CC BY
144Христианское богословие и культура: аспекты взаимовлияния
А.Ю. Митрофанов
БОГОСЛОВИЕ ВЛАСТИ В ПОЗДНЕЙ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ (вторая половина IV в.)
Статья посвящена формированию богословия власти в Поздней Римской Империи. Афанасий Александрийский, Иларий Пиктавийский, Аммиан Марцеллин, императоры Констанций, Юлиан, Валентиниан, Валент и Грациан искали модели отношений Церкви и империи в сложный период кризиса Римской империи. Издание Кодекса Феодосия в V в., а затем более поздняя кодификация права Римской империи, проведенная императором Юстинианом в VI в., способствовали утверждению идеала симфонии властей. Этот идеал был наиболее откровенно выражен в 6-й Новелле Юстиниана. Однако развитие римского права в вв. невольно привело к затемнению первоначальных принципов отношений церкви и империи, которые были выработаны в процессе жестких догматических споров IV в. Автор обращается к текстам IV в., которые позволяют ему сделать определенные выводы как относительно исконных принципов церковно-государствен-ных отношений в Римской империи, так и относительно богословия власти, существовавшего в IV в. Вывод автора заключается в том, что как христиане (Иларий), так и язычники (Аммиан) полагали свободу в качестве обязательного условия справедливого управления империей. Тексты Илария и Аммиана демонстрируют противоположные принципы отношений к власти и предлагают различные принципы богословия власти. Если Иларий рассматривает идеального императора как христианина, послушного Церкви и дарующего ей религиозную свободу, то, с точки зрения Аммиана, идеальным императором является император-философ, подобный Цезарю Юлиану, который дарует религиозную свободу как неотъемлемое условие свободной конкуренции культов и древнеримской религии.
Ключевые слова: Кодекс Феодосия, христиане, ариане, Римская империя, Иларий Пиктавийский, Аммиан Марцеллин, Констанций, Юлиан, свобода, гонения, Ме-диоланский собор, богословие, власть.
Вторая половина IV в. представляет собой период, на протяжении которого формировались и определялись будущие принципы и модели отношений Церкви и государства. Этот процесс было бы справедливо назвать процессом становления особого богословия власти в Церкви, жившей в пределах Римской империи. Императорская власть, преследовавшая христиан на протяжении трех столетий, стремительно воцер-ковлялась и, воцерковляясь, демонстрировала стремление активно утверждать свой авторитет в вопросах веры, тем самым подчеркивая свой особый статус в религиозной жизни подданных. Однако, анализируя императорское законодательство того времени, покровительствовавшее православной вере, исследователь видит лишь вершину айсберга, который необходимо исследовать более пристально для понимания того, какие общественные процессы стимулировали указанное воцерковление императорской власти, а также для объяснения того, почему наделение никейского вероучения статусом государственной веры сочеталось с провозглашением религиозной терпимости в империи.
Император Грациан, сложив в себя титул pontifex тахШш, окончательно продемонстрировал, что императорская власть стала властью христианской. Спустя несколько лет константинопольский эдикт и ряд других законодательных актов
Андрей Юрьевич Митрофанов — доктор исторических наук, профессор кафедры церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии ([email protected]).
утверждал христианскую веру в качестве господствующей во всей Римской империи. В этих актах императоры недвусмысленно говорили о своей осведомленности и, более того, о своем участии в вероучительных спорах, сотрясавших Церковь и связанных с арианством. 27 февраля 380 г. Грациан, Валентиниан и Феодосий торжественно провозгласили жителям Константинополя: «Мы желаем, чтобы все народы, которыми управляет умеренность Нашей Милости, придерживались такой религии, которую передал римлянам божественный апостол Петр (религия, им вдохновленная, свидетельствует до сего дня) и которой, как явствует, следует понтифик Дамас, и Петр, епископ Александрии, муж апостольской Святости...»1 Со времен Октавиана Августа титул divinus принадлежал императору. Факт наделения этим титулом св. апостола Петра без сомнения свидетельствовал о юридическом отождествлении исповедания веры апостола Петра, то есть омоусианства, с политической благонадежностью2. И далее императоры разъясняли, что вера, которой придерживались упомянутые иерархи, представляет собой веру в Единую Троицу. 30 июля того же года, то есть по окончании заседаний Константинопольского собора, императоры более подробно выразили свое волеизъявление. Имея ввиду результаты собора, подтвердившего обязательность для Восточных церквей Никейского Символа Веры3, Грациан, Валентиниан и Феодо-сий писали проконсулу Азии Авксонию, что все церкви, находящиеся на территории Римской империи, должны быть переданы тем епископам, которые веруют в Единство Троицы и состоят в церковном общении с участниками прошедшего собора, а именно с Нектарием Константинопольским, Тимофеем Александрийским, Пела-гием Лаодикийским, Диодором Тарсийским, Амфилохием Иконийским, Оптимом Антиохийским, Элладием Кесарийским, Григорием Нисским, Отреем, Мелитеном, Те-реннием Скифским и Мармарием Маркианопольским4. Константинопольский собор означал преодоление арианства на Востоке Римской империи, а спустя месяц, 3 сентября 381 г., главные защитники арианства на Западе были низложены Аквилейским собором, организованным благодаря св. Амвросию Медиоланскому. Таким образом, императорская власть, представители которой еще слабо разбирались в богословских тонкостях, на законодательном уровне как бы солидаризировалась с соборным изъявлением христианской Церкви, дабы сообщить православной вере государственный авторитет. Вместе с тем для императорской политики второй половины IV в. была характерна веротерпимость, которая простиралась настолько, насколько она не препятствовала гражданскому миру в империи5. Ярким примером такой веротерпимости стал закон от 23 января 386 г., изданный в Медиолане от имени Валентиниана, Феодосия и Аркадия и адресованный префекту претория Евсигнию. Закон даровал свободу собрания тем, кто придерживается постановлений Ариминского собора, на котором присутствовали священники, приехавшие из разных концов Римского мира (ex omni orbe Romano) во времена божественной памяти Констанция (diuae memoriae Constanti)6. Появление подобного закона весьма показательно для характеристики собственной религиозной позиции светской власти. Принимая православную, никейскую веру в качестве веры государственной, императоры не могли поставить вне закона последователей Ариминского собора 359 г., того собора, который был созван как Вселенский и считался таковым светской властью при Констанции. Как известно, император
1 CTh XVI, 1, 2.
2 Magnou-Nortier E. Le Code Théodosien Livre XVI et sa reception au Moyen Âge / Sources canoniques 2. P., 2002. P. 96 n. 5.
3 Вопрос о том, принимался ли на соборных заседаниях современный вариант Символа или он представляет собой крещальный Символ св. Кирилла Иерусалимского, прочитанный им на соборе и тем самым освещенный соборным авторитетом или же символом Епифания, получившим соборное одобрение, остается дискуссионным. См.: БолотовВ.В. Лекции по истории древней Церкви. М., 1994. Т. IV. С. 113-117.
4 CTh XVI, 1, 3.
5 Magnou-Nortier E. Op. cit. P. 100 n. 13.
6 CTh XVI, 1, 4.
Констанций был последовательным арианином, придерживавшимся омийского вероучения. Констанций долгое время ставил перед собой цель добиться догматизации омийства в качестве государственной веры. Политика Констанция, таким образом, прямо противоречила действиям Грациана, Валентиниана и Феодосия. Однако, добиваясь своих целей в 50-х гг. IV в., Констанций следовал особому идеалу императорской власти, на формирование которого, по всей вероятности, непосредственно повлияли его духовные наставники — ученики Ария Урсакий и Валент. Этот идеал был своеобразным прообразом будущей доктрины, известной в византийской истории как доктрина «цезарепапизма»7 и впоследствии проявившейся в царствование Исаврийской династии в VIII в. или в правление семьи Ангелов в XII в. Кроме того, Констанций олицетворял собой традиционный римской легитимизм и суверенитет императорской власти, представления о которых были еще очень сильны в обществе, именно поэтому, поставив вне закона его последователей, верных Ариминскому собору, императоры, правившие в 80-е гг., тем самым дискредитировали бы сам принцип императорского суверенитета и поставили бы под сомнение свое право наделять те или иные догматические постановления законодательной силой. Однако, вместе с тем признавая принцип веротерпимости, императоры бесспорно признавали право своих подданных на религиозную свободу. Чем же был обусловлен этот парадокс? Почему понятие императорского суверенитета и авторитета в вопросах веры не рассматривалось законодателями конца IV в. в отрыве от религиозной свободы? Искать ответы на эти вопросы следует в той общественной борьбе, которую вели церковные иерархи во второй половине IV в., отстаивая упомянутую религиозную свободу.
Как известно, летом 355 г. император Констанций провел собор в Медиолане, на котором Афанасий Александрийский, главный защитник вероисповедания Ни-кейского собора, был осужден как государственный преступник. Вслед за этими событиями император заставил подавляющее большинство западных епископов согласиться с этим осуждением и признать арианское исповедание веры — так называемую II Сирмийскую формулу. Те епископы, которые остались верны омоу-сианству — Никейской вере, были отправлены в изгнание. Среди самых непримиримых западных епископов, сопротивлявшихся политике Констанция, отказавшихся признавать решения Медиоланского собора 355 г. и последующие мероприятия императора, были епископ Пиктавийский Иларий, епископ Калаританский Люцифер, епископ Августы Тревирской Павлин, епископ Верцелльский Евсевий и епископ Медиоланский Дионисий. Среди них Иларий и Люцифер, наиболее последовательно сопротивляясь императорской политике, наряду с самим Афанасием, который скрывался на нелегальном положении от полиции, запечатлели свою позицию на страницах чрезвычайно красноречивых полемических сочинений. Эти сочинения стали настоящим манифестом, в котором указанные церковные иерархи защищали не только догматическую правоту омоусиан, но и отстаивали перед светской властью принципы религиозной свободы.
Прежде всего, представители епископата были шокированы поведением архиереев — единомышленников императора и самого Констанция на Медиоланском соборе. Собор не оставил после своей деятельности протоколов, однако воспоминания о соборе, оставленные Афанасием, Люцифером и Иларием, дают представление о ходе заседаний8. Между 360 и 361 гг. Люцифер, находясь в ссылке в Анти-охии, гневно обличал императора, описывая нарушение им процедуры соборного заседания: «Но ты, — писал епископ, — пристально разглядываешь [происходящее на заседании] в своем чертоге за занавесом, хотя, стоя [там], ты услышал мой ответ на вопрос о средстве для спасения, которое необходимо использовать. Ты следишь,
7 По данной проблеме см.: Pietri Ch. La Politique de Constance II: un premier "césaropapisme" ou l'imitatio Constantini. L'Église et l'Empire au IV siècle / Entretiens Fond. Hardt. 34. Géneve, 1989; Barnes T. D. Athanasius and Constantius Theology and politics in the Constantian Empire. Cambridge (Mass.), 1993.
8 Митрофанов А.Ю. История церковных соборов в Италии (IV-V вв.). М., 2006. С. 143-150.
чтобы все [слуги] Божьи согласились с нелепостями, ставшими банальными по вине твоей власти, твоего разума, твоей воли, твоего старания, твоей энергии и твоего гласа... ты не удерживаешься, о Констанций, отдернув занавес, после того как услышал ты, что я сказал твоим судьям. Почему бы тебе не приказать всему твоему воинству метать в нас копья твоей власти, в нас, проклинающих твои хуления? Чтобы все его оружие ударило по презирающим твое святотатственное решение, если мы даже и не имели права уклониться от предложенного [тобой]?»9 Никогда ранее, до Констанция, ни один архиерей не говорил с императором в таких повышенных тонах. Император, триумфатор, вечный август всегда был вне подозрений и вне обвинений. К тому же после Евсевия Никомидийского и Никейского собора император воспринимался скорее как покровитель Церкви, «епископ Ее внешних дел». И вдруг Люцифер выдвинул против императора такие обвинения, которые не всегда выдвигали даже языческим императорам. По сути, Люцифер обвинил Констанция в узурпации соборных полномочий и в попытке заставить архиереев под угрозой силы признать свои святотатственные решения. Люцифер был не одинок в подобных обвинениях. Афанасий — главный противник императора и Медиоланского собора, описывая деяния Констанция в «Истории ариан», выдвигал еще более суровые обвинения. Он писал, что август заявил участникам собора: «Но то, чего я желаю, — это канон... ибо после того как я так повелел, то, что сказано было, соблюдается сирийскими епископами, которым было дано сие приказание. Поэтому или слушайтесь, или отправитесь в изгнание»10. В ответ омоусианские епископы, единомысленные с Афанасием, защищая его, выдвинули свою антитезу императорской супрематии: «Не римский здесь суд, но речь идет о епископе»11. Согласно сообщению Афанасия, в Медиолане столкнулись, быть может, впервые два понимания роли императора в Церкви и в более широком смысле — два понимания свободы и авторитета в Церкви. Если Констанций полагал, что его приговор и воля автоматически имеют силу закона, или канона, поскольку церковные каноны приравнивались к государственным законам, то, с точки зрения епископов, церковное судопроизводство должно было основываться на свободном волеизъявлении епископов — предстоятелей христианских общин — без каких бы то ни было властных авторитетов. Возмущаясь узурпацией духовных прерогатив, осуществленной императором, Афанасий прямо обвинил Констанция в вероотступничестве: «Что же, вот этот, принадлежащий антихристу, оставил нетронутым, или что большее, нежели это сотворил бы пришедший антихрист?»12 Император, таким образом, представал в глазах омоусиан более не как покровитель Церкви или Ее гонитель, в обоих случаях внешний по отношению к Ней, а как антихрист или его предшественник, который покушался на религиозную свободу христиан, извращая учение Церкви, приспосабливая его в своих целях. Разумеется, назревала необходимость создать концепцию религиозной свободы, которая могла бы гарантировать Церковь от вмешательств воцерковлявшейся светской власти в вопросы веры.
Подобная концепция была сформулирована Иларием Пиктавийским, который не участвовал в деятельности Медиоланского собора 355 г., но который противостоял арианскому ставленнику императора — Арелатскому епископу Сатурнину. Иларий стал автором двух произведений, адресованных императору. Первое было написано между 355 и 35б гг. и было названо Ad Constantium Augustum Libri II, а второе, написанное около 3б0 г., было озаглавлено Contra Constantium Imperatorem Liber I. Оба эти произведения демонстрируют эволюцию взглядов самого Илария по поводу императора и его роли в церковных делах.
Возмутившись осуждением Афанасия, Иларий начинал свое первое послание к императору, следуя традиционному этикету. Этот этикет предполагал почтение к императорской особе и активно распространялся под влиянием сочинений Евсевия
9 Luciferi Calaritani. Moriendum esse pro Dei Filio I, 29-31; IV, 20-24.
10 Athanasii Alexandrini Historia arianorum ad monachos, 33.
11 Ibid. 7б.
12 Ibid.
о Константине. «Benignica natura tua, Domine beatissime Auguste, cum benigna uoluntate concordat», — писал Иларий13. «Piissime Imperator» — так обращался Иларий к Констанцию. Иларий свидетельствовал о несправедливости арианских архиереев, которые отправили его в ссылку, обманув императора. На протяжении всего произведения Иларий апеллировал именно к императору как к защитнику веры и защитнику мира. Именно у него впервые находит свое выражение идея, которая спустя тысячу лет найдет свое окончательное раскрытие в сочинениях Марсилия Падуанского, идея, согласно которой христианский император является прежде всего «Defensor pacis». Было бы ошибкой приписывать уважение, оказываемое Иларием, политической наивности. Иларий как римский гражданин был убежден в том, что император — последняя инстанция, которая призвана охранять закон. Поэтому даже спустя пять лет, когда уже произошел Ариминский собор на Западе и Селевкийский собор на Востоке и император проявил себя откровенным защитником не мира, но арианской партии, Иларий продолжал взывать к сознанию Августа. «Я епископ и состою в общении со всеми епископами галльских церквей, хотя и пребывая в ссылке и осуществляя церковное общение через моих пресвитеров. Я живу в изгнании не из-за преступления, а из-за партийной борьбы. И я предан на суд тебе, благочестивый император, лживыми вестниками синода (Медиоланского. — А. М.) посредством нечестивых людей, а не от какого-либо сознания моих преступлений»14. Иларий, объясняя всю сложность своего положения, передавал свое дело на его суд: «О достойнейший император, я предоставляю все это дело, ныне, а твой суд ... признай веру, которую ты, Высочайший и Благочестивейший Император, желаешь услышать от епископов, и не слышишь»15. Виновниками торжества еретиков, таким образом, являлся в сознании Илария не Констанций, а его нечестивые епископы, приближенные к нему. Об этом писал также и Сульпиций Север в своей «Хронике»16.
Однако, по мере того как Иларию приходилось втягиваться в полемику с ари-анами в Галлии и готовить антиарианский собор, он приходил к осознанию того, что император лично направлял арианскую партию на предшествовавших соборах, на которых торжествовали ариане. И Иларий признал в конце 360 г., что именно Констанций попирает как истину, так и религиозную свободу православных. Полемическое сочинение Илария, написанное в это время, было направлено именно против императора как антихриста, который воюет против Церкви. Это новое сочинение Илария бы пропитано духом эсхатологизма. «Время возглаголать, — писал Иларий, — ибо уже прошло время молчания. Ожидается Христос, ибо возобладал антихрист. Да воззовут пастыри, ибо разбежались наемники. Положим души за овцы, ибо вошли бесы, и лев, неистовствуя, ходит кругами. Выйдем на мученичество посредством сих возглашений, ибо аггел сатаны видоизменил облик свой в облик ангела света. Войдем вратами, ибо никто не приходит к Отцу иначе, чем через Сына»17. Иларий воспринимал торжествующее арианство как бесовское нашествие, которое не оставляло места Христу и Его свободе. При этом антихристом являлся никто иной, как император. Настали снова тиранические времена Нерона и Деция, сопротивляться которым можно, только
13 Hilarii Pictaviensis. Ad Constantium Augustum. L. I, 1.
14 "Episcopus ego sum in omnium Gallicarum Ecclesiarum atque Episcoporum communione, licet in exilio permanens, et Ecclesiae adhuc per presbyteros meos communionem distribuens. Exulo autem non crimine, sed factione; et falsis nuntiis synodi ad te Imperatorem pium, non ob aliquam criminum meorum conscientiam, per impios homines delatus». Ibid. L. II. 2.
15 "Haec autem nunc, dignatissime Imperator, arbitrio tuo derelinquo... recognosce fidem, quam olim optime ac religiosissime Imperator ab episcopis optas audire, et non audis". Ibid. 3-4.
16 Sulpicii Seueri Chronicon. II, 38.
17 "Tempus est loquendi: quia iam praeteriit tempus tacendi. Chtistus expectetur: quia obtinuit antichristus. Clament pastores: quia mercenarii fugerunt. Ponamus animas pro ouibus: quia fures inroierunt, et leo saeuiens circuit. Ad martyrium per has uoces exeamus: quia angelus satanae transfigurauit se in Angelum lucis. Intremus per ianuam: quia nemo audit ad Patrem nisi per Filium" Hilarii Pictaviensis Contra Constantium Imperatorem. L.I, 1.
свидетельствуя «о верной свободе во Христе»18. Иларий восклицал: «Ныне мы сражаемся против лгущего гонителя, против льстивного врага, против Констанция ан-тихриста»19. Такая непримиримая позиция выбивала почву из-под ног арианских епископов, ибо они часто ссылались на последний авторитет — на авторитет императора, дабы доказать свою правоту. Как известно, 3 ноября 361 г. император, названный антихристом, скончался, и его смерть означала крушение замыслов догматизировать арианство в масштабах всей Церкви. Однако преемники Констанция, которые сочувствовали православной вере, не могли признать своего предшественника отступником. Такой подход к императорам-еретикам будет характерен и для последующих императорских ересей.
Однако непримиримая позиция Илария свидетельствовала о том, что император — не абсолютный авторитет в вопросах веры, и эта позиция делала любые попытки императорской власти вмешиваться в вопросы веры сомнительными. С нашей точки зрения, именно эта позиция, впервые заявившая о себе в царствование Констанция, именно опыт в отстаивании религиозной свободы, предложенный Илари-ем Пиктавийским, и способствовал тому, что воцерковлявшееся ранневизантийское государство признало себя не в праве претендовать на «священнические функции», которые атрибутировал императорской власти еще Ульпиан в своих конституциях. Богословие власти, характерное для Илария, представляет собой христианскую интерпретацию и переосмысление древнеримских языческих представлений. Это в Римской империи периода язычества император являлся верховным понтификом, совершал ауспиции вместе с авгурами. В христианской империи император призван стать учеником Христа. В противном случае он превращается в антихриста.
Богословское понимание власти как ответственности перед Богом, сформулированное Иларием Пиктавийским, неожиданно находит определенные параллели в творчестве современника Илария — языческого историка Аммиана Mарцеллина, бывшего офицером римской армии. Аммиан Mарцеллин неоднократно клеймит деспотизм многих представителей римской государственной власти, опираясь на платоновский идеал справедливого правителя. Уже первые строки сохранившейся части труда Ам-миана рисуют читателю образ Цезаря Галла, перед злобой которого блекнут даже самые грозные персонажи Тацита и Светония: «Окончился трудный поход; успокоилось напряжение партий, надломленных разнообразными опасностями и трудами. Но не успел еще смолкнуть звук боевых труб, не разошлись еще по зимним квартирам солдаты, а государство было вновь потрясено другими волнениями, которые воздвигла жестокая судьба в виде множества тяжких злодеяний Цезаря Галла. Вознесенный в расцвете юности неожиданным скачком из пучины бедствий до высоты власти, он превышал предоставленные ему полномочия и во всех своих действиях проявлял невероятную жестокость. Родство с императорской фамилией и принадлежность к роду Констанция возбуждали его надменность, и, будь он сильнее, то мог бы, казалось, отважиться на враждебные действия против виновника своего благополучия. Его свирепости содействовала в значительной степени супруга, чрезмерно гордившаяся тем, что она сестра императора. Раньше по воле своего отца, императора Константина, она была замужем за царем Ганнибалианом, сыном его брата. Mегера в человеческом облике, она постоянно поощряла бешенство Галла, будучи не менее жадной до человеческой крови, чем ее супруг. Приобретя с течением времени опытность в злодеяниях, супруги выведывали ложные, входившие в их расчеты слухи через действовавших тайно коварных собирателей сплетен, которые имеют дурную привычку прибавлять легкомысленные измышления к тому, что им удалось узнать»20.
18 "fideli in Christo libertate testante". Ibid. 3.
19 "At nunc pugnamus contra persecutorem fallentem, contra hostem blandientem, contra Constantium Antichristum". Ibid. 5.
20 Amm. Marc. Res Gestae. XIV, 1, 1-2, "Post emensos insuperabilis expeditionis eventus languentibus partium animis, quas periculorum varietas fregerat et laborum, nondum tubarum cessante clangore vel milite locato per stationes hibernas, fortunae saevientis procellae tempestates alias rebus infudere communibus per
Аммиан идеализирует своего героя — императора Юлиана, талантливого военачальника, философа, возродившего язычество, и жестко критикует христианских епископов. При этом Аммиан порицает Юлиана за его запрет христианам получать образование. «Между прочим, он улучшил редакцию некоторых законов и, устранив двусмысленности, придал им полную ясность в том, что они повелевают и что запрещают. Но жестокой и достойной вечного забвения мерой было то, что он запретил учительскую деятельность риторам и грамматикам христианского вероисповедания»21. Вместе с тем Аммиан подчеркивает, что Юлиан умело манипулировал христианскими епископами, дабы сеять раздоры внутри общин и играть на противоречиях между богословскими течениями, сложившимися в правление Констанция. «Хотя Юлиан с раннего детства был склонен к почитанию богов, и по мере того, как он мужал, в нем становилась все сильнее эта потребность, из-за разных опасений он отправлял относящиеся к богопочитанию культы по возможности в глубочайшей тайне. Когда же исчезли всякие препятствия и он видел, что настало время, когда он может свободно осуществлять свои желания, он раскрыл тайну своего сердца и издал ясные и определенные указы, разрешавшие открыть храмы, приносить жертвы и восстановить культы богов. Чтобы придать большую силу своим распоряжениям, он созвал во дворец пребывавших в раздоре между собой христианских епископов вместе с народом, раздираемым ересями, и дружественно увещевал их, чтобы они предали забвению свои распри и каждый, беспрепятственно и не навлекая тем на себя опасности, отправлял свою религию. Он выставлял этот пункт с той большей настойчивостью в расчете, что, когда свобода увеличит раздоры и несогласия, можно будет не опасаться единодушного настроения черни. Он знал по опыту, что дикие звери не проявляют такой ярости к людям, как большинство христиан в своих разномыслиях»22.
Таким образом, языческий мыслитель Аммиан утверждает, что религиозная свобода, установленная императором Юлианом, была для него средством борьбы с христианством, в то время как Афанасий и Иларий требовали религиозной свободы от императора Констанция именно в целях укрепления влияния и авторитета христианства. Отвергая христианскую церковь, Аммиан, тем не менее, признает Иисуса величайшим философом и мудрецом, соперником Юпитера. «Благодаря египетской мудрости Анаксагор смог предсказать каменный дождь и, потрогав ил
multa illa et dira facinora Caesaris Galli, qui ex squalore imo miseriarum in aetatis adultae primitiis ad principale culmen insperato saltu provectus ultra terminos potestatis delatae procurrens asperitate nimia cuncta foedabat. Propinquitate enim regiae stirpis gentilitateque etiam tum Constantini nominis efferebatur in fastus, si plus valuisset, ausurus hostilia in auctorem suae felicitatis, ut videbatur. Cuius acerbitati uxor grave accesserat incentivum, germanitate Augusti turgida supra modum, quam Hannibaliano regi fratris filio antehac Constantinus iunxerat pater, Megaera quaedam mortalis, inflammatrix saevientis adsidua, humani cruoris avida nihil mitius quam maritus; qui paulatim eruditiores facti processu temporis ad nocendum per clandestinos versutosque rumigerulos conpertis leviter addere quaedam male suetos falsa et placentia sibi discentes, adfectati regni vel artium nefandarum calumnias insontibus adfligebant". В статье нами использован перевод Ю. Кулаковского и А. Сони (Аммиан Марцеллин. Римская история / пер. Ю. Кулаковского и А. Сони. Киев, 190б-1908).
21 Amm. Marc. Res Gestae, XXII, 10, 7 "Post multa enim etiam iura quaedam correxit in melius, ambagibus circumcisis, indicantia liquide quid iuberent fieri vel vetarent. Illud autem erat inclemens, obruendum perenni silentio, quod arcebat docere magistros rhetoricos et grammaticos ritus christiani cultores", J. den Boeft, J. W. Drijvers, D. den Hengst, H. C. Teitler, Philological and Historical Commentaries on Ammianus Marcellinus XXII-XXIII, Groningen 1995, 1998, p. 10-30,
22 Amm. Marc. Res Gestae, XXII, 5, 1-4, "Et quamquam a rudimentis pueritiae primis inclinatior erat erga numinum cultum paulatimque adulescens desiderio rei flagrabat, multa metuens tamen agitabat quaedam ad id pertinentia, quantum fieri poterat, occultissime. Ubi vero abolitis quae verebatur, adesse sibi liberum tempus faciendi quae vellet advertit, pectoris patefecit arcana et planis absolutisque decretis aperiri templa arisque hostias admovere et reparari deorum statui cultum. Utque dispositorum roboraret effectum, dissidentes Christianorum antistites cum plebe discissa in palatium intromissos monebat civilius, ut discordiis consopitis quisque nullo vetante religioni suae serviret intrepidus. ^od agebat ideo obstinante, ut dissensiones augente licentia non timeret unanimantem postea plebem, nullas infestas hominibus bestias, ut sunt sibi ferales plerique Christianorum expertus".
из колодца, — предстоящее землетрясение. И Солон, воспользовавшись изречениями египетских жрецов, издал свои справедливые законы и оказал ими великую помощь римскому праву. Из этих источников черпал, не повидав Египта, Иисус в возвышенном полете своих речей, он — соперник Юпитера, герой достославной мудрости»23. Хотя Вольфганг Сейфарт исправляет имя «Иисус» на имя «Платон», предполагая, что имя «Иисус» в тексте Аммиана представляет собой средневековую каролингскую конъюнктуру, однако нам представляется более верным в данном случае доверять изданию Виктора Гардтхаузена 1874 г. и рукописной традиции. Тем более, исходя из контекста, в высшей степени сомнительно, что Аммиан именовал бы соперником Юпитера Платона, которого официально не причисляли к богам в Римской империи и мудрость которого не грозила ему пролитием собственной крови.
Утверждая, что Иисус — соперник Юпитера, что соответствовало религиозно-политической обстановке, сложившейся в Римской империи во второй половине IV в., Аммиан признает христианство в качестве серьезной религиозной силы. Идеал императора-воина и императора-философа, описанный Аммианом на примере императора Юлиана, призван был стать элементом нового дехристианизированного богословия власти, который Аммиан противопоставлял идеалу императора-христианина.
Источники и литература
Источники
1. Ammiani Marcellini. Rerum Gestarum Libri qui supersunt, ed. Victor Gardthausen. Vol. I, II. Lipsiae, 1874.
2. Ammiani Marcellini. Rerum Gestarum Libri qui supersunt, ed. Wolfgang Seyfart. Vol. I, II. Lipsiae, 1978.
3. Athanasii Alexandrini. Historia arianorum ad monachos, ed. Migne. PG XXVII.
4. Codex Theodosianus, Theodosiani libri XVI cum constitutionibus Sirmondianis et leges novellae ad Theodosianum pertinentes, ed. Theodor Mommsen, Paulus Meyer. Berlin, 1905.
5. Hilarii Pictaviensis. Opera, ed. Migne. PL 9.
6. Luciferi Calaritani. Opuscula, ed. W. Hartel. CSEL XIV, 1886,
7. Sulpicii Seueri. Opera, ed. Karl Halm. CSEL I. Vindobonae, 1866.
Историография
8. Barnes T. D. Athanasius and Constantius Theology and politics in the Constantian Empire. Cambridge (Mass.), 1993.
9. Boeft J. den, Drijvers J. W., Hengst D. den, Teitler H. C. Philological and Historical Commentaries on Ammianus Marcellinus XXIIXXIII, Groningen 1995, 1998.
10. Magnou-Nortier E. Le Code Théodosien Livre XVI et sa reception au Moyen Âge / Sources canoniques 2. P., 2002.
11. Pietri Ch. La Politique de Constance II: un premier "césaropapisme" ou l'imitatio Constantini. L'Église et l'Empire au IV siècle / Entretiens Fond. Hardt. 34. Géneve, 1989.
12. Митрофанов А. Ю. История церковных соборов в Италии (IV-V вв.). М., 2006.
23 Amm. Marc. Res Gestae, XXII, 16, 22 "Hinc Anaxagoras lapides e caelo lapsuros et putealem limum contrectans tremores futuros praedixerat terrae. Et Solon sententiis adiutus Aegypti sacerdotum, latis iusto moderamine legibus, Romano quoque iuri maximum addidit firmamentum. Ex his fontibus per sublimia gradiens sermonum amplitudine Iovis aemulus Iesus visa Aegypto militavit sapientia gloriosa".
Andrei Mitrofanov. The Theology of Power in the Late Roman Empire (Second half of the 4th Century).
In this article, the author studies the formation of a theology of power in the Late Roman Empire. Athanasius of Alexandria, Hilary of Poitiers, Ammianus Marcellinus, the emperors Constantius, Julian, Valentinian, Valentine and Gratian sought a model of the relationship between the Church and the Empire during the difficult period of crisis in the Roman Empire. The publication of the Code of Theodosius in the 5th century, and then the later codification of the law of the Roman Empire, conducted by the Emperor Justinian in the 6th century, contributed to the establishment of the ideal of a symphony of authorities. This ideal was most frankly expressed in the 6th Novella of Justinian. However, the development of Roman law in the 5th—6th centuries involuntarily led to a darkening of the original principles of relations between the church and the empire, which were worked out in the process of hard dogmatic disputes. The author refers to the texts of the 4th century, which allows him to draw certain conclusions about both the original principles of ecclesiastical relations in the Roman Empire and the theology of power that existed in the 4th century. The author's conclusion is that both Christians (Hilary) and Gentiles (Ammianus) believed freedom to be an obligatory condition for the just management of the empire. The texts of Hilary and Ammianus demonstrate opposite principles of relations to power and suggest different principles of a theology of power. If Hilary regards the ideal emperor as a Christian, obedient to the Church and granting her religious freedom, then from the point of view of Ammian the ideal emperor is the emperor-philosopher, like the Caesar Julian, who grants religious freedom as an inalienable condition for the free competition of cults and the Roman religion.
Keywords: Code of Theodosius, Christians, Arians, Roman Empire, Hilary of Poitiers, Ammianus Marcellinus, Constantius, Julian the Apostate, freedom, persecutions, Council of Milan, theology, authority.
Andrei Yuryevich Mitrofanov — Doctor of History, Professor at the Department of Church History at St. Petersburg Theological Academy ([email protected]).
