CC BY
247
10 Изер, В. Процесс чтения: феноменологический подход. С. 221.
11 Подробно об этом см. теорию фикциональности В.Изера. Изер В. Вымыслообразующие акты. Главы из книги «Вымышленное и воображаемое: Набросок литературной антропологии» // Новое литературное обозрение. 1997. № 27. С. 23-41.
12 Iser, W. The Act of Reading : A Theory of Aesthetic Response. Baltimore, 1978. P. 9699.
13 Шёнле, А. Теории фикциональности : критический обзор // Академические тетради : альманах. М., 1999. С. 76.
14 Изер, В. Рецептивная эстетика: Проблема переводимости: герменевтика и современное гуманитарное знание. С. 75.
15 См. подробно работу: Загидуллина М. В. Пушкинский миф в конце XX века. Челябинск, 2001.
16 Клименюк, Н. Наши Пушкины. Пушкинский миф как регулятор культурных процессов в России XIX-XX вв. // Концепции и смысл : сб. ст. в честь 60-летия В. М. Марковича. СПб., 1996. С. 242.
17 Сапгир, Г. Черновики Пушкина (неизданное и найденное). М., 1995. Вып. 17. Эта книга является продолжением предыдущего издания, в каком-то смысле дополнением и комментарием к нему.
18 Известны лишь единичные случаи, например, дописывание повести М.Ю. Лермонтова «Штосс» А. Соколовым.
19 Кедрова, М. М. «Война и мир» в восприятии И. С. Тургенева // «Война и мир»: Жизнь книги. Тверь, 2002. С. 88.
20 См. статью В. Перельмутера: Перельмутер В. «Потаенная полемика» // Октябрь. 1996. № 6. С. 165-171.
21 Русская газета. Париж, 1924. 3 мая. № 10. С. 43.
22 См.: Ходасевич, Вл. Поэтическое хозяйство Пушкина // Ходасевич Вл. Пушкин и поэты его времени: В 3 т. Oakland, 1999. Т. 1. Ст., рецензии, заметки 1913 - 1924 гг. / Под ред. Р. Хьюза. Vol. 42. С. 105-377.
23 См.: Последние новости. Париж, 1924. 22 мая. № 1251.
24 Новиков, В. В. В. В. Маяковский. М., 1952. С. 58.
25 Брюсов, В. Я. Собр. соч. : в 7 т. М., 1974. Т. 3. С. 622.
М. В. Загидуллина
«БОЛЕВОЙ ЭФФЕКТ» В ТВОРЧЕСТВЕ ДОМБРОВСКОГО (КВОПРОСУ О ТРАДИЦИЯХ ДОСТОЕВСКОГО)*
*Исследование выполнено при поддержке РГНФ, проект 09-04-00337а
Статья посвящена традициям Достоевского в творчестве известного, но не достаточно изученного отечественного писателя Юрия Осиповича Домбровского (1909
- 1978), в частности рассматривается такая сторона эстетики его произведений, как «болевой эффект» (термин введен Р. Г. Назировым применительно к творчеству Достоевского).
Ключевые слова: болевой эффект, Достоевский, Домбровский, традиции, эпоха репрессий.
Биография Домбровского во многом предопределила его творческие взаимоотношения с Достоевским: писатель был арестован впервые в 1932 году, был отправлен в ссылку, затем в лагеря Колымы, Крайнего Севера, Тайшета - в целом он провел «на сталинских ку-
рортах» (по его собственному выражению) четверть века. Все это время он не оставлял напряженной литературной деятельности. Основные книги Домбровского публиковались после реабилитации писателя, последовавшей в 1956 г. Достоевский выступает одним из нравственных ориентиров на протяжении всего творчества Домбровского, отсылки к произведениям и мыслям великого предшественника встречаются как в ранних, так и поздних текстах Домбровского. В то же время Достоевский становится собеседником для многих героев писателя, воплощающих авторскую точку зрения: Домбровский ведет нескончаемый нравственный спор с Достоевским. Важно, что эстетической точкой сходства двух художественных систем становится именно «болевой эффект». Р. Г. Назиров, характеризуя творчество Достоевского, замечает: «Герой сочиняет свой иллюзорный роман, автор присутствует на правах насмешливого “литературного критика”, но не моралиста. Он вскрывает этико-эстетический диссонанс позиции героя, коренное несоответствие его жизнетвор-чества этическим основам любой человеческой личности. Это несоответствие выражается через болевой эффект и катастрофу. В основном Достоевский критикует катастрофами. Царство героя - инициатива, царство автора - катастрофа. Общий романный сюжет строится с двух концов: начинает герой, кончает автор»1. В то же время, концепируя понятие «болевой эффект», ученый отмечал: «Д<остоевский> при помощи б<олевого> э<ффекта> заставляет каждого читателя ощутить его личную вину за царящее в мире зло, постоянно бередит нашу совесть, воспитывая в своих читателях свободу и ответственность. Этому и служит заострение стыда и боли в произведениях писателя»2. Таким образом, под болевым эффектом понимается воздействие текста на читателя, сознательно направленное автором на возникновение чувства боли и скорби. Представление о жизни вообще как «юдоли печали» характерно для культуры с древнейших времен. Однако особенностью эстетики Достоевского было не просто использование механизмов катарсиса, известных и научно отрефлектированных со времен Аристотеля, но именно «уязвление» читателя, чего автор достигает путем последовательного включения эпизодов «режущей правды»3. Несомненно, «режущая правда» стала главным эстетическим инструментом и в творчестве Домбровского, который намеренно искал пути уязвления читателя, чтобы заставить задуматься о том, как на самом деле устроено советское «справедливое» общество.
Для Домбровского Достоевский в первую очередь - заступник бесправных. Бесправие у Домбровского с самых первых произведений рассматривается в прямом смысле слова
- как отсутствие юридических прав, их «попрание» в советской системе. Сын адвоката, Домбровский чрезвычайно чуток к постоянному пульсированию «беспредела» в российской государственной системе. С этими мотивами связан его первый роман «Державин», где великий поэт предстает не столько в качестве «барина-певца», сколько борцом за попранные права человека - субъективными, индивидуальными средствами он пытается восстановить справедливость. Домбровский задается вопросом о природе и качестве насилия в отношениях «власть - подчиненный», о провокативности власти, вызывающей в душе человека стремление к насилию над ближним. Державин в его романе - следователь, «пытчик», он жесток, он убийца. Но одновременно Державин - мучающийся сомнениями и внутренней борьбой человек. Его никак нельзя отнести к бездумным исполнителям чужой воли, однако сложность психологического рисунка такова, что читатель остается в растерянности: Домбровский одним из первых взглянул в глаза «режущей правде» биографии великого поэта: «За столом сидели следователи и умело дозировали пытку. Ответы заключенных и тут записывались ими собственноручно. Дыба и плеть, раскаленное железо и кипяток в разных комбинациях и пропорциях составляли в их руках сложнейшую систему страдания, которой они располагали в совершенстве. Это была наука сыска, палачества и пытки, которой они были обязаны овладеть.
Следователей было пять.
Самым ревностным и беспощадным из них считался Гаврила Романович Державин.
Он слыл беспощадным, и его боялись не хуже пыточного огня.. ,»4
Сама острота и глубина проблематики роднит произведения Домбровского с «проклятыми вопросами», организующими творчество Достоевского. Один из героев «Факультета ненужных вещей» восклицает: «Достоевский - вот это да! Этот понимал! Я часто думаю: какой бы из него следователь вышел! Вот с кем бы мне поработать! Он знал, где таится преступление! В мозгу! Мысль - преступна. Вот что он знал! Сама мысль! Это после него уже забыли накрепко!»5. И если Державин интересен Домбровскому как человек с опытом следователя, то можно сказать, что и на Достоевского он смотрел с той же точки зрения.
В романе «Обезьяна приходит за своим черепом», посвященном исследованию психологии нацизма, Домбровский во многом основывается на «Бесах» Достоевского, опирается на саму концепцию бесовства - идеологического «права на кровь». Сцена самоубийства чешского ученого Ганки насыщена аллюзиями с эпизодом самоубийства Кириллова. «Уголовный» режим, установившийся в неназванном европейском государстве, где происходит действие романа, с приходом немцев, воссоздан как яркая параллель к советскому режиму, а поведение гестаповцев мотивируется теми же аргументами, что и поведение советских следователей в «Хранителе древностей». Но при всей остроте и актуальности Домбровский поднимается на уровень вневременного обобщения, вторя Достоевскому в стремлении дойти до первооснов. Не случайно в «Факультете ненужных вещей» (метафора факультета права, где учили чести, добру, справедливости) воссоздается масштабный диалог героев о Понтии Пилате и Христе. В Приложении к «Факультету...» Домбровский цитирует письмо Достоевского Кавелину: «Огромный факт появления на земле Иисуса и всего, что за этим последовало, требует, по-моему, и исторической разработки»6. Для отца Андрея, миссия которого у Домбровского - рассуждения о Христе (в Приложениях к «Факультету.» осталось большое историческое исследование о суде Синедриона), Достоевский ближе других стоял к пониманию тайны Христа - но «не дотянул» до того понимания, что было у Пилата: «Достоевский. Он в последние годы много думал о Христе, только не знал, как же с ним поступить, и проделывал с ним разные опыты. То оставлял ему кротость и любовь, а бич и меч отбирал как лишнее, и получался тогда у него Лев Николаевич - князь Мышкин - личность не только явно нежизнеспособная, но и губительная для всех его любящих; потом возвращал ему меч, а все остальное отбрасывал - и получился Великий инквизитор, то есть Христос, казнящий Христа. Но Пилат в этом отношении был куда реалистичнее и Достоевского, и его инквизитора: Христа он понимал таким, каким он был, и такой Христос ему подходил»7.
Тема Христа, предательства оказывалась для Домбровского актуальной именно в связи с ужасами 1937 года, к которому отнесено действие главных произведений писателя. Это время поистине философского осмысления обезумевшей действительности, потерявшей всякое подобие человеческого лица. Книги Домбровского становятся бесконечными «Записками из Мертвого дома», где под «Мертвым домом» понимается не столько лагерь и тюрьма, сколько вся советская страна.
Очерки и рассказы Домбровского во многом напоминают публицистику Достоевского из «Дневника писателя», хотя здесь скорее можно говорить о типологическом сходстве: Домбровский пишет о ежедневности, поднимая ее на уровень вечности. В публицистических «Записках мелкого хулигана» повествуется о самой системе «бытовых доносов»,
о жестокости, казалось бы, вполне мирных жильцов большого дома, об остервенелом стремлении топтать и калечить ближнего. В толпе жильцов, визгливо требующих немедленно уничтожить неугодного соседа (за его вполне гуманный поступок - спасение женщины от хулиганов), слышен все тот же древний вопль «распни его!», все та же «наивнодобродетельная» жестокость, не сомневающаяся в своей правоте. Изображение жестокости «ближнего» у Домбровского основано на болевом эффекте, часто граничащем с переходом за границы эстетического, но всегда сохраняющем высокий потенциал нравственного воздействия: «Другой раз его притащили желто-белого, страшного, в широких тугих бинтах, но кровь все равно проступала и через них. Меня и до сих пор слегка мутит, когда я вспо-
минаю эти нежно-алые, расплывающиеся бутоны и розы на стерильно белом фоне. Женька резанул себя бритвой и руку располосовал чуть ли не до локтя. Вызывали «скорую». До сих пор Женька стоит передо мной таким, каким я его увидел тогда в мерзком свете коридорной лампочки - страшный, желтоволосый, бледный, прямой и весь в бинтах: так на старинных иконах рисуют воскресшего Лазаря»8. Лазарь, аллюзия к «белому венчику из роз», одновременная иконописность и натурализм изображения отличают стиль Домбровского в этом приеме. Рассказчик здесь оказывается своеобразным судьей: хулиган и пьяница из соседней квартиры для него - несчастный заблудший человек, нуждающийся в понимании и словах участия. Но никто из близких не собирается это участие проявлять.
Проблематика творчества Домбровского организована постоянным напряженным поиском баланса между жестокой действительностью и одинокой душой, хранящей «ненужные древности» - совесть и честь. Подобно археологическому золоту, тусклому, стертому, эти ценности оказываются для героя тяжким бременем, которое он несет как крест на Голгофу. Главные герои произведений писателя, родственные автору и своей судьбой, и своими реакциями на происходящее вокруг, отнюдь не «агнцы». В. Орлов замечает об авторе «Факультета.»: «Домбровский испытал все формы поругания человека, изобретенные сталинскими соколами, испытал - и выстоял! Холод, голод, кровавую пеллагру; его били - он бил, пытались убить - убивал, смертный приговор пережил, в горящем карцере, который подожгли зеки, - не сгорел»9. Герои-протагонисты готовы отстаивать свою свободу самым решительным образом - бить, убивать, совершить самоубийство. Но как бы жестоко ни действовали они, высокие гуманистические идеалы и внутренняя трагедия «положительно прекрасных людей», поставленных в ситуацию вечного наказания без преступления и мстящих за поругание ценностей ощутима в каждом произведении писателя. В Колымском лагере в 1940 году, лютой зимой, Домбровский написал «Апокриф “Амнистия”», где Богоматерь «без выборов каждому пятому ручку маленькую подает», не взирая на вопли «ошарашенного секретаря», требующего хотя бы посмотреть статьи этих осужденных. Зловещая ирония и одновременно отчаянная надежда, рвущаяся в этих строках, роднит высокий лиризм Домбровского и Достоевского:
Даже в пекле надежда заводится,
Если в адские вхожа края.
Матерь Божия, Богородица,
Непорочная Дева моя!10
Домбровский, обращаясь к наследию Достоевского в своих литературоведческих работах, указывает на доминирующую черту творчества предшественника: внимание к внутренней свободе человека: «А исходит это чувство опять-таки от той внутренней свободы, поиски которой и привели в цыганский табор молодого Пушкина, Мне кажется, что Достоевский и Горький эту главную философскую тему пушкинских «Цыган» поняли совершенно одинаково, хотя Горький в то время вряд ли читал знаменитую предсмертную речь Достоевского»11.
Е. Ермолин заметил: «От прозы Домбровского веет первозданной мощью. Она берет в плен сразу и без малейшего, кажется, усилия со стороны автора. Роман читаешь не глазами, а сердцем. Поразительны многие сцены, ранящие паузы, диалоги, где застреваешь на каждой реплике, как будто это происходит с тобой и входит в твое сердце всей полнотой человеческих боли, горечи, страсти, отчаяния, злобы, радости. Эта редкого качества человечность, прошибающая насквозь, - то, что в принципе не может устареть или показаться вчерашним днем»12. Эта характеристика вполне могла бы быть выражением общего впечатления от творчества Достоевского. Это именно «ранящая проза».
Достоевский и Домбровский соотносимы по самому масштабу своего «внутреннего я», определяющего картину мира их произведений. Постановка больных вопросов своего времени оборачивается у них постановкой вечных вопросов бога и дьявола, добра и зла, света и тьмы, а главное - проблемы добровольного выбора свободы и рабства. Ис-
пользуя «болевой эффект», и Достоевский, и Домбровский» пытались пробить броню равнодушия людей, заставить всерьез и глубоко задуматься о событиях сегодняшних, вызвать у каждого читателя потребность в пересмотре собственных взаимоотношений с действительно стью.
Примечания
1 Назиров, Р. Г. Равноправие автора и героя в творчестве Достоевского (К концепции полифонического романа) // Назиров Р. Г. Русская классическая литература : сравнительноисторический подход. Исследования разных лет: Сборник статей. Уфа : РИО БашГУ, 2005. С.144-145.
2 Назиров, Р. Г. «Болевой эффект» // Достоевский : Эстетика : словарь-справочник. Челябинск : Металл, 1997. С. 74.
3 Там же. С. 73.
4 Домбровский, Ю. О. Державин. Домбровский Ю. О. Собр. соч. : в 6 т. М., 1992. Т. 1. Цит. по: www.lib.ru.
5. Домбровский, Ю. О. Факультет ненужных вещей // Домбровский Ю. О. Собр.соч. : в 6 т. М., 1992. Т. 5. С. 511-512.
6 Домбровский, Ю. О. Факультет ненужных вещей : Приложение // Домбровский Ю. О. Собр.соч. : в 6 т. М., 1992. Т. 5. С. 640
7 Домбровский, Ю. О. Факультет ненужных вещей // Домбровский Ю. О. Собр. соч. : в 6 т. М., 1992. Т. 5. С. 352-353.
8 Домбровский, Ю. О. Только одна смерть // Домбровский Ю. О. Собр. соч. : в 6 т. М., 1992. Т. 3. Цит. по: www.lib.ru.
9 Орлов, В. Хранитель «ненужных вещей» // Вестник. 1999. № 23 (230). URL : http:// www.vestnik.com/issues/1999/1109/win/ orlov.htm.
10 Домбровский, Ю. О. Моя нестерпимая быль // Домбровский Ю. О. Собр.соч. : в 6 т. М., 1992. Т. 6. С. 165.
11 Домбровский, Ю. О. Статьи, очерки, воспоминания // Домбровский Ю. О. Собр. соч. : в 6 т. М., 1992. Т. 6. С. 203.
12 Ермолин, Е. Вкус свободы // Континент. 2003. № 2. URL : http://magazines.russ.ru/ continent/2003/116/erm.html.
Н. Л. Зыховская
ЗАПАХИ «ВИШНЕВОГО САДА»
Статья посвящена анализу негативного ольфактория самой известной пьесы А. П. Чехова. Автор рассматривает ольфакторные включения в пьесе как символическое воплощение идеи вырождения, значимой в общем идейном содержании произведения.
Ключевые слова: Чехов, ольфакторные включения, вербализация ощущений.
Для художественного сознания рубежа Х1Х-ХХ веков чрезвычайно значимым оказывается искусство вербализации тончайших ощущений и переживаний, нюансов чувств, оттенков отношений. Эта «тонкая работа», на наш взгляд, во многом связана с таким понятием, как «атмосфера эпохи». Будучи по сути своей метафорой, выражение «атмосфера эпохи» и - еще более драматургично - атмосферность - в исследовательском отношении остается именно метафорой, которая не дает возможности проникнуть в «лабораторию текста». Мы предполагаем, что важнейшую роль в создании атмосферности играют оль-
