CC BY
56
УДК 821.161.1 - 82-1/29
Карпов А. А.
Библейские мотивы в «поэтической картине» А.В. Тимофеева
«Последний день»
В статье рассматривается история создания А.В. Тимофеевым поэмы «Последний день», анализируются художественный и литературный контексты поэмы, исследуются библейские мотивы.
The article tells about the history of creation of the poems "The Last Day" by A.V. Timofeev’s. Here analysis of the artistic and literary context is offered as well as biblical themes in the poem are explored.
Ключевые слова: русская литература, А.В. Тимофеев, романтизм, библейские мотивы.
Key words: Russian literature, A.V. Timofeev, romanticism, biblical motifs.
Драматическая поэма «Последний день» популярного в середине 1830-х годов поэта и прозаика, видного представителя русского низового романтизма А. В. Тимофеева была впервые опубликована в июне 1835 года в журнале «Библиотека для чтения» [15, с. 131-171] (в ту пору Тимофеев был одним из ее ведущих сотрудников). В 1837 году автор, с некоторыми, порой существенными, изменениями и добавлением эпиграфа, перепечатал ее в составе своих трехтомных «Опытов», указав и дату создания произведения - 1834 год [16, с. 305-307]. В оглавлении книги появилось также обозначение жанра «Последнего дня» - «поэтическая картина».
Сочинение Тимофеева отчетливо делится на две части. Первая из них представляет собой сцену многолюдного пира близ некоего условного города. Во второй изображается вселенский катаклизм, ведущий к разрушению мира и уничтожению человечества.
При чтении начальных страниц «поэтической картины» бросается в глаза ее тесная связь с вышедшим в свет в 1832 году пушкинским «Пиром во время чумы» (см.: [9]). (Правда, в отличие от «маленькой трагедии», «Последний день» является драмой для чтения, не имеющей никаких сценических перспектив. В частности, особую смысловую и изобразительную роль в ней играют обширные ремарки, назначение которых далеко от обычных постановочных пояснений.)
Первая же реплика драмы - обращение главного героя произведения, Председателя пира к своей подруге: «Ну, Эмма, спой нам что-нибудь! / При песнях как-то веселее / И говоришь, и ешь, и пьешь» [16, с. 309] - одновременно напоминает и просьбу Вальсингама: «Спой, Мери, нам уныло
© Карпов А.А., 2015
16
и протяжно, / Чтоб мы потом к веселью обратились / Безумнее, как тот, кто от земли / Был отлучен каким-нибудь виденьем» [13, с. 168], и призыв к нему пушкинского Молодого человека: «...спой / Нам песню, вольную, живую песню» [13, с. 170]. Место песни Мери, и, отчасти, ожидаемой «вакхической» песни Вальсингама в «Последнем дне» занимает довольно примитивный текст - песня Эммы, воспроизводящая общие места анакреонтической поэзии - мотивы ценности и в то же время мимолетности жизни и ее наслаждений. Пирующими песня Эммы воспринимается как программная, точно отвечающая их настроениям и жизненной философии. Они с восторгом повторяют ее строки, откликаются на них почти теми же словами, какими пушкинские герои выражают готовность выслушать вальсингамовский гимн чуме: «Прелестно! - Браво, браво! - Фора! / “Не вечно жизнь для нас цветет!..”» [16, с. 311]. Точное воспроизведение модели «Пира во время чумы» можно обнаружить и в некоторых последующих эпизодах. В дальнейшем Тимофеев постепенно отходит от методичного копирования пушкинской пьесы, хотя тесная связь с ней сохраняется на протяжении всей первой части «поэтической картины» (в концовке она обнаруживается только в отдельных фрагментах, варьирующих вальсинга-мовские мотивы «упоения» всем, «что гибелью грозит» [13, с. 171]).
Очевидно, что в «маленькой трагедии» внимание Тимофеева привлекли соединение тем жизненного праздника и смерти, проблема поведения человека перед лицом страшной и неотвратимой опасности. Однако развить эти темы автор «Последнего дня» стремился в рамках иного замысла. Главное здесь заключается в попытке философского углубления пушкинской ситуации, придании ей более широкого масштаба, предельном заострении и выведении на передний план эсхатологической проблематики. В рамках этого нового сюжета дублирующая «Пир во время чумы» начальная часть текста «Последнего дня» играет роль экспозиции.
Как упоминалось, при переиздании своей драматической поэмы Тимофеев предварил ее текст эпиграфом - фрагментом 24 главы Евангелия от Матфея: «Яко же бо бысть во дни Ноевы, тако будетъ и пришеств1е Сына челов'Ьческаго.
Яко же бо бЬху во дни прежде потопа, ядуще и шюще, женящеся и посягающе, до него же дне вниде Ное въ ковчегъ, и не увЪдЪши, дондеже пршде вода и взятъ вся: тако будетъ и пришеств1е Сына челов'Ьческаго» [16, с. 307]1.
Посвященная событию грядущего Второго Пришествия, 24 глава становится важнейшим смысловым фоном «Последнего дня», аллюзии на нее неоднократно возникают на его страницах. Позаимствованный же из нее эпиграф не только подчеркивает масштаб изображенного катаклизма, но и
1 «Как было во дни Ноя, так будет и в пришествие Сына Человеческого: ибо, как во дни перед потопом ели, пили, женились и выходили замуж, до того дня, как вошел Ной в ковчег, и не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех, - так будет и пришествие Сына Человеческого» (Мф. 24: 37-39).
17
выявляет мистериальную природу произведения, его религиозный смысл, определяет его фабулу и двухчастную композицию. Проясняет он и характер переосмысления центральной ситуации «маленькой трагедии» Пушкина: пир во время чумы у Тимофеева сменяется пиром накануне Страшного Суда1.
Как и в пушкинской пьесе, в драматической поэме Тимофеева застольное веселье персонажей постоянно омрачают напоминания о смерти и страдании, участники праздника слышат пророчества о близком конце света, наблюдают зловещие природные предзнаменования... Но если действующие лица «маленькой трагедии», находясь в смертельной опасности, сознательно откликаются на угрозы - пытаясь забыться, проявляя покорность и самоотвержение или бросая дерзкий вызов Чуме, то персонажи «поэтической картины» полностью погружены в земные заботы. Позабыв о евангельской истине - «. бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш придет» (Мф. 24:43), они бездумно предаются веселью. Их последний день суетен. Они оказываются не готовы достойно встретить свой конец и о вере и милосердии вспоминают лишь в самый момент крушения мира.
Помимо прочего, евангельский эпиграф «Последнего дня» указывает на преемственность этого сочинения по отношению к мистерии Байрона «Небо и земля» (1821), посвященной тем самым временам Ноя, о которых в нем говорится2. У Байрона Тимофеев заимствует жанровую форму произведения с его условно-мифологическим планом и космической ареной действия. (В жанровом отношении на его драматическую поэму могли также повлиять «символическое действо» (Л. Я. Гинзбург) В.С. Печерина «Pot-pourri, или Чего хочешь, то просишь» (1833) [10, с. 734] и, прямо или косвенно, вторая часть «Фауста» (1831) Гете [8, с. 24]). Чрезвычайно существенна для автора «Последнего дня» была и байроновская тема мирового катаклизма. Если для начала «поэтической картины» наиболее актуален пушкинский претекст, то в дальнейшем Тимофеев ориентируется, прежде всего, на христианскую апокалиптику и связанную с ней традицию европейской эсхатологической литературы. Так, создаваемая им картина уничтожения мира многими деталями напоминает знаменитое стихотворение Байрона «Тьма» (1816)3, к моменту создания «Последнего дня» уже многократно переведенное на русский язык [5, с. 185-192; 14, с. 221-236]. Принадлежность мистерии Тимофеева к традиции произведений о «последних временах» подчеркивает уже само ее название, подобное заглавиям сочинений современников и предшественников автора - «Последний человек»
1 Ср.: «Перед нами тот же сюжет, но обильно насыщенный религиозной (апокалиптической) символикой и переосмысленный в тенденциозно-евангельском духе» [12, с. 137].
2 С мистерией БайронаТимофеев мог быть знаком, например, по французскому переводу А. Пишо.
3
Впервые отмечено М.П. Алексеевым [1, с. 417].
18
(1826) М. Шелли, «Последняя смерть» (1827) Е.А. Баратынского, «Последний катаклизм» (1829) Ф.И. Тютчева... Чуть позже в русле этой традиции будут созданы стихотворения самого Тимофеева - «Последнее разрушение мира» (1838) и «Последний день Помпеи» (1837)1.
Думается, заглавие, а возможно и сама идея его драматической поэмы могли быть подсказаны Тимофееву и ярким явлением «эсхатологической» живописи - картиной К. Брюллова «Последний день Помпеи», ставшей европейской сенсацией середины 1830-х годов. Она была привезена в Россию в июле 1834 года и впервые выставлена для обозрения в Эрмитаже между 12 и 17 августа. Находясь в то время за границей, Тимофеев к моменту написания своего произведения еще не видел самого творения художника. Однако общее представление о нем и вызванном им впечатлении он мог получить на основании опубликованной в первом томе «Библиотеки для чтения» (январь 1834 года) статьи «Последний день Помпеи, картина Карла Брюллова», в которой были собраны восхищенные отзывы европейских поклонников этого шедевра. В статье не раз говорится о «сюжетном» характере картины, о том, что ее предмет более подходит для словесности, чем для живописи. Она воспринимается как «немая поэзия» [4, с. 119], как «превосходная поэма, исполненная жизни и движения, обильная разнообразными эпизодами» [4, с. 121], «не картина, но Эпопея» (В. Скотт) [4, с. 129]. Восторженные суждения о полотне Брюллова могли навести Тимофеева на мысль о создании аналога этому «могучему осуществлению ужаса» [4, с. 134] - литературного произведения, рисующего столь же грандиозную катастрофу. В соотнесении с творением Брюллова особый смысл получает подзаголовок «Последнего дня», подчеркивающий значение в нем изобразительного начала - «поэтическая картина». Создаваемые средствами языка живописные эффекты Тимофеева (напр., ремарка «С земли начинает подыматься кровавый столб. Кругом столба летают огни в виде огромных молний. Далее со всех сторон черный мрак» [16, с. 343] или увиденная восхищенным взглядом Председателя картина хаоса: «Вот заиграли водометы / Блестящих, радужных цветов, / И между черными скалами, / Среди безбрежной, мутной тьмы, / Кровавой лентой покатились...» [16, с. 340]) напоминают поразившие зрителей «Последнего дня Помпеи» контрасты темноты и яркого света: «Здесь мечет он (Брюллов. -А.К.) массами света; там водворяет такой мрак, что невольно затрепещешь» [4, с. 131]; «ослепительный отблеск громового удара освещает всю эту ужасную сцену тьмы, замешательства и горя» [4, с. 136].
Уже в начальной, «пушкинской» части «поэтической картины» Тимофеева возникают аллюзии и на Священное Писание. Подводя итог пространному обсуждению проблемы счастья (его участниками были многочисленные эпизодические персонажи «Последнего дня»), Председа-
1 Ср.: 6, с. 79-80. В своей монографии М. Я. Вайскопф, на материале, в основном, других сочинений Тимофеева, рассматривает вопрос об использовании в них различных религиозных моделей.
19
тель пира резюмирует: «У всякого свое здесь счастье, / И счастья нет ни у кого» [16, с. 329] и вслед за тем рассказывает историю собственной жизни.
Подобно гимну Вальсингама, программный монолог Председателя (позднее мы узнаем: как и героя «Фауста», его зовут Генрих) резко возвышает его над окружением. Выясняется, что в прошлом он пережил многое из того, к чему стремятся другие участники застолья - воевал, испытал любовную страсть, оказавшуюся недолговечной, добился славы, носил царскую порфиру, но в итоге разочаровался во всем и, «сложив корону» [16, с. 331], нашел удовлетворение в веселом дружеском кругу:
И наконец, больной душою,
Я отказался от всего;
<.............>
И поселился между вами.
Вы избрали меня главой Своих пиров и удовольствий...
Я ваш и телом, и душой!
И с этих пор я воскресаю.
Мне помнится, один поэт Сказал: «Во время, в пору, кстати -Вот счастья нашего девиз!»
И я согласен! - Кстати, в пору,
Во время все прекрасно, все -И даже самое несчастье! [16, с. 331-332].
Приведенные Председателем слова не названного «поэта» представляют собой первые строки стихотворения А. Х. Востокова «Письмо о счастии к И. А. Иванову» (1805), в котором воспевается идеал
довольствования малым, необходимым:
Во время, впору, кстати -Вот счастия девиз. -Иванов, что есть счастье?
Иметь покров в ненастье,
Тепло во время стужи,
Прохладну тень от зною;
Голодному хлеб-соль [7,с. 178].
Однако важно отметить, что осуществленное Председателем парадоксальное дополнение к цитате - «И я согласен <...> Во время все прекрасно, все - / И даже самое несчастье!» (курсив мой. - А.К) - резко меняет смысл исходного утверждения. В своей новой форме оно приобретает сложный характер, сближаясь с хрестоматийными строками Книги Екклесиаста: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; <...> время плакать и время смеяться», «Всё соделал Он прекрасным в свое время, и вложил мир в сердце их, хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца» (Еккл. 3: 1-4, 11; курсив мой. - А.К.).
Как важный фон для восприятия истории, высказываний и самой исключительной личности тимофеевского героя Книга Екклесиаста выступа-
20
ет и в нескольких других фрагментах «Последнего дня». Практически весь рассказ Председателя о своем прошлом развивает знаменитое положение Книги, ставшее ее рефреном, - «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, -всё суета! <...> Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё -суета и томление духа» (Еккл. 1:2, 14). Итоги поисков центрального персонажа, приведших его к пирующим, проясняют суждения Екклесиаста о том, что нужно получать удовольствие от самого процесса бытия: «Познал я, что нет <. > ничего лучшего, как веселиться и делать доброе в жизни своей. И если какой человек ест и пьет, и видит доброе во всяком труде своем, то это - дар Божий» (Еккл. 3: 12-13). Наконец, как парафраз еще одной знаменитой мудрости Екклесиаста - «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: “смотри, вот это новое”; но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Еккл. 1: 9-10) - звучит возражение Председателя Старику в рубище, обличающему современность: «Поверьте мне, все это было! / И разве разница лишь в том, / То протекло давно, в тумане, / А это здесь еще, в глазах» [16, с. 333-334].
Один из важнейших персонажей «поэтической картины», Старик в рубище близко напоминает пушкинского Старого священника. Неожиданно появившись в разгар пира, он призывает его участников: «Покайтеся! Уж близок час! / <...> Откройте вежди; пробудитесь / От сна греховного» [16, с. 327-328]. Подобно действующим лицам «маленькой трагедии», ти-мофеевские гедонисты (включая и самого Генриха) остаются глухи к его инвективам и апокалиптическим пророчествам: «Прочь его! - Прочь! -Прочь! - / Пусть проповедует каменьям!..» [16, с. 329]. (Ср. у Пушкина: «Несколько голосов. <...> Ступай, старик! ступай своей дорогой!» [13, с. 172] и далее: «Председатель. <...> Старик, иди же с миром; / Но проклят будь, кто за тобой пойдет! Многие. Bravo, bravo! достойный председатель! / Вот проповедь тебе! пошел! пошел!» [13, с. 173]).
Однако содержание созданного Тимофеевым образа далеко не исчерпывается его сходством со Старым священником. Являясь носителем собственно христианской точки зрения на происходящее, пушкинский персонаж, в то же время, обличает только конкретных людей за их конкретные поступки: «Безбожный пир, безбожные безумцы! / Вы пиршеством и песнями разврата / Ругаетесь над мрачной тишиной, Повсюду смертию распространенной!» [13, с. 172]. Старик в рубище говорит о греховности современного мира как такового, рассматривая его состояние как свидетельство близкого конца света:
Куда не взглянешь,
Всё говорит нам о конце.
Кругом разврат, кругом соблазны,
Кругом бесстыдство и позор;
Нет ни религии, ни чести;
<.............>
Народ беснуется; цари
21
Едва, сударь, сидят на тронах;
<.............>
Повсюду мерзость, запустенье,
Кумиры злату и греху...
<.............>
Брат восстает на брата. да!
Сын на отца, отец на сына. [16, с. 332—333].
Показательно, что если в ранней редакции мистерии Старик в рубище, подобно пушкинскому Священнику, предстает как духовное лицо (персонажи «Последнего дня» дважды обращаются к нему «отец святой» [15, с. 161]), то при переработке пьесы Тимофеев убирает эту конкретную характеристику, подчеркивая тем самым загадочность своего героя, его пророческие черты:
Бог говорит вам чрез меня:
Откройте вежди; пробудитесь От сна греховного [16, с. 328].
Инвективы Старика в рубище напоминают обличения ветхозаветных пророков (ср.: «народ грешный, народ обремененный беззакониями, племя злодеев, сыны погибельные!», «Омойтесь, очиститесь; удалите злые ваши от очей Моих»; Ис. 1:4, 6), представляя собой их модернизированный вариант. Но еще более очевидными оказываются евангельские аллюзии. Так, строки «Брат восстает на брата. <.> / Сын на отца, отец на сына» [16, с. 333] совпадают со стихами о «последних временах», заключенными, например, в Евангелии от Матфея: «Предаст же брат брата на смерть, и отец - сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их» (Мф. 10:21). Слова «Повсюду мерзость, запустенье» [15, с. 333] воспроизводят другой фрагмент того же источника - «Итак, когда увидите мерзость запустения, реченную через пророка Даниила, стоящую на святом месте», «когда вы увидите всё сие, знайте, что близко, при дверях» (Мф. 24:15, 33).
Очевидно, что и прямое пророчество Старика в рубище о близости Страшного суда - «Покайтеся! Уж близок час! / Приспел день жатвы, и секира / При корне дерева лежит» [16, с. 327-328] (пирующие отвечают на него «всеобщим хохотом») - представляет собой парафразу фрагмента все того же Евангелия от Матфея: «В те дни приходит Иоанн Креститель и проповедует в пустыне Иудейской и говорит: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное», «Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь» (Мф. 3: 1-2, 10)1. Приведенные аналогии, очевидные для современников автора, выразительно подчеркивают апокалиптический пафос выступлений тимофеев-ского отшельника.
1 Представляется, что в данном контексте дополнительное значение приобретают ирубище старика (ср.: «Сам же Иоанн имел одежду из верблюжьего волоса и пояс кожаный на чреслах своих»; Мф. 3:4), и восклицание участников пира «Пусть проповедует каменьям!» [16, с. 329] (ср.: «он тот, о котором сказал пророк Исаия: глас вопиющего в пустыне»; Мф. 3:3).
22
В системе заключенных в «Последнем дне» библейских аллюзий и реминисценций порой весьма естественно выглядят и заимствования чисто литературного происхождения. Так, одним из предвестий будущей катастрофы в произведении становятся вначале загорающаяся на Западе заря, а затем встреча на небе двух солнц: «Солнце начинает меркнуть; на Западе появляется другое - необыкновенной величины, тусклое, багровое - и идет прямо к первому. <...> Пирующие - бледные, совершенно расстроенные, стоят неподвижно на одном месте» [16, с. 337]. Кажущийся вполне органичным для библейской апокалиптики, мотив двух солнц1 в действительности почерпнут Тимофеевым из романа Булгарина «Дмитрий Самозванец» (1830), где (со ссылкой на «Историю государства Российского» Карамзина) об этом явлении, истолкованном как дурной знак, говорится неоднократно.
Непосредственно перед этим эпизодом веселье пирующих неожиданно нарушает другое странное происшествие, описанное в ремарке: «Вдруг раздается ужасный рев. Со всех сторон появляются дикие звери и, повеся головы, взрывая когтями землю, идут к пирующим. Танцы прерываются <...>. Звери, подошедши к людям, начинают ласкаться к ним. Ужас переходит в изумление» [16, с. 336-337]. Источник этого эпизода также имеет литературное происхождение: в мистерии Байрона «Небо и земля» дикие звери в преддверии потопа ищут спасения у людей: «Земля смешалась с небом... Боже! Боже! / Спаси Твоя рабы! / Чу! Вой зверей сливается в мольбы! / Дракон, в горах покинув ложе, / Мятется в страхе меж людей / И смертным воплем воздух режут птицы» [2, с. 42-43]. Сходные строки, повествующие о нарушении естественного порядка вещей, содержатся и в более раннем стихотворении Байрона «Тьма»: «Птицы с криком / Носились низко над землей, махали / Ненужными крылами... Даже звери / Сбегались робкими стадами. Змеи / Ползли, вились среди толпы, шипели, / Безвредные.» [3, с. 112].
Образцом для создания знаменитых «хоров» Тимофеева, вероятно, стала мистерия Байрона «Небо и земля», где они даже внесены в список действующих лиц. Так, байроновскому Хору духов земли в «Последнем дне» соответствуют представляющие силы зла Хор огненных духов и Хор черных духов, Хору смертных английского автора - Хор духов в кровавом столбе (невинных жертв мира) и Хор праведников. Тем интереснее отметить и возможную библейскую основу коллективных персонажей обоих писателей. Речь идет о следующих фрагментах Откровения Иоанна Богослова: « . когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка Святый и Истинный,
1 Ср.: «И будут знамения в солнце и луне и звездах, а на земле уныние народов и недоумение» (Лк. 21:25). Появление во время пира двух солнц может быть интерпретировано и как вариация на тему нечестивого пиршества Валтасара (Дан. 5:1-31) накануне гибели его города и царства (эта аналогия подсказана мне М.Я. Вайскопфом).
23
не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?» (Откр. 6: 9-10), «После сего взглянул я, и вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть <...> стояло пред престолом и пред Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих. И восклицали громким голосом, говоря: спасение Богу нашему, сидящему на престоле, и Агнцу!» (Откр. 7: 9-10). Не выглядят ли эти фрагменты основой возможных, условно говоря, Хоров праведников?
Между картинами всемирной катастрофы, созданными в заключительной части «Последнего дня», и эсхатологическими сочинениями Байрона есть немало общего. И все же состав образов библейского происхождения у Тимофеева и здесь более широк, чем у его предшественника, что говорит о непосредственном обращении к первоисточнику. Отталкиваясь от текста Священного Писания, Тимофеев создает собственные развернутые картины приближающегося конца мира: «Вода превращается в кровь1. Небо багровеет. Оба солнца, сошедшись вместе, сливаются в одно <...> Скоро огненная полоса исчезает, и небесный свод становится черным, как смоль2 3.
С земли начинают подниматься густые облака черного тумана и наполняют всю атмосферу. Повсюду глубокий мрак и торжественная тишина, прерываемая стонами, ревом и скрежетом зубов . Гробы раскрываются с треском; мертвые встают и присоединяются к живым4.
Земля колеблется. В разных местах вспыхивают волканы» [16, с. 338].
«Земля трещит страшно и раскалывается в разных местах5. Из огромных расселин начинают вспыхивать массы огня с серным удушливым дымом, и по временам освещают толпы народа, скопившиеся во мраке» [16, с. 345].
1 Ср., напр.: «И тогда второй ангел вылил свою чашу в море, и оно превратилось в кровь, подобную крови мертвеца, и всё живое в море умерло. И тогда третий ангел вылил свою чашу в реки и источники, и обратились они в кровь» (Откр. 16: 3-4).
2
Ср.: «И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются» (Мф. 24:29),
«Солнце превратится во тьму и луна - в кровь, прежде, нежели наступит день Господень, великий и страшный» (Иоил. 2: 31), «Разве день Господень не мрак, а свет? он тьма, и нет в нем сияния» (Ам. 5:20).
3 Ср.: «А сыны царства извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов» (Мф. 8:12) и особенно: «придет господин раба того в день, в который он не ожидает, и в час, в который не думает, и рассечет его, и подвергнет его одной участи с лицемерами; там будет плач и скрежет зубов» (Мф. 24: 50-51).
4 «И отдаст земля тех, которые в ней спят, и прах тех, которые молчаливо в нем обитают, а хранилища отдадут вверенные им души» (3 Езд. 7:32), «Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим» (Откр. 20:13).
5 Ср.: «и будут глады, моры и землетрясения по местам» (Мф. 24: 7), «И произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле» (Откр. 16: 18).
24
Заключительные ремарки «Последнего дня», также основанные на библейских текстах, рисуют глобальную космическую катастрофу: «Земля загорается. Небо разверзается, и сокрушенный свод его сыплется со страшным звоном по воздуху хрустальными осколками1» [16, с. 346]. Однако полное уничтожение прежнего неба и прежней земли сопровождается ярким светом, сменившим недавний мрак: «Небо падает целою пеленою. Со всех сторон необыкновенное сияние. Земля разрушается в одно мгновение ока и миллионами пылающих обломков летит в преисподние бездны. В светлом воздухе видны мириады людей, и с громовым эхом раздаются в пространстве уничтоженной вселенной звуки страшной трубы» [16, с. 346-347]. Действие «Последнего дня» завершается в момент, непосредственно предшествующий Второму Пришествию и началу Страшного Суда.
Характеризуя искусство уже ушедшей в прошлое романтической эпохи, один из ее ярких представителей - Н. В. Кукольник писал в 1840-х годах: «Романтическая школа поэзии <...> неминуемо должна была по силе своей и горячности впасть в крайности и впала; вкус сделался чудовищным; чувства до того взволновались, что на них можно было действовать только сильными, потрясающими эффектами... Мало одной смерти, одного отравления, одного убийства, бури обыкновенной; надо было выводить на сцену тысячу смертей, землетрясения, извержения огнедышащих гор, явления бичей небесных» [11, с. 77-78]. (Курсив мой. - А.К.). Приведенные слова кажутся непосредственно относящимися к мистерии Тимофеева. Ее создатель был поистине одержим манией грандиозности. В этом отношении он стремился превзойти не только своих литературных предшественников - Пушкина и Байрона, но и само Священное Писание.
Список литературы
1. Алексеев М.П. Дж. Вильсон и его “Город чумы” // Алексеев М. П. Из истории английской литературы. - М.; Л.: ГИХЛ, 1960. - С. 390-418.
2. Байрон. Небо и земля. Мистерия / пер. И. А. Бунина // Земля. - М.: Московское книгоиздательство, 1909. - Сб. 2. - С. 1-44.
3. Байрон Дж. Г. Тьма // Байрон Дж. Г. Сочинения: в 3 т. - М.: Художественная литература, 1974. - Т. 1. - С. 112-113 (пер. И. С. Тургенева).
4. <без автора>. Последний день Помпеи, картина Карла Брюллова // Библиотека для чтения. - 1834. - Т. I. - Ч. 1. Январь. - Отд. III. - С. 119-138. Колонтитул поверх страниц публикации - «Новый Микель-Анджело».
5. Бурова И.И. Лермонтовский подстрочник в ряду современных поэту русских переводов «Тьмы» Байрона // Мир Лермонтова: Коллективная монография / под ред. М.Н. Виролайнен и А.А. Карпова. - СПб.: Скрипториум, 2015. - С. 185-192.
6. Вайскопф М.Я. Влюбленный демиург: Метафизика и эротика русского романтизма. - М.: Новое литературное обозрение, 2012. - 696 с. 1
1 Второе послание апостола Петра: «.нынешние небеса и земля <...> сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков», «Придет же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят» (2 Петр. 3: 7, 10).
25
7. Востоков А.Х. Письмо о счастии к И. А. Иванову // Востоков. Стихотворения / ред., вст. статья и прим. В.Н. Орлова. - Л., 1935. - С. 178-179 (Большая серия «Библиотеки поэта»).
8. Жирмунский В.М. Гете в русской литературе. - Л.: Наука, 1981. - 560 с.
9. Карпов А.А. «Пир во время чумы» А.С. Пушкина в «поэтической картине» А. В. Тимофеева «Последний день» // Современные проблемы науки и образования. -2014. - № 6. - [Эл. ресурс]: www.science-education.ru/120-16505 (дата обращения: 9.09.2015).
10. Киселев-Сергенин В.С. Примечания <к поэме «Pot-pourri, или Чего хочешь, того просишь» В. С. Печерина> // Поэты 1820-1830-х годов / общ. ред. Л. Я. Гинзбург. -Л.: Ленинградское отделение изд-ва «Советский писатель», 1972. - Т. 2. - С. 733-736.
11. Кукольник Н.В. Русская живописная школа. Статья вторая // Картины русской живописи, изданные под редакциею Н. В. Кукольника. - СПб.: В типографии III Отдел. Е. И. В. Канцелярии, 1846. - С. 75-78.
12. Маньковский А.В. Жанр романтической мистерии в русской литературе 1830-х гг. (на примере «мистерий» А. В. Тимофеева) // Четвертые Майминские чтения. Забытые и «второстепенные» писатели пушкинской эпохи. - Псков: Псковский гос. пед. ин-т им. С.М. Кирова, 2003. - С. 135-139.
13. Пушкин А.С. Пир во время чумы // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 20 т. -СПб.: Наука, 2009. - Т. 7: Драматические произведения. - С. 163-174.
14. Сухарев С.Л. Стихотворение Байрона «Darkness» в русских переводах // Великий романтик: Байрон и мировая литература [Сб. статей]. - М.: Наука, 1991. -С. 221-236.
15. Тимофеев. Последний день // Библиотека для чтения. - 1835. - Т. X. - Ч. 2. -№ 18. - Отд. I. - С. 131-171.
16. Тимофеев А.В. Последний день // Опыты Т.м.ф.а. - СПб.: В типографии Христиана Гинце, 1837. - Ч. I. - С. 305-347.
26
