными. Их смысл высвечивается только при расширенном взгляде с нынешней общей вершины развития.
Необходимо признать, что конституционализм Раннего Модерна был не только малозаметен, но «аномален» и хрупок. Он помог морфологическому оформлению принципа ответственности в виде, например, кабинетной системы, однако с трудом выдерживал напор институтов и практик простой первичной суверенности, а тем более несовременных привычек политического действия. Ранний конституционализм не мог воспрепятствовать беспрецедентному подъему коррупции в Великобритании. А в ее североамериканских колониях он дал явный сбой. Американцам пришлось провозгласить независимость и восстанавливать конституцию силой в рамках тринадцати государств-состояний. В более широких масштабах Европы и обеих Америк произошло сползание в большую пропасть революций и войн конца XVIII — начала XIX столетия. Из этой пропасти начался подъем с обещанием свободы, равенства и братства. Ее морфологической точкой отсчета был принцип конституционализма.
Результату ранней модернизации — конституции как рационализованной структурной основы политического порядка — отвечает в известной мере исходный момент средней фазы модернизации — нациообразование (nation-building) как мифологическое самовыражение единства новых политических образований.
Дальнейшая драматургия модернизации определяется рационализацией исходных национальных мифов на различных основаниях государствами, с одной стороны, и гражданскими обществами, с другой, при выделении внешнего (международного) и внутренних (национальных) аспектов.
В государственной сфере осуществляется функционализация
4 Это политически многосоставное государство, находившееся в вечном союзе со Швейцарским клятвенным сотовариществом, было по своей структуре союзом трех конфедеративных государств-состояний: Союза божьего дома {Gotteshausbund), Верхнего, или Серого, союза {Obere oder Graue Bund) и Союза десяти судов {Zehngerichtebund). Его именовали Тремя союзами {Drei Bünde), но порой характеризовали как республику {Freistaat) или просто государство-состояние {Staat).
24 _
власти и структур властвования. Это предполагает своего рода институциональное «вписывание» все более отчетливо дифференцирующихся, т. е. специализирующихся и усложняющихся, структур властвования в предзаданные еще Ранним Модерном рамки суверенного территориального государства. Происходит также развитие разного рода государственных служб и институтов — как внутриполитических, так и внешнеполитических. В сфере гражданского общества разворачиваются процессы структурирования, выделения различных по типу и по характеру интересов и их организация.
А на вершине большой волны результатами развития стали империализм, национализм и эмансипация. Порядки империй, наций и, как казалось, охраняемой конституциями свободы распространились на всю поверхность земного шара. «Отравленными победами» обернулись империалистический раздел мира и рост радикальной эмансипации, оборачивающейся порой террором и насилием. Произошло очередное соскальзывание в пропасть. На ее дне зияла империалистическая война и новая череда революций.
Очередную волну подняло устремление к самоопределению, участию и демократии. Из эволюционной паузы, заполненной мировыми войнами и тоталитарным господством, начался подъем вплоть до вершины, на которой определились функциональный и морфологический смысл демократизации: установление контроля над развитием и рефлексивная подотчетность. Как далеко человечество продвинулось по гребню волны? Находимся ли мы все еще на восходящей траектории исторического развития или уже наметился спуск с вершины к новой пропасти? Прояснить эти и другие подобные вопросы может помочь рассмотрение менее масштабных волн развития.
Малые волны Раннего Модерна
Большую волну Раннего Модерна по праву можно было бы назвать государственной. Ее малые волны накапливают морфологический потенциал государств, дополняя исходную суверенность констуционализмом или хотя бы полицеистским намеком на него. Морфологически крайне важно появление территориальных границ, а затем и все большего числа разделений и размежеваний, что позволяет различать внешнее и внутреннее, открывать и закрывать политические порядки. Начинают формироваться и укореняться институты и практики, построенные на принципах антиномии и вытекающих из него институциональных паллиативов. Это делает развитие не отклонением, а вполне «естественным», «нормальным» явлением.
Логика развития связана с постепенным переходом от норма_ 25
ПОЛИТЭКС. 2012. Том 8. № 4
тивных оснований политической консолидации к прагматическим, а также с переходом от силовых оснований политической консолидации (воля суверена внутри состояния-статуса и в отношениях между ними) к правовым (конституционный порядок внутри государств и междунардно-правовой в отношениях между ними). Равным образом сам институт суверенного государства-состояния по мере своего образования соединяет или, как посмотреть, разделяется на антиномично дополняющие друг друга институты внешней и внутренней политики, монополии на принуждающее насилие и анархии контрактных отношений и т. п. В целом процессы институционального строительства имеют свою динамику, темп и ритмический строй. За фазами относительного политического порядка следуют кризисы, завершающиеся переходом к новой фазе порядка. Чередование соответствующих фаз показано в табл. 1.
Таблица 1. Фазы политического порядка
№ Фаза относительного политического порядка Контр-фазовый кризис политического порядка
1 Итальянская лига (вторая половина XV века) Итальянские войны (1494-1559), Реформация и войны в Священной Римской империи (1519-1555)
2 Первая европейская система (вторая половина XVI века) Европейские религиозные войны. Восьмидесятилетняя (1578-1648) и Тридцатилетняя войны (16181648)
3 Вторая (Вестфальская) система (вторая половина XVII века) Войны рубежа XVII и XVIII веков
4 Третья (Утрехтско-Раштадская) европейская система (первая половина XVIII века) Войны середины XVIII века
5 Четвертая (Парижская) международная система (60-80-е годы XVIII века) Революции и войны рубежа XVIII-XIX столетий
Волны, образуемые чередованием фаз устойчивого порядка и кризисов, достаточно протяженны, а сама амплитуда подъемов и падений довольно узка. Первоначально фазы подъемов и спадов охватывают примерно по два поколения, т. е. по пять-шесть, а то и почти семь десятилетий. Затем их длительность сокращается примерно до двух десятилетий (парижская система, революционные и наполеоновские войны). Кризисы несколько протяженнее, однако затем их длительность уменьшается и происходит увеличение фаз относительного политического порядка.
При всей общей логике постепенного дополнения суверенности конституционностью содержание волн варьируется. Первая верши-26 _
на отмечена появлением новой формы — суверенного территориального государства, а точнее, целого семейства таких суверенов. Следующая за нею пропасть выпускает на волю разрушительные войны, затрагивающие самые глубокие, религиозные основы европейской жизни. Вторая вершина связана с так называемой эпохой конфессионализма (konfessionellen Zeitalter, Zeitalter der Glaubensspaltung)5, а морфологически — с испытанием возможностей баланса между религиозными общностями, деноминациями, зойлями и т. п. Однако конфессионалистская пропасть и переход эпохи раскола веры (Zeitalter der Glaubensspaltung) в эпоху борьбы вер (Zeitalter der Glaubenskämpfe)6 показали, что баланс требует дополнительных оснований. Происходит новое возвращение к балансу сил, данный принцип артикулируется и приобретает как внутриполитическое, так и международное значение. Во внутренней политике достигаются соглашения между тори и вигами в Англии, между колпаками (mössor) и шляпами (hattar) в Швеции. Место горячей передовой религиозных войн через пару поколений занимает охлажденное размежевание между церковью (конфессиональными порядками) и в большей или меньшей мере от страны к стране секуляризованным государством. В международных отношениях баланс сил подкрепляется нормами международного права. Само же государство уже закрепляет за собой традицию («наследство», патримониум), так что войны за разнообразные наследства саму судьбу того или иного государства под вопрос не ставят.
Две следующие волны повторяют на новом уровне, со все большим упором на роль международного права и национальных правовых традиций, всё ту же логику движения от кризиса, вызванного дефицитом права и правовых сдержек, к относительному балансу и затем к новому правовому закреплению и институционали-зации практик компромисса и баланса.
Разумеется, каждая из обозначенных выше волн-синусоид лишь до известной степени отражает общий тренд, «общую температуру по больнице». Люди никогда не заболевают и не выздоравливают все сразу. Государства никогда одновременно не следуют одному алгоритму институционального строительства. Это тем более естественно, что они, в отличие от людей, принадлежат не одному, а разным видам. У них разная предыстория, разный исторически сложившийся строй. Они наполнены разными субстанциями: гео-
5 Подробнее см.: http://www.uni-muenster.de/FNZ-Online/politstrukturen/konfessza/gliederung.htm
6 Оба термина используются в немецкоязычной литературе почти синонимически, но смысловой акцент при этом падает либо на вершину волны, либо на ее снижение.
_ 27
графическими, экологическими, демографическими, хозяйственными, культурными и т. д. Сближает эти разные по своей природе по-литии первоначально только одно — включение в сообщество равных друг другу суверенных государств-состояний. Да и в нем они уравниваются лишь по принципу принадлежности. Во всех других они не только остаются разными, но и системно закрепляют свои различия. Одни становятся структурными центрами, другие оказываются на периферии, третьи занимают промежуточное положение. Эти структурные различия подкрепляются и различиями в размере государств. Еще Джованни Ботеро в XV столетии впервые показал принципиальную разницу между величайшими (grandissime), средними (mezano) и крохотными (piccioli) государствами (Botero, 1997). За размером, точнее, масштабом для Ботеро стоит, однако, некая комплексная характеристика. Помимо географических размеров она включает также численность населения, природные ресурсы, трудолюбие людей и созданные ими богатства и меру их контроля властителем, его ресурсы господства, в частности вооруженные силы, а главное — общее благо страны, которое является одновременно и началом, и средством государства, и его государственным расчетом (Ragion di Stato).
В зависимости от их масштаба и исторических обстоятельств отдельные государства-ячейки международной сети устремляются «вперед и вверх», обгоняя волну-синусоиду, а другие отстают. Одни преувеличенно и однобоко форсируют свою новообретенную суверенность, другие делают ставку на альтернативные возможности, третьи попеременно используют разные альтернативы а то и соединяют из паллиативным образом. Более масштабные политии инерционны, а мелкие, напротив, весьма реактивны.
Общее возвышающее движение от волны к волне, однако, было сопряжено с накоплением противоречий. Большая часть абсолютистских властителей форсировала свою суверенность и, несмотря на яркие успехи на подъемах волн, на каждом спуске проваливалась все глубже. Однако абсолютисты продолжали держаться за привычки Ancien Régime и за характерную для него форму абсолюти-ско-патримониального налогово-должностного государства (absolutist-patrimonial tax/office state). Так вдумчивый и очень глубокий исследователь Бенно Тешке характеризует французский прототип (Teschke, 2003, p. 10, 169-170 etc.). Использование механизмов сословного представительства и традиционного корпоратизма смягчало движение отдельных политий по волнам. Однако при этом несовременное институциональное наследие тормозило развитие. Наконец, шарахание из стороны в сторону, типичное, например, для Швеции или Англии с ее чередой революционных поворотов, вклю-
чая гражданскую войну 40-х годов XVII столетия, могло порой существенно отклонять пути развития соответствующих стран от общей траектории синусоиды-волны.
Подобные отклонения и торможения способствовали постепенному выявлению вектора развития, альтернативного по отношению к «самому передовому» на момент начала большой волны вектору суверенизации. Это был вектор ограничения суверенной власти общей конституционной рамкой и введения разделенных властей в свои особые конституционные рамки. Наиболее отчетливо данный вектор проявился в ходе «Славной Революции» 1688 г. и последующего Революционного установления (Revolutionary settlement), подкрепившего базовое конституционное соглашение «Биллем о правах».
Однако груз абсолютистского патримониализма оказался слишком тяжел даже в уже ставшей конституционной монархией Великобритании. Именно поэтому освобожденные от внешнеполитического бремени ее североамериканские колонии смогли закрепить свой внутренний конституционализм и начать борьбу за его восстановление в новой форме. Весьма похожим образом нидерландские «патриоты» попытались предъявить претензии на национальный патримониум, но слишком радикальная «революция патриотов» была подавлена. Однако ее импульс прямо передался в соседние Южные Нидерланды и Францию, остававшуюся оплотом старого порядка. Началась общеевропейская революция, более известная как Великая французская революция. А за ней разверзлась пропасть террора, а затем и войн.
Прежде чем переходить к новому подъему большой волны, стоит вглядеться в зияющую пропасть между первыми двумя волнами, в век революций (Hobsbawm, 1962). Неравномерность и асинхрон-ность развития, вызванные столкновением множества малых и даже мельчайших волн, приводят к тому, что общая системная пропасть преодолевается отдельными государствами на гребне собственной волны, как будто бы не согласующейся с общим ритмом. В данном случае аномальный, или альтернативный, лидер в лице Великобритании не повторяет траекторию падения вслед за Францией и большинством западноевропейских государств. Напротив, эта конституционная монархия находится не только в геополитической «блестящей изоляции» (splendid isolation)7, но и в еще более бле-
7 Хотя выражение обычно относят к концу XIX в., фактически оно является поздним рефлексом времен континентальной блокады, да и сама история выражения прослеживается до канадских истоков 30-х годов XIX в. (см.: Hamilton, 1952).
_ 29
стящей институциональной исключительности, о которой замечательно пишет Бенно Тешке (Teschke, 2003). Долгий XVIII век Великобритании, от 1688 до 1832 г. (О^огтап, 1997), как раз связан с окончательной консолидацией британского конституционализма и констиуции, а главное, с успешным преодолением на подъеме институционального строительства и индустриализации пропасти войн и революций.
Малые волны национально-имперского Модерна
Следующую большую волну модернизации нередко и справедливо называют то эпохой национализма (Геллнер, 1991), то веком капитала (Hobsbawm, 1975), то веком империй (Hobsbawm, 1987). Верно и то, и другое, и третье. Действительно, распространение капиталистических принципов и «национализация политики» (Сагатат, 2004) связаны с решением основных институциональных и морфологических задач эпохи, однако лидеры этого процесса — великие державы проникнуты имперской морфологией и стилистикой.
Отправным вектором развития в рассматриваемую эпоху стал подъем империализма, национализма и капитализма. Соблазнительно, конечно, провести параллель с триадой — свобода, равенство и братство, — хоть это может быть и натянуто. Как бы то ни было, но империя, предприятие (компания, общество, фирма) и нация стали в XIX в. важнейшими категориями концептуализации государств и гражданских обществ. При этом ведущие векторы развития дополняют альтернативные — эмансипация, кооперация и интернационализация.
Сложение доминантных и альтернативных векторов развития порождает сложную динамику, которая осложнена еще и тем, что как прошедшие сквозь революционную пропасть государства, так и возникшие из ее недр или влившиеся в сообщество государств позднее имели различный эволюционный потенциал и исторические традиции. Однако в целом на этапе национально-имперского Модерна довольно четко обозначились две волны развития международной системы государств. Поколенческая схема развития может быть представлена следующим попарным соединением фаз относительного политического порядка и контр-фаз его кризисов (табл. 2). Для имперско-национальной, капиталистической модернизации характерна относительная уравновешенность фаз и контр-фаз развития и сбалансированность их продолжительности. Примерно три десятилетия занимает каждая из двух фаз относительного политического порядка и около двух - следующая за нею контрфаза кризиса. В целом темп развития сравнительно умеренный и более или менее постоянный.
Таблица 2. Поколенческая схема развития
Фаза относительного политического порядка Контр-фаза кризиса политического порядка
Пятая (Венская) международная система (1815-1847) Кризис середины XIX века (18471870)
Шестая межгосударственная система (конец XIX - начало XX в.) Кризис начала XX века, Первая мировая война
Основная коллизия первой малой волны заключается в соперничестве внешне близких, но сущностно различных принципов: конституционализма и легитимизма. За первыми стояла идея народного суверенитета и легитимации законно избранными представителями народа исконного политического строя — ancient constitution (Pocock, 1957). За вторым стояла идея правовой непрерывности и законности передачи власти от суверена суверену. Первые продвигала более или последовательно Великобритания, а также заокеанские республики. Второй отстаивали державы Священного союза и солидарные с ними монархии. Это были своего рода полюса. Фактически же происходило сочетание и взаимное дублирование этих принципов, что способствовало укреплению как международного права, так и национальных правовых систем.
Международная система расширялась в основном за счет заокеанских республик. Крайне важным и показательным было включение в мировое и, главное, европейское сообщество государств Бельгии и Греции. В этих двух случаях весьма противоречиво столкнулись принципы легитимизма и конституционализма. В обоих случаях воля народа и связь этой воли с глубокими историческими традициями были очевидны. Столь же очевидными были притязания монархов на сохранение контроля над «мятежными» территориями. Потребовалось некоторое время, прямое сопротивление народа, а также включение в разрешение конфликтов основных держав и других членов «семьи» государств для того, чтобы Бельгия и Греция получили международное признание и смогли конституироваться как государства. При этом определяющими стали принципы конституционализма, хотя и принципы легитимизма также использовались как дополняющие. В других же случаях (Польша, Венгрия) попытки национального освобождения и самоопределения успеха не имели.
Сходным образом происходило медленное усиление конституционализма и во внутренней политике значительного числа государств, однако далеко не всех. Легитимизм оставался доминирующим принципом большинства монархий. Все это влекло возникно-
_ 31
ПОЯИТЭКС. 2012. Том 8. № 4
вение нелегких и довольно шатких дуалистических монархий в сочетании с псевдоконстуционализмом (Scheinkonstitutionalismus) в основном на перифериях межгосударственной системы. Сдвиги были слишком незначительны. Они отставали от практик, которые шли «снизу». Обозначилось движение в сторону общего кризиса. Конфликты множились и накапливались. Это отчетливо чувствовалось в зоне пояса городов, в прирейнских государствах, на севере Италии и, особенно, в большинстве кантонов Швейцарии (Tilly, 2004). Именно здесь и проявились первые симптомы кризиса.
Реставрационная Швейцария представляла воссозданное в августе 1815 г. Союзным договором (Bundesvertrag) объединение 22 «суверенных кантонов Швейцарии», чья государственная целостность, самостоятельность и тем самым международное признание обеспечивались великими державами, выступавшими в роли гарантов постоянного нейтралитета Швейцарии. С начала 1830-х годов начинается поворот от реставрации к обновлению (Regeneration) Швейцарии, который совершался от кантона к кантону. Шла напряженная борьба между светскими, свободомыслящими (freisinnige) и клерикальными, католическими силами. Фактически и в каждом из суверенных кантонов возникали свои коллизии, связанные с модернизацией политических порядков. Где-то осуществлялись или блокировались реформы, где-то торжествовали революции или контрреволюции, но постепенно баланс сдвигался в пользу усиления светскости и конституционности. Однако и сопротивление нарастало. В 1843 г. внутри Швейцарии сформировалось своего рода государство внутри государства — так называемый Чрезвычайный союз (Sonderbund) шести, а после 1845 г. — семи горных консервативных кантонов. В 1847 г. разразилась гражданская война, завершившаяся разгромом Зондербурда. Это открыло дорогу превращению Швейцарии в федерацию и принятию в 1848 г. конституции.
Череда малых швейцарских революций стала своего рода примером для аналогичной череды революций 1848 г., прокатившихся по критическим точкам Европы, где напряжение достигло высокого градуса. Международная система государств вступила в полосу кризиса. Его важнейшими симптомами стали Крымская война, Гражданская война в США, поход Гарибальди и объединение Италии, серия малых войн и объединение Германии.
В XIX столетии дуалистические парламентские системы становятся важной политической формой в Европе, а президентские — в Америке. Что касается европейского парламентаризма, то тут было большое разнообразие дуалистических систем — конституционных парламентских монархий с преобладанием короны, парламента, или их с их равновесием. Так, в Дании с 1849 г. складывается сис-
тема с преобладанием парламента, с 1866 г. — сбалансированная, а с 1915 г. (вступила в силу в 1920 г.) — снова с преобладанием парламента. В Швеции преобладание короны постепенно сменилось преобладанием парламента. Подобные колебания обозначали вехи укрепления представительного правления.
Характерно, что в числе стран, где впервые было введено всеобщее избирательное право, такие государства, как Швейцария (для мужчин на федеральных выборах в 1848 г.), Дания (с 1849 г., но с последующими отступлениями), Румыния и Греция (с 1864 г. для мужчин), Новая Зеландия (с 1867 г. для мужчин, а с 1893 г. для всех), Испания (с 1869 г. для мужчин), Бразилия (с 1891 г. для мужчин с ограничениями), Австралия (с 1901 г. для всех с ограничениями) и, наконец, Великое княжество Финляндское (с 1906 г. для всех, да еще и по передовой пропорциональной системе). Более подробное представление о динамике дает табл. 3.
Таблица 3. Развитие избирательного права в странах Западной Европы
Отмена Введение все- Отмена Введение
общего избира- косвен- пропорцио-
Страна тельного права ных вы- нальной
цензов и плюраль- среди более боров системы
требования ной сис- муж- 50%
правоспо- темы чин населе-
собности голосования ния
1 2 3 4 5 6 7
Австрия 1897 (пятая курия) 1907 (куриальная система) 1897 1907 1907 1919
Бельгия 1894 1919 1894 1894 1847 1900
Дания 1849 (кроме слуг) - 1918 1849 — 1920
Финлян- 1907 (со- 1907 1907 1907 1907 1907
дия словная система)
Франция 1848 1817 1871 1871 1831 (1793) 1945
Германия 1848, 1867 (в Рейхе в 1871) 1871 1871 1849 и 1871 1919
Греция 1844 1844 1844 1844 1844 1926
Исландия 1916 (кроме бедных и слуг) 1874 1916 1916 1874 1959
Ирландия 1918 1918 1918 1886 - 1922
Окончание табл. 3
1 2 3 4 5 6 7
Италия 1913 — 1919 1913 Пьемонт: 1848 1919
Нидерланды 1918 1849 (сословная система) 1918 1897 1848 1918
Норвегия 1900 - 1900 1900 1906 1921
Португалия 1911 (доход для неграмотных) — 1911 1975 1838 (1822) 1975
Испания 1869 - 1869 1976 1837 (1834) 1976
Швеция 1911 1866 (сословная система) 1911 1911 1911 1911
Швейцария 1848 — 1848 1848 1848 1919
Соединенное Королевство 1918 (сохранены университетские места) 1918 1918 1886
Источник: Сагаташ, 2004, р. 223.
Парадокс опережающего усвоения представительного правления периферией, о котором шла речь выше, на самом деле мнимый. На самом деле легко обнаруживается следующая закономерность: «Институты и практики представительного правления, а затем и современной демократии легче вкладываются в условиях политической зависимости в силу суженной повестки дня» (Даль, 2003, с. 360). Верно и обратное — расширенная повестка дня, что предполагается статусом великой державы или просто макро-государства, мешает утверждению институтов представительного правления, а затем и демократии. Великобритания сильно затормозила свое развитие в этом отношении. Что же касается США, то им повезло, что в основном демократические институты сложились до обретения ими статуса великой державы, однако нынешнее состояние демократии в Америке свидетельствует о мощном накоплении непростых проблем с институциональным, процедурным и идейным обеспечением.
На вершине второй малой волны формируется система картельного империализма, в состав которой включаются новые неевропейские государства. Меняется и состав великих держав. Италия, США, а затем, когда система уже фактически вступает в период кризиса, Япония вступают в картель. Создает колониальную империю в Африке и Бельгия.
34 _
ПОЛИТЭКС. 2012. Том 8. № 4
На это период также падает все более активное распространение конституционализма и принципов представительного правления. Проведение Берлинского конгресса 1878 г. можно считать моментом окончательной консолидации системы. Последовавшее за этим десятилетие можно отнести к восходящей фазе развития. Как раз на 1870-1880-е годы приходится интенсификация империалистической экспансии.
Конец 1880-х годов стал своего рода зенитом развертывания системы. События январского кризиса 1887 г. показали, что уже достигнуты пределы не только сотрудничества, но и взаимной терпимости империалистических держав. Система вступила в нисходящую фазу своего развития. На 1990-е годы приходится постепенное обострение межимпериалистических конфликтов. Картель начинает испытывать столь сильные напряжения, что его эффективность становится все более сомнительной.
Место великих держав определяется участием в картеле империй, которые «цивилизуют» мир, как правило, в форме колонизации. Завершение империалистического раздела мира ведет к кризису системы. Более точным определением было бы «замыкание мира», распространение международной системы на все пространство Земли. Такое «замыкание» влечет вызов императива управляемости развитием.
К сожалению, не нашлось ни материальных, ни моральных, ни интеллектуальных ресурсов, чтобы найти достойный ответ на данный вызов. Возобладало стремление преодолеть кризис старыми средствами. Результатом стала серия относительно локальных войн на перифериях империй: испано-американская, англо-бурская и русско-японская войны, две балканские войны. Им сопутствовали революции в Китае, Мексике, Португалии, Иране, Турции и России. Наконец, мир захлестнули общая империалистическая война и антиимпериалистическая революция, а затем свертывание антиимпериалистической революции через серию гражданских войн.
Малые волны демократического Модерна
На рубеже XIX и XX вв. возникает необходимость в обеспечении управляемости развития, однако дефицит возможностей рационального действия и дисфункции политической организации провоцируют две мировые войны, трагедию тоталитаризма и прочие бедствия. Фактически можно оценить всю эту эпоху как своего рода эволюционную паузу. В терминах Арнольда Дж. Тойнби можно представить XX век как своего рода «зазор» между тем, что он называл Вызовом — возникновением комплекса не решаемых с ходу проблем, — и Ответом, периодом практических решений проблем
одной за другой. Чтобы дать адекватный Ответ, нужна основательная подготовка, экспериментальные попытки решения проблем и т. п. И времени, и сил на это нужно немало. В формуле «Вызов-и-Ответ» (Challenge-and-Response) эта крайне богатая творческими импульсами пора оказывается обозначенной скромным «и».
Со второго десятилетия прошлого века налицо четыре малые волны трансформации международной системы государств. Общая схема их движения выглядит примерно следующим образом:
Таблица 4. Малые волны трансформации международной системы государств
в XX в.
№ Фаза относительного политического порядка Контр-фаза кризиса политического порядка
1 Версальско-Вашингтонская международная система Вторая мировая война (1938—1945)
2 Ялтинско-потсдамская международная система Кризис 60-х годов XX века
3 Хельсинкская мировая система Кризис рубежа 80-х и 90-х годов XX века
4 Мировая система гегемонии США Кризис гегемонии США
Возникают закономерные вопросы. Составляют ли все эти четыре малые волны одну большую волну или даже ее часть? Если так, то какую? Подъем ли впереди, или спуск вниз? Или же прав Эрик Хобсбаум, который завершил короткий двадцатый век в 1991 г. (Hobsbawm, 1995)? А, может быть, точнее было бы рассматривать первые две волны как фазы одного эволюционного кризиса, за которым в середине 1970-х годов начинается новое развитие, действительная глобализация? Оставим эти вопросы для дальнейших исследований. Коснемся их в заключительной части статьи, а пока проследим логику четырех волн каждой по отдельности.
Меняется соотношение между фазами относительного политического порядка и контр-фазами кризиса. Фазы порядка занимают полтора-два десятилетия, а фазы кризиса — менее десятилетия. Можно усмотреть и некоторую тенденцию к ускорению темпов развития, хотя она просматривается не слишком отчетливо.
Первая волна охватывает всего одно поколение, два с половиной десятилетия, — условно от 1920 до 1945 г. Это время — от начала послевоенной реконструкции до конца Второй мировой войны. Его составляют фаза относительно успешного функционирования Лиги Наций и первой волны демократизации (1920-е годы с отклонениями для ряда стран), а также контр-фаза краха системы коллективной безопасности и усиления тоталитарных и авторитарных
тенденций (1930-е годы с соответствующими отклонениями), что завершается катастрофой Второй мировой войны (самый конец 1930-х — первая половина 1940-х годов). Аналитическая логика фаз более отчетлива для системы в целом и ее ядра, тогда как на перифериях отклонения и по соотношению фаз, и по их рубежам, и по темпам и интенсивности проявления восходящих и нисходящих тенденций проявляются весьма сильно.
Уже в межвоенный период предпринимаются попытки дать ответ на основной вызов эпохи — преодолеть спонтанность развития. Закладываются, а затем реализуются различные парадигмы мирового развития. Прежде всего, это доминирующая вильсоновская стратегия национального самоопределения и демократизации, а также опеки над территориями, где создание наций-государств представляется преждевременным или невозможным. В рамках этой стратегии создается Лига Наций и развертывается первая волна демократизации. Ведущий принцип — упорядочение, рационализация и в этих целях даже некоторое сдерживание общих темпов развития, подтягивание его под общие стандарты.
Одновременно возникают альтернативные стратегии развития. Это большой проект всемирного развития «снизу». Он нашел выражение в советском эксперименте, предполагавшем соединение пролетарского интернационализма и строительства социализма в отдельно взятой стране. Здесь проявляется противоположный принцип — ускорение развития вплоть до перескакивания отдельных фаз и целых этапов (из феодализма к социализму и т. п.).
Весьма характерное искушение ускоренного развития существовало и для других стратегий развития, которые выдвигались в странах, несколько отставших от лидеров модернизации. Это касается тоталитарных и паратоталитарных проектов национального развития. Насаждавшимся Лигой Наций и клубом «состоявшихся демократий» универсальным моделям развития противопоставлялись национально-специфические модели, которые по замыслу их протагонистов не только учитывали национальную специфику соответствующих стран, но и позволяли вырваться вперед, обогнав «загнивающие демократии». Помимо самого яркого примера — намеренно отправленная на периферию Германия — здесь и Италия, и Португалия, и Испания вместе с режимами стран «санитарного кордона».
Вторая волна условно приходится на 1945-1975 гг. Эти три десятилетия охватывают фазу консолидации системы ООН и второй волны демократизации с контр-фазой кризиса 1960-х годов, вызванного деколонизацией, нагнетанием противоречий биполярной системы и внутриполитического развития в ядрах этой системы.
Для этих времен характерна доминирующая стратегия мирового
развития посредством ООН при всех различиях трактовок этой стратегии и перипетиях борьбы в ООН и за ООН. Быстрая трансформация иерархически центрированной системы ООН, как она задумывалась ее создателями, в биполярную, с одной стороны, нарушила «чистоту» замысла, но, с другой, стала институциональной находкой, позволяющей на свой лад осуществлять пока еще крайне грубые стабилизирующие воздействия на мировое развитие. В условиях биполярной системы начинает проявляться компромиссный характер развития. В частности, происходит уклонение от третьей мировой войны путем ее децентрализации в «войнах малой интенсивности», спонтанные по большей части примеры конвергентных тенденций развития.
Следует отметить неиспользованный потенциал конвергенции, который мог оказаться полезен в условиях биполярности. Внутри ядер биполярной системы идут консолидированные реформы и реформаторство по принципу от противного, а на перифериях куда более девиантные и зачастую куда более радикальные. Эти условия наложили свой отпечаток на ход и характер подъема второй волны демократизации и ее последующего спада. В то же время здесь проявилась общая логика, функциональный смысл и связь институциональных новаций с политиками развития. Структурно они связаны с разделением народа и демоса, нации и электората, а также с выстраиванием институциональных связей между ними.
Новое поколение альтернативных стратегий развития связано с появлением движения неприсоединения и с деколонизацией. Одновременно формируется новое левое движение с его различными вариациями по всему миру от городской герильи в Латинской Америке и до диссидентства в странах реального социализма.
Третья волна условно охватывает 1975-1989 гг. Этот период заметно короче. Развитие более интенсивное, но одновременно более противоречивое и в основном не доведенное до логических и отчетливых результатов. Аналитически этот период формируется фазой так называемого хельсинкского процесса и третьей волны демократизации с контр-фазой кризиса рубежа 1980-х и 1990-х годов.
В международных делах существенно усиливается принцип суверенного равенства и ослабляется иерархический принцип вели-кодержавия. Это ведет к формированию ОБСЕ, трансформации институтов и практик ООН, включая снижение роли и изменение функциональности Совета Безопасности. При этом одновременно возникает группа шести, а затем семи ведущих стран — так называемая G7. Тем самым пара сверхдержав заменяется отчасти демократизируемым клубом великих держав за вычетом СССР, который фактически остается теневым партнерским центром.
Четвертая волна начинается с 1990-х годов прошлого века и продолжается до настоящего времени. Аналитически она включает фазу спонтанного формирования униполярной системы гегемонии США и четвертой волны режимных трансформаций с контр-фазой кризиса американской гегемонии и проблематизацией режимов национальной гегемонии во многих странах мира. В международных делах формируется структура так называемого униполя, построенная на принципах гегемонии. Это развитие сопровождается кризисом ООН, ОБСЕ и других международных структур, акцентирующих принципы суверенного равенства государств.
Данный период охватывают миросистемые, региональные и национальные преобразования, вызванные советской перестройкой, ликвидацией «социалистического лагеря» и распадом СССР. На этот период приходится «четвертая волна демократизации» (von Beyme, 1996; Schmitter, Brouwer, 1999; McFaul, 2002; Doorenspleet, 2005). Хотя стрежнем этого движения остаются постсоветские и посткоммунистические трансформации, данная волна охватывает различные регионы мира. Импульс преобразований охватывает также Южную Африку, Ближний Восток и другие зоны прежнего противоборства двух сверхдержав. Содержание внутриполитических преобразований связано со становлением институционально демократических режимов, т. е. предполагающих политическую ответственность властных авторитетов и их легитимацию, которые при этом субстанционально осуществляют внутринациональную гегемонию. На этот период падает возникновение нового поколения альтернативных стратегий развития. Они включают антиглобализм и альтерглобализм, сетевые проекты развития.
Как реакция на политику обеспечения глобального и регионального развития за счет сбрасывания проблем и издержек в «заповедники неразвитости», получает развитие глобальный терроризм, а также сходные явления регионального и даже локального характера. Их активизация в первое десятилетие XXI столетия становится симптомом контр-фазы кризиса американской гегемонии. Происходит создание новых международных и региональных организаций, включая, например, Шанхайскую организацию сотрудничества, а также преобразование ужу существующих. Во внутриполитическом развитии контр-фаза развития связана с кризисом демократических институтов подотчетности и легитимации с одновременной проблематизацией внутринациональной гегемонии.
В целом можно, вероятно, констатировать, что ведущей тенденцией развития на протяжении большого XX столетия стала демократизация политического порядка как внутри отдельных государств, так и в международных отношениях. Этот процесс развер-
тывается, однако, весьма противоречивым образом, а сама идея демократизации требует уточнения не только в терминах участия, но справедливого и, как минимум, ответственного контроля над процессами развития.
Естественно-предпочтительный взгляд
На больших и малых волнах политического развития мы «доплыли» до нынешнего момента. У нас появилась возможность оглянуться назад с той естественно-предпочтительной точки зрения (point naturellement avantageux), когда наш взгляд «совпадает с объективным расположением вещей, и восприятие обретает всю свою полноту» (Teilhard de Chardin, 1955, p. 20). Благодаря тому, что продолжаем видеть весь свой путь, все волны развития, мы становимся современными8 и способными видеть весь мир и самих себя в развитии, в длительности. Только став современными, мы начинаем понимать, что «человек — не статический центр мира, как он долго полагал, а ось и вершина эволюции (axe et flèche de l'Evolution), что много прекраснее» (Ibid., p. 24).
Что мы видим из нынешней «естественно-предпочтительной точки зрения»? Как нам видятся события последних лет при расширении горизонта в многовековом масштабе?
Настала, вероятно, пора вспомнить уже заданные вопросы о сочетании четырех последних волн развития межгосударственных систем. Поднимаемся ли мы к вершине или соскальзываем в пропасть? Завершился ли короткий двадцатый век в 1991 г.? Или шесть десятилетий от Сараева до Хельсинки были одним большим кризисом с фазой падения вплоть до Хиросимы и подъема от Сан-Франциско? Идет ли действительная глобализация уже четвертое десятилетие? Или мы топчемся у ее начала? А может быть, прав Хобсбаум и «золотой век» второй половины прошлого века позади, а мы все глубже опускаемся в пропасть?
В своих прежних работах я был склонен рассматривать середину 1970-х годов как радикальный поворот, а четвертую волну 1990-х и 2000-х годов — скорее как сбой и восстановление ритмов разви-
8 «То, что делает и определяет человека как "современного" ["moderne"] (и в этом смысле масса наших современников [une foule de nous contemporaine] еще не современна [ne sont encore moderne]), — это обретение способности видеть [c'est d'être devenu capable de voir] не только в пространстве, не только во времени, но еще важнее в Длительности [mais dans la Durée], или, что то же самое, в биологическом пространстве-времени; это означает, более того, что мы становимся неспособны видеть никак иначе — только так — начиная с самого себя [c'est de se trouver, par surcroît, incapable de rien voir autrement, - rien, - à commencer par lui-même]» (Teilhard de Chardin, 1955, p. 219).
40 _
тия. Полагаем, что динамика последних лет как будто подтверждает эту логику. Однако некоторые моменты нынешнего кризиса заставляют пристально вглядываться в них, ища приметы более серьезных катаклизмов, чем просто малого спада между волнами набирающего мощь подъема глобализации.
В любом случае взгляд на четыре волны развития совокупно, в масштабе последнего столетия фокусируется на проблематике ответа на вызов управляемости развитием, обеспечения хотя бы стабилизирующего воздействия на него. Конкретнее речь идет о наметившейся перспективе выхода из эволюционной паузы короткого XX в., периода условно от Сараева до Хельсинки, когда потребность контроля над развитием стала жизненно актуальной, но практических средств ее обеспечения — ни интеллектуальных, ни институциональных — еще не появилось. Теперь в 1970-е годы появляется намек на возможность практического перехода к поддерживаемо-сти, сустентабильности развития.
Сужение угла зрения, фокусировка зрения на событиях сорокалетней давности, на Хельсинки и на начале третьей волны демократизации разглядеть становление как раз тех институтов, которые способны обеспечить обратную связь и подотчетность. А без них ни о каком осмысленном, а тем более эффективном воздействии на развитие говорить не приходится.
Соблазнительно концептуально соединить все эти разные масштабы в одной модели, выстроить ее «послойно», с учетом переходов от масштаба к масштабу наподобие «воронки причинности». Собственно, именно это и было предложено мною в 2008 г. в выступлении на конференции РАПН «Новый политический цикл: повестка дня для России». Само выступление было названо «Закончилась ли четвертая волна?» При этом сознательно не объявлялось, волна чего. Это как раз и было предметом моего обсуждения.
Предлагалось трактовать волны демократизации как динамику выработки институтов, хотя бы минимально пригодных для воздействия на развитие. При этом логика волнообразного движения задавалась сочетанием двух антиномичных моментов — участия и гегемонии, а появление демократических институтов обратной связи и подотчетности увязывалось с паллиативным закреплением или институционализацией компромиссных процедур установления баланса между гегемонией и участием.
Опыт двух первых волн интерпретировался как подготовительное накопление институционального потенциала, а третья и четвертая волны — как переход к использованию и расширению этого потенциала. Тем самым подчеркивалось различие между «эволюционной паузой» короткого XX в. и последующим этапом начала гло-
бализации. Разумеется, встраивался и масштаб ответа на вызов управления развитием.
Модель выглядела соблазнительно прозрачной и логичной. Даже слишком «идеальной», чтобы выдержать столкновение с действительностью в ходе эмпирического испытания. Первая проблема, о которой уже шла речь в выступлении 2008 г., заключалась в структурной (синхронной) и эволюционной (диахронной) неоднородности мировой политики. Из этого вытекала и вторая проблема — наличия у отдельных стран и даже регионов, выделяемых и географически, и аналитически, своих собственных ритмов. Высказывалось даже предположение о том, что для разных стран счет волн демократизации должен идти по-своему. Все, точнее лидеры, задающие тон мировой волне, вступают в третью или четвертую, а некоторые только во вторую, а то и в первую.
Данные оговорки и сомнения были подкреплены в последующих эмпирических исследованиях, в частности, в проектах, которые мне довелось реализовывать с коллегами по «Политическому атласу современности» уже на площадке Высшей школы экономики. Более того, выявились эффекты наложения волн различных природ и масштабов, их подкрепления и синхронизации или же, напротив, диссинхронизации, т. е. сбивания ритмики вплоть до провоцирования кризисов.
Где мы находимся в настоящий момент? Первое, что удалось сделать, это нащупать параметр, который «соединяет» различные масштабы — модернизации, демократизации и глобализации. Таким параметром, по нашему мнению, является государственное строительство и одна из его важнейших динамичных характеристик-переменных «государственная состоятельность» (stateness).
При этом мы также убедились, что выстраивание всеохватного, глобального, построенного по типу «Политического атласа» инструмента изучения волн или хотя бы количественного фиксирования качественных характеристик пиков и спадов волн развития, оказалось слишком сложной задачей. Она представляется не решаемой на данном уровне развития политической науки, а возможно, и в принципе недостижимой. Приходится идти иным путем. Мы пытаемся изучать отдельные проявления волновой динамики на коротких отрезках, в разных масштабах и диапазонах, в разных частях мировой политической системы. И в центре внимания, естественно, динамика политического развития Российской Федерации.
Насколько данная стратегия оправдывает себя? Нами получены любопытные результаты, касающиеся, например, диссинхрониза-ции развития внутри постсоветской группы политий при одновременной синхронизации, вписывании их в другие, внешние тренды.
Выявились и своего рода малые группировки со сходными трендами. На этом фоне прояснились отдельные моменты нашей российской политической динамики, касающиеся как политического режима, так и более масштабных явлений, например государственной состоятельности и вообще государственности.
Нам удалось эмпирически выделить особый тип «стоячей» волны, когда в основном консолидировавшийся режим блокирует или пытается блокировать дальнейшие изменения. Выявлена логика действия и эмпирические параметры такого режима «царя горы». Эта метафора не должна никого обманывать, хотя самого «царя горы» и его свиту, а также всех кормящихся от его рук слуг она как раз обманывает. Для них — это гора, тогда как в оптике общего волнового движения это провал между волнами, пропасть.
Математически «стоячая» волна может быть описана, как минимум, так называемой ^кривой. «Стоячая» в абстрактном понимании волна — это такая конфигурация, когда подъем произошел, а спуска нет. Развитие идет по синусоиде. Потом следует переход на «плато» с одним и постоянным «хорошим», позитивным качеством. Фазы спада нет. Волна «стоит», не падает. Прямо противоположная конфигурация возникает на противоположной фазе. Идет спад. Он доходит до самого низа и там остается на «плато» с одним и постоянным «плохим», негативным качеством. Фазы подъема, позитивного «хвоста» Л-си^е нет. Впадина «лежит», волна не поднимается.
Повторю еще раз. Только «царь горы» может увидеть свое творение как «гору». В его качественной логике волны «перевернуты» по значениям — плюс меняется на минус, а минус — на плюс. Для более широкого наблюдателя, например, «истории», интересов развития, да и вообще всех страдающих от его горы она никакая не гора с плато, а впадина с плато. Чтобы быть точным, нужно говорить о «царе дыры», а не «царе горы».
«Стоячие» волны и застревание в «неподвижной» ложбине между движущимися волнами характерны для целого ряда политий, среди которых оказалась и нынешняя Российская Федерация. Об этих результатах наших исследований доложил на открытии Конвента РАМИ в октябре и на заседании Ученого совета ИНИОН РАН в ноябре прошлого года руководитель нашего исследовательского коллектива А. Ю. Мельвиль. Соответствующая публикация готовится в журнале «Международное обозрение политической науки».
В ходе наших исследований мы также убедились, что появление «стоячих» волн «царя горы» и сочетание разнонаправленных трендов — особенность не только постсоветской группы политий. Эти особенности могут быть обнаружены и при изучении других группировок, например при включении в выборку также политий,
входивших в так называемое социалистическое содружество. Сейчас мы изучаем более широкий материал с учетом кризисных поли-тий, уже начиная с третьей волны. Предварительные результаты показывают, что ритмы и волны развития сильно зависят от институционального наследия, в частности от потенциала государственной состоятельности, stateness. А это подтверждает идею, что нужно встроить государственную состоятельность в исходную модель 2008 г.
И совсем короткое заключительное замечание. Четыре года назад был поставлен вопрос, закончилась ли четвертая волна. И ответ давался — да, заканчивается. Этот ответ подсказывался согласованным использованием разных масштабов видения и анализа текущей фактуры. С тех пор прошло четыре года. Всеобщий кризис — далеко не только экономический и финансовый — мощно дестабилизировал мировую политическую систему и его ядро — Европейский Союз. Казавшаяся незыблемой, в духе «конца истории» гегемония сошла на нет. Альтернативное участие возросло. Поднялась волна «арабской весны».
Можно ли редуцировать ее только к очередному региональному повторению эпохи конфессионализма? Или только к повторению демократических усилий лидеров демократизации? Или к противоречивому соединению разных векторов? Многие страны вступают в свою первую волну демократизации, а другие — во вторую или в третью. Предположение оправдывается. Это означает, что следует предпринять новые усилия для соединения разных масштабов анализа, чтобы попытаться уже не только констатировать грядущее нарастание мировой волны развития, но и попытаться угадать ее основные характеристики и, что даже важнее, отклонения от общей мировой динамики отдельных стран, в первую очередь нашей России.
Литература
Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991. (Gellner E. Nations and Nationalism. M., 1991.)
Даль Р. А. Демократия и ее критики. М.: РОССПЭН, 2003. (Dahl R. A. Democracy and its critics. M.: ROSSPEN, 2003.)
Ильин М. В. Образы времени в обыденном языке и научном мышлении: геометрия темпоральности, волны памяти и сюжеты развития // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Вып. 3: Возможное и действительное в социальной практике и научных исследованиях. М.: ИНИОН, 2012. (Ilyin M. V. Image of time in everyday language and scientific thinking: the geometry of temporality, the waves of memory and plot development // METHOD: The Moscow Yearbook works of social science disciplines. Is. 3: Possible and indeed in social practice and research. M.: Social Sciences, 2012.)
Ильин М. В. Волны памяти versus сюжеты развития // Полис. 2002. № 4. С. 32-39. (Ilyin M. V. Wave memory versus plot development // Polis. 2002. N 4. P. 32-39.)
Ильин М. В. Хронополитическое измерение: За пределами Повседневности и
Истории // Полис. 1996. № 1. С. 55-77. (Ilyin M. V. Hronopoliticheskoe measurement: Beyond the everyday and Stories // Polis. 1996. N 1. P. 55-77.)
Модельски Дж, Девезас Т., Томсон У. Р. Глобализация как эволюционный процесс. Моделирование глобальных изменений (Сводный реферат) // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. М., 2010. Вып. 1. С. 258-306. (Modelski J., Devezas T. Thompson W. R. Globalization as evolutionary processes. Modeling Global Change (Consolidated abstract) // METHOD: Moskovsky Yearbook works of social science disciplines. 2010. Is. 1. P. 258-306.)
Окунев И. Ю. Стэнфордская модель кризиса развития // Полис. 2009. № 3. С. 146-154. (Okunev I. Y. Stanford model development crisis // Polis. 2009. N 3. P. 146-154.)
Хейзинга Й. Осень Средневековья: Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах. М.: Прогресс-Культура, 1995. (Huizinga J. Autumn of the Middle Ages: A Study of forms of lifestyle and ways of thinking in the XIV and XV centuries in France and the Netherlands. M.: Progress-Culture, 1995.)
Almond G. A, Flanagan S., Mundt R. (eds.). Crisis, Choice, and Change: Historical Stories of Political Development. Boston: Little; Brown and Co, 1973.
Beyme K. Von. Party leadership and change in party systems: towards a postmodern party state? // Government and Opposition. 1996. Vol. 31. N 1. April. P. 135-159.
Botero G. Della Ragion di Stato. Roma, 1997.
Caramani D. The Nationalization of Politics: The Formation of National Electorates and Party Systems in Western Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 2004.
Doorenspleet R. Democratic transitions: Exploring the Structural Sources of the Fourth Wave. 2005
Hamilton R. Canadian Quotations and Phrases: Literary and Historical. Hull: McClelland & Stewart, 1952
Hobsbawm E. The Age of Capital: 1848-1875. London: George Weidenfeld and Nicolson Ltd., 1975.
Hobsbawm E. The Age of Empire: 1875-1914. London: George Weidenfeld and Nicolson Ltd.,1987.
Hobsbawm E. The Age of Extremes: The Short Twentieth Century, 1914-1991. London: Abacus, 1995.
Hobsbawm E. The Age of Revolution: Europe: 1789-1848. London: George Weidenfeld and Nicolson Ltd., 1962.
McFaul M. The Fourth Wave of Democracy and Dictatorship: Noncooperative Transitions in the Postcommunist World // World Politics. 2002. N 54. January.
Modelski G., Devezas T., Thompson W. R. (eds.). Globalization as Evolutionary process: Modeling Global Change. New York: Routledge, 2008.
O'Gorman F. The Long Eighteenth Century: British Political and Social History. 1688-1832. London: Arnold, 1997
Pockock J. G. A. The Ancient Constitution and the Feudal Law: a study of English Historical Thought in the Seventeenth Century. Cambridge: Cambridge University Press, 1957.
Schmitter Ph., Brouwer I. Conceptualizing, researching and evaluating democracy promotion and protection // European University Institute Working Paper SPS. 1999. N 99/9.
Spruyt H. The Sovereign State and Its Competitors. An Analysis of Systems Change. Princeton: Princeton University Press, 1994.
Teilhard de Chardin P. Le phénomène humain. Paris: Seuil, 1955.
Teschke B. The Myth of 1648. Class, Geopolitics, and the Making of Modern International Relations. London: Verso, 2003.
Tilly Ch. Contention and Democracy in Europe, 1650-2000. Cambridge: Cambridge University Press, 2004.
http://www.uni-muenster.de/FNZ-Online/politstrukturen/konfessza/gliederung.htm
_ 45
