CC BY
77
К. Труевцев,
кандидат исторических наук, доцент НИУ Высшая школа экономики, ведущий научный сотрудник Центра арабских и исламских исследований ИВ РАН
БЛИЖНЕВОСТОЧНЫЙ УЗЕЛ КАК ЭПИЦЕНТР ПРОТИВОСТОЯНИЯ СОВРЕМЕННОГО ПАНИСЛАМИСТСКОГО ПРОЕКТА И НАЦИОНАЛЬНЫХ ГОСУДАРСТВ
Центральным звеном в полосе напряженности, охватывающей сегодня значительную часть исламского мира и прилегающих к нему регионов, является ближневосточный узел, который в нынешнем своем состоянии претерпел существенные изменения в сторону значительно большей многокомпонентности и меньшей предсказуемости по сравнению с арабо-израильским (сегодня в основном палестино-израильским) конфликтом, существующим со второй половины 40-х годов XX в. В последние годы эпицентр конфликта сместился на территорию Сирии, а затем и Ирака. На сегодняшний день обе страны выглядят частично территориально и институционально распавшимися, большая часть их пространства охвачена гражданской войной. Общерегиональный характер конфликту придает политико-конфессиональное противостояние, далеко выходящее за рамки отдельных государств. Фактически в регионе сложились межгосударственные суннитская и шиитская «оси», принимающие тотальный характер на региональном уровне. Но наибольшую непредсказуемость дальнейшему ходу развития конфликта придает тот факт, что в центре него оказывается террористическое «Исламское государство», никем извне не контролируемое, самодостаточное в финансово-экономическом и военном отношении.
Это развитие событий чревато дальнейшей эскалацией угрозы как в региональном, так и в более широком плане. Ни одно государство региона не ограждено от реальных угроз внешнего вторжения, вооруженных конфликтов с соседями и внутреннего коллапса. Это относится прежде всего к Турции, Ливану, Йемену, Саудовской Аравии и Израилю. Причем угрозы (в отношении Турции, Ливана, Йемена и Израиля уже частично реализуемые) таковы, что ставят каждое из этих государств в затруднительную ситуацию.
Рассмотрим современный ближневосточный конфликт более подробно, стремясь обозначить его динамику, движущие силы, основные этапы развития, состав его непосредственных участников, региональных и глобальных игроков, прямо или косвенно задействованных в нем, тенденции его дальнейшего распространения, а также исходящие от него реальные и потенциальные угрозы.
Следует отметить, что современный ближневосточный конфликт, в который сегодня прямо или косвенно вовлечены большинство стран региона и эпицентром которого в настоящий момент стали территории Сирии и Ирака, не сразу обрел те черты, присущие ему в последнее время. В своем развитии он прошел ряд этапов, каждый из которых характеризовался изменением его динамики, составом участников и, что особенно важно отметить, последовательной эскалацией и расширением территориальных рамок и количества участвующих в нем сил. Вместе с тем возрастали и характер, и потенциал исходящих от него угроз, в том числе выходящих за региональные рамки.
На первом этапе этот конфликт, начавшийся в Сирии и проявивший себя почти полностью как внутрисирийский, рассматривался большинством экспертов как неотъемлемая часть «арабской весны». Антиправительственные демонстрации и волнения в Сирии начались 26 января 2011 г., т.е. на следующий день после революции 25 января на площади Тахрир в Египте, причем начались они точно так же, как в Тунисе, Египте, Йемене, - с акта самосожжения жителя провинциального города аль-Хасаки. Антиправительственные выступления происходили в целом ряде городов, включая столицу, однако вплоть до середины марта они не носили массового характера.
Начиная с 15 марта произошла резкая эскалация конфликта, что уже выбивало Сирию из общего временного контекста динамики «арабской весны», поскольку события стали разворачиваться с отставанием от ее апогея в более чем 1,5 месяца. Тем не менее события в пограничном с Иорданией городе Деръа, где восставшие практически овладели городом и удерживали его в течение двух месяцев, всколыхнули всю страну. Практически сразу вслед за этим восстанием вспыхнули массовые выступления в Дамаске, Алеппо, Хомсе, Хаме и целом ряде других городов и районов страны. Демонстранты требовали отмены чрезвычайного положения, действовавшего в стране без перерыва с 1963 г., проведения политических реформ, в частности легализации реальной много-
партийности, свободных и конкурентных выборов, прекращения репрессий, соблюдения гражданских прав и свобод.
Резкая реакция на эти выступления правительственных сил, включая расстрелы демонстрантов, только усилила противостояние оппозиции с правительством, которое, периодически нарастая, продолжалось в течение нескольких месяцев. Так, в начале июня в акциях протеста приняли участие около 3 млн человек. Все чаще стали раздаваться требования отставки правительства и президента Б. Асада.
Начиная с апреля конфликт в ряде провинций и городов, включая Дамаск, стал приобретать вооруженный характер. К лету 2011 г. многие политические деятели и аналитики как внутри Сирии, так и за ее рубежами пришли к выводу, что часы режима сочтены.
Вместе с тем нельзя не обратить внимание на следующие моменты, выявившиеся в ходе нарастания конфликта. Во-первых, начиная с апреля-мая в Дамаске, Тартусе и некоторых других городах прошли демонстрации в поддержку Б. Асада, и они тоже носили массовый характер, что свидетельствовало о наличии в стране серьезной базы поддержки режима. Во-вторых, в конце марта был отправлен в отставку кабинет министров, который до этого практически бессменно управлял страной с 2003 г., а в новый его состав вошли представители умеренной оппозиции левого и либерального толка. Вслед за этим был отменен режим чрезвычайного положения, из тюрем были выпущены многие политзаключенные, смещены многие губернаторы провинций. Президент даже счел нужным признать правоту ряда требований протестантов, извиниться перед семьями погибших, что практически было беспрецедентным в практике авторитарных правителей Ближнего Востока. Эти меры были направлены на расширение социально-политической базы режима и одновременно на то, чтобы стимулировать размежевание в рядах оппозиции, нейтрализовать умеренную ее часть, а в лучшем случае - переманить ее на сторону режима. Не сразу, но постепенно эта политика стала приносить свои плоды.
Размежевание в рядах оппозиции действительно происходило. С лета 2011 г. началось формирование Сирийской свободной армии (Аль-Джейш ас-сурий аль-хурр), основной костяк которой составили офицеры, дезертировавшие из Сирийской армии. К ним либо присоединялись, либо действовали отдельно от них военизированные отряды исламистов, сформировавшиеся в условиях под-
полья, имевшего традиционное влияние в ряде центральных городов страны, прежде всего в Хомсе и Хаме, а также в восточных провинциях.
Что касается умеренной оппозиции, придерживавшейся не вооруженных, а политических методов борьбы, то именно здесь первоначально, в 2011 г., и произошла основная линия размежевания. Первая коалиционная организация, включавшая левые и либеральные силы, в том числе компартию Сирии - Национальный координационный комитет за демократические перемены (НККДП) - стояла на позициях мирной борьбы за изменение режима. Вторая - Сирийский национальный совет (СНС) - выступала в поддержку Сирийской свободной армии (ССА) и придерживалась вооруженных методов борьбы.
Обращает также на себя внимание и тот факт, что в то время как НККДП был создан и продолжал функционировать на территории Сирии, в первую очередь в ее столице, СНС был создан за рубежом, в Стамбуле, и, несмотря на объявленное стремление включить в свой состав большинство оппозиционных групп, на деле в его состав вошло крайне ограниченное число представителей политических, этнических и конфессиональных групп. Так или иначе, СНС ни на момент своего создания, ни в последующем не смог привлечь в свое руководство ни одной знаковой фигуры, обладавшей достаточным общественным авторитетом и политической харизмой.
Указанные обстоятельства позволили ряду исследователей рассматривать НККДП в качестве «системной» оппозиции, а СНС - в качестве «внесистемной». Это дало режиму Б. Асада возможность маневра, заключавшегося в реальных перспективах расширения своей социально-политической базы за счет постепенного привлечения на свою сторону, по крайней мере, части тех реальных и потенциальных секторов оппозиции, которые действовали в Сирии, и нейтрализации других. Одновременно сирийский режим игнорировал СНС как «внесистемную» оппозицию, созданную за рубежом при участии внешних сил и мало кого представляющей в сирийском обществе. Это стало очевидным в 2012 г., когда начался новый этап конфликта, придавший ему принципиально иные черты, по сути выходящие за сирийские национальные рамки.
Во время перемирия, начавшегося 12 апреля 2012 г., правительству удалось сделать важный шаг на пути внутренней консолидации. 8 мая прошли выборы в парламент, которые впервые
после прихода к власти баасистов в 1963 г. проводились на альтернативной многопартийной основе. Несмотря на всю остроту внутреннего конфликта, в них приняли участие более 50% избирателей. Победа блока «Национальное единство» во главе с партией аль-Баас, как и само проведение выборов, укрепили легитимность режима. Правда, это отнюдь не означало перелома в ходе гражданской войны, однако усилило веру режима и его сторонников в такую возможность.
Эти перемены никак не отразились на ситуации вокруг Сирии: внешняя изоляция режима на региональном и международном уровне и поддержка, оказываемая вооруженной оппозиции, нацеленной на его свержение, продолжали нарастать. В конце 2011 г. под нажимом арабских стран Аравийского полуострова и Персидского залива Лига арабских государств (ЛАГ) объявила эмбарго на торговлю с Сирией.
В начале 2012 г. Великобритания и США отозвали своих послов из Дамаска. Появились сообщения о поддержке вооруженной оппозиции и поставке ей вооружений арабскими странами Персидского залива, прежде всего Саудовской Аравией и Катаром. Что касается Турции, она с самого начала гражданской войны оказывала поддержку этим силам, ее территория фактически превратилась в основную базу их снабжения, а с конца июня Турция приняла прямое участие в конфликте, включая использование военной авиации, в результате чего над сирийской территорией был сбит турецкий самолет.
Таким образом, в 2012 г, произошла фактическая интернационализация конфликта. Начала складываться региональная и международная коалиция поддержки вооруженной оппозиции и противодействия сирийскому режиму. В качестве ведущей силы вооруженной оппозиции продолжала рассматриваться ССА. «В военный совет Национальной коалиции входят представители ССА, которая играет ведущую роль в вооруженном сопротивлении режиму Асада», - сообщала Русская служба ВВС в ноябре 2012 г. Именно представители ССА объявили 5 июня о прекращении перемирия и возобновлении военных действий.
Середина 2012 г. рассматривалась силами вооруженной оппозиции и поддерживавшими их арабскими и западными странами как решительный перелом в их пользу, предвещающий скорый и неминуемый крах режима Асада. Действительно, в июле бои шли на улицах Дамаска, а в начале августа повстанцам удалось захватить значительную часть северной столицы страны Алеппо.
Вместе с тем именно в этот период в ходе внутрисирийского конфликта произошла первая большая неожиданность, которая вскоре поставила под вопрос всю стратегическую линию действий внешних игроков. Уже в ходе боев за Алеппо выяснилось, что основной силой в боевых столкновениях оказалась не ССА, а никому не известная «Джабхат ан-Нусра» (полное название - «Джабхат ан-Нусра ли ахла аш-Шам» - по одной версии перевода - «Фронт победы народа Леванта», по другой - «Фронт помощи народу Леванта»), которая в действительности оказалась не чем иным, как организацией «Аль-Каиды» в Сирии и Ливане. Силы этой организации стремительно росли, к ней присоединились 12 других группировок исламистской направленности, в том числе «Ахрар аш-Шам», «Лива ат-Таухид», «Ахрар ас-Сурийя», «Лива ислами», которые до этого действовали под эгидой ССА. Некоторые из них насчитывали от 3000 до 5000 бойцов, а в ходе боев за Алеппо на сторону «Джабхат ан-Нусра» перешла целая бригада самой ССА.
Далее произошло следующее. 11 ноября в столице Катара Дохе была создана Национальная коалиции сирийских революционных и оппозиционных сил (НКСРОС). В нее вошли оппозиционные группировки, в том числе СНС. Представители «системной» оппозиции и курдские партии отказались участвовать в НКСРОС. Был создан Военный совет, куда вошли представители ССА.
Уже до конца 2012 г. НКСРОС получила не только фактическое, но и юридическое признание со стороны ряда арабских и западных стран, выразившееся и в том, что в ЛАГ она оказалась единственным представителем Сирии. Признание НКСРОС означало также и международное признание ССА, поскольку именно она рассматривалась как единственная реальная сила, представляющая НКСРОС внутри Сирии. Однако она уже не была ведущей силой вооруженной оппозиции. А «Джабхат ан-Нусра», которая такой силой уже стала, выразила свое отношение к НКСРОС вполне определенно, назвав коалицию «предательской организацией», подчиняющейся интересам США и других западных стран. Отношение же западных стран (как и международного содружества в целом) к «Джабхат ан-Нусра» проявилось достаточно определенно. Она была признана террористической организацией: США - в декабре 2012 г.; ООН - в мае 2013 г.; Австралией -в июне 2013 г.; Великобританией - в июле 2013 г.
Отношение региональных сил к «Джабхат ан-Нусра» было не столь однозначно. Представители нефтяных монархий официально
не признали его террористической организацией, а неофициально некоторые выражали несогласие с «наклеиванием на муджахедов ярлыка террористов», по крайней мере, до тех пор, пока не выявились их самые одиозные действия вроде проявлений каннибализма. Турция официально присоединилась к признанию «Джабхат ан-Нусра» террористической организацией, однако именно через ее территорию ей поставляется вооружение. К тому же из Турции на территорию Сирии проникают наемники из арабских и других мусульманских стран, а также из стран Запада и республик бывшего СССР, включая Россию.
Однако Запад и региональные режимы сделали ставку на ССА, а главным бенефициаром событий стали вовсе не представляемые ею либеральные и умеренные исламские круги, а радикальные исламисты, представлявшиеся в тот момент «Джабхат ан-Нусра». Для того чтобы не только понять, почему так получилось, но и проследить, каким образом это сказалось на дальнейших поворотах конфликта, уместно рассмотреть не только конспироло-гические, экономические и другие подобные мотивации внешних игроков сирийского конфликта, но и обратить внимание на их политические цели, поскольку именно на основе их анализа и выявляется, «что пошло не так».
Запад, в первую очередь США и следовавший за ними англо-французский альянс (но отнюдь не ФРГ, имевшая отличную от них позицию), стоял практически на единой платформе, выработанной прежде всего в ряде «мозговых центров» Соединенных Штатов. Эта платформа сочетает подходы как республиканцев, так и демократов (включая концепцию Большого Ближнего Востока, подходы к умеренному и радикальному исламизму, концепцию «управляемого хаоса» С. Манна, концепцию «волн демократизации» С. Хантингтона, концепцию «мягкой силы» и, наконец, инструментальную концепцию «ненасильственного сопротивления» Дж. Шарпа).
Среди последних рассматривалась как наиболее вероятная и продуктивная возможность союза либерально-демократических и умеренно исламистских сил в качестве основы будущей политической архитектуры если не всех, то, по крайней мере, большей части ближневосточных обществ. Ставка на умеренный исламизм подогревалась примером Турции, а также надеждой на то, что соединение сегментов гражданского общества с умеренным исламизмом не только приведет последний к постепенной эволюции в общегражданском контексте, но и станет противоядием против
радикальных исламских течений, включая «Аль-Каиду». Заметим, что этот подход породил в консервативных американских кругах определенную иллюзию: почему бы в отдельных случаях не попытаться использовать радикальные исламистские элементы как инструмент разрушения авторитаризма на благо демократии, хотя бы на короткое время? Ровно в этом контексте рассматривались и события в Сирии: казалось, стоит чуть надавить, поддержать выступающие против режима силы, и оппозиция свергнет авторитарную власть и установит гражданский демократический режим с элементами умеренного исламизма.
Мотивации региональных игроков были значительно проще. Среди них стоит выделить Турцию, Саудовскую Аравию, Катар и Израиль.
В Турции «арабская весна» была встречена с особым энтузиазмом. Казалось, страна, как во времена К. Ататюрка, вновь показывает дальнейший пример поступательного развития для стран Ближнего Востока, однако с той разницей, что это путь не вестер-низации, а возвращения к истокам с использованием западного опыта. Ситуация породила также и возникновение некоторых пан-османистских иллюзий, выразителем которых стал тогдашний министр иностранных дел, а в дальнейшем - премьер-министр А. Давутоглу.
Турция ощутила себя в авангарде политического процесса на Ближнем Востоке. Это не могло не сказаться на ее политике в отношении соседней Сирии, тем более что силы сирийской оппозиции получили поддержку в Турции, чем она и не преминула воспользоваться. Это выдвинуло ее в авангард региональных держав, оказывающих поддержку сирийской оппозиции вплоть до того, что в сентябре 2012 г. дело дошло до прямого столкновения, грозившего перерасти в турецко-сирийский военный конфликт.
Что касается Саудовской Аравии и Катара, то победа исламистских сил рассматривалась ими не только как возможность усиления своих позиций на Ближнем Востоке, но и демонстрации своей политической модели в качестве истинной. В этом контексте Сирия рассматривалась Саудовской Аравией и Катаром в качестве основного препятствия для утверждения своей роли в регионе.
Теперь посмотрим, как этот паззл совпадающих интересов стал рушиться уже в конце 2012 г.
1. «Арабская весна» в целом вышла за границы представлений о повсеместной, а тем более устойчивой победе коалиции либерально-демократических и умеренно-исламистских сил как
модели поступательного социально-политического развития ближневосточных обществ. Единственным исключением, где такая модель оказалась жизнеспособной, стал Тунис. В Египте такая коалиция уже фактически развалилась. «Братья-мусульмане» как победители, получившие все (и большинство в парламенте, и президента), стали устанавливать порядки не только без оглядки на вчерашних союзников, но и на собственные умеренно-демократические лозунги недавнего времени, результатом чего стала нарастающая волна общественного недовольства. В Ливии развалилась не только наспех сколоченная лоскутная коалиция различных сил, но и само государство.
2. Отличие Сирии, как к этому времени уже окончательно выяснилось, состояло не только в отставании процесса по фазе по сравнению с другими странами, где разворачивалась «арабская весна». Вся структура и динамика процесса были иными. Так, кульминация событий пришлась не на центр, а на периферию, центр оказался на стороне режима и был потерян для оппозиции. Процесс размежевания, который вначале обозначался как тотальный, при нарастании событий в большей степени захватывал оппозицию, чем режим. При этом оппозиция все более радикализировалась, причем в неприемлемом для Запада крайне исламистском направлении, в то время как Запад с явным опозданием по фазе продолжал поддерживать либерально-исламистскую коалицию, уже когда под этой коалицией расползалась социально-политическая почва.
3. Турецкие региональные амбиции в 2012 г. в целом еще представлялись оправданными. Существенная переориентация Турции с вектора европейской интеграции на ближневосточное и -более широко - панисламское направление, которая обозначилась с самого начала прихода к власти Р. Эрдогана и руководимой им Партии справедливости и развития, к этому времени принесла определенные результаты. Позиция страны в исламском мире в целом и на Ближнем Востоке в особенности значительно укрепилась.
Однако тот же 2012 г. показал и ограничители на пути «триумфального турецкого марша» в регионе, каким он стал видеться некоторым политикам в Анкаре, хотя эти ограничители в это время оказались там практически незамеченными.
4. Если по поводу западных держав еще можно утверждать, что они плелись в хвосте внутрисирийских событий, продолжая делать ставку на «умеренную оппозицию», то ведущих региональ-
ных игроков, таких как Саудовская Аравия и Катар, вряд ли можно заподозрить в том, что они не понимали, что на самом деле происходит. Поэтому, когда они инициировали создание НКСРОС в Дохе, с достаточной долей очевидности можно предполагать, что с их стороны речь шла об азартной игре по дальнейшей эскалации конфликта: НКСРОС в этом случае была уготована лишь роль «крыши», через которую будет оказываться поддержка, а реальная ставка была сделана на радикальную оппозицию в лице «Джабхат ан-Нусра». Вряд ли они при этом полностью адекватно оценивали все региональные последствия эскалации конфликта, которая в этом случае должна была произойти, и совершенно очевидно, что они явно переоценивали степень своего контроля над этой радикальной исламистской организацией. Но расчет на то, что через дальнейшую радикализацию конфликта по ливийскому сценарию им удастся вовлечь Запад, был достаточно реалистичным и, как показали дальнейшие события, весьма близким к реальному воплощению.
Переход к следующей фазе конфликта в 2013 г. был обусловлен рядом внутрисирийских и региональных факторов и событий, придавших ему полноценные черты уже не внутристрано-вого, а регионального конфликта.
Что касается событий внутри Сирии, то здесь произошли достаточно быстрые изменения. Во-первых, режиму удалось показать себя защитником всех конфессиональных меньшинств, прежде всего христиан и друзов, за счет чего его номинальная конфессиональная база возросла примерно вдвое - почти до 30%. Во-вторых, его действия были направлены на то, чтобы расколоть суннитское большинство. Помимо достаточно эффективных политических мер, о которых уже говорилось выше, существенную роль в этом отношении призван был сыграть и действительно сыграл курдский фактор.
Уже на начальной стадии конфликта, в апреле 2011 г., Б. Асад встретился с рядом курдских лидеров, и по итогам этой встречи был издан президентский указ о предоставлении сирийского гражданства курдам, проживающим в северо-восточной провинции Аль-Хасика. Он коснулся немалого числа курдских граждан - 150 тыс. человек. Это свидетельствовало о готовности режима идти по пути дальнейшего расширения прав курдов в направлении автономии. После этого чаша весов в курдском общественном мнении, колебавшемся между режимом и оппозицией, качнулась в сторону сотрудничества с режимом.
Следует отметить, что курдский вопрос здесь имел двойное значение, поскольку он касался не только борьбы с оппозицией, но и сирийско-турецкого противоборства. Для курдов это соперничество в любом случае оборачивалось усилением позиций и в Сирии, и в Турции. Но сирийский режим в разыгрывании курдской карты не только опережал турецкое руководство по времени, но и по политической фазе.
Это стало особенно очевидно в 2012 г. Уже с начала года поддержку режиму стала оказывать крупнейшая партия на сирийской территории - Курдский демократический союз (КДС), тесно связанная с турецкой Рабочей партией Курдистана. В июле 2012 г. из Сирийского Курдистана были выведены правительственные войска, что открывало путь не только для формирования курдской администрации (этот процесс подспудно начался до этого), но и для фактического установления курдской власти в районах Сирийского Курдистана. Иначе говоря, без формального объявления автономии процесс автономизации курдов уже пошел. К началу 2013 г. курдский фактор стал играть существенную роль в том серьезном переломе, который стал складываться на фронтах гражданской войны.
Уже в конце 2012 г. и в начале 2013 г. произошли вооруженные столкновения между курдами и исламистами, причем не только в пограничных курдских районах, но и в Алеппо. Ответные зверства боевиков «Джабхат ан-Нусра» по отношению к мирному курдскому населению привели к тому, что курды стали перекрывать пути их снабжения с территории Турции.
Изменение соотношения сил сказалось и на значительной части арабского суннитского населения. Около трех миллионов сирийцев, преимущественно суннитов, эмигрировали в сопредельные районы Иордании, Турции и Ливана. Но социальная база поддержки оппозиции сужалась не только за счет этого. У многих граждан, в том числе и принадлежащих к суннитской конфессии, несмотря на неприятие сирийского режима, действия исламистских боевиков вызывали растущее отторжение.
На этом фоне началось активное наступление Сирийской армии на целом ряде фронтов, чему способствовало также изменение тактики действий вооруженных сил. От попыток фронтального наступления они перешли к концентрированным ударам по скоплению боевиков и использованию полувоенных мобильных формирований партизанского типа, чьи действия оказались
особенно успешными в условиях городской войны в Дамаске и Алеппо.
Дамаск, за исключением некоторых пригородов, оказался практически полностью освобожден от исламистских сил, в Алеппо также был достигнут серьезный перевес.
В юго-западных районах страны на помощь сирийскому режиму выдвинулись боевые отряды «Хезболлы», имеющие длительный боевой опыт гражданской войны в Ливане. Нанеся серьезный урон исламистским отрядам, они фактически изменили соотношение сил в пользу сирийского режима в этой части страны и почти полностью перекрыли пути снабжения суннитских боевиков с территории Ливана. Таким образом, стратегическое соотношение сил к лету 2013 г. изменилось в пользу режима Б. Асада: хотя в чисто географическом отношении большая часть страны по-прежнему контролировалась боевиками «Джабхат ан-Нусра», это были преимущественно районы Сирийской пустыни. Что же касается наиболее населенных районов центра, севера и запада страны, то здесь военно-политическое превосходство режима стало очевидным.
Существенно менялась и ситуация вокруг Сирии. В Египте после массовых антиправительственных выступлений, начавшихся 30 июня, армия встала на сторону восставших против правления «Братьев-мусульман», и 3 июля президент М. Мурси был низложен. К власти фактически пришла армейская верхушка во главе с генералом А. Ф. ас-Сиси. В отношении Сирии это означало, что Египет «выпал» из общего антисирийского фронта, и хотя новое египетское руководство не перешло на позиции открытой поддержки сирийского режима, по крайней мере, помощь сирийским исламистам и отправка добровольцев в их ряды со стороны Египта прекратилась (а стало быть, стало гораздо сложнее прибывать на территорию Сирии также и боевикам из Ливии, Алжира и других североафриканских стран).
Изменилась также и обстановка в Турции. С конца мая в Стамбуле начались серьезные волнения на площади Таксим, которые вскоре перекинулись на большинство крупнейших городов страны. Массовые выступления продолжались спорадически в течение двух месяцев и прекратились только в конце августа. Причем спустя три месяца они вспыхнули с новой силой, хотя и с несколько иной мотивацией, получив продолжение уже в следующем, 2014 году.
Ирония истории здесь заключается в том, что если название главной египетской площади Тахрир означает в переводе с арабского «освобождение», то значение стамбульской площади Таксим -«раскол». Не говоря уже о том, что волнения в Турции происходили параллельно с переменами в Египте, свидетельствовавшими о произошедшем в обществе расколе между силами, участвовавшими в «арабской весне», в самой Турции они ознаменовались несколькими линиями общественно-политического раскола. Причем эти линии раскола не только имели отношение к развитию сирийского кризиса, но в какой-то мере и сами отражали, будь то прямо или косвенно, отношение значительных сегментов турецкого общества к сирийским событиям.
Первая линия раскола - между сторонниками правящей исламистской партии и «кемалистами» в самом широком смысле, т.е. сторонниками светского республиканского правления, в чьих рядах оказались и анархисты, и коммунисты, выступившие вместе с экологами застрельщиками протеста.
Вторая линия раскола - между турками и курдами: последние активно использовали участие в протестах для продвижения своих целей.
Третья, совершенно новая, линия раскола выявилась в рядах самих исламистов между сторонниками Р. Эрдогана и сторонниками стоявшего у истоков современного исламистского движения в Турции религиозного мыслителя и политического деятеля Фет-хуллаха Гюлена, считавшего, что Р. Эрдоган свернул с дороги «правильного» просвещенного турецкого исламизма.
Наконец, четвертая, также совершенно новая в политическом контексте линия раскола - между суннитским большинством и турецкими алевитами, впервые выступившими в ходе этих событий как самостоятельная политическая сила.
В контексте сирийского конфликта здесь необходимо отметить вот что. Если курды по уже во-многом объясненным причинам не только ослабляли линию Турции в сирийском кризисе, но и предвосхищали одну из линий его возможной регионализации в турецком направлении, то позиции, заявленные гюленистами и алевитами нанесли по ней не менее серьезный удар. Первые заявили о том, что политика Турции в отношении Сирии является в корне неверной и ее необходимо пересмотреть в сторону восстановления отношений с сирийским режимом. Вторые прямо выступили на стороне Б. Асада и выразили готовность любыми средствами поддержать сирийский режим.
Позиции всех трех сил достаточно значимы как в социально-демографическом, так и в политическом смысле. По разным оценкам, курды составляют от 15 до 20 млн из 73-миллионного населения Турции, алевиты - до четверти населения. Гюленисты проявили себя как значимая политическая сила не только в 2013 г., но и в течение всего 2014 г.
Хотя Р. Эрдогану как блестящему политику удалось успешно выйти из всех перипетий двух лет почти непрерывных волнений, эти позиции не могли не наложить отпечаток на роль Турции в сирийском конфликте, практически они почти нейтрализовали ее роль в нем.
Таким образом, ко второй половине 2013 г. не только внутренняя обстановка в Сирии, но и международная обстановка вокруг нее стала складываться в пользу режима Б. Асада:
- внутри страны на целом ряде фронтов режиму удалось потеснить силы оппозиции. Победа внутри нее наиболее одиозных радикальных исламистских сил, связанных с «Аль-Каидой», ставила под сомнение дальнейшую возможность их поддержки не только со стороны Запада, но и арабских режимов;
- в региональном плане началось практическое складывание шиитской «оси» не только в виде прямого участия «Хезболлы» на стороне сирийского режима, но и в военно-политической поддержке ему со стороны Ирана, что было бы вряд ли возможно, если бы не молчаливое участие в этой поддержке иракского режима во главе с шиитским премьером Нури аль-Малики. Кроме того, стал достаточно очевидным и общекурдский консенсус в виде формально позитивного нейтралитета в отношении сирийского режима при очевидной, в том числе военно-политической, поддержке, оказываемой иракскими и турецкими курдами своим сирийским собратьям. Это также шло на пользу сирийскому режиму, а не вооруженной оппозиции;
- что касается сопредельных с Сирией суннитских стран, то Турция, как уже было показано, оказалась к середине лета 2013 г. практически нейтрализована, ливанские сунниты не могли оказать эффективной военной поддержки сирийской оппозиции, будучи блокированы «Хезболлой», а Иордания, несмотря на то что на ее территории шла интенсивная подготовка отрядов вооруженной оппозиции, вовсе не горела желанием прямо ввязываться в конфликт.
Именно в этой обстановке произошло событие, грозившее новым существенным поворотом в развитии конфликта. 21 августа
в ряде западных и арабских СМИ появилось сообщение о применении химического оружия в пригороде Дамаска. В этом был обвинен сирийский режим. 30 августа президент США Б. Обама заявил о возможности нанесения военного удара по Сирии после 9 сентября. При этом следует отметить, что турецкий премьер-министр Р. Эрдоган призвал США не ограничиваться только воздушным ударом, а начать военное наступление. Началось сосредоточение американских ВМС в Средиземном море. Готовность поддержать США в случае военной операции выразила также Франция (Германия и Великобритания от такой поддержки воздержались).
Таким образом, возникла реальная опасность интернационализации конфликта по сценарию, близкому к ливийскому или даже с угрозой более непосредственного и интенсивного участия в нем США и некоторых из их союзников.
Как известно, такой эскалации конфликта удалось избежать в первую очередь благодаря позиции России и личным переговорам между В. Путиным и Б. Обамой во время саммита «двадцатки» в Санкт-Петербурге в сентябре 2013 г., в результате чего стало возможным разблокирование ситуации путем достижения договоренности с сирийским правительством о ликвидации химического оружия.
Несмотря на то, что наиболее опасная линия развития конфликта по пути его прямой интернационализации была предотвращена, в 2013 г. стало очевидным, что конфликт из внутри-сирийского приобрел масштабный региональный характер.
На стороне оппозиции в возрастающих масштабах стали сражаться наемники из арабских и других мусульманских стран, а также мусульмане из стран Запада и СНГ, включая Россию. Уже в 2013 г. их количество стало исчисляться тысячами. Они получили военную и финансовую поддержку не только от общественных фондов и финансовых кругов ряда нефтедобывающих арабских стран Персидского залива, но и от правящих режимов Саудовской Аравии и Катара.
Во второй половине 2013 г. на сирийском театре военных действий помимо «Джабхат ан-Нусра» появились боевики действовавшей до этого в основном в иракской провинции Аль-Анбар и осуществлявшей террористические акты практически на всей территории Ирака организации под названием «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ). Созданная в 2012 г. на базе иракского отделения «Аль-Каиды», активно действовавшего в стране уже
в течение десятилетия, она заявила о себе как структура, несущая прямую угрозу существованию уже двух государств.
Поскольку ее деятельность, с точки зрения алавитов и шиитов, носила ярко выраженный суннитский оттенок, в регионе стала формироваться противостоящая ей шиитская «ось». Помимо уже упоминавшегося участия боевых отрядов «Хезболлы» в вооруженной борьбе на стороне сирийского режима, осенью 2013 г. появились сообщения о направлении в Сирию на помощь режиму Б. Асада из Ирана 4 тыс. бойцов Корпуса стражей исламской революции. Кроме того, ряд источников сообщал о том, что на стороне сирийского режима сражаются боевые отряды иракских шиитов, находящиеся в подчинении Муктады ас-Садра - наиболее воинственного лидера шиитов Ирака.
Таким образом, в регионе в рамках вооруженного противостояния сложились две противоборствующие политико-конфессиональные «оси» - суннитская и шиитская, и это противоборство представляло потенциальную угрозу тотального распространения конфликта на уровне региона.
На рубеже 2013-2014 гг. складывавшаяся в регионе обстановка, казалось, предвещала развитие дальнейших событий именно по пути усиления противоборства этих двух региональных политико-конфессиональных «осей», причем с перевесом в пользу шиитской. В пользу этого свидетельствовали и события, развивавшиеся в первые месяцы 2014 г. Продолжавшиеся столкновения между «Джабхат ан-Нусра» и ИГИЛ, унесшие, по некоторым данным, около 2000 жизней их участников, ослабляли общий потенциал суннитских радикалов, воевавших в Сирии, и позволяли вооруженным силам сирийского режима развивать успешные наступления на их позиции. Успех ИГИЛ в противоборстве со своими радикальными конкурентами также был на руку и сирийскому, и иракскому режиму, тем более что руководство «Аль-Каиды» в лице Аймана аз-Завахири оказывало однозначную поддержку «Джабхат ан-Нусра», признав его в качестве единственного своего легитимного филиала в Сирии, одновременно отказав в подобном статусе ИГИЛ.
При достаточной координации усилий между руководством Сирии и Ирака создавались условия для нанесения ими совместного решительного удара прежде всего по ИГИЛ, что могло бы способствовать достижению стратегического перевеса в противоборстве с радикальными исламистами в обеих странах. Надо сказать, что ряд таких совместных ударов на пограничных терри-
ториях был действительно нанесен. Речь прежде всего идет о воздушных налетах на позиции ИГИЛ на пограничных территориях Ирака.
Однако в начале лета 2014 г. ситуация стала стремительно меняться. 10 июня силами ИГИЛ был захвачен крупнейший город Северного Ирака Мосул, вскоре после этого в их руках оказался родной город Саддама Хусейна Тикрит. Войска исламистов быстро приближались к столице страны Багдаду, от которого к концу июня их отделяло не более 80 километров. Регулярная иракская армия в ходе этого наступления оказалась практически разгромленной.
Несмотря на то что дальнейшее продвижение на Багдад было все же остановлено, причем усилиями не столько регулярной армии, сколько радикальных шиитских групп, обширные территории, захваченные ИГИЛ на территории Ирака, а также Северной и Восточной Сирии, позволили группировке объявить себя состоявшимся государством. 29 июня вместо прежнего названия ИГИЛ было провозглашено создание «Исламского государства» (уже без территориальной привязки) в форме халифата.
По поводу неожиданного успеха ИГИЛ существует целый ряд попыток объяснения этого феномена. Большинство из них носит конспирологический характер. В основном они сводятся к тому, что исламисты были накачаны оружием и деньгами Западом, прежде всего США, а также их региональными союзниками - Саудовской Аравией, Катаром, Турцией (некоторые добавляют в этот ряд также Израиль). После массированного притока наемников как из исламского мира, так и из стран Европы, Америки, постсоветского пространства ИГИЛ оказалось в состоянии превратить это количественное накопление в новое качество, за счет чего и произошел этот экспансионистский взрыв.
Почти все перечисленные компоненты количественного накопления ресурсов так или иначе действительно имели место. Однако, как и все, подобные простейшие, лежащие на поверхности объяснения не дают ответа на ряд не менее простых вопросов. А они существенны.
Во-первых, почему этот успех достался наиболее радикальным, по сути антизападным (и даже антитурецким, антисаудовским, и уж точно антиизраильским) исламистам, а вовсе не силам НКСРОС, которых как раз и накачивали и деньгами, и оружием почти все перечисляемые страны?
Во-вторых, почему боевики из умеренных исламистских организаций массово перебегали в лагерь наиболее радикальных, антизападных, антитурецких и антисаудовских исламистов?
В-третьих, почему успех в противоборстве радикальных исламистских сил достался не более «сирийской» «Джабхат ан-Нусра», а более «иракскому» ИГИЛ, даже несмотря на поддержку первой со стороны руководства «Аль-Каиды»?
И наконец, в-четвертых, почему после явного перевеса, достигнутого в военной конфронтации с «Джабхат ан-Нусра», силы ИГИЛ двинулись вовсе не на Дамаск, а на Багдад?
Ответы на эти вопросы на самом деле есть. Первый и главный из них заключается в самостоятельности, самодостаточности, в том числе ресурсной, радикальных исламистских организаций. Самодостаточность зиждется прежде всего на самом исламистском проекте. Уже сетевая структура «Аль-Каиды» использовала с совершенно современным наполнением ряд структур, заимствованных из исторического опыта Арабского халифата, таких как джа-мааты (небольшие вооруженные группировки боевиков), имараты (военно-административные единицы на различных территориях во главе с боевым командующим-амиром) и пр. Эти структуры и сегодня продолжают существовать как на территории исламского мира, так и в странах, входящих в понятие «Дар аль-харб» («Страна врагов»), включая многие государства Америки, Европы, Азии, Африки, постсоветского пространства, где присутствуют мусульманские диаспоры. Все это уже составляет достаточные точки притяжения для неудовлетворенных своим положением и существующим порядком в странах своего проживания мусульман, включая неофитов.
Идеологический и организационный компоненты (начиная от проповедей радикальных носителей идеологии исламизма и заканчивая вовлечением людей в боевые группы) создают основу главного, человеческого, ресурса радикальных организаций, боевой костяк которых первоначально составляли те, кто приобрел опыт сражений в Афганистане, а затем пополнялся воевавшими в Боснии, Алжире, Чечне и других частях мира. Помимо боевого опыта они отличаются чрезвычайной мобильностью, мотивированностью и нацеленностью исключительно на войну, поскольку это стало их единственной профессией.
Особо следует сказать о финансовом ресурсе. Базовой основой финансовых ресурсов боевых радикальных исламистских групп, начиная с «Аль-Каиды», стала «аль-хаваля» - финансовые
потоки, формирующиеся из добровольных, но фактически обязательных ежемесячных взносов мусульман на благотворительность. Именно благодаря тому, что У. бен Ладену еще в годы афганской войны удалось оседлать значительную часть этого обезличенного финансового ресурса, исчисляемого миллиардами долларов и не поддающегося никакому внешнему контролю, «Аль-Каида» превратилась в могущественную глобальную организацию. Если к этому прибавить огромные ресурсы мусульманских благотворительных фондов, контролируемых сочувствующими радикальному исламу религиозными финансистами в таких странах, как Саудовская Аравия, Катар, ОАЭ, Кувейт и ряд других мусульманских государств, становится понятным, что не только «Аль-Каида», но и такие организации, как «Джабхат ан-Нусра» и ИГИЛ (которые были созданы на базе филиалов «Аль-Каиды»), изначально обладали достаточными финансовыми ресурсами, чтобы обеспечивать регулярных бойцов и новобранцев, осуществлять вербовку новых боевиков и закупать оружие, достаточное для ведения крупномасштабной сухопутной войны.
Поэтому представления о том, что эти группировки удастся поставить под контроль политически или экономически, будь то через финансовую подпитку по официальным или полуофициальным каналам, поставку оружия или через разведывательные структуры, будь то ЦРУ или саудовская разведка, оказались не более чем иллюзией. Разумеется, исламисты не отказывались от подобной помощи, но это никак не определяло существа и направления их действий.
Победа ИГИЛ над «Джабхат ан-Нусра» (разумеется, не окончательная и неполная, но такой цели, очевидно, и не ставилось) объясняется, на наш взгляд, двумя факторами, на которые поначалу практически никто не обратил внимания.
Первый заключался в том, что эта группировка изначально объявила себя государством, причем государством юнионистским, к тому же уже действуя на территориях обоих государств, заявленных в ее названии - Сирии и Ирака. Это привлекало как исламистов, для которых идеал исламского государства, кажется, становился близок к реальному воплощению, так и юнионистов, для которых идеалы панарабизма оставались актуальными, пусть и в радикальном исламистском варианте.
Второй фактор заключался в более качественном военном руководстве и планировании, другом качестве осуществления военных операций.
Это не было еще столь очевидным на сирийском театре, однако в полной мере проявилось в ходе иракского блицкрига, когда с ходу был взят Мосул, затем Аль-Багдади и Тикрит, и судьба Багдада, казалось, висела на волоске.
Одной из главных причин этого успеха стало то, что впервые за все время существования постсаддамовского Ирака произошло соединение двух главных оппозиционных сил суннитского ареала - радикальных исламистов бывшей «Аль-Каиды» в Ираке и баасистского партизанского движения, которые до самого недавнего времени не только действовали разрозненно друг от друга, но и изначально отличались крайней взаимной враждебностью.
Одним из главных мотивов этого объединения стала общая угроза, исходившая из того, что наметившаяся координация действий сирийского режима с правительством Н. аль-Малики (при прямом или косвенном участии Тегерана) может привести к разгрому и тех и других. Более того, шиитская «реконкиста», затронувшая не только районы южнее Багдада, но и саму столицу, несла потенциальную угрозу суннитской общине Ирака как таковой. Об этом свидетельствовали не только действия Н. аль-Малики, ограничивавшие роль суннитов в политическом пространстве, но и удары, наносившиеся по суннитским племенам в провинции Аль-Анбар.
К тому же к этому времени были амнистированы некоторые военные руководители, занимавшие различные посты в армии и особенно в Национальной гвардии в период правления Саддама Хусейна, осужденные в рамках кампании дебаасизации. Многие из них примкнули к подпольной вооруженной оппозиции. Именно это, при соединении структур ИГИЛ со структурами баасистского партизанского движения, и дало ту синкретику, которая стала залогом их успеха в ходе кампании по захвату большей части «суннитского треугольника» в западной и центральной частях страны.
Создание халифата на захваченных исламистами территориях Сирии и Ирака создало принципиально новую ситуацию в регионе.
Прежде всего следует отметить, что «Исламское государство» (ИГ) в форме халифата впервые стало реальностью в новейшей истории. Уже само по себе это вносит совершенно новый аспект в современный исламский дискурс, давая весомый аргумент тем, кто утверждает не только возможность, но и неизбежность возвращения к исламским корням. Правда, на вопросы реальной
структуры государства и его атрибутов ответы пока неясны, кроме разве что права на насилие, которое осуществляется с чрезмерным усердием. Что касается финансово-экономических основ этого государства, то их база заложена при захвате мосульского отделения Национального банка Ирака с его авуарами в несколько миллиардов долларов, а также нефтепромыслов в северной части страны, из которых успешно осуществляется контрабандная торговля нефтью. Таким образом, изначальная финансовая база, существовавшая за счет упоминавшихся уже традиционных для исламистов источников, серьезно, а возможно, и кратно, пополнена за счет новых.
После создания ИГ конфликт окончательно перешагнул страновые рамки. Террористическое государство непосредственно затрагивает территориальные интересы по меньшей мере еще трех стран региона, прямо угрожая их территориальной целостности, да и самому существованию. Речь идет о том, что ИГ непосредственно вышло на границы Турции, Иордании и Саудовской Аравии.
Существованием ИГ, однако, вовсе не исчерпывается характер угроз дальнейшего разрастания конфликта. Как не ограничивается Турцией, Иорданией и Саудовской Аравией перечень стран, где не только существует опасность воздействия общерегионального конфликта на внутреннюю конфликтогенность, тем не менее уровень внутренних конфликтов либо доходит до критической точки, либо уже перешел ее.
Таким образом, региональный конфликт приобрел многомерный характер, что значительно повышает дальнейшие риски его разрастания в направлении любой из расположенных здесь стран и одновременно с этим увеличиваются риски перерастания любого из серьезных внутренних конфликтов в новый компонент общерегионального.
В этой обстановке почти любая из стран региона оказывается не перед выбором между участием или неучастием в конфликте, а перед довольно страшным выбором приоритетности того или другого вида конфликта, при котором цена ошибки почти неминуемо ведет к грани катастрофы.
Яркий пример тому - ситуация в Турции, когда в 2014 г. турецкое руководство оказалось практически перед тупиковым для него выбором в противоборстве между курдами и ИГ. Нападение исламистов на пограничный с Турцией курдский город Кобани (Айн аль-Араб) потребовало проведения против них наземной операции, которая могла быть осуществлена либо силами турец-
кой армии, либо силами боевых отрядов турецких курдов совместно с иракско-курдскими пешмерга. Турецкие власти долго отказывались и от собственного участия, и от предоставления коридора для прохода курдских отрядов, несмотря на требования своих союзников по НАТО и региональных стран антиисламистской коалиции. Понятно почему: несмотря на потенциальные угрозы для Турции со стороны ИГ, это исламистское образование представляет собой сегодня единственный заслон на пути окончательного военно-политического соединения территорий сирийских, турецких и иракских курдов и создания их неподконтрольного Турции территориального единства. Но в конечном итоге под давлением протестных волнений в Турецком Курдистане Турция была вынуждена пойти и на тот и на другой шаг: и предоставить курдским боевикам возможность поддержать своих сирийских собратьев в противоборстве исламистскому геноциду, и обозначить участие своих войск в этой наземной операции, дабы сохранить хотя бы видимость контроля в этом пограничном районе.
Политический результат для турецкой власти был следующим: 1) курды усилили свои политические позиции внутри Турции в процессе борьбы за автономию; 2) силы ИГ впервые в начале 2015 г. осуществили рейд на территорию Турции, показав, что они не только переходят с ней в открытую конфронтацию, но и в состоянии нанести ей ущерб (при этом нападению сопутствовали новые идеологические установки со стороны ИГ с объявлением Османской империи «ненастоящим халифатом», что придает их противостоянию с Турцией историко-политический оттенок и может служить косвенным сигналом для террористов внутри Турции для активизации их действий); 3) и то и другое ослабляло позиции Р. Эрдогана и руководимой им партии Справедливости и развития в контексте состоявшихся в июне 2015 г. парламентских выборов, давая аргументы его противникам в слабости перед лицом радикальных исламистов и курдских сепаратистов. Результаты выборов подтвердили это: партия Р. Эрдогана потеряла абсолютное большинство в парламенте.
В Ливане следствием усиления региональной шиитской «оси» и активного участия «Хезболлы» в боях в Сирии стало усиление позиций шиитов во внутриполитическом спектре. Ответом на это стала радикализация части ливанских суннитов, чего раньше в стране практически не наблюдалось. Правда, связи между ливанскими суннитами и суннитской оппозицией в Сирии складывались ранее, но присутствие в Ливане (прямое или косвенное)
«Джабхат ан-Нусра», а сейчас, не исключено, и ячеек ИГ, создает новую ситуацию, вновь приближающую Ливан к опасной грани возвращения к гражданской войне.
В не менее сложной ситуации, как представляется, оказывается Израиль. Правящие круги страны строили в течение последних десятилетий стратегию, основанную на противостоянии «оси» ХАМАС - «Хезболла» - Сирия - Иран, где в качестве ведущей силы рассматривается последний, но в качестве непосредственной угрозы, не раз подтвержденной в недавний период, рассматривается ХАМАС, а вслед за ним - «Хезболла» и неизменно поддерживавшая ее Сирия. Иран оказывал всем этим силам всестороннюю поддержку, а кроме того, неоднократно выступал с угрозами применить ядерное оружие против Израиля. Эта угроза до сих пор воспринимается Израилем как реальная.
Однако в свете противостояния региональных суннитской и шиитской «осей» в рассматриваемой конфигурации произошли определенные изменения. ХАМАС практически вышел из союза с Сирией и Ираном, предпочтя этому установление более тесных контактов с суннитскими радикалами. Тем временем «Джабхат ан-Нусра» вышла на границы с Израилем, вытеснив миротворческие силы ООН с Голанских высот. Было бы, очевидно, верхом наивности представлять, что суннитские радикалы, союзные с ХАМАС и движимые салафитской идеологией, могут представлять для Израиля меньшую угрозу, чем, скажем, Сирия, практически ни разу не вступавшая в прямую конфронтацию с ним после войны 1973 г., а сейчас к тому же полностью вовлеченная во внутренний конфликт. Кроме того, антииранская стратегия израильского руководства в последнее время вступила в явный конфликт с линией США, заинтересованными хотя бы в позиционном урегулировании отношений с Ираном, основанном на общности интересов прежде всего в противостоянии с ИГ. В этом контексте положение Израиля в общей динамике сегодняшнего ближневосточного конфликта может быть чревато новыми, трудно предсказуемыми угрозами.
Внутриполитическая ситуация в Саудовской Аравии в контексте регионального кризиса представляется не менее сложной, чем та, которая наблюдается в перечисленных странах. Являясь одним из самых закрытых обществ в мире, Саудовское Королевство дает не слишком много информации, доступной прямому политическому анализу. Тем не менее опыт стран, в том числе и арабских, переживших долгое геронтократическое правление, подсказывает, что неизбежная смена поколений власти, уже час-
тично начавшаяся с приходом нового монарха и занятием ряда ключевых должностей его молодым наследником, сама по себе становится предвестием политической турбулентности. При этом вряд ли стоит забывать, что более чем десятилетняя активность «Аль-Каиды» в стране не могла не оставить своего следа и в виде «спящих ячеек» радикальных исламистов, и в виде симпатизирующих и сотрудничающих с ними религиозных авторитетов, имеющих корни в том числе и в среде истеблишмента.
В этой связи угроза ИГ о скором захвате святынь Мекки и Медины и уничтожении священного камня Каабы вовсе не кажется пустым бахвальством и не основывается только на возможных инструментах внешней экспансии со стороны пограничной территории.
Не исчезла и угроза со стороны шиитской «оси», тем более что Саудовская Аравия и сама давала почву для упреков в региональном межконфессиональном противостоянии и в Сирии, и в Ираке, и в Бахрейне, который Иран склонен рассматривать как свою сферу влияния.
Однако сегодня шиитская опасность, доставляющая настоящую головную боль правящим кругам Саудовской Аравии, пришла не с Востока, а с Запада. Ситуация в Йемене, которая после свержения Али Абдаллы Салеха, казалось, закончилась политическим патом, но патом, выгодным Саудовской Аравии и ее союзникам по Совету сотрудничества арабских государств Персидского залива, разрешилась затем самым неожиданным для них образом.
В конце сентября 2014 г. столица Йемена Сана была занята повстанцами группировки «Ансар Аллах», которых также называют хуситами - в честь основателя движения Хусейна аль-Хуси и нынешнего лидера, брата покойного Хусейна, Абдель Малика аль-Хуси. В ходе продолжающегося с 2011 г. внутреннего противостояния в Йемене не только государственные структуры, включая армию, но и их традиционная племенная опора оказались настолько подточенными, что оккупация хуситами Саны, казавшаяся поначалу просто досадным недоразумением, обернулась на деле началом процесса более глубокого изменения всей политической системы страны, по сравнению с которым все, что происходило в течение предыдущих трех лет, может оказаться лишь предисловием.
В течение октября хуситы достаточно легко овладели еще тремя крупнейшими городами северной части страны - Иббом, Дамаром и Ходейдой. Парализовав правительство, захватив
20 января 2015 г. президентский дворец и вынудив президента Абд Раббо Мансура Хади уйти в отставку, они продолжали активные контакты с ведущими политическими партиями, включая и партию бывшего президента А. А. Салеха, несмотря на то, что он, по идее, должен считаться кровником их лидера A.M. аль-Хуси.
В первой половине 2015 г. события в Йемене стали разворачиваться с еще более драматической быстротой. Овладев третьим по значению городом страны Таиззом, хуситы и союзные с ними части йеменской армии, маршем, практически не встречая сопротивления, прошли южнойеменскую провинцию Лахдж и вошли в Аден. Президент A.M. Хади, который до этого был вынужден перебазироваться из Саны в Аден, бежал и оттуда - сначала в Оман, а затем в Саудовскую Аравию. Таким образом, президентская власть была окончательно свергнута, а важнейший в геополитическом отношении город страны Аден с его крупнейшим в регионе морским портом оказался в руках хуситов, которых Саудовская Аравия рассматривает в качестве своих политико-конфессиональных противников и клиентуры Ирана на Аравийском полуострове. Кроме того, овладев Аденом, хуситы вышли непосредственно на берег Баб эль-Мандебского пролива, установив тем самым контроль над одной из важнейших мировых точек нефтяного транзита из стран Персидского залива.
«Нации и национализм на Мусульманском Востоке», М, ИВ РАН 2015 г., с. 93-115.
