CC BY
189
Поступила в редакцию 11.01.2009 г.
Popova N.S. Folk sources of the time images in Russian poetry picture of the world (on the material of poetry of XIX century). In the given article the images of TIME taken from V.I. Dahl compilation of Russian folk proverbs and from ХГХ century Russian poetry are considered. The
author has come to the conclusion that folklore images served as the sources for creation of Russian poetry picture of the world.
Key words: picture of the world, cognitive models of the world, folklore, ХIХ century Russian poetry, images of TIME.
УДК 882
БИБЛЕИЗМЫ КАК СРЕДСТВА ОБЛИЧЕНИЯ В ДИЛОГИИ П.И. МЕЛЬНИКОВА-ПЕЧЕРСКОГО «В ЛЕСАХ» И «НА ГОРАХ»
© С. А. Тарасова
В статье рассматривается функциональность художественного приема, заключающегося в траве-стировании библейских символов с целью разоблачения лицемерия, фарисейства и других пороков, закамуфлированных под добродетели в дилогии П.И. Мельникова-Печерского «В лесах» и «На горах». Ключевые слова: библеизмы, цитаты, приемы обличения, символика, травестирование.
Дилогия П.И. Мельникова-Печерского -это произведение не только «об умильной старине», «об этнографии края», как его определяли ученые, а прежде всего эпопея о многообразии форм русской национальной жизни. В романах «В лесах» и «На горах» много обличительных страниц, направленных на разные аспекты изображаемого, особенно на представителей «неправедности», фарисейства.
Исследователи обращали внимание на традиции народной сатиры в творчестве писателя, но о библеизмах, о евангельской символике как средствах обличения не говорил никто [1].
В дилогии средствами обличения является прием мнимого неприятия и показного осуждения. Например, применяются в романах «В лесах» и «На горах» традиционные сатирические средства для осуждения новомодных западных веяний: иностранной одежды, фраков, декольте. Так, Снежков называет фраки «эдакой курткой с хвостиками», а людей «купецкого звания, обучавшихся в академии коммерции, он называет медалистами «без ушков», т. к. «почесть оказана им медалями, не на вывеску, а карманными» [2]. С помощью смешных деталей, которые показываются автором глазами персонажей, происходит развенчание недостойного поведения, осуждение отказа от всего исконно национального, православного.
Потап Максимыч Чапурин - главный герой дилогии, богатый купец, христианин, находит библейское определение новой «декольтированной» моде: «Иродиады, прости Господи! Срамота! Люди Богу молятся, а они голые пляшут!» [2, с. 172]. Так, библейский образ юной девы, пленившей царя Ирода и убившей Иоанна Крестителя, становится символом нравственной распущенности, падения нравов, идущего из стран Западной Европы. Старообрядцы рассматривали отказ от традиционной русской одежды, изменение церковной обрядности, введение балов для молодежи как «замутнение веры исконной», отступление от аксиологии отцов и праотцев, в которой важны все детали, только на первый взгляд кажущиеся незначительными.
Главным обличителем в дилогии выступает Потап Максимыч Чапурин - страстный «ненавистник» пороков раскола, «фарисейства», человек, не верящий в святость «обительского жития», поскольку видел примеры неправедности в раскольничьих скитах. Он часто использует библейские символы для разоблачения лицемерия и лжи.
Купец Чапурин, борясь со злом и ложью, отстаивает идеал национального характера. Он считает, что настоящий русский человек предан Святой Руси, следует заповедям Евангелия даже в малейших деталях, всем своим обликом и поведением подчеркивает приверженность к «древлему благочестию».
Это человек честный, трудолюбивый, искренний, способный жертвовать всем ради блага «ближнего своего».
Идеалом для Чапурина является человек, живущий с достатком, хороший семьянин, щедро делящийся своим имуществом с окружающими, жалеющий вдов, сирот, бедняков. Настоящий христианин не афиширует свои добрые дела, а действует тайно, скромно, не работая на показуху.
Представления о русском национальном характере у купца Чапурина сливаются с авторскими и, по нашему убеждению, с читательскими, например, в сценах разоблачения хлыстовства особенно очевидно несовпадение поведения хлыстов с заповедями христианства: они извращают суть учения Христа, произвольно трактуют его учение.
Символика хлыстовства, как показывает Мельников-Печерский, зиждется на поэтике русских народных духовных стихов с добавлением символов свадебного обряда (сокол, золотая труба, гусли-струны...), а также на библейской символике. Так, Дуня Смолоку-рова слышит в Сионской горнице, как «выпевают молитвенными голосами, скорбными, печальными:
Ты блаженна, преблаженна Душа девица смиренна,
Изо всех людей избранна!...
Духом в небеса лети,
За нас, бедных, умоли,
Милость нам сотвори!
Смани сокола из рая Из небесного из края. [2, с. 266].
Соколом здесь назван Иисус Христос, потому что Он - Небесный Жених, а на русской свадьбе соколом называли суженого, жениха.
Затрубила труба, затрубила Не простая труба, золотая,
Золотая, Архангельская!.. [2, с. 266].
Золотая труба - это весть о свадьбе. В свадебной песне «Уж я трубушку трубила» речь идет о сватовстве:
Уж я трубушку трубила,
Золотую я трубила,
Уж я с милым говорила:.
Коли любишь, ты скажися,
А не любишь - откажися [3].
Эклектическая смесь основных символов языческого фольклора, Библии и духовных стихов обнажает ложную, поддельную сущность хлыстовства, грубо извращающего христианское вероучение. Библейская символика подвергается снижению, травестиро-ванию, чтобы обнажить истинную суть извращения.
Автор-повествователь в романе «На горах» не только через символику, но и напрямую говорит о хлыстовстве как о «неправедной вере», объясняя, каким образом происходит выворачивание наизнанку библейских заповедей, превращающихся в идолослуже-ние. Сурово обличаются в романе ложные «подвиги» отдельных старообрядцев.
Так, символикой обличения становятся в речи Чапурина слова «благочестивый», «учительный» и «постник» по отношению к старообрядцу, «преподобному отцу Иса-
кию», о котором рассказывает мать Аскле-пиодота, давая идеализированную характеристику «властолюбцу» и «сластолюбцу» Исакию. Другая комически-обличительная, но правдивая характеристика дается Исакию Потапом Максимычем Чапуриным, рассказавшим, историю «как один пречестный инок беса в окошко махнул» [2, с. 151-153].
Традиционный житийный сюжет Потап Максимыч пародирует, чтобы обличить грехи Исакия. В его речи для создания комического эффекта сталкиваются торжественные церковнославянские обороты и сниженные просторечия. Агиографические славословия Чапурин называет «турусы на колесах». А символы житийного сюжета, оказавшиеся для Исакия ложными, - постничество, благо-честивость - сатирически эффективно развенчиваются.
По описанию Потапа Максимыча, святой Исакий был ростом «с коломенску версту, собой детина ражий, здоровенный, лицом чист да гладок, языком речист да сладок, женский пол от него с ума сходил.». Да и у самого Исакия «лестовка в руке, а девки на уме» [2, с. 152].
Здесь нравственная характеристика объединена с описанием внешности «далеко не постника». Таким образом, слушателям с самого начала ясно, какой из двух характеристик больше верить. И когда рассказчик приступает к развенчанию церковно-учительных черт древних агиографических памятников,
слушатели понимают, о какой «победе» Иса-кия над «дьявольским искушением» идет речь [3]. Речь идет о победе плоти над духом.
Чапурин обличает «фарисейство», притворство, лицемерие словами Евангелия. Высокое славословие («спасался старец искусен, житием сияя, яко светило - преподобный отец Исакий. Подвязался богоугодно, дара пророческого сподобился. во всю землю произыде слова его») сменяется на просторечия: «старухи. гонялись за ним»;
«девки были на уме», «умел концы хоронить». Столкновение высокого с низменным создает сатирический эффект и разоблачает мнимое благочестие «преподобного отца», который подобен грешным людям, а не творцу.
Затем Потап Максимыч снова переходит на высокий слог: «Предста преподобному бес во образе жены и нача его смущати; он же отвеща ему глаголя: «Отиди от меня, сатано!» Бес же нимало не уязвися, дерзностно прельщав преподобного. Тогда отец Исакий поревнова, взем беса и изрину его из оконца... И товарищ твой крякнул, Василий Бори-сыч, как с высокого-то окна в Белой Кринице прыгнул, а девичье тело понежней Жигарев-ского будет... Насмерть расшиблась...» [2, с. 153]. Такой контраст стилей, церковнославянского и просторечного, и создает саркастический обличительный эффект.
Традиционная развязка агиографического сюжета тоже травестируется. Если герой житийной литературы за победу над «лукавым» окружался почетом, часто достигал высшей меры святости, дара провидчества, то этот оскандалившийся «провидец» поплатился за свое «усердие» позором: «Первое -в острог, второе - чуть в Сибирь не угодил, а третье горше первых двух - со всеми деньгами, что за пророчество набрал, расстался.» [2, с. 153]. Читатель понимает, что «горше» для Исакия, который к тому же был «сребролюбцем».
Разоблачение лицемерия с помощью приема травестирования библеизмов происходит в дилогии «В лесах» и «На горах» не только посредством речей купца Чапурина, а и других персонажей, а также через слово повествователя.
Так, автор-повествователь разоблачает хлыстовство библейскими словами, исходящие из верующей по детски-чистой души
Дуни Смолокуровой. В ее речи выражения святых отцов звучат как приговор хлыстовству. («Неистовое скакание», «богопротивные пляски» - это цитаты из густынской летописи XVI в., которую составил игумен Панфила из Пскова). Дуня применяет их при характеристике того, что она видела на собрании.
Русский человек все свои поступки сверяет с христианским учением. Все цитаты из русского народного поэтического творчества сочетаются у Мельникова-Печерского с библейским словом. Описывая борьбу Дуни Смолокуровой с хлыстовцами, автор делает символом воли, духовной свободы, не только песню «Я принес тебе подарок», слышанную Дуней много раз от любимого, но и речение о любви Христовой из Екклезиаста.
Народную песню дополняет библейский интертекст, говорящий о том же: любовь -это великий дар любящего сердца: «А где-то далеко голоса, тихое бряцание арфы, и чудная песня незримых:
Любовь все прощает,
Все покрывает, все забывает [2, с. 275].
Эта библейская цитата возвращает Дуню к реальности и дает силы в борьбе. Совершенно специфическую функцию выполняют в дилогии «В лесах» и «На горах» библеиз-мы, употребляемые как в традиционном, так и в трансформированном виде. Они опираются на фоновые знания русских читателей, знакомых в той или иной степени с библейскими сюжетами, персонажами Ветхого и Нового Завета. Многозначность библейских цитат, их нравственно-морализаторский потенциал, высокая степень обобщенности значения, а также связь с мировой культурой дают возможность использовать их как интертекстуальные единицы, вызывающие многослойные ассоциации у читателя-творца. Их изначальная оценочность, назидательность позволяют функционировать им в разных функциональных стилях и быть полифунк-циональными: кратко выражать сущность события, характеризовать действующее лицо, выступать в качестве оценочно-экспрессивного элемента, выражая как положительную, так и отрицательную, т. е. обличительную оценку действиям персонажей.
Библеизм «истинная вера» приобретает в дилогии символический концепт «счастья»,
т. е. «гармонии духа». Сектантство осмысливается в знаках-образах «туман», «мрак»: «Дуня ради новой веры, что теперь ей сомнительна, покинула и отца и дом его. Всто-сковался он - так и пишет. Простые, бесхитростные, но из души вылившиеся слова Марка Данилыча надрывают Дунино сердце. Чего искала, чего хотела? Истинной веры? Вот и узнала. Тот же туман, тот же мрак, что и у матушки Манефы в скиту» [2, с. 277].
Дуня приравнивает хлыстовство и раскол, определяя их словами «мрак», «туман». Это явно и оценка автора-повествователя, что доказывается критическими высказываниями и героя-автора Чапурина, и описанием деяний раскольников в Красноярском скиту, которому было дано название «рай на земле».
Библейские тексты, Евангельская символика становятся в дилогии Мельникова-Печерского средствами обличения неправедности, исключающей возможность появления лжи в системе приоритетных качеств русского национального характера.
Особенно страстно обличается в дилогии неправедность хлыстовства. «Сионская горница», «избранные сосуды благодати», «молитвенный подвиг», «люди Божьи», «накатил дух», «хождение в слове» - все эти понятия являются оксюморонными выражениями, они несут прямо противоположный смысл, обнажают самообольщение людей, которыми владеют бесовские силы. Это терминология хлыстовства, которая яростно обличается писателем путем обнажения ее алогизма, показывает свою изощренную лживость.
Знаменательно, что сразу после резкого обличения «неправедных» деяний хлыстов Мельников-Печерский показывает человека истинной веры - горного чиновника Колыш-кина, тем самым свидетельствуя, что отрицательные примеры не отменяют в целом высокой праведности русского народа, сохраняющего в первозданности «Веру Христову».
Имя Колышкина, по словам автора, «громко и честно держалось на Волге» [2, с. 296]. Сергей Андреич был человек душевный, веселый: «А кто людей веселит, за того свет стоит». Его очень любил простой народ, хотя он был строг, справедлив, требовал во всем порядка.
Самое главное, по мысли Мельникова-Печерского, что Колышкин победил в себе гордыню: «Приди к нему хоть самый по-
следний кочегар в обеденный час - честь ему и место, хоть тут губернатор сиди. Другой, наживя богатство, вздуется, как тесто на опаре. близко не подходи. Сергей Андреич был не таков» [2, с. 297]. Истинная вера заключается, по мысли автора, в деятельной любви, кротости и смирении, в братолюбии и нестяжательности.
Сатирическими приемами комического преувеличения изображает автор-повествователь помин души христолюбца-мошенника: «Сотни рублей платят наследники голосистому протодиакону, чтобы такую «вечную память» сорал он по тятеньке, от которой бы и во аде всем чертям стало тошнехонько» [2, с. 272]. Автор использует излюбленный сатирический прием: столкновение высокого и низкого языковых стилей. Мельников-Печерский иронизирует: «Так поступают православные, а раскольникам приходится спасать «душу тятинькину» икрой да балыками». Автор делает комический вывод: «Посылай не-остудно скитским отцам-матерям осетрину да севрюжину - несомненно получит тятенька во всех плутовствах милосердное прощение» [2, с. 272].
Резкая сатира писателя направлена на тех, кто не верит в Бога, а верит лишь в силу обрядность. Мельников-Печерский писал: «Оттого и не скудеет в скитах милостыня. Ел бы жирней да пил бы пьяней освященный чин - спасенье всякого мошенника несомненно» [2, с. 273]. Писатель напоминает, что «сутью Веры является деятельная любовь Христова».
В романе «В лесах» показан «разбойничий скит», где и старцы, и паломники - грешат, а уставные поклоны кладутся только «для виду». Даже «праведный» Потап Мак-симыч купился на ложное благочестие игумена Михаила, изумился хорошо налаженному хозяйству в Красноярском скиту, материальному «раю», устроенному в монастыре.
Таким образом, в дилогии «В лесах» и «На горах» П.И. Мельникова-Печерского можно выделить специфические особенности обличения неправедности с помощью траве-стирования библейских символов, выражений, сюжетов.
Специфическую сатирическую функцию выполняют в дилогии «В лесах» и «На горах» библейские выражения, употребляемые как в традиционном, так и в трансформиро-
ванном виде. Употребляя их, автор опирается на фоновые знания русских читателей, знакомых с библейскими сюжетами, персонажами Ветхого и Нового Завета. Многозначность библейских цитат, их нравственноморализаторский потенциал, высокая степень обобщенности смысла, а также связь с мировой культурой дают возможность использовать их как интертекстуальные единицы, вызывающие нужные ассоциации. Их изначальная оценочность, назидательность позволяют функционировать им в разных стилях; кратко выражать обличительную сущность явления; характеризовать действующее лицо, выступая в качестве оценочноэкспрессивного элемента, выражая как положительную, так и отрицательную оценку действиям персонажей.
Способом обличения в дилогии Мельникова-Печерского не является только выделение слов-символов, значение которых траве-стируется. Попутно используется сказовая иллюстративность житийных сюжетов, выступающих пародией на некоторые жанры агиографии. Комический эффект достигается также столкновением лексических пластов: рассказчик нарочито торжественную, наполненную традиционными церковнославянскими оборотами речь сопровождает намеренно сниженным обыденно-разговорным
комментарием героя. Церковнославянизмы приобретают противоположный первоначальному смысл и создают иронический или откровенно сатирический эффект, разоблачающий нравственные пороки.
1. Кудрин Ю.А. Традиции народной сатиры в творчестве П.И. Мельникова-Печерского // Фольклорные традиции в русской и советской литературе. М., 1987. С. 100-111.
2. Мельников-Печерский П.И. Собр. соч.: в 6 т. М., 1963. Т. 2. С. 164.
3. Липатов В.А. Житие и сказ (О соотношении устной и письменной традиций в романе П.И. Мельникова-Печерского «В лесах» // Русская литература (1870-1890 гг.). Свердловск, 1977. С. 106-110.
Поступила в редакцию 9.10.2008 г.
Tarasova S.A. The biblical expressions as means of denunciation in the ambilogy of P.I. Melnickov-Pecherskiy’s “In the Forests” and “On the Mountains”. The article describes the functionality of the artistic vehicles, contained in travestation of biblical symbols with the purpose of disclosure of hypocrisy, pharisaism and other vices, hidden under the virtues in the novels of P.I. Melnikov-Pecherskiy,s “In the Forests” and “On the Mountains”.
Key words: biblical expressions, quotations, means of denunciation, symbolism, travestation.
УДК 882
БИБЛЕЙСКИЕ МОТИВЫ В ТВОРЧЕСТВЕ Е.И. ЗАМЯТИНА
© Е.А. Жукова
В статье описываются способы функционирования библейских мотивов в творчестве Е.И. Замятина. Отмечается близость позиций писателя народным представлениям о канонах православия. Обращение Замятина к церковной проблематике объясняется стремлением создать объективную картину национальной жизни.
Ключевые слова: русская литература, Замятин, библейские мотивы и сюжеты, ирония, сатира.
Для литературы нет ничего более благодатного и в то же время ответственного, чем евангельские темы. Имея под собой твердую почву, основу мирового мифа, художник может с точностью передать собственные многогранные чувства и создать неповторимую философию творчества. Использование библейских тем и символов в литературе ХХ в.
служит для выполнения двух основных условий, касающихся содержания и формы художественного произведения. С одной стороны, выстраивая смысловую параллель между событиями библейского периода и современности, автор заявляет о вневременных общечеловеческих ценностях («Мастер и Маргарита» М.А. Булгакова, «Христос вос-
