CC BY
64
К 100-ЛЕТИЮ РЕВОЛЮЦИИ И ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ В РОССИИ
УДК 32:1
В. А. Гуторов *
БОЛЬШЕВИСТСКАЯ РЕВОЛЮЦИОННАЯ СТРАТЕГИЯ КАК ПРЕЛЮДИЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ **
Статья посвящена анализу ключевых моментов стратегии большевистской партии в 1917 г., направленной на вооруженный захват власти. Целенаправленная реализация этой стратегии в обстановке мировой войны и революционной ситуации, возникшей в феврале 1917 г., фактически исключала возможность мирного разрешения политического конфликта и сделала неотвратимой Гражданскую войну в России. Крах российской монархии стал результатом переплетения множества объективных и чисто субъективных обстоятельств, среди которых радикальная большевистская политика играла решающую роль. Именно ситуация Гражданской войны во многом предопределила характер модернизации России в ХХ в. Ее драматический опыт отчетливо показывает, что гораздо легче декретировать демократические институты, чем развить политические условия и практику необходимые для создания стабильной системы демократического правления.
Ключевые слова: революция, политический кризис, большевизм, Гражданская война, политические институты, социальный конфликт.
V. A. Gutorov
BOLSHEVIK REVOLUTIONARY STRATEGY AS A PRELUDE TO CIVIL WAR
The article is devoted to the analysis of the key moments of the strategy of the Bolshevik party in 1917, aimed at armed seizure of power. The purposeful implementation of this strategy in the context of a world war and the revolutionary situation that arose in February 1917 virtually excluded the possibility of a peaceful resolution of the political conflict and
* Гуторов Владимир Александрович, доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой теории и философии политики факультета политологии, Санкт-Петербургский государственный университет; [email protected].
** Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 17-83-01004.
made the Civil War in Russia inevitable. The collapse of the Russian monarchy was the result of interweaving a host of objective and purely subjective circumstances, among which radical Bolshevik politics played a decisive role. It was the situation of the Civil War that largely predetermined the nature of Russia's modernization in the twentieth century. Her dramatic experience clearly shows that it is much easier to decree democratic institutions than to develop the political conditions and practices necessary to create a stable system of democratic governance.
Keywords: revolution, political crisis, Bolshevism, Civil War, political institutions, social conflict.
В современном научном мире остается все меньше ученых, которые склонны принять как данность и защищать тезис о «бескровной победе», одержанной большевиками в октябре 1917 г. Все больше распространяется понимание того очевидного исторического факта, что убийство Александра II, совершенное народовольцами 1 марта 1881 г., фактически стало отправным пунктом волны террора, захлестывавшей Россию на протяжении более чем полувекового периода. Это хорошо понимали и многие представители русского интеллектуального мира, на глазах которых разыгрывалась жестокая революционная драма. Вот как, например, описывал ситуацию наступающей гражданской войны писатель И. А. Бунин, полемизируя с поклонниками блоковской поэмы «Двенадцать»:
Московские писатели устроили собрание для чтения и разбора «Двенадцати», пошел и я на это собрание. Читал кто-то, не помню кто именно, сидевший рядом с Ильей Эренбургом и Толстым. И так как слава этого произведения, которое почему-то называли поэмой, очень быстро сделалась вполне неоспоримой, то, когда чтец кончил, воцарилось сперва благоговейное молчание, потом: послышались негромкие восклицания: «Изумительно! Замечательно!» Я взял текст «Двенадцати» и, перелистывая его, сказал приблизительно так:
— Господа, вы знаете, что происходят в России на позор всему человечеству вот уже целый год. Имени нет тем безсмысленным зверствам, который творит русский народ с начала февраля прошлого года, с февральской революции, которую все еще называют совершенно безстыдно «безкровной». Число убитых и замученных людей, почти сплошь ни в чем неповинных, достигло, вероятно, уже миллиона, целое море слез вдов и сирот заливает русскую землю. Убивают все, кому не лень; солдаты, все еще бегущие с фронта ошалелой ордой, мужики в деревнях, рабочие и всякие прочие революционеры в городах. Солдаты, еще в прошлом году поднимавшие на штыки офицеров, все еще продолжают убийства, бегут домой захватывать и делить землю не только помещиков, но и богатых мужиков, по пути разрушают все, что можно, убивают железнодорожных служащих, начальников станций, требуя от них поездов, локомотивов, которых у тех нет... А вот на днях прибежал из Симферополя всем вам известный П., — я назвал точно его фамилию, — и говорит, что в Симферополе рабочие и дезертиры ходят буквально по колена в крови, живьем сожгли в паровозной топке какого-то старенького отставного военного. Не странно ли вам, что в такие дни Блок кричит на нас: «Слушайте, слушайте музыку революции!» и сочиняет «Двенадцать», а в своей брошюре «Интеллигенция и революция» уверяет нас, что русский народ был совершенно прав, когда в прошлом октябре стрелял по соборам в Кремле, доказывая эту правоту такой ужасающей ложью на русских священнослужителей, которой я просто не знаю равной. [5, с. 78-79].
В постревоволюционной России в 1920-1930-е гг. советские правители всячески стремились «легитимизировать» идею террора, соединяя и закрепляя в исторической памяти отечественную и якобинскую традиции, превращая революционный терроризм в объект культа и в одну из основ государственной пропаганды и системы политического образования. Это проявлялось не только в поспешном сооружении в Москве сразу после Октябрьской революции помпезных памятников вождям якобинцев или же в том, что ряд улиц в центре Санкт-Петербурга, бывшей имперской столицы, переименованной в Ленинград, были названы именами убийц Александра II, но и, в частности, в целенаправленной издательской политике: переводились в основном книги по истории Французской революции, авторы которых явно сочувствовали якобинским идеям (см., напр.: [13; 7; 15]).
Одним из возможных объяснений стремления большевистского руководства к проведению такого рода «образовательной политики» является утопическая идеализация террористических практик, основанная на стремлении подражать во всем своим якобинским предшественникам. Разумеется, невозможно отрицать наличия множества элементов утопизма в программных установках большевиков, которые были изначально свойственны любому социалистическому направлению в эпоху модерна. Марксизм в этом плане не является исключением.
В основе социализма, как мировоззрения, — подчеркивал С. Н. Булгаков в 1910 г., — лежит старая хилиастическая вера в наступление земного рая (как это нередко и прямо выражается в социалистической литературе) и в земное преодоление исторической трагедии... Социализм есть апокалипсис натуралистической религии человекобожия... Это рационалистическое, переведенное с языка космологии и теологии на язык политической экономии переложение иудейского хилиазма, и все его dramatis personae поэтому получили экономическое истолкование» [4, c. 424-425].
Мы имеем теперь все данные для того, чтобы утверждать, — писал П. И. Новогородцев в 1917 г. накануне октябрьского переворота, — что марксизм представляет собою самую типическую утопию земного рая со всеми ее основными особенностями. По своему внутреннему содержанию эта утопия представляет собою систему абсолютного коллективизма, и, как всякая система этого рода, она вызывает против себя все те же возражения, которые неизбежно возникают при обсуждении каждого подобного учения [16, c. 228].
Путем соединения морально-религиозного пафоса «с торжественным провозглашением культа чистой науки» «социалистический идеал получал .обаяние твердого научного открытия, наделялся характером непреложной научной истины. То, что было в нем сверхнаучного и утопического — предания и пророчества, перешедшие к марксизму от старых социалистических систем, равно как и его собственные догматы и верования, — все это скрывалось под покровом строгих научных теорий» [16, c. 229].
Вместе с тем следует признать, что как накануне, так и на всех этапах развития революционного процесса в России большевикам почти всегда удавалось органично соединять (в т. ч. и в чисто прагматическом плане!) утопические элементы собственной социалистической программы с мессианскими настро-
ениями и чаяниями русского крестьянства. Сразу после 25 октября 1917 г. это проявилось, в частности, и в крайне удачном и своевременном «перехвате» эсеровской программы земельной реформы, обеспечившем легитимность новому большевистскому правительству в самые сложные и кризисные моменты. Гибкость большевистской тактики впоследствии признавал и Н. А. Бердяев.
Русские, — отмечал он, — по характеру своему склонны к максимализму, и максималистический характер русской революции был очень правдоподобен. Только большевизм оказался способным овладеть положением, только он соответствовал массовым инстинктам и реальным соотношениям. Он воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху вместо непривычной демократии, для которой не было навыков. Он воспользовался свойствами русской души, во всем противоположной секуляризированному буржуазному обществу, ее религиозностью, ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и к терпеливому несению страданий, но также к проявлениям грубости и жестокости, воспользовался русским мессианизмом. Он провозгласил обязательность целостного, тоталитарного миросозерцания, господствующего вероучения, что соответствовало навыкам и потребностям русского народа в вере и символах, управляющих жизнью и т. д. [2, с. 113, 114-115]. (Об утопических традициях русской культуры и социальной мысли см.: [8-10; 22].)
В связи с этим возникает следующий вопрос: какие именно элементы большевистской стратегии и тактики сделали неизбежной Гражданскую войну в России, продолжавшуюся более трех лет? Для ответа на данный вопрос необходимо последовательно рассмотреть особенности развития революционного процесса в 1917-1918 гг. Февральская революция 1917 г. и особенно ее позорные итоги представляются чередой исторических загадок и по сей день ставят перед учеными и политическими аналитиками множество неразрешимых проблем и дилемм. Характер и общая «тональность» оценок, даваемых февральским событиям сто лет спустя, свидетельствуют о крайнем удивлении, испытываемом современными исследователями при анализе той «игры в поддавки», которую Временное правительство вело с Лениным и большевиками, никогда особенно и не скрывавшими своих намерений свергнуть это правительство и захватить власть, опираясь на солдатские штыки [17].
Первым ходом в этой игре стал «приказ № 1, изданный Петроградским советом. Он был составлен и издан 1 марта 1917 г., еще до получения известия об отречении Николая II (2 марта), что дает основание характеризовать его как акт неприкрытой государственной измены. Согласно этому приказу, руководство частями переходило в руки выборных представителей от нижних чинов, которые делегировали своих депутатов в вышестоящие органы военной власти. Все решения генералов и офицеров ставились под контроль этих представителей. Строгая дисциплина, безусловное подчинение нижестоящих вышестоящим отменялись. Таким маневром армия из защитницы Отечества превращалась в неуправляемое стадо, становилась крайне опасным орудием разрушения государственного порядка» [17].
Совершенно очевидно, что именно дезорганизация вооруженных сил России, одной из главных причин которой был пресловутый приказ № 1, стала
прелюдией октябрьского переворота. Будущие его руководители прекрасно это понимали. Среди материалов к биографии Ленина, собранных Троцким, имеется и следующий, весьма знаменательный комментарий последнего, несомненно, суммирующий общую оценку обоими большевистскими вождями открывающихся новых перспектив:
Вот что слышал и видел Ленин, вот что он физически чувствовал, с неотразимой ясностью, с абсолютной убедительностью, прикоснувшись после долгого отсутствия к охваченной спазмами революции стране. «Вы, дурачки, хвастунишки и тупицы, думаете, что история делается в салонах, где выскочки-демократы амикошонствуют с титулованными либералами, где вчерашние замухрышки из провинциальных адвокатов учатся наскоро прикладываться к сиятельнейшим ручкам? Дурачки! Хвастунишки! Тупицы! История делается в окопах, где охваченный кошмаром военного похмелья солдат всаживает штык в живот офицеру и затем на буфере бежит в родную деревню, чтобы там поднести красного петуха к помещичьей кровле. Вам не по душе это варварство? Не прогневайтесь, отвечает вам история, чем богата, — тем и рада» [19, с. 52-53].
Среди авторов самого документа обычно фигурируют члены Петросове-та Ю. М. Стеклов (Нахамкес), сотрудничавший с Лениным в эмиграции в парижской школе подготовки партийных кадров «Лонжюмо», будущий главный редактор «Известий», и адвокат Н. Д. Соколов. Личность последнего вызывает сегодня особенный интерес у историков, причем по весьма специфическим причинам.
Необходимо, — отмечает В. В. Кожинов, — вглядеться в фигуру Соколова. Ныне о нем знают немногие. Лишь гораздо позднее стало известно, что Соколов, как и Керенский, был одним из руководителей российского масонства тех лет, членом его немногочисленного «Верховного совета» (Суханов, кстати сказать, тоже принадлежал к масонству, но занимал в нем гораздо более низкую ступень). И к настоящему времени неопровержимо доказано, что российское масонство XX в., начавшее свою историю еще в 1906 г., явилось решающей силой Февраля прежде всего именно потому, что в нем слились воедино влиятельные деятели различных партий и движений, выступавших на политической сцене более или менее разрозненно. Скрепленные клятвой перед своим и, одновременно, высокоразвитым западноевропейским масонством. эти очень разные, подчас, казалось бы, совершенно несовместимые деятели — от октябристов до меньшевиков — стали дисциплинированно и целеустремленно осуществлять единую задачу. В результате был создан своего рода мощный кулак, разрушивший государство и армию. Масонам в Феврале удалось быстро разрушить государство, но затем они оказались совершенно бессильными и менее чем через восемь месяцев потеряли власть, не сумев оказать, по сути дела, ровно никакого сопротивления новому, Октябрьскому, перевороту. [11, с. 175-177, 180] (ср., однако: [14, с. 295-297; 3, с. 383-396; 18, с. 239 сл.]).
Хорошо известным является и следующий исторический факт, связанный с распространением приказа № 1 в армейской среде:
В ночь с 1 на 2 марта подрывавший армию рескрипт был отпечатан в виде листовок (9 млн экз.!) и отправлен на фронт (вся Русская армия тогда насчитывала
11 млн чел.). Кстати, на участие противника в его фабрикации указывает тот факт, что дополнительный тираж приказа поступил в русские окопы, с немецкой стороны! И не случайно даже один из главных зачинщиков Февральской революции, председатель Госдумы М. В. Родзянко, специально изучавший вопрос о появлении на фронте приказа № 1, не сомневался в его немецком происхождении [17].
В связи с этим обстоятельством некоторые историки склонны подозревать существование некоего скоординированного немецкого плана разрушения российского государства и его главной опоры — армии, невольными или, наоборот, сознательными исполнителями которого были как масонские члены Временного правительства, так и большевистские лидеры с Лениным во главе.
Вместе с генеральным лозунгом превращения империалистической войны в войну гражданскую, — отмечает, например, Г. В. Вернадский, — Ленин. выдвигал и частную задачу: желательность военного поражения России. Эту войну Россия вела против Центральных европейских держав. Таким образом, поражение России могло означать только победу Германии. Следовательно, ленинский интернационализм, на словах осуждая германскую буржуазию (равно как и буржуазии других стран), на практике играл на руку германским «социал-патриотам» и в целом германской буржуазии и кайзерскому режиму. Осенью 1915 г. немецко-русский социал-демократ Парвус (участвовавший в русской революции 1905 года) объявил в своей, издаваемой в Берлине газете "Die Glocke" («Колокол»), что он призван «служить интеллектуальным барометром отношений между вооруженной Германией и революционным российским пролетариатом». Парвус намекал своим читателям на то, что Германский генеральный штаб добивается революции в России. Следует отметить, что он употреблял в основном абстрактные фразы из резолюций Ленина. Но для Ленина Россия была только одной из составляющих генеральной политики интернационализма. Он не испытывал сожаления, что согласно его концепции, Россия потерпит поражение [6, с. 132-133].
Эпохальным финалом, знаменовавшим полный крах либерально-демократических иллюзий в России и перспективу возврата к жесткой авторитарной модели развития на новом «тоталитарном витке» исторической спирали, стал разгон большевиками Учредительного собрания. Краткая хронология событий, свидетельствующих о том, что Ленин в эти дни показал себя одним из самых талантливых учеников Макиавелли, превосходно изложена в работе Г. В. Вернадского:
.До свержения Временного правительства Ленин неоднократно объявлял о необходимости скорейшего созыва Учредительного собрания и даже обвинял Временное правительство в намеренной задержке созыва. В момент захвата власти он рассуждал в том же духе. 8 ноября в своих комментариях по поводу принятия декрета о земле Ленин упомянул тот факт, что наказ по аграрной реформе составлен эсерами: «И если даже крестьяне пойдут и дальше за социалистами-революционерами и если они даже этой партии дадут на Учредительном собрании большинство, то и тут мы скажем: пусть так». Согласно постановлению Временного правительства от 22 августа 1917 г. выборы в Учредительное собрание были назначены на 25 ноября, а днем созыва собрания считалось 11 декабря 1917 г. 10 ноября во время переговоров с Комитетом профсоюза железнодорожников, Совет народных комиссаров принял постановление о созыве Учредительного со-
брания в надлежащее время. Действительно, 25 ноября 1917 г. почти повсеместно прошли выборы в Учредительное собрание. Они дали ошеломляющие для большевиков результаты. Из 715 избранных в Собрание 412 были эсерами, причем большинство из них принадлежало к правым эсерам, 183 депутата представляли большевиков, 17 — меньшевиков и 16 — кадетов. Как только результаты выборов стали известны, Ленин решил их «подправить». 4 декабря ВЦИК Советов утвердил декрет, представляющий народу право отзыва членов Учредительного собрания. На основе этого декрета Советы рабочих и солдатских депутатов, а также Советы крестьянских депутатов наделялись правом назначать новые выборы по своему усмотрению во все городские, сельские и представительные институты, включая Учредительное собрание. В связи с этим созыв Учредительного собрания был отложен. 9 декабря Совет народных комиссаров провел декрет, постановляющий, что первое заседание Учредительного собрания должно открыться только после прибытия в Петроград более 400 избранных членов Собрания и одобрения комиссара по выборам в Учредительное собрание. Комиссаром по выборам был назначен большевик Урицкий. 11 декабря 1917 г., в день, назначенный Временным правительством для открытия Собрания, эсеры и кадеты организовали уличные демонстрации в Петрограде в его защиту. Уже прибывшие в Петроград эсеры и кадеты попытались войти в Таврический дворец и открыть Собрание без разрешения большевиков. Но по приказу Совета народных комиссаров отряды Красной гвардии заняли Таврический дворец, и попытка не удалась. Вечером того же дня Ленин объявил кадетов врагами народа (в отношении эсеров он еще не решился так поступить). Несколько кадетов — членов Учредительного собрания — были арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. В середине января двоих из них — Шингарева и Кокошкина — по болезни перевели в госпиталь. Там их убили матросы и красногвардейцы, силой ворвавшиеся в палату. 14 декабря левые эсеры сделали запрос во ВЦИК об основаниях ареста членов Учредительного собрания, обладавших правом депутатской неприкосновенности. В ответ Ленин заявил: Нам предлагают созвать Учредительное собрание так, как оно было задумано. Нет-с, извините! Его задумывали против народа. Мы делали переворот для того, чтобы иметь гарантии, что Учредительное собрание не будет использовано против народа, чтобы гарантии эти были в руках правительства.
Большинством (150 против 98 при 3 воздержавшихся) ВЦИК принял резолюцию, одобряющую действия Совета народных комиссаров и подтверждающую необходимость решительной борьбы против контрреволюционной буржуазии. Эсеры попытались устроить демонстрацию против Советского правительства на II Всероссийском съезде крестьянских депутатов, который открылся 9 декабря. Однако после продолжительных и бурных дебатов съезд раскололся. Правые эсеры покинули его и созвали отдельное заседание. Левые эсеры одобрили (с оговорками) политику Совета народных комиссаров и избрали Всероссийский ЦИК советов крестьянских депутатов в составе 81 левого эсера и 20 большевиков. 22 декабря съезд закончил свою работу. После этого Ленин заключил, что почва для прямого столкновения с Учредительным собранием подготовлена. 24 декабря он составил свои тезисы об Учредительном собрании. В соответствии с ними Собрание могло быть разрешено только на основе соглашения о выборах новых членов по требованию местных советов, а также на условии безусловного признания советской власти. Вскоре было опубликовано распоряжение Совета народных комиссаров о созыве Учредительного собрания 18 января.
За два дня до открытия Собрания ВЦИК одобрил предложенную Лениным резолюцию о том, что вся власть в Российской республике принадлежит Сове-
там и советским учреждениям. Поэтому любая попытка, от кого бы она не исходила, присвоить себе те или иные функции правительственной власти будет рассматриваться как контрреволюционное действие. Совершенно очевидно, что эта резолюция была прямо направлена против Учредительного собрания. В противовес ей эсеры и кадеты выдвинули лозунг: «Вся власть Учредительному собранию!». В поддержку этого призыва 18 января, в день открытия Учредительного собрания, в Петрограде была организована уличная демонстрация, подавленная Красной гвардией. Тем не менее, заседание открылось. Его председателем был избран лидер партии эсеров Чернов. Он получил 244 голоса против 151. После этого, а также после отказа Собрания следовать программе, предложенной ВЦИК, большевики покинули заседание. Левые эсеры последовали за ними. В ночь с 19 на 20 января ВЦИК, заслушав доклад Ленина, принял декрет о роспуске Собрания. Заседания закрыл отряд матросов. Часть членов Собрания — большевики и левые эсеры — были включены в состав ВЦИК советов. Остальные тихо покинули Петроград и или совсем отошли от политической деятельности, или вступили в открытый конфликт с советским режимом [6, с. 180-183] (см. также: [12, с. 228-254]).
Логика дальнейшего развития событий заставляет предположить, что разгон Учредительного собрания большевиками в январе 1918 г. по существу можно рассматривать не только как символ будущей победы тоталитарного государства над «мелкобуржуазной стихией», олицетворяемой русским крестьянством, которое составляло абсолютное большинство населения страны, но, в определенной степени, и как продолжение реализации «стратегии опережающего удара». Она оправдала себя в октябрьские дни 1917 г., в период крестьянских бунтов восстаний в 1918-1920 гг. и, наконец, в период коллективизации. Суть этой стратегии была чрезвычайно точно определена Львом Троцким, отмечавшим, что на первом решающем этапе, благодаря союзу с крестьянами, одетыми в солдатские шинели, большевикам удалось почти бескровно захватить власть в столице.
Октябрьская революция, — утверждал Троцкий, — была борьбой пролетариата против буржуазии за власть. Но решал исход борьбы в последнем счете мужик. Эта общая схема, распространяющаяся на всю страну, в Петрограде нашла наиболее законченное выражение. То, что придало здесь перевороту характер короткого удара с минимальным количеством жертв, это сочетание революционного заговора, пролетарского восстания и борьбы крестьянского гарнизона за самосохранение. Руководила переворотом партия; главной движущей силой был пролетариат; вооруженные рабочие отряды являлись кулаком восстания; но решал исход борьбы тяжеловесный крестьянский гарнизон. Взвесить революционное влияние рабочих на крестьянство невозможно: оно имело постоянный, молекулярный, всюду проникающий и поэтому не поддающийся учету характер. Взаимопроникновение облегчалось тем, что значительная часть промышленных предприятий размещена в сельских местностях. Но даже и рабочие Петрограда, наиболее европейского из городов, сохраняли близкие связи с родными деревнями. Усилившаяся в летние месяцы безработица и локауты предпринимателей выбрасывали в деревню многие тысячи рабочих; большинство их становилось агитаторами и вожаками. Политическая свобода крестьянина означает на практике свободу выбирать между
разными городскими партиями. Но и этот выбор не производится априорно. Своим восстанием крестьянство толкает большевиков к власти. Но, только завоевав власть, большевики смогут завоевать крестьянство, превратив аграрную революцию в закон рабочего государства. Чисто демократический характер крестьянского движения, который должен бы, казалось, придать официальной демократии несокрушимую силу, на самом деле полнее всего обнаружил ее гнилость. Если глядеть сверху, крестьянство сплошь возглавлялось эсерами, выбирало их, шло за ними, почти сливалось с ними. На майском съезде крестьянских советов Чернов получил при выборах в Исполнительный комитет 810 голосов, Керенский — 804, тогда как Ленин собрал всего-навсего 20 голосов. Недаром Чернов именовал себя селянским министром! Но недаром и стратегия сел круто разошлась со стратегией Чернова. Хозяйственная разобщенность делает крестьян, столь решительных в борьбе с конкретным помещиком, бессильными пред обобщенным помещиком в лице государства. Отсюда органическая потребность мужика опереться на сказочное государство против реального. В старину он создавал самозванцев, сплачивался вокруг мнимой золотой грамоты царя или вокруг легенды о праведной земле. После Февральской революции он объединялся вокруг эсеровского знамени «Земля и воля», ища в нем помощи против либерального помещика, ставшего комиссаром. Народническая программа относилась к реальному правительству Керенского, как поддельная царская грамота — к реальному самодержцу [20, с. 259-260, 19, 25, 18].
Вместе с тем, уже находясь в изгнании, Троцкий в ответ на нападки сталинистов в Коминтерне, обвинявших его в «извращении» ленинского учения о союзе пролетариата и крестьянства, вполне резонно возражал:
В своем осуждении «троцкизма» Коминтерн с особой силой обрушился на тот взгляд, согласно которому русский пролетариат, став у руля и не встретив поддержки с Запада, «придет во враждебные столкновения. с широкими массами крестьянства, при содействии которых он пришел к власти». Если даже считать, что исторический опыт полностью опроверг этот прогноз, сформулированный Троцким в 1905 г., когда ни один из нынешних критиков его не допускал самой мысли о диктатуре пролетариата в России, и в этом случае остается неопровержимым фактом, что взгляд на крестьянство как на ненадежного и вероломного союзника составлял общее достояние всех русских марксистов, включая и Ленина. Действительная традиция большевизма не имеет ничего общего с учением о предустановленной гармонии интересов рабочих и крестьян. Наоборот, критика этой мелкобуржуазной теории всегда входила важнейшим элементом в многолетнюю борьбу марксистов с народниками. «Минет для России эпоха демократической революции, — писал Ленин в 1905 г., — тогда смешно будет и говорить о 'единстве воли' пролетариата и крестьянства.». «Крестьянство, как землевладельческий класс, сыграет в этой борьбе (за социализм) ту же предательскую неустойчивую роль, какую играет теперь буржуазия в борьбе за демократию. Забывать это — значит забывать социализм, обманывать себя и других насчет истинных интересов и задач пролетариата» [20, с. 344-345].
В конце ХХ в. точность анализа Троцким политической ситуации и «крестьянского вопроса» в России накануне и после Октябрьской революции была, в определенной степени, подтверждена В. В. Кожиновым. Он отмечал:
Естественно встает вопрос о преобладающей части населения России — крестьянстве. Казалось бы, именно оно должно было решать судьбу страны и, разумеется, судьбу Революции. Однако десятки миллионов крестьян, рассеянные на громадном пространстве России, в разных частях которой сложились существенно различные условия, не представляли собой сколько-нибудь единой, способной к решающему действию силы. Вообще-то сотни тысяч крестьян в то время всецело поддерживали «черносотенцев», но это не могло привести к весомым результатам, ибо дело Революции решалось в «столицах», в «центре», который — поскольку Россия издавна была принципиально «централизованной» в политическом отношении страной — мог более или менее легко навязать свое решение провинциям. В 1917 г. крестьянство в своем большинстве проголосовало на выборах в Учредительное собрание за эсеровских кандидатов, выступавших с программой национализации земли (а это целиком соответствовало заветной крестьянской мысли, согласно которой земля — Божья), и в результате эсеры получили в Собрании преобладающее большинство. Но когда поутру 6 января 1918 г. большевики «разогнали» неугодное им Собрание, крестьянство в сущности ничего не сделало для защиты своих избранников (да и как оно могло это сделать — организовать всеобщий крестьянский поход на Петроград?). Крестьянство, количественно составлявшее основу населения России, не могло быть самостоятельной, активной и весомой политической (и, в частности, революционной) силой в силу бедности, весьма низкого жизненного уровня его преобладающего большинства. Совершенно ложно представление, согласно которому революции устраивают нищие и голодные: они борются за выживание, у них нет ни сил, ни средств, ни времени готовить революции. Правда, они способны на отчаянные бунты, которые в условиях уже подготовленной другими силами революции могут сыграть огромную разрушительную роль; но именно и только в уже созданной критической ситуации (так, множество крестьянских бунтов происходило в России и в XIX в., но они не вели ни к каким существенным последствиям) [11, с. 68-70].
И действительно, последующие несколько лет практически вся крестьянская Россия превратилась в «русскую Вандею», с которой новая власть вела непримиримую войну, используя те же методы, которые якобинцы когда-то применяли в Бретани.
Массовые восстания начались с лета 1918 г. В Центральной России их было не менее 300: в Смоленской, Воронежской, Новгородской, Псковской, Костромской, Петроградской губерниях. Одно было под Москвой — в Дмитровском уезде. Особенно массовым было пензенское восстание. В связи с его подавлением Ленин телеграфировал: «Необходимо произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев. Сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города. Телеграфируйте об исполнении». «Крайне возмущен, что нет ровно ничего определенного от Вас о том, какие же, наконец, серьезные меры беспощадного подавления и конфискации хлеба у кулаков пяти волостей проведены Вами. Бездеятельность Ваша преступна. Надо все силы направлять на одну волость и очистить в ней все излишки хлеба». «Повторяю приказ прибывшим с экспедицией латышам остаться пока, до нового распоряжения, в Пензе. Выделяйте надежнейших из ваших восьмисот солдат и действуйте беспощадно — сначала против одной волости, доводя дело до конца». Ленин завизировал телеграмму Цюрупы, в которой требовалось назначить по каждой волости заложников,
на которых возложить обязанность собрать все излишки хлеба и вывезти его на ссыпные пункты [21, С. 50-51].
Общий характер исторических фактов, характеризующих переход Февральской революции на более радикальную стадию разрушения традиционных политических институтов, на протяжении столетий формировавших механизмы российской монархической государственности, определенно свидетельствует о том, что ее крах стал результатом переплетения множества объективных и чисто субъективных обстоятельств, среди которых большевистская стратегия вооруженного захвата власти и гражданской войны играла решающую роль. Именно ситуация Гражданской войны во многом предопределила характер модернизации России в ХХ в. Хотя представление о том, что либерально-демократическое государство является наиболее адекватной формой политической организации, соответствующей цивилизованным отношениям, выглядит идеологически и ценностно ориентированным, в историческом плане оно отражало широкое распространение либеральных идей и институтов в XIX — начале XX в., затронувших все без исключения европейские страны, включая традиционные монархии. С кризиса этих институтов после Первой мировой войны начался процесс развития в тоталитарном направлении в России, Италии и Германии. В тех европейских странах, где было достигнуто наибольшее равновесие между организацией производства и политической системой, коммунизма и фашизма удалось избежать. Однако исторический опыт показывает, что более глубокой причиной подобных резких изменений и переворотов является стремление к модернизации стран, отстающих в развитии, как ответ на вызов, брошенный техническим процессом. В длинном ряду современных военных диктатур и авторитарных режимов тоталитарные государства могут рассматриваться как своеобразная аномалия. Тем не менее при всем различии тоталитарных и авторитарных режимов возможно их сопоставление как современных государств, идущих по пути модернизации. Т. Мак Даниэл, например, отмечает:
.Коммунистические режимы в целом могут быть сгруппированы с некоторыми некоммунистическими государствами, такими как Турция Ататюрка, в качестве осуществляющих модернизацию однопартийных диктатур. Хотя вполне подходит называть таких правителей, как Сталин и Ататюрк, автократами, такая автократия имеет отличие: не стремясь к личному правлению, основанному на традиционной легитимности, эти правители рвут с прошлым, пропагандируя идеологии обновления и обеспечивая массовое участие посредством развития массовых политических организаций. Такие автократические системы мобилизации ясно доказали способность создать основы современного индустриального общества. В определенном, самом крайнем случае, продемонстрированном сталинской системой, они действовали, фактически уничтожая отдельное существование гражданского общества — факт, указывающий на ту огромную цену, которую эти режимы были готовы платить за свою версию прогресса [23, р. 10] (ср.: [1, с. 191, 193, 206, 255]).
Трагический опыт Февральской революции 1917 г. отчетливо показывает, что гораздо легче декретировать демократические институты, чем развить политические условия и практику необходимые для создания стабильной системы демократического правления.
ЛИТЕРАТУРА
1. Арон Р. Демократия и тоталитаризм. — М.: Текст, 1993.
2. Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. — М.: Наука, 1990.
3. Брачев В. Масоны у власти. — М.: Алгоритм, Эксмо, 2006.
4. Булгаков С. Н. Сочинения: в 2 т. — М.: Наука, 1993. — Т. 2: Избранные статьи.
5. Бунин И. А. Воспоминания. — Париж: Возрождение, 1950.
6. Вернадский Г. Ленин — красный диктатор. — М.: АГРАФ, 2000.
7. Жорес Ж. История Конвента. Из истории Великой французской революции. 2-е изд. — М., Пг.: Книга, 1923.
8. Клибанов А. И. Религиозное сектантство в прошлом и настоящем. — М.: Наука,
1973.
9. Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России. XIX век. — М.: Наука, 1978.
10. Клибанов А. И. Духовная культура средневековой Руси. — М.: Аспект Пресс,
1996.
11. Кожинов В. В. Россия. Век XX-й (1901-1939). История страны от 1901 года до «загадочного» 1937 года. (Опыт беспристрастного исследования). — М.: Алгоритм, 1999.
12. Краус Т. Ленин. Социально-теоретическая реконструкция. — М.: Наука, 2011.
13. Линдов Г. Великая Французская революция. — Пг.: Государственное издательство, 1920.
14. Масоны и Февральская революция 1917 года. — М.: Яуза-Пресс, 2007.
15. Матьез А. Как побеждала Великая Французская революция. — М.: Военный вестник, 1928.
16. Новгородцев П. И. Об общественном идеале. — М.: Пресса, Вопросы философии, 1991.
17. Пронин А. Игра в поддавки. Россия-1917: путь к катастрофе. — URL: http:// myhistori.ru/blog/43462157316/Igra-v-poddavki
18. Соловьёв О. Ф. Русские масоны. От Романовых до Березовского. — М.: Яуза, Эксмо, 2004.
19. Троцкий Л. Д. О Ленине. Материалы для биографа. — М.: Грифон М, 2005.
20. Троцкий Л. Д. История русской революции. — СПб.: Лань, 2014. — Т. 2: Октябрьская революция, ч. 2.
21. Шафаревич И. Р. Русский народ в битве цивилизаций. — М.: Эскмо, Алгоритм,
2004.
22. Чистов К. В. Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд). — СПб.: Дмитрий Буланин, 2003.
23. McDaniel T. Autocracy, Modernization and Revolution in Russia and Iran. — Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1991.
