CC BY
95
2 Эйдинова В. Дуалистическая природа сгиля О. Мандельштама // XX век: Литература.
Стиль. Екатеринбург, 1994. Вып. 1. С. 82. ' Мережковский Д. С. Поли. собр. соч.: В 24 т. М., 1914. Т. 16. С. 35. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием арабскими цифрами тома и страниц.
■» Письма Д. С. Мережковского к А. В. Амфитеатрову// Звезда. 1995. №7. С. 166. 5 "Одного бойтесь — рабства и худшего из рабств — мещанства — и худшего из всех мещанств — хамства, ибо воцарившийся раб и есть черт — <.. > грядущий князь мира сего, Грядущий Хам." [14, 37], <' См.: Белый А. Магия слова // Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994. С. 135.
7 Сарабьянов Д. Русская живопись конца 1900-х — начала 1910-х годов: Очерки. М,,
1971. С. 53. « Там же С 45. ^Там же. С. 52.
1(1 Мережковский Д. Записная кннжка 1919— 1920//Вильнюс. 1980. № 6 С. 143.
11 Мережковский Д. Записная книжка и письма // Русская речь. 1993. № 4. С. 31.
12 Аверинцев С. Вячеслав Иванов// Иванов В. Стихотворения и поэмы. М., 1976. С. 31.
13 Мы опираемся на типологию литературного героя Л. Гинзбург (См.: Гинзбург Л. О штературном герое. Л., 1979. С. 127, 1
14 Белый А Мережковский//Луг зеленый. М., 1910 С. 143, 144.
15 Лундберг Е. Мережковский и его новое христианство. СПб., 1914. С. 35, 36. "> Эйдинова В. Указ. соч. С 82.
17 Там же С. 86.
О мозанчности сгиля А. Ахматовой см.: Эйхенбаум Б. О прозе и поэзии. Л , 1986 С. 384, 389; Эйдинова В. Идеи М. Бахтина и "стилевое состояние" русской литературы 1920 — 1930-х годов //XX век: Литература. Стиль. Екатеринбург, 1996. Вып. И, С. 12.
В. А. Осанкина
Библейская символика в поэтической медитации
В.А. Жуковского
Природа Библии символична. Самые ранние исследователи Библии выделяли три смысловых пласта св. Писания: телесный { буквальный, историческо-грамматический), душевный (моральный), духовный (аллегорическо-мистический)1. "Схоласты зрелого средневековья превратили триаду в четверицу, различив рассудочно-аллегорический и собственно "духовный", или "анагогический" ("возводящий душу ввысь") смыслы как два различных уровня (это различие до некоторой степени предваряло романтическую теорию символа в его отличие от аллегории)2.
Романтизм тоже говорит на языке символов. Ф. Шеллинг сознательно противопоставляет классической аллегории символ и миф как органическое тождество идеи и образа: "Образ - не то что сам предмет, и в то же время он всё равно как сам предмет- в этом смысле образ со-
держит истину; но поскольку он не есть сам предмет, постольку образ не есть истинное"3. В творчестве романтиков происходит наложение новой мифологической системы (где романтические категории - абсолюта, духа, свободы, любви - играют чрезвычайно важную роль и являются одним из факторов , организующих картину мира) на символическую систему Библии, основанную на идее взаимодействия двух миров - небесного и земного. Отсюда символика в романтическом искусстве заключает в себе множественность смыслов: сакральных и светских.
В лирике Жуковского библейская символика (Бог, душа, небо, земля. Вселенная) легко входит в его романтическую эстетику, сливается с ключевыми символами романтического мироощущения. "Бог и душа" - вот два существа; всё прочее- печатное объявление, приклеенное на минуту "4, - эти слова Жуковского, которые он записал в дневнике в 1821 году, являются ключом к пониманию всего его творчества. Отношение его к религии было разным в первый (1801- до середины 1821 гг.) и второй (с середины 1820- 1850 гг.) периоды творчества.
В науке , начиная с Белинского, общепризнано, что наибольшее влияние на последующую литературу оказали произведения Жуковского, созданные до середины 20-х годов, в пору расцвета русского романтизма. Философскую медитацию этих лет мы и сделаем предметом нашего анализа. Хотя в целом проблема и не рассматривалась, отдельных её сторон касались, особенно дореволюционные исследователи5. Весе-ловский видел в религиозности Жуковского исток его "поэтики" невыразимого. По его мнению, угадать примету идеала "в оболочке конечного" может лишь мистически вдохновенное чувство поэта6. Считая религиозность определяющим началом всего поэтического облика Жуковского, учёный в то же время не видит связи между христианским мироощущением художника и романтической системой ценностей. Более того, Жуковский для него сентименталист, творивший до конца жизни в русле этого литературного направления.
Действительно, открытие внутреннего мира человека, попытка раскрыть переживания героя- всё это есть у сентименталистов. Но эмоции лирики Карамзина - эмоции малого масштаба, главное достоинство его героев - повышенная чувствительность и слезливость. Для романтического героя Жуковского жизнь также полна слез, однако он не просто "умеет плакать", а умеет скорбеть. Жуковский в области чувства пошел дальше, манерная чувствительность карамзинской школы ему совершенно чужда. Он перерастает рамки сентиментализма. Это сообщает его медитации особый колорит. Если поэты-сентименталисты культивируют настроение, то Жуковский - душевное состояние7. Понятия "Бог" и "душа" становятся в художественной системе Жуковского символами определенных душевных состояний поэта и его лирического ie-роя.
В пору расцвета творчества Жуковский переживает эстетическое или нравственное отношение к религии8. Для него искусство является более или менее её тождественным замещением, равноправным с нею путем Богопознания. " Поэзия- небесной религии сестра земная, Светлый маяк, самим Создателем зажженный" , - скажет он в драматической
поэме "Камоэнс". Уже в одной из самых ранних медитаций , где Жуковский славит "богатую и счастливую " Россию, в ряду её достоинств он видит то , что кисть художника и лира поэта, содействуя просвещению, "сливают1' благотворный свет его с "лучом религии"9. В статье 1821 года "Рафаэлева "Мадонна" Жуковский -критик разовьет эту мысль применительно к живописи: "И точно, приходит на мысль, что ... картина родилась в минуту чуда: занавес раздвинулся, и тайна неба открылась глазам человека". Доступ к "тайне небесной" имеют, по мнению Жуковского, младенцы, ангелы на земле и художники в минуту высшего прозрения. В такие мгновения художника посещает "гений чистой красоты", религиозное откровение, являющее святость жизни: "Он лишь в чистые мгновенья Бытия слетает к нам, И приносит откровенья, Благодатные сердцам"10.
Мысли Жуковского о вдохновенном прозрении художника в сущность бытия разделялись всеми романтиками. Порой они сами говорили о поэтическом вдохновении, как наитии Святого Духа: "К тебе , о чистый Дух, источник вдохновенья"( Веневитинов) ; "Твой стих, как Божий Дух. носился над толпой"(Лермонтов). Огромное влияние на русских поэтов оказал Шеллинг, считавший, что, наряду с религией, искусство противостоит "наружному разуму силлогизма" . что "природа всего лишь поэма, сокрытая в чудесной тайнописи"1'.
Ещё до "Сельского клад6ища(1801), после которого Жуковский стал известен читающей публике, в ранних оригинальных (не переводных) нравоучительных медитациях он высказывается о Боге в духе христианской монотеистической доктрины как Создателе Вселенной, Творце. Отсюда его эпитеты - "Муж, премудростью почтенный", "Предвечный", "Спаситель-Бог". Библейский Бот; крайне редко выступает в образе Христа. В медитации "Библия" (1814 г.) поэт восхищается ветхозаветными героями - Давидом, Иаковом, Авраамом и лишь в конце произведения появляется "младенец-бог мессия в пеленах". Почти всегда образ Бога конструируется мотивом его всепроникающей благости, плоды которой "зрит б небесах" и за которую и "здесь" и "там" ждет человека награда ((М. М. Хераскову, 1798 г.).
Иногда Жуковский пересказывает библейские сюжеты, поэтизирует эпизоды Святой книги, вставляет в текст философской медитации реминисценции из Ветхого и Нового Заветов. В оригинальной медитации "К А. Н. Арбеневой" (1812 г.), размышляя о превратностях судьбы человеческой, он приводит в доказательство своих размышлений библейское выражение "всё суета". Выражение это взято Жуковским из книги "Экклезиаст", написанной иерусалимским царем Соломоном и звучит так: Суета сует, и всяческая суета и томление духа. Всё произведение - лишь подтверждение библейской мудрости. На земле, где человек, по мысли Жуковского, "учен лишь одним горестям", нельзя искать нетленного. На земле его нет. И это доказывает человеческий ум,он -"всех радостей палач", он "бытие жестоко анатомит". Анатомия бытия и приводит к тому, что "призраки исчезают", иллюзии рассеиваются, и человек один на один остается с библейской истиной "всё суета". Отсюда мысль Жуковского, что в земной жизни каждый смиряется с Прови-
дением, довольствуется малым. Эту же мысль о суете жизни он повторит в медитации "К поэзии" (1804 г.) , призывая поэтов идти по пути великих, а не "плениться суетой". В названной выше медитации "Библия" (1814 г.) Жуковский воспринимает Священное писание как книгу, которая питает воображение поэта. Пересказывая сюжеты Ветхого Завета, он "проводит через свою "душу живу" (выражение Белинского) и сотворение мира Творцом, и грех Адама и Евы, и всемирный потоп, вдыхая в них тоже "душу живу"12.
Приведенные примеры художественного преломления драматических эпизодов Библии, реминисценций из Ветхого и Нового Заветов вовсе не делают их в поэтической системе Жуковского литературными темами. В его медитациях передано определенное мироощущение поэта и его лирического героя. Из Ветхого Завета они воспринимают любовь к единому Богу-Творцу, уважение к библейским премудростям, признание истории творения Богом мира. Здесь верность Богу и Провидению представлена как исконная данность, как то. с чем невозможно спорить.
В медитациях с новозаветной окраской поэту, его лирическому герою присуща одна и та же этическая ориентация на высший нравственный идеал, каким является Иисус. Это будет сказано уже в ранней медитации "Герой"(1800 г.):"Кто душою. Так чист и светл, как Божество". При этом сам центральный персонаж Нового Завета часто остается как бы за скобками повествования, присутствуя только в сознании автора. В послании "К князю Вяземскому"(1814 г.), рассказывая "свою повесть" о пастыре- "образце смирения", "служителе святого алтаря", Жуковский говорит скорее всего об Иисусе, не называя его. Все перечисленные деяния этого пастыря- "подавать страдальцу гибнущему руку", "украшать свой страшный мир надеждою на Провиденье", "являть страждущим мир небесный", "являться перед нищей и голодной семьёй с дарами" - указывают на главное лицо Нового Завета. Тоска по этому идеалу, ощущение несовершенства человека (любой человек хуже Христа), своего собственного несовершенства присутствуют во многих поэтических медитациях Жуковского.
В переводном произведении "Гимн"(1808 г.) поэт отходит от оригинала в том месте, где начинает говорить о поэте вообще и о себе. В этой строфе и возникает тема тоски по божественному: "Ив час торжественный полночного виденья, Тебя велю искать и сердцу и очам''(разрядка наша. - В. О.).В этом отношении - "в возвышенном к прекрасному стремленьи", - по мнению Жуковского , все люди - "царь , судья, и воин, и писатель" - равны.
Иногда лирический герой не может объяснить себе суть своего стремления: "Я плачу... но о чем? И сам не знаю!" В медитациях подобного типа христианские образы, сюжеты, реминисценции интерпретируются как эстетически значимые уже в силу своего духовного содержания. Чтобы передать глубину страдания и горя отца, потерявшего сына во цвете лет ("А. Тургеневу", 1813 г.) Жуковский повторит те же слова, которые Иисус скажет перед смертью :да пройдет чаша мимо" (ср.: И говорил : Авва Отче! Всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня, Марк (14: 36). Христианская мысль об очистительной силе страда-
ния ("несчастье нам учитель , а не враг") лежит в основе элегии "На кончину её величества королевы Виртембергской" (1819 г.), которую Белинский назвал "высоким католическим реквиемом"13. В русской поэзии и до Жуковского существовала традиция надгробных стихотворений. Поэт развил эту тему в плане сгущения библейской символики: прекрасная женщина у него - небесный посетитель, она "оттуда", из неземного мира, её "путь земной ", где "одни страдания", недолговечен, гибель закономерна ("Прекрасное погибло в пышном цвете, Таков удел прекрасного на свете!").
Рассуждения Жуковского о смерти, о тленности земного, о неизменяемости небесного, о жизни за гробом даны не как частности , а как последовательное и цельное христианское мироощущение. Разрабатывая популярные христианские мотивы- мотив странничества, борьбы человека с самим собой, с греховностью своей плоти - Жуковский в то же время насыщает их романтической символикой. Мотив странничества дополняется своеобразной романтической тайной - краткости человеческой жизни, хрупкости человеческого счастья, боли от его недостижимости. Плоть и дух - оппозиционные начала в христианской традиции. Плотские отношения между мужчиной и женщиной всегда отрицались Христианством, когда оно было гонимо и когда стало одной из религий Нового времени. Такие отношения терпимы только в законном браке, но и там нужно соблюдать меру, ибо "многие тысячи душ упали в ад прямо с супружеской постели"14. Недвусмысленно указание Христа на то, что в раю не будет подобных отношений, "ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают , как Ангелы Божии, на небесах" (Мф. 22: 30). В полном соответствии с этой традицией Жуковский в послании "К Батюшкову" (1812 г.) противопоставит любовь страсти и скажет , что "любить - это забыть стезю порока". Интересно в этом плане переводное произведение "Послание Элоизы к Абеляру" (1806 г.). Молодая женщина обращается к Творцу с просьбой смягчиться, совершая тяжкий грех, она осознает это. Грех же состоит в том, что в священном храме, "молясь пред алтарями", она все время думает о своём супруге, оглашает его имя под святыми сводами, вспоминает ласки своего "любовника": "В объятиях твоих, в сладчайшем иступленьи, Могла ль я небесам не предпочесть тебя! Могла ли не забыть людей, Творца, себя!" Жуковский усиливает борьбу добродетели и порока в душе героини и выбор её в пользу последнего :"Ах, нет, не Божество душой моей владеет. Она тобой, супруг мой, пламенеет". Однако в целом подобное противостояние в лирике Жуковского встречается редко.
В трактовке любовной темы у него акцент на другом: на идеальной, неземной сущности любви. Он не устает повторять , что характер любви божественный, она ниспослана свыше ("Любовь - есть неба дар", "К Батюшкову", 1812 г.), это таинственное родство душ ("Небо нас соединило", "Вспомни..." 1813 г.). она возвышенна, чиста , целомудренна. В оригинальной медитации "К Нине" (1808 г.) высказаны главные положения Жуковского о любви, В небе Бог, а на земле Любовь. Душа, которая любит, по мнению поэта, равна Богу ("Душа, отлетая в неведомый край. Ужели во прахе то чувство покинет, Которым ровнялась
Богам на земле"). Отсюда еще одно понятие "Бог" в романтической системе Жуковского, Бог - это душевное состояние, обостренное чувство красоты мира. "Я бы каждое прекрасное чувство назвал Богом", - запишет Жуковский в своем дневнике 1817 года.
Идея Бога у Жуковского, как и других романтиков, предполагает самоопределение личности в космосе. Об этом говорили теоретики иенской школы, оказавшие на Жуковского наибольшее влияние: "Любое отношение человека к бесконечному является религией"15. Самоопределиться во Вселенной - значит найти свое место в этом кругообразно вращающемся на стези свои космосе, соотнести свое "Я" с понятием вечности и бесконечности. В творчестве Жуковского человек предстает как малая часть Вселенной, он рассматривает его как частицу космоса в прошедшем, настоящем, будущем, выделяя эти понятия курсивом. Его дневниковые записи, письма, даже записки на полях пестрят высказываниями, подобными этому: "Моё теперь хуже прежнего"16. Ощущают себя странниками на земле поэт и его герой, странствуют по свету персонажи его произведений (Теон и Эсхин, Три путника). Не находит герой Жуковского гармонии и в самом себе: он испытывает томление духа, тоскует по неведомым идеалам, ощущает присутствие роковых сил, которые над ним тяготеют, стремится познать самого себя. Самопознание предполагает наличие внутреннего космоса, мира беспредельно познающей себя души. Понятие "душа" у Жуковского также многозначно. В духе христианских представлений она бессмертна и бесконечна ("Когда душа смятенная полна, И в беспредельное унесена, Невыразимое"), это некая тайная сущность мира ("Душа незримая подъ-емлет голос свой, С моей беседовать душою"), она всеобща, это то, что дано всем людям, что их сближает. В то же время она индивидуальна, это душа романтического поэта, который пропустил весь мир через себя и субъективно окрасил восприятие этого мира.
Множественность смыслов заключена и в символическом противопоставлении понятий "здесь" и "там". Двоемирие Жуковского тяготеет непосредственно к ортодоксально-христианскому дуализму мира "здешнего" и "запредельного" (Эолова арфа, Элизиум)."Земное" и "небесное" противопоставлены в его поэзии как несовершенное, с одной стороны, и гармонически- упорядоченное, с другой. В послании "К Фи-лалету" (1808 г.) он скажет: "Я сердцем сопряжен с сей тайною страной, Куда нас всех влачит судьба неодолима". Эту тайную страну он в разных поэтических медитациях назовет "волшебным краем чудес", "магическим Там", "очарованным Там" - понятиями, развивающими его основную философскую мысль, так образно сформулированную в "Путешественнике" (1819 г.): "Там не будет вечно Здесь". "Там" Жуковского запредельно, невыразимо, оно воплощается в жизни в явлениях прекрасного и лишь в отдельные минуты бытия - в высшие экстатические миги - человеку открывается знание об этом прекрасном. В то же время там и здесь, земля и небо, жизнь и смерть - типичные альтернативы драматического искусства.
Двоемирие романтиков есть следствие основного противоречия между идеалом и действительностью. Очень часто такие понятия , как
небо, небесное, Бог, божественное, в их творческой практике не приобретают сакрального смысла, а являются поэтической метафорой лучшего, идеального. В лирике Жуковского присутствует та и другая символика. "Земля" и "небо" как полюсы христианской модели мира легко сливаются с его романтическими "Здесь" и "Там".
ПРИМЕЧАНИЯ
•Творения Оригена. Вып. 1. О началах. Казань, 1899. С. 236. 2 Аверинцев С. С. Примечания // Контекст. М., 1972. С. 373. ' Шеллинг Ф. В. И. Собр. соч.: В 2 т., М.. 1989. Т. 2. С. 339.
4 Дневники В. А. Жуковского с примечаниями И. А. Бычкова. СП б., 1901. С. 105.
5 Замотан И И. Романтизм двадцатых годов XIX столетия в русской литературе Варшава. 1903; Зейдлиц К. К. Жнзнь и поэзия Жуковского. СПб., 1883.
6 Веселовский А. Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения". СПб., 1904. С. 157.
7 Семенко И. М. В. А. Жуковский Н Собр соч.: В 4 т. М.; Л., 1959, Т. 1. С. 25
ь Канунова Ф Ч Соотношение художественного и религиозною сознания в эстетике В А. Жуковского (¡830 - 1840) // Евангельский текст в русской литературе 18-20 вв. Петрозаводск, 1994. С. 159 4 Жуковский В. А. Собр. соч.: В 4 т. М.; Л ., ¡959. Т. 1, С, 14.
10 Жуковский В. А. Указ. соч. Т. 4. С. 318.
11 Шеллинг Ф В. И. Указ. соч. Т.1 С. 27.
12 Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1955. Т. 7. С. 132. 15Там же. С. 193
14 Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства М., 1990. С. 225.
15Жирмунский В.М. Религиозное отречение в истории романтизма. М., 1919. Ч. 1, гл. IX, С 214.
Жуковский В.А. Указ. соч. Т 14. С. 225.
Л. П. Щенникова
Два искушения Христл
( «Легенда о Великом инквизиторе» Ф. М. Достоевского и «Гефсиманская ночь» Н. М. Минского)
Поэма известного в конце XIX - начале XX века поэта Н.М. Минского «Гефсиманская ночь» (1884 г. ) была первым художественным откликом на один из важнейших фрагментов романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» - легенду «Великий инквизитор». Уже при первом знакомстве с поэмой можно заметить ее сходство с указанным фрагментом: их объединяет мотив искушения Христа.
У Достоевского идея «легенды» сформировалась на основе осмысления и творческих обработок евангельских текстов: от Матфея (Гл.
