CC BY
21
СИМВОЛЫ И ЗНАКИ РАЗЛИЧНЫХ КУЛЬТУР
Е.ВЛогунова
БИБЛЕИЗМЫ В ИСТОРИЧЕСКОМ ПОВЕСТВОВАНИИ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ
О событиях Смутного времени российской истории (1598— 1613) писали разные авторы, начиная с современников. Сохранилось большое количество произведений — памятников этой эпохи, среди них: «Временник» Ивана Тимофеева (1616—1619), «Сказание» Авраа-мия Палицына (1620) и «Летописные повести» князей И.М.Катырева-Ростовского (1626), И.А.Хворостинина (1625) и С.И.Шаховского (1620). Они являются не только достаточно объективной исторической летописью, но и выражают оригинальную авторскую точку зрения и бытийную квинтэссенцию эпохи.
Все эти тексты составлены разными людьми, в разное время и с разными целями. Историко-литературное их значение тоже различно. Но объединяет произведения желание их авторов как можно полнее показать и переосмыслить происходившее у них на глазах, проанализировать пережитое, понять, почему случилось все именно так. И подобное переосмысление невозможно без обращения к истокам, к вечному — к Библии.
Создатели произведений о Смуте были непосредственными участниками событий и совершенно сознательно, под своими именами зафиксировали все ими увиденное и услышанное. К тому же они
ощущали себя если не вполне профессиональными книжниками (литераторами), то своего рода миссионерами, которые должны донести до последующих поколений историческую правду. Это самопознание выливается в различные формы, среди прочих — философская публицистика, переосмысление современности.
Средневековый человек уверен, что все, что происходит сейчас, уже однажды происходило, и сопоставление настоящего с прошлым имеет не просто историческое и познавательное значение, но и сакральное. Книжники для пущей убедительности составляли так называемые «оптативные» тексты — сополагавшие «изреченное Слово и слово, сочиненное человеком, во все времена пытавшимся рассмотреть свою повседневную историю в сакральном контексте библейской истории»1.
Также попытки найти аналогии современности и Вечности привносят дополнительный смысл в фактографичность описания. «Переориентация на будущее особенно наглядна в изменении отношения к Страшному суду. Для русского Средневековья исход человеческой истории предопределен раз и навсегда. Это — светопреставление, Страшный суд. Проблема не в том, что, а когда оно наступит. Время как бы остановилось, «свилось, как свиток». Традиционалисты жили в эсхатологическом времени, полагая, что Страшный суд — у порога или уже наступил. В XVII в. акцент перемещается с вечности на землю, с прошлого на будущее, и русские люди... перестали думать о сроках и готовиться к светопреставлению»2.
Таково определение смещения акцентов и переориентации мировоззрения Средневековья. И авторы начинали творить сообразно этим новым мировоззренческим установкам. Все библейские аналогии (события и образы) очень конкретны и мотивированы, чему даны соответствующие объяснения. Д.С.Лихачев обращает внимание на то, что «смута предъявила требования к каждому конкретному человеку.»3. Теперь грехи стали личными грехами отдельных людей, обыч-
1 Запольская Н. Н. Гибридный вариант литературного языка: Слово изреченное и слово сочиненное // Речевые и ментальные стереотипы синхронии и диахронии. -М., 1999. - С.50.
2 Панченко А. М. Русская история и культура. - СПб., 1999. - С. 66-67.
3 Лихачев Д.С. Национальное самосознание Древней Руси. - М., 1945. -С.114- 115.
ными нарушениями христианской нравственности, само понятие греха переносится из сферы идеальной в сферу реальную. Ранее же, по традиции, историческими судьбами руководило божественное предопределение и все катастрофы воспринимались как божественное наказание за грехи людей. Но Смута все изменила. Д.С.Лихачев отмечает, что Иван Тимофеев заостряет внимание в своем «Временнике» на нарушениях коренных начал русской жизни и усиливавшемся влиянии иноземцев, а Авраамий Палицын видит причину несчастий в самом народе, в его безумном молчании, безгласии1. Возможно, это и так, но слишком сильны еще средневековые традиции в обоих произведениях, слишком много параллелей со Священной историей, слишком много из произошедшего в смутные 15 лет оценивается как божественное предопределение и наказание.
Все авторы называют Россию новым Израилем, Иерусалимом, новым Римом, перенося в свои тексты и соответствующие коннотации. Например, Авраамий Палицын, называя «царствующий град» Москву новым Римом, замечает, что за грехи людские великий город разрушен нечестивыми, наводнен еретиками-католиками. В таком бедственном состоянии он превращается в Содом. В центре внимания Палицына и осада Троице-Сергиева монастыря (1606—1608) — «холмов святого Израиля». Его настоятель архимандрит Иосаф сравнивается с женщиной, кормившей пророка во дни голода, — это легендарный сюжет о пророке Илии Фезвитянине из Книги Царств [3 Цар.17].
Враги Российского государства названы измаилтянами (восточные народы — потомки Измаила, сына Авраама и Агари, который, по настоянию жены Авраама Сарры, был отослан в Аравийскую пустыню), или агарянами. Враги же, пришедшие с Запада, получают наименование «еллины» — по аналогии с безбожниками, языческими племенами. Навуходоносором-гордецом и воинственным Антиохом называет Палицын королевича Владислава, пришедшего в Москву «по наущению дьявола». Вавилонский и сирийский цари из четвертой Книги Царств (правда, в одном лице — королевича Владислава) вооружаются на «царя славы» Иисуса Христа (аллюзия из Псалтыри), олицетворяющего все Российское государство. Сочетание этих образов дает автору возможность создать яркую аллегорию событий со-
1 Лихачев Д.С. Национальное самосознание Древней Руси. - М., 1945. - С.115.
93
временности и очень точно охарактеризовать участников этих событий с помощью сравнений-эпитетов.
Но были и другие причины — вполне земные и объяснимые, — допустившие Смуту и завоевание Руси врагами. Это неправедные правители. Их жизнь, правление и взаимоотношения тоже сопоставлены с историей персонажей священных книг. Бориса Годунова называют Каином, братоубийцей. Отношения Годунова и Дмитрия спроецированы на братские, но все же убиенный царевич по праву владыка, а Борис — всего лишь раб его. Он — убийца и гордец — самовластно воцарился на престоле, за что был наказан, как царь Озия, которого Бог, по ветхозаветной легенде, покарал проказой (2 Пар. 26,1; 2 Пар. 26.16-21).
Библейский сюжет использует в своей повести и князь И.М.Катырев-Ростовский для характеристики Василия Шуйского и его двоюродного брата Михаила Скопина-Шуйского. Последнего современники считали более достойным претендентом на престол, его победы над вражескими полчищами воодушевляли москвичей. И хотя правителем в 1606 г. стал Василий Шуйский, его ревность и зависть к успехам родственника не угасала. Это дало повод авторам исторических повестей сравнивать в своих произведениях соперников с персонажами Книги Царств: Шуйского называть властительным Саулом, а Михаила Скопина - благородным Давидом, победившим Голиафа.
Как можно заметить, во «Временнике» Ивана Тимофеева и в «Сказании» Авраамия Палицына существует множество параллелей в употреблении сравнений с персонажами historia Sacra.
Нет сомнений, что это укоренившиеся в сознании средневекового человека понятия и ассоциации - новый Иерусалим и холмы святого Израиля, агаряне и измаилтяне, Саул и Давид, Ирод, Иуда -образы, нашедшие свое новое воплощение через столетия в героях и событиях Смуты, оцениваемые так же, как и их прототипы. И зачастую авторы даже не считают нужным (в расчете на фоновые знания читателей) обращаться к разъяснениям и отсылкам по поводу упоминания в тексте тех или иных персонажей. Кроме того, разнообразные характеристики (учитывая библейские), даваемые книжниками своим знаменитым современникам, характеризуют не просто отдельных
людей, но и отражают совершенно новое их восприятие в литературе: авторы анализируют их характеры и поступки.
«В средневековом историческом повествовании человек абсолютен — он либо абсолютно добр, либо абсолютно зол. Переход из одного состояния в другое возможен, но это мгновенная метаморфоза. Авторы первых десятилетий XVII в. уже не считают доброе или злое начало в человеке чем-то раз навсегда данным. Изменчивость характера, как и его контрастность, сложность, противоречивость, теперь не смущают писателя»1. Борис Годунов, к примеру, одержим властью, как Ирод, и горд, как Навуходоносор.
Князь С.И. Шаховской в своей «Повести» уверяет, что все трагедии, случившиеся с его современниками, произошли оттого, что люди постепенно отступили от благодетели, от «ветхих Иова и Авраама», которые, «живя в богатстве и изобилии, не суетились в мирском попечении и достойно жизнь свою закончили» (2, с. 843). Ныне же перестали люди подливать масла в светильники Божьей веры. Иллюстрация к этому — евангельская притча о сеятеле: «... как Евангельская истина свидетельствует: «Одни, говорит, плодствуют на 30, другие же на 60 и на 100»» [Марк. 4.3—33] (2, с. 843).
И люди все, как семена эти, продолжает Шаховской, в три чина разделяются: честные, живущие в заповедях Божиих; монахи, пребывающие в кротости и послушании; отшельники и безмолвцы, «пустынные чада», которые и есть на все 100 хранители Божественной веры и заповедей. Потому что, как свидетельствует апостол Павел, «святые братья, которые верою победили царствия, содеяли правду, получили обетования, заградили уста львам, угасили силу огненную» (2, с.844). К таковым людям «приложит» Шаховской и убиенного царевича, о чьей жизни и смерти он говорит дальше. Убийца царевича должен искупить вину. Проблема лишь в том, что пусть даже согрешил один человек (в данном случае это Борис Годунов — полновластный правитель), наказание нести будут все, «как писано: «На пастыря прогневалась ярость моя и на овцах моих вымещу»» [Ис.63,3 — 6] (2, с.858). И о таких, как Годунов, «лукавых братоненавидцах», «вопиет Пророк, говоря, как от лица Бога: «Не престанет, говорит, ярость моя на противных, пока не истреблю их»» [Ис.10,25] (2, с.858).
1 Поэтика литературы // Художественно-эстетическая культура Древней Руси XI- XVII веков. - М., 1996. - Кн. 2, ч. 2. - С. 380.
За грехи Годунова наказал Господь страну великим голодом, а после — приходом Гришки Отрепьева, который долго замышлял под руководством еретиков-католиков, как бы завладеть престолом Российским, и решил объявиться царевичем Дмитрием: «Милостью, говорит, великого Бога, избавлен был от смерти и идет добиваться отеческого своего престола» (2, с.862).
После смерти Бориса вынуждены все признать в самозванце царя, и только патриарх Гермоген, единственный поборник благочестия, не велит крест целовать «папежскому» ставленнику. И после «душепагубного» веселья католиков в Кремле открылись у бояр и всех прочих глаза, что царь неправедный, и бросились они, и «сотворили ему смерть краткую, и, обнажив тело его. положили перед воротами на площади» (2, с.866).
Так всегда Господь вершит правосудие, и видят все, какое каждый несет наказание. Вера и власть, данные от дьявола, до конца никогда не соблюдаются; кто же властвует праведным путем, «утверждаются во благочестии и пребывают в страхе Божьем и в законе Его, как писано в Книге псалмов: «В воле Его, говорит, и в законе Его учится день и ночь; и будет как дерево, посаженное при потоках вод, которое плод свой даст во время свое и лист его не отпадет, и во всем, что он ни делает, успеет»» [Пс. 1, 2—3]. Справедливо, что «праведники населят землю и насладятся радостью в мире» (2, с.870).
Авраамий Палицын в этом же ключе переосмысляет причины и следствия обрушившихся на Россию событий. Великая Москва разрушена врагами, наводнена еретиками и безбожниками, превращена в Содом. Целая цепь трагических событий выстраивается одна за другой. Автор «Сказания» оценивает современность как безусловную кару за предыдущие грехи, но кару справедливую и за грехи людские, конкретные.
Если говорить в общем, то Палицын не скупится на негативные оценки в адрес Годунова, одного из главных виновников трагедии, так же как, впрочем, и в адрес Лжедмитрия I, самозванца-расстриги, для характеристики которого выбираются слова ветхозаветного пророка Иезекииля: «И какое зло сотворилось?.. Приложился к вечным врагам христианским, к латинским ученикам и обещался им с уверением всю Россию привести к строю Антихристову. И если бы господь не сверг того (самозванца. — Е. Л.) велехвальную горды-
ню, то и мог бы это сотворить. На него же и много приличествует пророчество Иезекииля-боговидца в 21-й главе; и по той же главе назначает и смерть тому, как сказано: «И будешь ты пищей огню, кровь твоя останется на земле»» [Иез.21, 31-32] (3, с.110—111). Пророк Иезекииль жил во время пленения евреев вавилонянами и был обличителем пороков еврейского народа. Ссылкой на его пророчество Ав-раамий хочет показать неминуемую судьбу Лжедмитрия.
В общем же можно предполагать, что фигуры Ветхозаветных пророков и Новозаветных апостолов по-особому маркированы в тексте Палицына. Разделяя традиционную идею о «богоизбранности и богоносности России», он сопоставляет себя с библейскими персонажами: в образе пророков и апостолов, возвещающих определенную истину, автор видит себя — он выполняет такую же миссию.
Но самозванца удается победить — делает это Василий Шуйский, о котором Палицын пишет, что «наипаче же на всех на нас апостольское слово сбылось: «И как они ни заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму — делать непотребства...»» [Рим.1.28] (2, с.120).
По мысли Авраамия, как русский народ ни старался обрести своего праведного правителя, ничего не получалось, ведь мы сами погрязли в грехах и забыли Слово Божье, сказанное проповедником. Заветы апостола Павла в данном контексте делают вдвойне актуальными окружающие автора обстоятельства.
Появляется наконец на российском престоле праведный и достойный (как считает автор «Сказания») правитель — Василий Шуйский. Несмотря на то что «многие тогда окаянные о царе Василии говорили злое, так что невозможно ни писать, ни сказать. еще целуя ему (Василию Шуйскому. —Е.Л.) животворящий крест Господень, то во всем упование на Господа возлагая. И по желанию сердец наших дал нам Бог» (3, с.120). Именно Шуйский избавил Москву от самозванца и польских еретиков-католиков, и все случилось именно по божественному наущению: Бог направил людей на верный путь, и крест они целовали царю-спасителю.
Но вскоре после смерти царя Василия начался новый виток трагических событий. Снова пришли в царствующий град поляки и осадили на два долгих года Троице-Сергиев монастырь — оплот духовности и национальную святыню. «И даже имеющий каменное
сердце, — пишет Авраамий, — видя эти тесноты и напасти, разрыдался бы, когда исполнилось на нас пророческое слово сказанное: “И обращу праздники ваши в сетование и все песни ваши — в плач, и возложу на все чресла вретище...”» [Ам.8,10] (3, с.133).
Палицын утверждает, что мы несем тяжелую кару, но должны выстоять. Сам владыка архимандрит Иоасаф молится словами Господа: «Сам владыко говорил: “Пойдите, научитесь, что значит: «Милости хочу, а не жертвы»? Ибо Я пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию”... [Мф.9, 13]. о, всепетый и всеблагословен-ный Господи, не предай нас до конца врагам нашим. и не оставь милость Твою от нас.» (3, с.139).
Спасение, дарованное москвичам свыше, избавляет от врагов, но царствующий град повергает Палицына в негодование. И снова вспоминается библейская аналогия: «Когда оскверняется храм святая святых многими царями иудейских идолов внесением и жертвами идольскими оскверняется, только божественная благодать и пророческое дарование и чудес явление не оскудевает никогда; и храм великий Воскресения Господня в том же граде Иерусалиме сколько лет сарацинами обладаем, но не отступает от него Господня благодать» (3, с.229—230). Проекция из 3-й Книги Царств служит подтверждением того, что Москва — новый Иерусалим — переживает те же самые катастрофы, что и вторая христианская столица.
По мысли Палицына, за любой виной следует наказание (от «греховности» абстрактной автор подходит к «греховности» реальной). И если сначала «как колесница фараонова неволею связалась, так и все Российское государство в безумие впало и возлюбили все лесть» (3, с.112). Ветхозаветная легенда о гибели египетского фараона и его войска в Красном море метафорически иллюстрирует то, что ждало Россию в будущем в качестве кары Господней. Но позже следует искупление: «Ныне же, отцы и братие, когда соблюдем себе от всякого действа диавола и пребудем в любви; отринем блуд и возлюбим чистоту. и вместе общее слово скажем по пророку: “Уклонимся от всякого зла и сотворим благое” [Пс.33,15], да здесь восприимем от бога милость и во благоденствии и в тишине поживем» (3, с.247). Псалом Давида эффектно завершает повествование Палицына, его проповеднические интонации с пророческой семантикой возводят все выше-
описанное автором в ранг великих и богоданных событий, сравнимых со Священной историей.
В эпоху Смуты историографы не заостряли внимание на предстоящей конечности бытия — и так обстановка была слишком накаленной, а искали параллели с уже происходившими событиями, с сакральной историей. Обращение книжников к глубинным вопросам бытия человеческого, к проблемам веры и власти было вызвано именно трагическими событиями Смуты; и не только аналогию к ним можно искать в Священной истории, но возможно обращаться к ней как к сокровищнице человеческой мысли о Боге, вере, праведности. Можно искать в Библии не только аналоги события, но и вневременное им объяснение. Поэтому библейская цитация как нельзя лучше отражает умонастроения эпохи, особенно такой противоречивой, как начало XVII в. «События современности осмысливались в контексте мировой истории, а оценки поступкам в категориях добра и зла давались в соотнесении с вечностью»1.
Список литературы
1. «Временник» Ивана Тимофеева. — М.; Л., 1951. — С. 5— 168.
2. «Летописная повесть» князя С. И. Шаховского // Русская историческая библиотека.
Памятники древнерусской письменности, относящиеся к Смутному времени. — СПб., 1891. — С. 838— 876.
3. «Сказание» Авраамия Палицына. — М.; Л., 1955. — С.93— 249.
1 Мильков В. В. Осмысление истории в Древней Руси. — СПб., 2000. — С.6.
