CC BY
30МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ
И.М. Локшин
БЕЗУМИЕ И МЕТОД: АЛЕКСИС ДЕ ТОКВИЛЬ И АДЖЕМОГЛУ, ЕГОРОВ И СОНИН О СВЯЗИ МЕЖДУ СОЦИАЛЬНОЙ МОБИЛЬНОСТЬЮ И ДЕМОКРАТИЕЙ1
Учитель спросил:
- Цы, ты думаешь, что я из тех, кто изучает многое и все запоминает?
- Да, а разве нет?
- Нет! У меня все пронзено одним.
Конфуций, «Луньюй» (глава XV, афоризм 3)
Введение
Снова ставить вопрос о соотношении политической науки и политической философии - дело сколь неблагодарное, столь и сомнительное: междисциплинарные баталии прошлых десятилетий уже достаточно утихли, но не столько потому, что академическое сообщество выработало единую и устраивающую всех позицию по этой проблеме, сколько потому, что оно разочаровалось в продуктивности и осмысленности этих дискуссий; говорят о «сосуществовании» дисциплин на манер cohabitation между французским президентом и премьер-министром из другой партии [The Oxford Handbook..., 2006, p. 7]. Вновь начиная рассуждать об этих сюжетах, я не имею целью выяснить, каковы «права на жизнь» политической философии или в чем состоит «уход от реальности» в позитивистском проекте политической науки.
Гораздо сложнее сформулировать, в чем состоит моя цель. Очень общо ее можно обозначить как попытку прояснить методологические раз-
1 Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект № 17-18-01536).
313
личия между подходами представителей «мейнстрима» современной политической науки и представителя одной из «версий» классической политической философии на примере исследования (предположительно) одной и той же политической проблемы. Однако для начала следует прояснить, что в настоящей статье будет пониматься под «политической наукой» и «политической философией».
Под «политической наукой» я буду понимать позитивистский проект производства знания о политике, ориентированный на стандарты научного прогресса и научной строгости, пришедшие из естественных наук и наиболее похожих на них социальных наук (прежде всего - из экономики в рамках «экономического империализма» [Гуриев, 2008, с. 134-141]). Ориентация на выработанные в середине XX в. версии демаркации научного знания от ненаучного, установление причинных связей, эмпирическое тестирование гипотез - все это можно назвать основополагающими характеристиками позитивистского проекта политической науки, который до сих пор может считаться «мейнстримом» [см., напр.: Johnson, 2006, p. 224-252] (при этом речь не идет о том, что вся политическая наука является исключительно позитивистской).
Гораздо сложнее обстоит дело с «политической философией». В данной статье этот термин не имеет какого-то строгого смысла и не описывает единое в себе явление. Скорее он обозначает совокупность практик мышления о политике и исследований политики, которые принято противопоставлять практикам «политической науки» в описанной выше трактовке последней. Такое «определение через отрицание» нетрудно усмотреть в текстах приверженцев «политической науки»: Уильям Райкер писал о том, что «одна из определяющих черт науки в противоположность belles lettres, критике и философской спекуляции заключается в накоплении знания в форме более или менее верифицируемых предположений» [Riker, 1982, p. 753]. Хотя такой взгляд является упрощенным и довольно тенденциозным, сам по себе термин «политическая философия» удобен с прагматической точки зрения - с точки зрения экономии слов для характеристики того, чему привыкла противопоставлять себя позитивистски ориентированная политическая наука. В сущности, здесь есть опасность расширения смысла «политической философии» до всех форм мышления о политике, не согласующихся с принципами позитивизма. Меня, однако, будут особенно интересовать те манифестации «политической философии», которые можно - снова очень условно - отнести к «классической политической философии», бытовавшей до XX в. и являющейся предметом изучения в таких курсах, как «История политических (и правовых) учений», «Introduction to Political Philosophy», «Political Thinkers» и им подобных.
Чье творчество - из числа «классических политических философов» -более всего схоже с «belles lettres, критикой и философской спекуляцией»? При ответе на этот вопрос нельзя избежать субъективизма, но, пожалуй,
314
выбор может оправданно пасть на «Демократию в Америке» Алексиса де Токвиля. В самом деле, Токвиль писал свою книгу не для академического сообщества, а для образованной французской публики, а потому она находится на границе научного исследования и публицистики; написанная на литературном французском языке, она предлагает оценку демократического строя, его преимуществ и недостатков, и в этом смысле задача Токвиля приближается к задаче (политического) критика. Наконец, книга изобилует очень смелыми обобщениями и не протестированными всерьез гипотезами -ее легко можно назвать «спекулятивной», особенно с точки зрения строгих стандартов современной политической науки. «Демократия в Америке» Токвиля служит удобным примером для обсуждения той традиции исследования политики, которой противопоставляет свой подход Уильям Райкер.
Поскольку «Демократия в Америке» содержит большое количество непроверенных гипотез, она до сих пор может служить источником научного вдохновения. Разные предположения Токвиля тестируются теперь при помощи инструментария современных социальных наук. Одним из последних случаев такого взаимодействия «новых и древних» является статья Д. Аджемоглу, Г. Егорова и К. Сонина «Социальная мобильность и стабильность демократии: Переоценивая де Токвиля» [Acemoglu, Egorov, Sonin, 2018].
В этом исследовании в явном виде переплетаются две традиции: традиция классической политической философии, представленная Алексисом де Токвилем, и традиция позитивистски окрашенной политической науки, представленная одними из самых цитируемых экономистов и политических ученых современности. Токвиль, с одной стороны, и Аджемоглу, Егоров и Сонин - с другой рассуждают об одном и том же сюжете - связи социальной мобильности и демократии. Этот кейс дает возможность исследовать разные методологические и эпистемологические приверженности двух традиций, не считаясь с различием в предмете исследования.
Здесь следует отметить, что для Аджемоглу, Егорова и Сонина (в дальнейшем для краткости - АЕС) текст Токвиля является всего лишь источником любопытной гипотезы - и не более того. АЕС видят свою задачу ровно в том, чтобы вскрыть логическую структуру этой гипотезы и представить ее «систематическую формализацию» [ibid., p. 1043]. С точки зрения стандартов научного исследования, которых придерживаются АЕС, работа Токвиля не заслуживает внимания - отсылки к «Демократии в Америке» исчерпываются одной цитатой. В то же время есть основания думать, что и Токвиль не оценил бы сложный анализ АЕС очень высоко (не с технической, а с содержательной точки зрения), потому что этот анализ сводится к манипуляции элементами математической модели, влияющими на функции полезности и особенности стратегического взаимодействия агентов, которые, в свою очередь, не имеют почти никакого
315
отношения к «настоящему» человеку с его сложной психикой и погруженностью в социальные контексты.
Тем не менее в смысле методологической строгости мы как будто склонны предпочитать Токвилю АЕС: последние эксплицируют практически все свои допущения (во всяком случае, может сложиться такое впечатление) и предлагают безукоризненно строгий логический анализ. Токвиль же не только не предлагает никакой формализации своих наблюдений, не только не заботится об аккуратном прояснении причинно-следственных связей, но даже редко определяет свои термины.
Ключевое допущение этой статьи заключается в том, что у Токвиля все-таки есть некое подобие «метода» - имплицитно присутствующая в его работе система принципов, содержащая - пусть и в очень аморфном виде - 1) критерии отбора предметов исследования; 2) обоснование некоторой общей направленности размышлений Токвиля в смысле ее адекватности для получения определенной формы знания о мире; 3) обоснование принципов работы с понятиями, включая прояснение связей между ними.
Хотя с точки зрения современных стандартов научной строгости текст Токвиля кажется «безумием», я предприму попытку показать, что «в этом безумии есть метод». Вопрос о том, появятся ли попутно основания предполагать, что в иных методах есть безумие, я оставляю без внимания.
Проверяют ли Аджемоглу, Егоров и Сонин «гипотезу Токвиля»?
Первое, что обращает на себя внимание, - это различие в трактовках связи между социальной мобильностью и демократией. АЕС проверяют гипотезу о том, что высокая социальная мобильность является условием выживания и процветания демократии [Acemoglu, Egorov, Sonin, 2018, p. 1042]. Демократию они понимают как политическую систему, в которой политические решения принимает медианный избиратель, принадлежащий к среднему классу [ibid., p. 1043].
Социальная мобильность концептуализируется авторами как переход из одного класса, выделенного по критерию дохода (благосостояния), в другой.
В качестве общей предпосылки для их анализа АЕС приводят фрагмент из «Демократии в Америке» Токвиля [Де Токвиль, 1992, с. 319]:
«В условиях постоянного движения, происходящего в недрах демократического общества, узы, связывающие поколения друг с другом, ослабляются или рвутся; каждый с легкостью забывает идеи, волновавшие его предков, да и вообще не слишком ими озабочен.
Люди, живущие в подобном обществе, не могут черпать свои убеждения из общего источника мнений того класса, к которому они принадлежат, ибо, можно сказать, здесь нет больше классов, а те, которые
316
еще существуют, столь подвижны по составу, что не могут как таковые иметь реальную власть над отдельными своими представителями».
Уже приведенных сведений достаточно для того, что указать на коренные различия в подходах АЕС и Токвиля.
Если для АЕС социальная мобильность есть (предположительно) один из детерминантов демократии (здесь совершенно естественно мыслить в терминах четко определенных зависимых и независимых переменных), то отношения между социальной мобильностью и демократией у Токвиля заметно сложнее (или запутаннее). Можно выделить несколько проявлений специфичности подхода Токвиля по сравнению с подходом АЕС.
Во-первых, демократия мыслится Токвилем одновременно как политическая система, в которой источником власти выступает народ как целое (так в теории, большинство - на практике) [De Tocqueville, 2019]1, и как состояние социума (l'état social), главная черта которого состоит в равенстве условий и отсутствии барьеров между социальными стратами [ibid., p. 13]. При этом демократия как политическая система может мыслиться в качестве эпифеномена более глубокой социальной трансформации, связанной с рождением демократии как состояния социума: именно наступление равенства позволяет мыслить об обществе как о чем-то едином в себе, а не разделенном на страты; само понятие народа может распространиться теперь на всех граждан, а не только на тех из них, которые противопоставлены «элите» (такая традиция определения «народа» берет свой исток у Аристотеля и через Полибия доходит до современности в той мере, в какой концепция разделения властей наследовала концепции смешанного правления2). Таким образом, само определение демократии, данное АЕС, существенно отлично от токвилевского.
Во-вторых, социальная мобильность у Токвиля есть одно из проявлений равенства (определяющей черты демократии как состояния социума у Токвиля) [Де Токвиль, 1992, с. 59]:
«Дети богатых граждан стали сегодня коммерсантами, адвокатами, врачами. Многие из них канули в полную безвестность. Последние следы высокого общественного положения и знатности, унаследованных от предков, были уничтожены; закон о наследовании свел всех к единому уровню».
Это вовсе не означает, что в Соединенных Штатах, да и в других местах нельзя встретить богатых современников. Напротив, я, пожалуй, даже не знаю другой такой страны, где бы любовь к деньгам занимала столь прочное место в сердцах людей и где бы открыто высказывалось столь глубокое презрение к теории о неизменном имущественном равенстве. Однако состояния обращаются в этой стране с невероятной быстро-
1 «Когда кто-либо желает говорить о политических законах Соединенных Штатов, он всегда должен начинать с догмы о суверенитете народа» [De Tocqueville].
2 Подробнее см.: [Hanson, 1989].
317
той, а опыт свидетельствует о том, насколько редко случается, чтобы два поколения подряд пользовались привилегией быть богатыми.
Этот отрывок свидетельствует о том, что Токвиль, говоря о равенстве в Америке, неспроста делает акцент на равенстве условий: социальная мобильность есть импликация сочетания «равенства условий» с отсутствием «равенства результатов». Равенство в Америке дает знать о себе в динамическом аспекте - все имеют примерно одинаковые шансы как на возвышение в социальной иерархии, так и на падение в ней. Таким образом, социальная мобильность является проявлением равенства условий, которое, в свое очередь, определяет демократию как состояние социума. Заостряя этот тезис, можно утверждать, что для Токвиля социальная мобильность есть проявление демократии, а не ее условие или детерминанта. Таким образом, предположение АЕС о социальной мобильности как о специфической характеристике американского общества, влияющей на сущностно иную - политическую - характеристику этого общества (демократию), весьма далеко от хода мысли Токвиля.
В-третьих, характерно, что приведенная АЕС цитата из Токвиля, в которой должно содержаться указание на связь между высокой социальной мобильностью и демократией, по своему смыслу выходит далеко за пределы гипотезы, которую АЕС приписывают французскому мыслителю. В самом деле, этот отрывок помещен в главу «О философском методе американцев», и речь в ней идет о специфических предрасположенностях и симпатиях американцев в области мышления вообще и философии в частности. Одно из наблюдений Токвиля заключается в том, что интеллектуальный горизонт американцев в некотором смысле уже, чем у европейцев, поскольку они не встроены в корпоративные структуры с присущими им традициями авторитета, выходящего за пределы индивидуального разума; «интеллектуальный индивидуализм» оказывается здесь следствием социального положения американца, его выключенности из устойчивых социальных структур; вследствие этого «каждый замыкается в тесноте своего "я" и оттуда пытается судить о мире» [De Tocqueville, 2019, p. 393]. Тезис Токвиля является одновременно социологической, политологической и психологической характеристикой американского общества. Размах мысли Токвиля гораздо шире, чем приписывают ему АСЕ. Токвиль выбирает специфический ракурс, в котором очень разные «переменные» (социальная мобильность, демократия, равенство, социальная идентичность, интеллектуальные предрасположенности и вкусы) оказываются в содержательном смысле так тесно связаны друг с другом, что общий тезис Токвиля нельзя переформулировать в терминах «линейных» причин и следствий, не рискуя чрезвычайно его упростить: «We murder to dissect».
В-четвертых, социальная мобильность оказывается у Токвиля лишь одним из проявлений широкого семейства понятий, характеризующих «подвижность» американского общества. Можно попытаться вычленить особый дискурс Токвиля, центральными элементами которого резонно
318
считать понятия «движения» (mouvement) и «волнения», «возбуждения» (agitation) (при этом Токвиль очень редко использует понятие «мобильность»1 и никогда - словосочетание «социальная мобильность»). В свою очередь, «движение» и «возбуждение» охватывают целый ряд социальных, политических и психических явлений, наблюдаемых Токвилем в американском обществе.
Так, «возбуждение» и «движение», царящие в американской жизни, связываются Токвилем с большими амбициями американцев и их стремлением обрести счастье [De Tocqueville, 2019, p. 247], любовью к свободе (именно она является одним из источников очень динамичной политической жизни) [ibid., p. 248], любовью к новизне (из-за ассоциации новизны с прогрессом) [ibid., p. 378], лихорадочной возбужденностью души (из-за постоянных усилий по поддержанию или увеличению своего благосостояния в очень подвижной социальной и экономической среде) [ibid.], постоянным обновлением языка (процесс, идущий параллельно постоянному обновлению вещей и дел) [ibid., p. 433], непостоянством «человеческого сердца» [ibid., p. 518] - этот список далеко не полон. Очевидно, что такое размывание понятия «движение» не позволяет мыслить о нем как о «независимой переменной», гипотеза о влиянии которой на «зависимую переменную» может быть однозначно проверена. Значит ли это, что все эти замечания Токвиля следует отбросить из-за несоответствия критериям строгого мышления? Или подход Токвиля не сводится к необоснованным «философским спекуляциям», заключая в себе просто иные методологические приверженности?
Прояснение каузальности vs прояснение холистических паттернов
Продолжим тему, затронутую в предыдущем параграфе: способ исследования связи между социальной мобильностью и демократией, которого придерживаются АЕС, основывается на специфических предположениях о том, что: а) базовой моделью отношений между переменными является каузация, в границах которой одна из переменных может быть помыслена как «зависимая переменная», а другая - как «независимая переменная»; б) все переменные, являющиеся предметом рассмотрения, должны быть четко определены (границы понятий, которым соответствуют переменные, должны быть однозначно прочерчены).
Токвиль отклоняется от этих допущений в том, что а) каузальность предстает у Токвиля лишь одним из - и не очевидно, что самым важным, -
1 Один из редких случаев: «В века демократии чрезвычайная подвижность (l'extrême mobilité) людей и их неугомонные желания ведут к тому, что они беспрестанно перемещаются с места на место и обитатели разных областей смешиваются друг с другом, наблюдают друг за другом, слушают друг друга и подражают друг другу» [ibid., p. 440].
319
видов связи между явлениями; б) границы между переменными очень размыты.
В том, что касается пункта (а), можно отметить следующее: хотя Токвиль нередко оперирует понятиями, родственными «причине» или «причинению»1, i) каузальность в наиболее привычном и однозначном смысле этого слова соседствует в его размышлениях с ii) «проявлениями» общих принципов в конкретной форме2, iii) с тем, что на современном языке можно назвать эндогенной каузацией (когда, например, неустойчивость социального статуса порождает «лихорадочное возбуждение» в душе, ведущее, в свою очередь, к активной деятельности по изменению социальных и политических условий жизни, что лишь усиливает подвижность социального организма), и iv) с «тематическими обобщениями», образующими семейство мотивов, пронизывающих изложение и соединяющих вместе разрозненные наблюдения Токвиля (как в приведенном выше случае с мотивами «движения» и «возбуждения»).
Само разнообразие типов отношений между переменными смещает акцент с каузальности как «привилегированного» вида отношений на сам по себе нераспутываемый узел оттеняющих друг друга и взаимно родственных процессов и явлений: в фокусе Токвиля - многогранная характеристика американского общества, внутри которой чрезвычайно тяжело выделить изолированные связки «зависимых» и «независимых» переменных. Это впечатление «размытости» (или «богатства») отношений между явлениями усиливается при обращении к тому, как Токвиль работает с понятиями: изредка он определяет их достаточно однозначно, чаще их дефиниции можно извлечь из контекста, но весьма распространена и тенденция «размывания» границ между ними - хотя бы в силу уже отмеченной предрасположенности Токвиля к «тематическим обобщениям», оформляемым через семейство частично схожих концептов, приложимых к очень разным контекстам.
Здесь же уместно отметить raison d'être для таких обобщений, который весьма силен в традиции «классической политической философии»: речь идет о поиске такого ракурса, который позволял бы видеть одновременно и в едином свете политические, социальные и психические явления. Зачастую явления макроуровня (политические и социальные) связываются с явлениями микроуровня (психологическая конституция индивидов) через понятие «нравов» (фр. mœurs и habitudes, лат. mores, греч. ffôoç): нравы
1 «Таким образом, по мере того как я изучал американское общество, я видел все более и более ясно в равенстве условий исходный факт (le fait générateur), из которого, кажется, проистекал всякий другой факт» [ibid., p. 13].
2 Например: «Эта любовь к общим идеям являет себя (se manifeste) в языках демократических обществ посредством постоянного использования общих терминов и абстрактных слов и посредством самой манеры, в которой используются эти термины и слова» [ibid., p. 435].
320
влияют на формы социального и политического взаимодействия людей, но и сами, в свою очередь, проистекают из систем «публичного воспитания» граждан и из наличных политических и социальных институций. Глубинное родство психического, социального и политического постулировалось еще Платоном: в VIII Книге «Государства» он писал, что «типы людей» соответствуют типам политических устройств, потому что последние берут свое начало в нравах (£к тш г/вш) населяющих их граждан [Plato, 2013, p. 208]. Этот принцип подразумевает поиск аналогий между социальными и политическими практиками, с одной стороны, и психическими предрасположенностями людей - с другой; широкие обобщения являются его естественным следствием1. Легко видеть, что склонность к поиску прямых, пусть и глубинных связей между явлениями макро- и микроуровня входит в конфликт с доминирующей в экономической науке тенденцией к поиску «непреднамеренных последствий» (самое известное из них связано, разумеется, с «невидимой рукой рынка») и «эмерджентных свойств» микровзаимодействий: в этой традиции наибольший интерес вызывают те явления макроуровня, которые не могли бы быть предугаданы исходя из наблюдаемого на микроуровне. Таким образом, Токвиль и АЕС фокусируют свое внимание на разных задачах не в последнюю очередь из-за различий в эвристических принципах, заложенных в основание тех интеллектуальных традиций, которые наиболее им близки.
Мы можем, таким образом, постулировать, что задача Токвиля состоит в том, чтобы вскрыть «холистический паттерн», дающий представление об американском обществе в его целостности: увидеть разные стороны этого общества с единой точки зрения; в той мере, насколько эмпирические наблюдения это позволяют, Токвиль «максимизирует» подобия между социальным, политическим и психическим в американской жизни. «Размывание» ключевых понятий видится в этом свете чем-то вполне естественным.
Строгий каузальный анализ также плохо стыкуется с методологическими предпосылками Токвиля, поскольку он заставляет четко отделять причины от следствий и проводить однозначные границы между явлениями - и тем самым «дробить» внутреннее единство разыскиваемого паттерна; совмещение разных видов связей между «переменными» (каузальность, манифестации общих принципов в конкретных формах, эндогенность, тематические обобщения) многочисленными нитями связывает разные явления и процессы внутри единого паттерна, так что на месте строгого исследования
1 Токвиль, как известно, уделяет нравам американцев колоссальное внимание: достаточно указать, что заголовк третьей части четвертого тома включает в себя слова «нравы» (mœurs) [De Tocqueville, 2019, p. 7].
З21
того, как А вызывает В, мы наблюдаем «бульон коннективов»1, внутри которого чрезвычайно тяжело провести четкие границы. Но именно благодаря многочисленным и разнотиповым связям между переменными и создается впечатление органического единства Целого - американского общества в его разных ракурсах.
Причина vs лейтмотив
Особенное внимание можно уделить поиску Токвилем «лейтмотивов» - «тематических обобщений» и параллелей, яркий пример которых уже приводился ранее в связи с понятиями «движения» и «возбуждения». На стержень этих понятий Токвиль, как мы видели, нанизывает множество разнородных явлений. Такого рода «философские спекуляции» Токвиля перестают выглядеть «случайными», если только представить эти его рассуждения в горизонте вполне оправданной цели по достижению эффективной организации знания. Мы можем воспользоваться аналогией из статистики: в методе анализа главных компонентов происходит поиск такого измерения (dimension), вдоль которого «расположена» самая большая доля информации из имеющейся в наличном массиве данных. Поиск «лейтмотивов» может быть уподоблен (хотя, разумеется, это весьма грубая аналогия) поиску «главных компонентов», вдоль которых расположена самая большая доля полезных сведений (об американском обществе). Как обнаружение главных компонентов сокращает «размерность» массива данных при минимальной потере информации, так и знание «лейтмотивов» эффективно организует наше знание, сохраняя максимум полезной информации через минимальное количество принципов и закономерностей, описывающих явление (американское общество).
Задача достижения эффективной организации знания вполне соответствует критериям и устремлениям науки: в этом смысле Токвиль попадает в одну группу с Линнеем и Менделеевым. Вопрос о путях Токвиля к выделению максимально эффективно организующих наше знание принципов может быть поставлен под сомнение, но это сюжет уже иного рода.
Логика изоляции У8 логика экстенции
В свете сказанного можно выделить еще одно различие между методологическими приверженностями АЕС и Токвиля: первые исследуют вопрос о связи между социальной мобильностью и демократией в логике изо-
1 Под «коннективом» в данном случае понимается связь между переменными какого-либо вида, т.е. «коннектив» здесь выступает как родовое понятие по отношению к четырем выделенным видам связи.
322
ляции, поскольку изоляция отношений между причиной и следствием от вмешивающихся факторов является предпосылкой успешного каузального анализа. Это естественным образом ведет к сужению фокуса исследования. Если же представленная выше «реконструкция» методологических приверженностей Токвиля верна и его задача состоит в том, чтобы вскрыть единый в себе «холистический паттерн» американского общества (под ограничением эффективной организации знания о нем), то естественно приписать методу Токвиля тенденцию не к сужению исследовательского фокуса, а к его расширению до всего объема «родственных» друг другу явлений, формирующих искомый паттерн. «Логика изоляции» сменяется здесь «логикой экстенции». Если АЕС инвестируют основные усилия в как можно более глубокое рассмотрение изолированных отношений причины и следствия, то заслуга Токвиля заключается в том, что он оказался способным увидеть подобное в разнородном. Острота наблюдения Токвиля оказывается функциональным эквивалентом математической виртуозности АЕС.
Любой метод заключает в себе эвристические принципы, подсказывающие то, какие объекты должны быть сделаны предметом исследования, а какие - исключены из внимания. В вышеобозначенном смысле «метод» Токвиля выполняет эту функцию столь же или почти столь же успешно, как и метод АЕС.
Заключение
В настоящей статье была представлена попытка указать на различие между методологическими приверженностями Алексиса де Токвиля как представителя «классической политической философии» и Д. Аджемогу, Г. Егорова и К. Сонина как представителей современного «мейнстрима» политической науки на примере одного и того же сюжета о связи между социальной мобильностью и демократией. Я намеренно не обращал внимания на нормативный компонент в размышлениях Токвиля - не только потому, что соотнесение политической философии и нормативности слишком банально, но и потому, что этот пункт не составляет никакого настоящего отличия между подходами Токвиля и АЕС: последние начинают свою статью с постулата о том, что поставленный вопрос очень важен для судеб (американской) демократии [Acemoglu, Egorov, 8опт, 2018, р. 1042]. Вместо этого я попытался вскрыть различия между подходами Токвиля и АЕС (делая акцент на первом, поскольку он не так хорошо известен и поскольку его принципы не артикулированы в явном виде) исключительно в плоскости а) базовых эпистемологических допущений, во многом определяющих особенности метода; б) ориентации на получение той или иной формы знания. В обоих случаях расхождения между Токви-лем и АЕС оказались чрезвычайно значимыми; важнее, однако, то, что в
323
предложенном анализе подход Токвиля предстал как достаточно обоснованный с точки зрения преследуемых им (в свете того, как мне удалось их реконструировать) целей, а направляющие его допущения и предпосылки не более и не менее спорны, чем допущения и предпосылки АЕС. Как рассуждения Токвиля выглядят «философскими спекуляциями» на фоне принципов позитивистской социальной науки, так и манипуляция математическими конструктами, предлагаемая АЕС, могла бы выглядеть «спекуляцией» в глазах Токвиля.
В конечном итоге разница между практиками современной политической науки и классической политической философии - по крайней мере, в некоторых ее проявлениях - может корениться не столько в том, что первая «дескриптивна», а вторая «нормативна», сколько в эпистемологических допущениях, методологической эвристике и представлениях о том, какая форма знания об обществе является наиболее ценной.
Список литературы
Гуриев С.М. Три источника - три составные части экономического империализма // Общественные науки и современность. - 2008. - № 3. - С. 134-141. Де Токвиль А. Демократия в Америке. - М.: Прогресс, 1992. - 554 с.
Acemoglu D., Egorov G., Sonin K. Social Mobility and Stability of Democracy: Reevaluating de
Tocqueville // The Quarterly Journal of Economics. - 2018. - Vol. 133, N 2. - P. 1041-1105. De Tocqueville A. De la démocratie en Amérique. - Режим доступа: https://www.institutcoppet. org/wp-content/uploads/2012/01/De-la-d%C3%A9mocratie-en-Am%C3%A9rique.pdf (Дата обращения: 10.04.2019.) Hanson R. Democracy // Political Innovation and Conceptual Change / ed. by Terence Ball,
James Farr, Russell L. Hanson. - Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1989. - P. 68-89. Johnson J. Consequences of Positivism: A Pragmatist Assessment // Comparative Political Studies. - 2006. - Vol. 39, N 2. - P. 224-252. Plato. Republic. Books 6-10. - Harvard: Loeb Classical Library, 2013.
Riker W. The Two-Party System and Duverger's Law: An Essay on the History of Political Science // The American Political Science Review. - 1982. - Vol. 76, N 4. - P. 753-766. The Oxford Handbook of Political Theory / Dryzek J., Honig B., Phillips A. (eds.). - Oxford: Oxford University Press, 2006. - 897 p.
324
