CC BY
568
Угрозы и безопасность УДК 341.01
БЕЗОПАСНОСТЬ ЛИЧНОСТИ -НОВЫЙ ПОВОРОТ В ПОНИМАНИИ ПОЛИТИКИ БЕЗОПАСНОСТИ
В. Н. КОНЫШЕВ, доктор политических наук, профессор кафедры теории и истории международных отношений E-mail: konyshev06@mail.ru Санкт-Петербургский государственный университет
В современном мире давно назрела необходимость гармоничного сочетания безопасности отдельной личности (общественной группы) и безопасности общества в целом, организованного в форме государства. Традиционная политика безопасности, которая опирается на приоритетную защиту национальной безопасности, требует пересмотра.
В настоящей работе представлен краткий обзор эволюции и развития концепции личностной безопасности, дана оценка сложившимся определениям личностной безопасности, представлены различные точки зрения по проблеме референта безопасности. Автором проведен критический анализ одного из радикальных вариантов ревизии концепции безопасности, который предлагается представителями «постпозитивистской волны» в политической науке. Представлены основные положения теории секьютеризации, анализ проблемы безопасности с точки зрения теории секьюрити-зации и постпозитивизма в целом. Сделан вывод, что трактовка постпозитивистами личностной безопасности предполагает нормативный сдвиг в изучении проблем безопасности вообще: на место национально-государственного интереса как главной цели политики ставится безопасность личности (общественной группы).
По итогам исследования автор делает вывод, что проблема референта безопасности требует решения не по линии противопоставления личности и государства, как это предлагает постпозитивизм, а на пути поиска гармоничного сочетания интересов безопасности личности и общества, организованного в рамках государства. Объективно назрело преодоление государство-центричного взгляда на
проблему безопасности, но оно возможно лишь на основе целостного взгляда на международное развитие, который бы охватил человека, государство и международную систему. Именно в этом, по мнению автора, видится главная методологическая проблема, а не в радикальном отрицании государства как референта безопасности.
Ключевые слова: личностная безопасность, постпозитивизм, референт безопасности
Введение.
Проблема референта безопасности
Проблема референта безопасности продолжительное время остается актуальной для политической науки и практики. Суть ее состоит в том, чтобы определить, кто и в чьих интересах реализует политику безопасности. Согласно традиционному подходу, первичная роль здесь принадлежит государству, которое обеспечивает все уровни безопасности (региональный, международный, глобальный), а также ее виды (военную, экономическую, информационную, экологическую, культурную). Принято считать, что, несмотря на внутреннюю неоднородность, социум всегда обладает общими интересами в сфере безопасности, которые и призвано защищать государство.
В конце XX в. ситуация изменилась, и государ-ственно-центричный подход в области политики безопасности перестал соответствовать таким новым тенденциям мирового развития, как:
• нарастание процессов экономической глобализации и, как следствие, «размывание» суверенитета современного государства;
• эрозия международного права, основанного на примате суверенитета государства, в результате целенаправленной деятельности ведущих государств, проводимой под флагом гуманитарных проблем;
• неспособность государства обеспечить гражданам необходимый уровень защищенности;
• расширение повестки безопасности за счет проблем окружающей среды, неуправляемых трансграничных миграций, глобального истощения ресурсов, уязвимости этнокультурной самобытности народов;
• активизация институтов гражданского общества в ряде стран;
• рост влияния неправительственных организаций в международной политике.
В качестве альтернативы государству как референту безопасности стали рассматривать личность (общественную группу). Интерес к концепции личностной безопасности заметно вырос еще в начале 1990-х гг. и был связан с практическими нуждами на фоне нарастающей нестабильности и гуманитарными катастрофами в странах «третьего мира». Большое внимание этому вопросу уделяет ООН, а такие государства, как Норвегия, Канада, Япония, впервые на доктринальном уровне заявили, что личностная безопасность является приоритетом в их внешней политике. Некоторые государства под флагом решения гуманитарных проблем применили военную силу против других государств в нарушение важнейшего принципа международного права - суверенитета.
В эволюции и развитии концепции личностной безопасности выделяют три основных этапа. Первый связан с широким обсуждением доклада ООН «Глобальное развитие человека», опубликованном в 1994 г. Его пафос был связан с новыми возможностями государств решать гуманитарные проблемы. Однако доклад был встречен достаточно скептическими оценками экспертов, которые посчитали, что предлагаемый подход связан с нарушением суверенитета государства - основополагающего принципа международного права и Устава ООН. Балканский кризис и интервенция войск НАТО в Сербию в 1999 г. полностью подтвердили эти опасения. Тем не менее концепция личностной безопасности заняла важное место в дискуссиях о внешней политике на самом высоком уровне. Об этом говорит уже тот факт, что на встрече министров иностранных дел «восьмер-
ки» в 1999 г. было заявлено о намерении бороться с причинами, вызывающими угрозы безопасности личности [17].
На втором этапе, в 2001-2003 гг., происходит новый всплеск интереса к концепции личностной безопасности, который выражался в формуле «ответственность за защиту личности». Инициатива принадлежала международной комиссии по интервенциям и суверенитету, работавшей под патронажем Канады, а также комиссии по личностной безопасности Японии. Правительства этих двух государств оказали значительную финансовую и политическую поддержку, чтобы проблематика безопасности личности получила глобальное звучание и привлекла к себе внимание.
Третий этап, который начался в 2004 г., отмечен тем, что тема безопасности личности прочно заняла свое место в деятельности ООН и такой авторитетной международной организации, как Европейский союз. Содержание данного этапа можно охарактеризовать как поиск методов и средств для коллективного решения гуманитарных проблем.
С другой стороны, скептики отмечают, что в настоящее время достаточно много ресурсов уходит на борьбу с международным терроризмом, поэтому едва ли гуманитарным проблемам будет уделяться достаточное внимание. Во многих государствах, включая Индию, Китай, Россию и США, после теракта 11 сентября 2001 г. отмечается значительный рост военных расходов и активизация государства в сфере традиционной политики безопасности. Многие страны отвлечены на решение более важных геостратегических задач.
Сложившиеся определения личностной безопасности многообразны и чаще всего трактуют ее достаточно широко, включая в это понятие следующие аспекты:
- экономическую защищенность;
- здоровье и доступность медицинской помощи;
- обеспеченность продовольствием;
- безопасную окружающую среду;
- персональную безопасность от различных видов насилия;
- безопасность общественной группы, т.е. сохранение культурной, религиозной, этнической и другой самобытности;
- политическую безопасность - уважение прав человека, защиту от диктатуры, от репрессий со стороны государства [30].
На сегодняшний день единого определения личностной безопасности в политической практике
так и не выработано, а позиции различных организаций и доктринальные документы отдельных государств довольно сильно различаются. Например, в концепции внешней политики Японии в понятие личностной безопасности включаются все угрозы выживанию, повседневной жизни и достоинству человека. Это предельно широкое понимание личностной безопасности, ориентированное на перспективную деятельность Программы ООН по развитию человека. В Канаде принято более узкое, практическое понимание, связанное с традицией миротворчества. В этой связи делается акцент на меры по предотвращению условий, создающих угрозы безопасности личности - прежде всего вооруженных конфликтов [18, 22]. Значительное внимание этому аспекту государственной политики уделено в Стратегии национальной безопасности Российской Федерации до 2020 г., утвержденной в 2009 г., в которой безопасность личности названа частью национальной безопасности. В российской трактовке личностная безопасность в итоге сводится к безопасности всего общества от самого широкого спектра угроз [13].
Таким образом, в опубликованных доктриналь-ных документах, регламентирующих государственную политику безопасности, остаются неясными механизмы обеспечения личностной безопасности в международных отношениях, что уже привело к проблемам практически-политического характера в виде гуманитарных интервенций и эрозии международного права. Отсутствует и четкий ответ на вопрос, как быть с неизбежными противоречиями между личностной и национальной (государственной) безопасностью.
Мнение экспертов и политиков по этому поводу можно условно разделить на три категории. Одни считают, что существующее понятие личностной безопасности привлекательно, но совершенно лишено аналитической строгости. Другие принимают термин, но требуют максимально сузить его по содержанию. Третьи считают, что предельно широкое понимание концепции личностной безопасности как раз очень важно, потому что помогает охватить множество вызовов безопасности в этой сфере.
Проблема определения носит отнюдь не академический или схоластический характер. Пример борьбы с терроризмом хорошо показывает, что эффективность международных усилий существенно снижена из-за того, что пока не удалось прийти к согласованному определению международного терроризма. Как следствие, на международно-правовом
уровне отсутствует механизм, который бы позволял объединить усилия всех заинтересованных государств, в то время как международный терроризм постепенно становится инструментом политики некоторых стран. Аналогичным образом проблема может сложиться вокруг концепции личностной безопасности. В конечном счете она выразится в политизации понятия в угоду интересам отдельных государств, а вовсе не будет служить делу защиты обездоленных и пострадавших. Да и на уровне отдельного государства, не имея четкого определения личностной безопасности, едва ли можно указать, что же, собственно, нужно защищать и от кого, и что именно является приоритетом среди множества угроз.
В рамках политических наук вопрос о референте безопасности стал частью многочисленных дискуссий между сторонниками традиционных парадигм теории международных отношений (глобалистами, неолибералами, неореалистами) и постпозитивистами (приверженцами постмодернизма, постмарксизма, постфеминизма, конструктивизма), которые не прекращаются до сих пор [6]. Эта проблема тесным образом связана с дальнейшими перспективами суверенитета как стержня международной системы, в чем также пока не достигнуто согласия [5, 9, 11]. Споры о том, что такое личностная безопасность, ведутся достаточно давно и в отечественной политической науке [1, 2, 4, 10, 12, 14]. Показательно, что в России до сих пор используются два термина -«человеческая безопасность» и «личностная безопасность» («безопасность личности»).
Террористический акт 11 сентября 2001 г. только добавил страстей, обнажив «парадокс безопасности»: самое сильное государство мира не смогло защититься от террористической атаки и было потрясено до основания. Тем не менее сторонники традиционных парадигм все равно возвращаются к идее государства. Они считают, что защищенность государства является необходимым условием защищенности личности. Другого актора, способного на регулярной основе реализовать функцию обеспечения безопасности общества и его отдельных членов, пока просто нет. Отчасти эту функцию выполняют институты гражданского общества и различные негосударственные международные организации, однако пока они еще недостаточно эффективны.
На фоне идущих концептуальных споров обращает на себя внимание так называемая «постпозитивистская волна» в политических науках, интеллектуальная мода на которую уже заканчивается
-40 (277) - 2014-
на Западе, но которая по-прежнему вызывает живой интерес в России. К этому направлению относятся представители постмодернизма, постмарксизма, феминизма и конструктивизма [6]. Постпозитивисты пытаются пересмотреть вопрос о референте безопасности самым радикальным образом. Они предложили считать главным референтом безопасности личность (общественную группу), а не государство. Примечательно, что многие идеи, высказанные постпозитивистами по поводу личностной безопасности, находят сочувствие у неолибералов, весьма влиятельных в западных политических кругах. Так может быть именно постпозитивизм способен преодолеть определенный интеллектуальный застой в исследованиях по проблеме личностной безопасности? Насколько же состоятельна идея радикальной смены референта безопасности? Далее автор попытается ответить на эти вопросы.
Постпозитивизм о личностной безопасности
Для начала необходимо отметить общие положения о природе безопасности, которые объединяют различные школы постпозитивизма.
Во-первых, постпозитивисты считают, что современное общество и международная система мало управляемы, о чем свидетельствует падение доверия народов к государственной власти, низкий авторитет политических партий, обострение глобальных проблем, рост взаимозависимости государств, возникновение многих новых угроз безопасности, таких как терроризм, наркобизнес, агрессивный национализм, религиозный фундаментализм. Несмотря на слабую управляемость, в постбиполярном мире преобладает сотрудничество между наиболее развитыми и могущественными государствами. Конфронтация сохраняется лишь между развитыми и более слабыми странами, что является основным источником международной безопасности.
Во-вторых, в отношении условий безопасности одно из наиболее радикальных направлений постпозитивизма, постмодернизм, считает, что существующая международная система сама регулярно воспроизводит угрозы безопасности. Всеобщая безопасность может быть достигнута лишь тогда, когда закончит свое существование суверенное государство как актор международных отношений. Политика национальной безопасности в ее современном виде на деле отражает интересы элиты, а
не всего общества. Именно поэтому механизм обеспечения безопасности должен быть перенацелен с государства на общество и личность.
В-третьих, государство на практике теряет позицию главного субъекта международной политики и гаранта безопасности. Его ждет постепенная дефрагментация до социальных групп и регионов или деградация под влиянием глобальной экономической интеграции. Рассуждения о национальных интересах морально устарели, поэтому главное внимание при изучении вопросов безопасности должно направляться на идентичность субъектов политики, которые сводятся к различным социальным группам и отдельным личностям. Многие авторы и вовсе считают деятельность государства в сфере безопасности деструктивной. Они подчеркивают, что государство деградирует как институт, а поэтому все чаще оно само становится источником угроз для безопасности личности.
В-четвертых, постпозитивисты считают, что природа безопасности лежит не в действительном положении дел, а является продуктом речевой деятельности. С точки зрения познающего субъекта, социальная действительность - это знание о ней, которое устойчиво фиксируется в речевой деятельности общества (в виде письменных текстов и устных деклараций), за которой закреплен лингвистический по происхождению термин дискурс. Таким образом, дискурс содержит «социально сконструированное знание». Для постпозитивиста четкой грани между теоретизированием и практикой нет, более того, «социальные конструкты» способны создавать то, что в науке традиционно считается фактом, т.е. создавать действительность. Некоторые авторы даже приписывают текстам самостоятельное бытие. Именно из этого тождества текста и действительности «растут ноги» у столь модных трактовок безопасности, как речевые практики [19, 23].
Таким образом, постпозитивизм решительно ставит интересы безопасности личности выше интересов национальной безопасности. В качестве аргумента приводится, например, состояние безопасности граждан в странах «третьего мира». Эти государства, с одной стороны, слабы, обладают частичным суверенитетом, а с другой стороны, их политическое руководство нередко опирается на репрессии против населения, чтобы удержаться у власти. Из возникших в последние десятилетия новых государств большинство образовалось как результат этнического сепаратизма, т.е. стали итогом активности общественных групп в сфере безопас-
ности [7]. Проблемы «третьего мира», нарастающие вследствие болезненных процессов модернизации и отставания в благосостоянии от ведущих держав, поддерживают постоянное социальное напряжение. Можно добавить, что настроения этносепаратизма растут и в более благополучных Индии и Китае.
В то же время постпозитивисты справедливо указывают, что развитые государства тоже не справляются с проблемами безопасности своих граждан. Освобождение личности от многочисленных ограничений, связанных с институтом государства, привело к парадоксальному для либерального сознания положению: вполне благополучные граждане ощущают себя уязвимыми перед лицом целого спектра угроз. Кроме того, политика мультикультурализма показала свою несостоятельность в Германии, Франции, Великобритании, Бельгии, Испании.
Ярким, но не единственным примером трактовки проблем безопасности с точки зрения методологии постпозитивизма является теория секью-тиризации, разработанная с участием представителя Копенгагенской школы мирных исследований О. Вэвера и британского ученого Б. Бузана, увлекшихся конструктивизмом. Позже их идеи были подхвачены не только конструктивистами, но и другими постпозитивистами.
Согласно теории секьютиризации, онтологически безопасность рассматривается только как результат дискурса, т.е. осознание обществом степени угрозы реконструируется путем анализа совокупности текстов. Понятие секьюритизации имеет два значения. С одной стороны, оно указывает на самую высокую степень оценки угрозы обществу или его части, связанную с выживанием, которая определяется с помощью лингвистического анализа отобранных политических текстов. С другой стороны, секьюритизация - это политизация проблемы, т.е. процесс устойчивого воспроизводства состояния угрозы в дискурсе, направленный на то, чтобы изменить политические приоритеты общества1. Для конструктивиста термин «угроза» получает свое значение не потому, что таково реальное положение дел, а потому, что так положение дел представлено в речи (тексте) [20].
Концептуально секьюритизация опирается на противопоставление «свой - чужой», которое лежит в основе постоянного изменения идентичности. Таким образом, процесс секьюритизации неразрывно связывается с понятием идентичности. При
1 В данном случае, чтобы подчеркнуть процессуальность проблемы, используется термин securitizing move.
этом каждая данная опасность достигает качества секьюритизированной только тогда, когда она воспринимается как угрожающая жизни, становится экзистенциальной угрозой обществу или другому референту безопасности. Конструктивисты поясняют, что, конечно, не дискурс как таковой заканчивается секьюритизацией. Его участники должны иметь политический авторитет и влияние в данном обществе. Фактически речь идет о научной и политической элите, называемой «эпистемическим сообществом», которое и определяет состояние угрозы.
Анализ проблемы безопасности с точки зрения теории секьюритизации включает в себя три компонента:
• референт безопасности - социальный объект в виде государства, общества или его части, на которые направлена опасность.
• акторы секьюритизации - члены «эписте-мического сообщества», которые заявляют об экзистенциальной угрозе для референта безопасности: политики, государственные чиновники, лоббисты, группы интересов.
• функциональные акторы - субъекты, от которых зависит состояние той сферы жизнедеятельности, из которой исходит опасность. Примерами экзистенциальных угроз для современных западных обществ популярный среди конструктивистов радикальный философ С. Жижек [31] называет терроризм, насилие со стороны правых движений популистского толка (неофашизм) и иррациональное насилие молодежи в пригородах (например, выходцев из Африки во Франции). Процесс секьюритизации опасности не является необратимым - снижение степени опасности получило название десекьюритизации. И, наоборот, не всякая опасность становится экзистенциальной угрозой в глазах «эпистемического сообщества». Но как только это произошло, угроза попадает в фокус внимания теории секьюритизации. В этом случае проблема безопасности «социально сконструирована» и только тогда она становится фактом социальной действительности и предметом теоретического анализа.
Рассуждая об угрозе, конструктивисты подчеркивают, что она носит статус не субъективного знания (что уязвимо для критики), а интерсубъективного, имея в виду, что такой подход разделяет подавляющая часть «эпистемического сообщества». В логике конструктивизма это знание обретает объективность с точки зрения единичного субъекта
лишь потому, что оно «сконструировано» не индивидуально, а социально.
Здесь самое время обратить внимание на важную особенность теории секьюритизации: безопасность определяется через категорию выживания. Это означает неизбежную перспективу выхода за пределы обычных процедур и применение чрезвычайных мер принуждения, выходящих за рамки правового регулирования и вообще за пределы публичной политики. Примечательно, что авторы теории секьюритизации опираются на идеи К. Шмитта, который в работе «Понятие политического» писал буквально следующее: «Политическая противоположность - это противоположность самая интенсивная, самая крайняя». В природу политического Шмитт заложил непримиримый конфликт, утверждая, что «другой» есть не что иное, как «враг». Отсюда его следующий тезис: «в экстремальном случае возможны конфликты с ним, которые не могут быть разрешены ни предпринятым заранее установлением всеобщих норм, ни приговором «непричастного» и потому «беспристрастного» третьего... понятие «враг» предполагает лежащую в области реального эвентуальность борьбы» [15]. Стоит отметить, что праворадикальные идеи К. Шмитта весьма популярны среди тех представителей современной политической мысли, которые считают себя вполне либеральными.
Если обратиться к опыту постпозитивизма и попытаться оценить достоинства и недостатки концепции личностной безопасности, то следует отметить ряд ее особенностей.
Поскольку безопасность личности понимается как защищенность ее идентичности, проблема безопасности фактически подменяется проблемой границы идентичности всякого субъекта политики, будь то личность, общественная или этническая группа, государство [25]. Под идентичностью понимается двухкомпонентный комплекс: восприятие субъектом политики себя, на которое накладывается восприятие этого субъекта другими участниками политики. Здесь следует особо отметить социологический и психологический аспекты, когда мы говорим о содержании идентичности.
Угрозы безопасности порождаются несовпадением идентичностей различных субъектов политики [21]. Безопасность достигается нивелированием различий в идентичностях государств, народов или общественных групп. Это может происходить как мирным, так и насильственным путем. Картина
усложняется тем обстоятельством, что идентичность субъекта политики может содержать в себе взаимоисключающие компоненты. Например, быть гражданином и евреем в нацистской Германии означало неразрешимый конфликт между идентичностью гражданской и этнокультурной. Кроме того, идентичности способны меняться во времени и под воздействием различных обстоятельств.
Концепция личностной безопасности предлагает новые аспекты в трактовке угроз безопасности. Они не ранжируются по важности, а считаются тесно взаимосвязанными, нераздельными, и в этом смысле равноприоритетными. В силу взаимозависимости реализация любой из угроз по «принципу домино» ведет к утрате безопасности личности. Сторонники этой концепции считают, что применительно к международным отношениям личностная безопасность также является общей и неделимой сферой, объединяющей усилия всех государств.
Для сторонников данной концепции личностная безопасность не означает жесткой привязки к индивидууму (общественной группе). Хотя угрозы и имеют вполне конкретную локализацию, они, с одной стороны, могут иметь свои источники далеко за пределами данного государства, а с другой - даже возникнув локально, в условиях глобализации могут быстро распространяться по всему миру. Отсюда возникает трактовка концепции личностной безопасности как явления глобального, охватывающего международные отношения в целом. В качестве примеров приводят угрозы, связанные с распространением наркотиков, с международным терроризмом, пандемий и т.д. В русле этой логики делается вывод, что безопасность личности в своем пределе становится тождественной международной безопасности. Наиболее радикальный взгляд предполагает, что политика личностной безопасности должна стать не просто дополнением, а «вызовом традиционному понятию национальной безопасности» [16].
Следующее новшество связано со средствами обеспечения безопасности. Широкая трактовка безопасности вместе с принципом неделимости угроз требуют не столько краткосрочных военно-силовых решений, сколько длительных стратегий развития, которые должны реализовать государственные и негосударственные органы. При этом следует отказаться от традиционного государство-центричного восприятия природы политики. Основной довод постпозитивистов состоит в том, что современные государства нередко сами создают угрозы для безо-
пасности своих же граждан [27]. Из этого делается вывод о том, что природу международной безопасности следует связывать с безопасностью личности (общественной группы), а не государства. Тем самым личность становится главным референтом безопасности. Это означает, во-первых, что политика безопасности должна быть ориентирована на нейтрализацию угроз личностной безопасности, а во-вторых, что ответственность за обеспечение безопасности также ложится на личность (общественную группу). Государству отводится лишь роль инструмента, а не самостоятельного субъекта политики.
В качестве примера можно привести отношение представителей феминизма (одного из вариантов постпозитивизма) к институту вооруженных сил как части государственной машины. Для них военнослужащий - это не защитник Отечества, а источник угроз для собственных граждан. По мнению феминисток, в армии реализуются самые худшие стороны мужской натуры. Военные профессионалы якобы насаждают в обществе миф о патриотизме, что приводит к разделению на хороших, с их точки зрения, «патриотов» и плохих «непатриотов». Взаимные обвинения в нелояльности этих социальных групп дают государству основание для того, чтобы ограничить демократию или ввести репрессии. Особенно вредным представители феминизма считают влияние военных на семейные отношения. Так, феминистки пытаются доказать, что в семьях военных наблюдается наибольший уровень насилия над женщинами и детьми [29].
Наконец, новизна постпозитивистского подхода состоит в том, что концепция безопасности понимается сквозь призму ценности человека. И здесь постпозитивизм противопоставляет себя традиционным политическим теориям, которые стремятся оперировать прежде всего фактами. С учетом тенденции к взаимозависимости, наблюдаемой в современной международной политике, этим ценностям приписывают не узко национальную, а планетарную (или универсальную) природу. По шкале гуманитарных ценностей интересы безопасности личности ставятся выше интересов государственного суверенитета. Этическое измерение безопасности несет с собой и более глубокие концептуальные последствия. По существу, постпозитивизм предлагает сделать личностную безопасность мерилом международной политики в целом и конечной целью всякой политики [28].
Таким образом, трактовка постпозитивистами личностной безопасности предполагает норма-
тивный сдвиг в изучении проблем безопасности вообще. На место национально-государственного интереса как главной цели политики ставится безопасность личности (общественной группы). Важнейшим политическим выводом становится следующий тезис: с ростом значимости личностной безопасности суверенитет государства более не может быть препятствием для внешнего вмешательства в целях защиты общества от нарушений властями фундаментальных прав, чести и достоинства граждан.
Критика постпозитивистского варианта личностной безопасности
Предлагаемый постпозитивистами поворот в трактовке проблем безопасности вызывает целый ряд дискуссионных вопросов.
Во-первых, необходимо обратить внимание на то, что концепция личностной безопасности личности является крайне расплывчатой, не имеющей строгого определения. Существуют ее как широкие, так и узкие дефиниции, но проблема определения еще далека от разрешения. Кроме того, концепция личностной безопасности несет на себе яркий отпечаток либеральных идей, сформулированных в самом общем виде. Лозунги, под которыми развивается концепция безопасности личности, -«свобода от нищеты» и «свобода от страха» - так же привлекательны, как Десять Заповедей. Вследствие крайней абстрактности по содержанию и неопределенности по средствам обеспечения, в разных обстоятельствах обе упомянутые свободы могут трактоваться по-разному, вплоть до взаимоисключений.
Для примера достаточно вспомнить о путях обеспечения безопасности в Косово, с одной стороны, и Южной Осетии и Абхазии - с другой. В первом случае для безопасности граждан территории предлагается признать объявленный суверенитет, а в другом - наоборот, не признавать. Очевидно, что в обоих случаях идет борьба за получение США и Россией геополитических и иных преимуществ, которая только прикрывается различной интерпретацией возникших гуманитарных проблем. В большинстве случаев в практической политике принцип личностной безопасности, взятый в абстрактной форме, может служить средством манипуляции, за которым стоят иные интересы. Манипуляция состоит в том, что истолкование конфликта сквозь призму безопасности личности используется как основание
-40 (277) - 2014-
для легитимации силового принуждения, которое замещает норму международного права.
Во-вторых, понятие идентичности, на которое опирается концепция личностной безопасности, также является размытым и неопределенным. Более того, обращение к идентичности, т.е. к тому, как личность (общественная группа) воспринимает себя и как ее воспринимают «другие», выводит науку о международной политике в область социологии, социальной психологии и психологии личности. Но если нет терминологической и понятийной ясности в рамках теории международных отношений, не ведет ли междисциплинарное блуждание в поисках референта безопасности к еще большему усложнению проблемы?
В-третьих, трудно согласиться с методологическими основами постпозитивизма. В самом деле, если понятие национальной безопасности постпозитивисты считают выражением мнения политической элиты, то что же такое секьютиризация, как не мнение другого типа элиты - «эпистемического сообщества»?
Возражение вызывает и объяснение природы безопасности, предлагаемое постпозитивизмом. Оно основано на ложном постулате о тождестве речевой практики и социальной действительности, которое само по себе едва ли стоит здесь обсуждать. Интереснее другое - свой отказ от обращения к самой действительности постпозитивисты связывают с проблемой субъективности познания, которая порождает ложные смыслы. Но ведь обращение к речи вовсе не преодолевает этой проблемы. Постпозитивисты считают, что проблема ложности смысла решается уже тем, что этот смысл «интерсубъективен», т.е. его понимает одинаково то самое «эпистемическое сообщество», а не единичный субъект. Получается, что, не выходя за пределы субъективного, мы получаем критерий достоверности знания. Однако очень трудно сделать вид, что действительности совсем нет, поэтому постпозитивисты отождествляют речь с политической действительностью, а речевую деятельность - с практической. В итоге получаем, что гуманитарная катастрофа как угроза личностной безопасности возникает не раньше, чем о ней напишет и заговорит «эпистемическое сообщество».
В-четвертых, вводимое постпозитивистами понятие секьюритизации опасности означает ее вывод за пределы всякого политического диалога. Секьюритизация, которая начинается как процесс политизации проблемы безопасности, обращается
в свою противоположность, в деполитизацию. Это создает легитимные и морально привлекательные рамки для решения проблем безопасности с исключительных позиций, выходящих за рамки закона, например с позиций исполнителя интересов «всего цивилизованного мира». Противопоставление «себя» некоему «другому», который предварительно выводится через секьюритизацию за пределы политического и правового поля, является подготовкой следующего шага - использовать против оппонента любые средства, поскольку применение насилия против «варвара» уже не нуждается в легитимации. Как заметил А.С. Макарычев, «вместо управления разнообразием, лежащим в основе любой политики, мы имеем перед собой деполитизированный проект по установлению единой истины, для которой в пространстве легитимного нет ничего внешнего: конкуренции, альтернативы, любой инаковос-ти» [8]. Если еще политический реализм времен Г. Моргентау справедливо критиковали за апологию насилия как смысла и главного средства политики, то разве секьютиризация не есть подмена политического на прямое насилие в отношении всякого «другого»?
В-пятых, представляется спорным предлагаемая ревизия понятия «суверенитет» на иных основаниях. Здесь следует учесть, что суверенитет исторически формировался как политическая традиция невмешательства во внутреннюю политику другого государства. Его новая трактовка, озвученная в докладе международной комиссии по интервенциям и государственному суверенитету, непосредственно связывает суверенитет с проблемой личностной безопасности. В частности, в докладе предлагается считать суверенитетом внутри- и внешнеполитическую ответственность перед другими государствами, которая включает в себя не только уважение суверенитета других государств, но и прав своих граждан [26]. Однако вызывает большие сомнения состоятельность введения нормы, которая предписывает, какова должна быть внутренняя политика государства. Ведь подобное переопределение попросту отрицает суверенитет отсылкой к ответственности перед другим государством. Нелишне также вспомнить, что личностная безопасность включает пресловутые «права человека», концепцию крайне политизированную. Именно поэтому сложно представить, чтобы многие государства добровольно отказывались от суверенитета как права на внутреннее насилие, за исключением тех, кому такая позиция будет навязана другими государствами или меж-
дународными организациями. На практике предлагаемое переопределение суверенитета способно послужить легитимации действий сильных держав против государств, относимых к «периферии». Не об этом ли свидетельствуют факты содержания без суда и следствия тысяч людей на американской военной базе в Гуантанамо и факты пыток в тайных тюрьмах ЦРУ, располагавшихся на территории некоторых восточноевропейских стран?
Показательно, что те государства, которые на доктринальном уровне назвали приоритетной целью своей внешней политики обеспечение личностной безопасности (Канада, Норвегия, Япония), не сделали того же самого применительно к собственной внутренней политике. Видимо, дело в том, что для них вполне очевидна разрушительность для основ государственности тезиса о приоритете безопасности личности над безопасностью государства. На практике обращение к проблеме безопасности личности служит одним из путей повышения авторитета государства на международной арене, особенно если это государство не относится к великим державам.
В-шестых, весьма спорным выглядит замещение референта безопасности, когда вместо государства берется личность или общественная группа. Согласно адептам концепции личностной безопасности, именно личность считается самодостаточным субъектом политики, и обеспечению его безопасности должно быть подчинено государство как институт [24]. Здесь налицо неоправданное упрощение общества по принципу атомизации или превращения его составляющих в своего рода «робинзонов», которые должны бы делать вид, что каждый из них живет на отдельном острове. Ведь иначе не понятно, по какому принципу следует примирять интересы различных групп общества и отдельных личностей, поскольку благо для одних легко оборачивается ущербом и угрозой безопасности для других. И как вообще в обществе «робинзонов» можно представить себе деятельность государственных институтов, которым делегирована власть от имени общества в целом, а не от отдельной личности?
Имеется и другая сторона проблемы. Указание на референта безопасности предполагает, что у него имеются механизмы для того, чтобы нейтрализовать угрозы. Сторонники личностной безопасности утверждают, что отдельный индивид должен активно участвовать в обеспечении своей безопасности. Но от имени кого в обществе «робинзонов» вершить суд и как принуждать его представителей к соблю-
дению закона, если не нарушать при этом свободы личности, объявленной высшим приоритетом?
Таким образом, замещение постпозитивистами референта безопасности по существу означает либо устранение государства как института, либо это надо понимать просто как фигуру речи. Менее радикальные авторы утверждают, что понятие безопасности личности не замещает, а только дополняет традиционную национальную безопасность. Проблема состоит в том, что не всякое государство способно обеспечить личностную безопасность, особенно когда речь идет о слабых и несостоявшихся государствах [28]. Но в таком случае вопрос о замене референта безопасности отпадает сам собой. Другой вариант обеспечения безопасности личности апеллирует к деятельности наднациональных и субнациональных институтов, подчеркивая универсальный характер понятия безопасности личности, которая должна защищаться независимо от государственной принадлежности конкретного индивидуума.
Какой бы из вариантов создания механизма защиты безопасности личности не выбрать, на первом этапе неизбежна активная политика государства в данной сфере, поэтому нужно вести речь о роли государства, а не о его «выводе из игры». Не следует забывать, что именно на государственном уровне были приняты первые решения о повышении ответственности за безопасность личности.
В-седьмых, популярный тезис о моральном устаревании политики национальной безопасности в ее традиционном смысле явно преувеличен. Тенденции современных международных отношений, ведущие к эрозии суверенитета, еще не доказывают, что государство навсегда утратило роль главного актора в международных отношениях. Здесь уместно напомнить, что в истории уже был период относительно слабого государственного суверенитета, за которым последовало его укрепление. Первые европейские монархии возникали из достаточно самостоятельных образований в виде княжеств, герцогств и вольных городов. И по мере укрепления абсолютизма слабели такие транснациональные образования, как папство, монашеские ордены или Ганзейский союз - прообраз современных транснациональных корпораций, объединявший города Северного и Балтийского морей [3].
В настоящее время эрозия суверенитета связана с утратой биполярной структуры, переделом сфер влияния, возникновением новых центров силы и тенденцией глобализации. Однако важность суве-
-40 (277) - 2014-
ренитета как принципа, организующего международную систему, не утратил своей значимости. Об этом говорит происходящая во многих регионах мира борьба за статус суверенных государственных образований: Шотландии и Великобритании, Гренландии и Дании, Палестины и Израиля, Абхазии с Южной Осетией и Грузии, Донбасса и Украины, Приднестровья и Молдавии. Показательно, что в самых слабых государствах лидеры, стремясь закрепить власть, пытаются получить международное признание как главы государств, что не только укрепляет их внутриполитическую легитимность, но и дает другие преимущества полноправного участника международных отношений в виде возможностей получения кредитов, участия в международных организациях, заключения международных договоров и получения гарантий.
Кроме того, уже формируется многополярный мир, и можно наблюдать обратный тренд на усиление роли государства в мировой политической системе. Об этом говорят рост военных бюджетов государств, который произошел после терактов 11 сентября 2001 г., принимаемые меры по борьбе с терроризмом, пути преодоления глобального экономического кризиса, связанные с активной политикой прежде всего государств, а не других образований. В этом смысле концепция личностной безопасности не может подменить собой безопасности национальной. Скорее, наоборот, помимо традиционных функций по обеспечению безопасности, современное государство все заметнее берет на себя ответственность за экономическое и социальное процветание граждан и общества в целом, включая доступ к внешним ресурсам и рынкам.
В-восьмых, обращение к универсальным морально-этическим нормам в качестве важнейшего критерия политики безопасности тоже вызывает вопросы. Особенно если обратиться к проблеме внешней интервенции по поводу обеспечения личностной безопасности. В докладе упомянутой международной комиссии по интервенциям и государственному суверенитету гуманитарные интервенции связываются не с международным правом, а с моральной ответственностью. В этом документе предлагается считать достаточными условиями для военной интервенции, во-первых, реальные или ожидаемые огромные жертвы гражданского населения, во-вторых, реальные или ожидаемые масштабные этнические чистки [26]. Однако данный доклад не уточняет, что считать «масштабными» или «огромными» потерями. Не проведена грань
между политическими и гуманитарными критериями вмешательства. Именно поэтому предлагаемые критерии для военной интервенции представляются деструктивными, поскольку вместо правовых определений они либо опираются на эмоции, либо призваны прикрыть политические цели, явно не выраженные.
Подтверждением путаницы в критериях служит пример, когда одним из оснований для осуждения движения «Талибан» стало уничтожение им скульптуры Будды. Международное сообщество сосредоточило свое внимание на судьбе памятника культуры, в то время как миллионы афганцев голодали из-за режима санкций, введенных против правящего режима этой политической силы. Что же оказалось важнее: судьба миллионов людей или разрушенный памятник культуры?
Заключение и выводы
Концепция личностной безопасности, безусловно, является востребованной как для практической политики, так и с концептуальной точки зрения [14]. Действительно, сегодня даже процветающее государство оказывается недостаточно эффективным перед вызовами безопасности, включая личностный уровень. Однако проблема формулирования четких концептуальных оснований политики по обеспечению безопасности личности связана в данном случае с более фундаментальной проблемой - противостоянием позитивистской и постпозитивистской методологий. Если критика постпозитивистами традиционных подходов к проблеме безопасности заслуживает самого пристального внимания, то предлагаемые ими новации пока не представляют собой убедительной и научно обоснованной альтернативы.
Скепсис постпозитивистов в отношении роли государства как главного гаранта безопасности представляется преувеличенным. Но, даже если с ним согласиться, то устранение государства как инструмента, отчуждающего политику безопасности от личности, не решает поставленной проблемы. В эпоху глобализации появляются и другие формы отчуждения, которые усиливаются как раз по мере нарастания кризиса суверенного государства. С одной стороны, происходит замена политической коммуникации на манипулятивные технологии, а с другой - самоотчуждение личности в условиях глобальной информационной среды, которая вместо непосредственного межличностного взаимодействия
предлагает безликое виртуальное пространство. Информационное воздействие подменяет межличностное взаимодействие, тем самым лишь усиливая отчужденность личности. Но тогда какой субъект политики и каким образом обеспечит защищенность личности - остается загадкой.
Конечно, было бы неверным видеть в рассуждениях постпозитивистов одни негативные стороны. К их заслуге следует отнести привлечение внимания к личности как субъекту политики и поиски нетривиальных подходов, преодолевающих традиционные стереотипы мышления. Однако присущие постпозитивизму эклектика и гносеологический пессимизм, а порой и просто иррациональность, создают серьезные препятствия для продуктивного диалога.
Проблема референта безопасности требует решения не по линии противопоставления личности и государства, как это предлагает постпозитивизм, а на пути поиска гармоничного сочетания интересов безопасности личности и общества, организованного в рамках государства. Преодоление государство-центричного взгляда на проблему безопасности объективно назрело, но оно возможно лишь на основе целостного взгляда на международное развитие, который бы охватил человека, государство и международную систему. Именно в этом видится главная методологическая проблема, а не в радикальном отрицании государства как референта безопасности.
Список литературы
1. Балуев Д.Г. Понятие human security в современной политологии // Международные процессы. 2003. Т. 1. № 1. С. 95-105.
2. Касьянова А.А. Канада и «безопасность личности»: концепция и политика // США и Канада: экономика, политика, культура. 2002. № 8. С. 36-53.
3. Кеннеди П. Вступая в XXI век. М.: Весь мир, 1997. 480 с.
4. Козырева П.М., Смирнов А.И. Безопасность личности и проблема противодействия преступности // ПОЛИС (Политические исследования). 2012. № 6. С. 142-154.
5. Конышев В.Н. Американский неореализм о проблеме суверенитета // ПОЛИТЭКС. 2010. № 4. С. 68-88.
6. Конышев В.Н., Сергунин А.А. Теория международных отношений: канун новых великих дебатов? // ПОЛИС (Политические исследования). 2013. № 2. С. 66-78.
7. Кузнецов А.М. Этническая политика и некоторые проблемы человеческого измерения безопасности. URL: http://ifl.wl.dvfu.ru/images/ news/2013_02/11.
8. Макарычев А. С. Безопасность и возвращение политического: критические дебаты в Европе // Индекс безопасности. 2008. Т. 14. № 4 (87). С. 18-32.
9. Макарычев А.С. Суверенитет, власть и политическая субъектность: две линии критической теории // ПОЛИТЭКС. 2010. № 4. С. 22-52.
10. Михайленок О.М. Политические аспекты информационной безопасности личности // Власть. 2010. № 12. С. 64-70.
11. Сергунин А.А. Суверенитет: эволюция концепта // ПОЛИТЭКС. 2010. № 4. С. 5-21.
12. Соловьев Э.Г. «Человеческая безопасность» и «мягкая сила» во внешней политике РФ // Вестник Московского университета. Сер. 12. Политические науки. 2010. № 4. С. 72-77.
13. Стратегия национальной безопасности Российской Федерации до 2020 г. URL: http://scrf.gov. ru/documents/99.html.
14. Цыганков П.А. Теория человеческой безопасности: политические последствия и уроки для России // Вестник Московского университета. Сер. 12. Политические науки. 2010. № 4. С. 78-83.
15. Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии.1992.№ 1. С. 35-67.
16. Ячин С.Е. Человеческая безопасность как проблемная зона контакта политики и науки // Этическая политика и невоенные аспекты безопасности: материалы международного семинара. Владивосток: Изд-во ДФУ, 2012. С. 74-82.
17. Axworthy L. An address on Human Security // Minister of Foreign Affairs, To The G-8 Foreign Ministers' Meeting, 9 June 1999. 30 p.
18. Axworthy L. Navigating a New World: Canada's Global Future. Toronto: Alfred A. Knopf, 2003.180 p.
19. Boucher D. Political theories of international relations. New York: Oxford University Press, 1998.480 p.
20. Buzan B., Waver O., Wilde J. Security: a new framework for analysis. London: Lynne Rienner Pub., 1998.162 p.
21. Campbell D. Writing security: US foreign policy and the politics of identity. Minneapolis: University of Minnesota, 1992. 269 p.
22. Diplomatic Bluebook, 1999. Chapter 2, Section 3. URL: http://mofa.go.jp/policy/other/ bluebook/1999/11-3-a.html.
23. George J. Discourses of global politics: A Critical (Re) Introduction in International Relations. Boulder: Lynne Rienner, 1994. 226 p.
24. Graham D., Poku N. Migration, globalization and human security. London: Routledge, 2000. 230 p.
25. Hopf T. Social Construction of International Politics: Identities and Foreign Politics. Ithaca: Cornell University Press, 2002. 310 p.
26. International Commission on Intervention and State Sovereignty. The Responsibility to Protect. Report of the Commission. International Development Research Center. URL: http://dfait-maeci.gc.ca/iciss-ciise/pdf/Commission-Report.pdf.
27. Mack A. What is human security? // Special Issue of Security Dialogue. 2004. Vol. 35. P. 310-387.
28. Tadjbakhsh S., Chenoy A. Human security: concepts and implications. New York: Routledge, 2008. 270 p.
29. True J. Feminism // International society and its critics. Oxford: Oxford University Press, 2004. 340 p.
30. United Nations Human Development Program. Human Development Report 1994 - New Dimensions of Human Security. New York: Oxford University Press, 1994.210 p.
31. Zizek S. Some politically incorrect reflections on violence in France and related matters. URL: http:// lacan.com/zizfrance.htm.
National interests: priorities and security Threats and security
ISSN 2311-875X (Online) ISSN 2073-2872 (Print)
SECURITY OF PERSON AS A NEW TURN IN UNDERSTANDING THE SECURITY POLICY
Valerii N. KONYSHEV
Abstract
In the modern world, the task of the accord balance of the safety of an individual (public group) and security of society as a whole, organized in the form of the State, is long overdue. The traditional security policy, which is based on the priority protection of the national security, requires reconsideration. The paper provides a brief overview of the evolution and development of the personal safety concept, and assesses the existing definitions of personal security. The article also presents the different perspectives on the problem of legal assistant security. The author conducts a critical analysis of one of the radical options of the security concept revision, which is offered to the representatives of the "post-positivist wave" in the political science. The paper provides the main provisions of the securitization theory, the analysis of the security problems from the point of view of the theory of securitization and post-positivism in general. The author comes to a conclusion that the interpretation of the safety problem provided by the representatives of the post-positivism presupposes a normative shift in the study of the safety problems in general: the security of person (public group) in place of the national and State interests assumes the main policy objective. The author underlines that the problem of the
security assistant requires the solution not through the line of contraposition of an individual and the State, as it suggested by the representatives of the post-positivism, but on the way of searching of harmonious combination of the interests of the security of the individual and society, which is organized within the frameworks of the State. The paper points out in an unbiased manner that now it is time to overcome the State-centric view of the security problem, but it is possible only on the basis of a holistic view of international development, which would encompasses the person, the State and the international system. The author underlines that here, particularly, lies the main methodological problem, but not in the radical negation of the State as the security assistant.
Keywords: personal security, post-positivism, security assistant
References
1. Baluev D.G. Ponyatie human security v sovre-mennoi politologii [The concept of human security in the contemporary political science]. Mezhdunarodnye protsessy - International processes, 2003, vol. 1, no. 1, pp. 95-105.
2. Kas'yanova A.A. Kanada i "bezopasnost' lichnosti": kontseptsiya i politika [Canada and the security of person: the concept and policy]. SShA i Kanada: ekonomika, politika, kul 'turn - USA and Canada: economics, politics, culture, 2002, no. 8, pp. 36-53.
3. Kennedy P. Vstupaya v XXI vek [Preparing for the Twenty-First Century]. Moscow, Ves' mir Publ., 1997, 480 p.
4. Kozyreva P.M., Smirnov A.I. Bezopasnost' lichnosti i problema protivodeistviya prestupnosti [Security of person and the problem of combatting crime]. POLIS (Politicheskie issledovaniya) - POLIS (Political studies), 2012, no. 6, pp. 142-154.
5. Konyshev V.N. Amerikanskii neorealizm o probleme suvereniteta [American neo-realism on the problem of sovereignty]. POLITEKS - POLITECS, 2010, no. 4, pp. 68-88.
6. Konyshev V.N., Sergunin A.A. Teoriya mezhd-unarodnykh otnoshenii: kanun novykh velikikh debatov? [Theory of international relations: on the eve of the new big debates?]. POLIS (Politicheskie issledovaniya) -POLIS (Political studies), 2013, no. 2, pp. 66-78.
7. Kuznetsov A.M. Etnicheskaya politika i nekoto-rye problemy chelovecheskogo izmereniya bezopasnosti [The ethnic politics and some problems of the human dimension of security]. Available at: http://ifl.wl.dvfu. ru/images/news/2013_02/11. (In Russ.)
8. Makarychev A.S. Bezopasnost' i vozvrashchenie politicheskogo: kriticheskie debaty v Evrope [Security and return of the political: the critical debates in Europe]. Indeks bezopasnosti - Security index, 2008, vol. 14, no. 4 (87), pp. 18-32.
9. Makarychev A.S. Suverenitet, vlast' i po-liticheskaya sub"ektnost': dve linii kriticheskoi teorii [Sovereignty, authority and political subjectivity: two lines of critical theory]. POLITEKS - POLITECS, 2010, no. 4, pp. 22-52.
10. Mikhailenok O.M. Politicheskie aspekty in-formatsionnoi bezopasnosti lichnosti [Political aspects of information security of person]. Vlast' - Authority, 2010, no. 12, pp.64-70.
11. Sergunin A.A. Suverenitet: evolyutsiya kontsepta [Sovereignty: the evolution of the concept]. POLITEKS - POLITECS, 2010, no. 4, pp. 5-21.
12. Solov'ev E.G. "Chelovecheskaya bezopasnost'" i "myagkaya sila" vo vneshnei politike RF [The "human safety" and "soft power" in the Russian foreign policy]. Vestnik Moskovskogo universiteta, Ser. 12, Politicheskie nauki - Bulletin of Moscow State University, Ser. 12, Political sciences, 2010, no. 4, pp. 72-77.
13. National Security Strategy of the Russian Federation until 2020. Available at: http://scrf.gov. ru/documents/99.html. (In Russ.)
14. Tsygankov P.A. Teoriya chelovecheskoi bezo-pasnosti: politicheskie posledstviya i uroki dlya Rossii [The theory of human safety: political implications and lessons for Russia]. Vestnik Moskovskogo universiteta, Ser. 12, Politicheskie nauki - Bulletin of Moscow State University, Ser. 12, Political sciences, 2010, no. 4, pp.78-83.
15. Schmitt C. Ponyatie politicheskogo [The concept of the political]. Voprosy sotsiologii - Issues of sociology, 1992, no. 1, pp. 35-67.
16. Yachin S.E. Chelovecheskaya bezopasnost'kak problemnaya zona kontakta politiki i nauki. Vsb. "Et-icheskaya politika i nevoennye aspekty bezopasnosti: materialy mezhdunarodnogo seminara " [Human safety as a critical area of policy and science. In: An ethical policy and non-military aspects of security: the proceedings of an international workshop]. Vladivostok, FEFU Publ., 2012, pp. 74-82.
17. Axworthy L. An Address on Human Security. Minister of Foreign Affairs, To the G-8 Foreign Ministers' Meeting, June 9, 1999, 30 p.
18. Axworthy L. Navigating a New World: Canada's Global Future. Toronto, Alfred A. Knopf, 2003, 180 p.
19. Boucher D. Political Theories of International Relations. New York, Oxford University Press, 1998, 480 p.
20. Buzan B., Waver O., Wilde J. Security: a New Framework for Analysis. London, Lynne Rienner Publ., 1998,162 p.
21. Campbell D. Writing Security: US Foreign Policy and the Politics of Identity. Minneapolis, University of Minnesota, 1992, 269 p.
22. Diplomatic Bluebook, 1999. Chapter 2, Section 3. Available at: http://mofa.go.jp/policy/other/ bluebook/1999/11-3-a.html.
23. George J. Discourses of Global Politics: A Critical (Re) Introduction in International Relations. Boulder, Lynne Rienner, 1994, 226 p.
24. Graham D., Poku N. Migration, Globalization and Human Security. London, Routledge, 2000, 230 p.
25. Hopf T. Social Construction of International Politics: Identities and Foreign Politics. Ithaca, Cornell University Press, 2002, 310 p.
26. International Commission on Intervention and State Sovereignty. The Responsibility to Protect. Report of the Commission. International Development
-40 (277) - 2014-
Research Center. Available at: http://dfait-maeci.gc.ca/ iciss-ciise/pdf/Commission-Report.pdf.
27. Mack A. What is human security? Special Issue of Security Dialogue, 2004, vol. 35, pp. 310-387.
28. Tadjbakhsh S., Chenoy A. Human Security: Concepts and Implications. New York, Routledge, 2008, 270 p.
29. True J. Feminism. In: International Society and its Critics. Oxford, Oxford University Press, 2004, 340 p.
30. United Nations Human Development Program. Human Development Report 1994 - New Dimensions
of Human Security. New York, Oxford University Press, 1994, 210 p.
31. Zizek S. Some politically incorrect reflections on violence in France and related matters. Available at: http://lacan.com/zizfrance.htm.
Valerii N. KONYSHEV
St. Petersburg State University, St. Petersburg,
Russian Federation
konyshev06@mail.ru
