CC BY
50
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
УДК 82
КУЛТЫШЕВА О.М.
доктор филологических наук, профессор, кафедра филологииимассовыхкоммуникаций, Нижневартовский государственный университет E-mail: kultisheva@inbox.ru СЕБЕЛЕВА А.В.
кандидат филологических наук, доцент, кафедра филологии и массовых коммуникаций, Нижневартовский государственный университет E-mail: sebelevaa@mail.ru
UDC 82 KULTYSHEVA O.M.
Doctor of Philology, Professor, Department of Philology and Mass Communications, Nizhnevartovsk State University E-mail: kultisheva@inbox.ru SEBELEVA A.V.
Candidate of Philological Sciences, Associate Professor, Department of Philology and Mass Communications,
Nizhnevartovsk State University E-mail: sebelevaa@mail.ru
БЕСТИАЛЬНЫЕ ОБРАЗЫ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX — ПЕРВОЙ ТРЕТИ ХХ ВЕКА
BESTIAL IMAGES IN RUSSIAN LITERATURE OF THE SECOND HALF OF THE XIX - THE FIRST THIRD
OF THE TWENTIETH CENTURY
Статья посвящена звериным образам, их функциям в русской литературе второй половины XIX - первой трети ХХ века. Доказано, что бестиальные образы - отражение «озверения» человека в условиях хищнического социума (уреалистов); обусловленное враждебностью общества к человеку стремление вернуться к первоис-токам (у акмеистов); способ проникнуть в тайны звериной души как инобытия (у символистов).
Ключевые слова: бестиальные образы, Тургенев, Салов, Брюсов, Бальмонт, Гумилев, Маяковский.
The article is devoted to animal images, their functions in Russian literature of the second half of the XIX - the first third of the twentieth century. It is proved that bestial images are a reflection of the «brutality» of a person in a predatory society (among realists); the desire to return to the original sources (among acmeists) due to the hostility of society towards man; a way to penetrate the secrets of the bestial soul as a being (among the Symbolists).
Keywords: bestial images, Turgenev, Salov, Bryusov, Balmont, Gumilev, Mayakovsky.
Бестиальные (бестиарные) образы (от лат. bestia «зверь») - это «звериные» образы в художественной литературе. Бестиальные образы, встречающиеся в литературных произведениях, называют также «поэтической фауной». Бестиальные традиции в литературе складываются в эллинистический период литературы античности и развиваются в Средние века. Один из первых литературных бестиариев - древнегреческий трактат «Физиолог» (II или III век), явившийся, по сути, сборником статей и сведений о животных (зверях, птицах, насекомых) и камнях. Однако в «Физиологе» содержатся и такие статьи, которые описывают несуществующих животных (феникс, сирены, кентавры, горгона, единорог.
В древнерусской литературе, как и в древнегреческой, бестиарии назывались «физиологами» (первый «Физиолог» был переводным с болгарского языка). В древнерусских бестиариях также встречались статьи, где подробно и с иллюстрациями описывались вымышленные животные (дракон, василиск, мантикора).
Образы животных вводились в произведения художественной литературы и Нового времени. Функции их в произведениях были различными. Так, авторы произведений уподобляли животных образам и понятиям религии и морали (так, вслед за библейским разделением живых существ на «чистых» и «нечистых»,
писатели-бестиаристы противопоставляли животных, символизировавших Иисуса Христа (орел, феникс, пеликан), тварям, вызывавшим аналогии с образом дьявола (жаба, обезьяна). При этом природа понималась как поле извечной битвы добрых и злых сил. То есть бестиальные образы вводились в художественные произведения для смысловых аналогий, а это присуще художественному мышлению, оперирующему образами.
В отечественном литературоведении существует достаточно большой круг исследований, посвященных бестиальной (бестиарной) образности в словесном искусстве. Из последних работ особо выделим монографию Е. В. Дубовой (В кругу бестиарных образов. М.: Флинта, 2016. 180 с.) [6], ряд публикаций в авторитетной научной периодике: Лихина Н.Е. Бестиарный мотив в русской литературе // Вестник Балтийского федерального университета им. И. Канта. 2011. Вып. 8: Филологические науки. С. 149-154 [8]; Довгий О.Л. Синие зайцы и белые медведи. (Поэтологический бес-тиарий В.Б. Шкловского) // Новый филологический вестник. 2014. №1 (28). С. 91-98 [5]; Ващенко Ю.А. Бестиарная образность как элемент мортальной топики романа А. Володина «Дондог» // Науковий вюник М1жнародного гуманитарного ушверситету. Сер.: Фшолопя. 2015. №19. Т. 2. С. 82-84 [3]. Отметим и спе-
© Култышева О.М., Себелева А. В. © Kultysheva O.M., Sebeleva A.V.
циальную тематическую конференцию, которая прошла в РГГУ совместно с ИМЛИ РАН 18-19 января 2019 г.: «Бестиарий как ars combinatorica (RES ET VERBA - 8)». Эти исследования в той или иной степени положили концептуальные основы изучения бестиальной (бести-арной) образности в художественных произведениях.
В данной статье для обозначения образа животного в художественном произведении мы используем термин «бестиальный». Мы не преследуем цели проследить трансформацию (развитие) какого-то одного бестиального образа или развитие бестиальных образов в родовой принадлежности произведений к прозе или поэзии. Мы предлагаем обзор бестиальных образов в отечественной прозе второй половины XIX века (в творчестве И. С. Тургенева и И. А. Салова как писателей, находящихся в сфере научных интересов одного из авторов к.ф.н. А.В. Себелевой) и в отечественной поэзии рубежа XIX-ХХ веков - первой трети ХХ века (в творчестве В.Я. Брюсова, К.Д. Бальмонта, Н.С. Гумилева, В.В. Маяковского как поэтов, составляющих научный интерес второго автора статьи - д.ф.н. О.М. Култышевой) с целью представить их многообразие и многофункциональность.
Интерес, в плане изображения животных образов, в отечественной прозе второй половины XIX века вызывают рассказы и повести И. С. Тургенева и И. А. Салова. Писатель второго ряда Салов долгое время считался эпигоном М.Е. Салтыкова-Щедрина, И. С. Тургенева, Ф.М. Достоевского. Произведения Салова появились в печати тогда, когда пика популярности достигли «Записки охотника» И.С. Тургенева. Можно заметить некоторое влияние великого писателя на литературную деятельность И.А. Салова. Однако нельзя вследствие этого считать его произведения лишенными уникальности и глубины.
Сопоставим особенности, характерные для использования Саловым и Тургеневым животных образов в целях реализации смыслового ядра произведений. Среди произведений И.А. Салова с бестиальными образами можно назвать повесть «Грачевский крокодил» (1879), рассказы «Паук» (1880), «Аспид» (1879), отчасти «Грызуны»(1873). Первичная реальность, входящая в сферу внимания автора, не велика: все произведения его изображают провинциальную жизнь центральной России, интересы мирных обывателей, типы среднего сословия, не привлекательные, не героические, порожденные серой, будничной действительностью. Автор возбуждает интерес читателя не разработкой общественных вопросов, а обрисовкой частной жизни, рисует типы, встречающиеся на каждом шагу, но они изображаются рельефно, с большим искусством и знанием среды. Перед нами предстают маленькие люди с их мелкими побуждениями и низменными потребностями.
Так в рассказе «Паук» появляется аллегорический бестиальный образ членистоногого животного. Паук как таковой упоминается только в эпиграфе, взятом из произведения русского зоолога Н.П. Вагнера: «Паук может удивительно много есть; у паука восемь глаз, для
внимательного наблюдения за добычей, и восемь длинных ног, с помощью которых он обхватывает ее. Если к нему в паутину попадает большое насекомое, с которым ему не сладить и которое может порвать его сети, он сам обрывает ближайшие нити. Если же насекомое слабее, он несколько выжидает, пока оно, стараясь выпутаться из клейких нитей, совершенно ослабнет и измучается, и тогда только приступает к поглощению своей жертвы» [12, с. 83]. Однако образ этого животного непрестанно преследует читателя на страницах рассказа. Мы с первых же строк знакомимся с главным героем -Степаном Ивановичем Брюхановым. Автор дает нам понять, что этот персонаж не из потомственных помещиков. Брюханов предлагает рассказчику коньяк, а сам пьет с дьяконом водку, приговаривая: «Мы с тобой лучше водочки выпьем! ... Мы ведь с тобой не господа...» [12, с. 85] . Однако это лишь внешнее проявление простоты происхождения героя. Истинная суть персонажа проявляется в диалоге с крестьянином: «Аль не узнал, что даже шапки не ломаешь?» [12, с. 86], когда крестьянин «с каким-то испуганным видом подошел к Степану Ивановичу» [12, с. 86]. Таким образом, мы видим, что хозяева у освобожденных от крепостного ига крестьян новые, а отношения старые.
На протяжении всего рассказа И.А. Салов все детальнее раскрывает образ Брюханова. В результате становится понятным эпиграф к рассказу - этот новоявленный богач и есть «паук», который зорко («у паука - восемь глаз.») следит за всем происходящим в станице. Он назначает учителей и становых, попов и дьяконов. Под его властью мельницы и кабаки, громадные посевы и стада: «Всех окрестных мужиков Степан Иваныч держал на крепких вожжах и вожжами этими управлял с редким умением» [12, с 86]. Подтверждает сходство Брюханова с пауком и внешняя портретная деталь - его «костлявые, холодные руки», как лапы паука, которые держат свою жертву мертвой хваткой. Резко отзывается о нем и встреченный на охоте рассказчиком купец Орешкин: «.поминать Брюханова, этого «вампира» в своем роде, не дерзай. Кровь стынет в жилах моих при одном воспоминании о нем! Я нищ и убог. А по чьей милости, как не по милости этого «вампира»?» [12, с. 102]. «Паук», почуяв в Орешкине «большое насекомое», идет на ухищрения и обманным путем завладевает имением купца. Брюханова не останавливает ничто: ни родственные связи, ни жалость к малолетним детям и старикам. Он понимает, что здесь нет на него управы. Как жертва паука-животного слабеет в паутине, так и жертва паука-человека теряет при встрече с ним силу духа, волю и, в конечном итоге, жизнь.
Страшнее всего то, что Брюханов не единственный «паук» в рассказе. Подобен ему и управляющий Самойло Иванович. Салов, мастер деталей-подробностей, акцентирует внимание читателей на таких портретных деталях, как глаза и движения приказчика: «Глаза эти бегали так быстро, что перебегали с одного предмета на другой и не останавливаясь ни на одном особенно, делались положительно неуловимыми. Насколько быстры были
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
глаза его, настолько же быстры и его движения. Он ни минуты не стоял спокойно: то поправлял он свою кудрявую голову, то застегивал поддевку, то щупал платок, намотанный на шею, то шарил в карманах, то прикрывал рот рукой и начинал кашлять, то садился, то вскакивали затем, как будто вспомнив что-то, куда-то убегал» [12, с. 97]. Во время повествования Самойло Иванович находится в услужении у Брюханова, но ждет своего часа: «в народе ходили толки, что Самойла Иваныч нажил большие деньги, заведуя делами Брюханова; ... что ждет только смерти Брюханова, чтобы тотчас записаться в купцы и сделаться, в свою очередь, именитым лицом в уезде» [12, с. 98]. Приказчик - плоть от плоти хозяина. Он выждет, когда тот станет немощным, и перехватит его власть.
Это подтверждает и образ Оскара Петровича Блюма, управляющего имением барона, живущего в Москве. Описывая в деталях его внешность, Салов намекает на сходство с паукообразным: «Голову держит высоко . . Красное, дышащее здоровьем лицо и узенькие черные глазки» [12, с. 112]. Блюм сдает землю в аренду за работу. Автор пишет: «землю сдавал дорого, а труд ценил дешево», а затем замечает, что люди в окрестности стали беднеть. Примечательна и метаморфоза, произошедшая с управляющим, делающая его еще более похожим на паука: «Он наел себе брюшко, сухие руки сделались пухлыми, щеки раздулись, шея словно укоротилась, а матово-бледный цвет лица превратился в багровый» [12, с. 115].
Исходя из всего сказанного, можно заключить, что бестиальный образ паука в одноименном рассказе И. А. Салова является аллегорией народных угнетателей-«кровопийц». Как в природе паук плетет паутину для насекомых, так и паук-человек завлекает в социально-бытовые сети простых людей-жертв.
Ввиду своего происхождения (писатель происходил из семьи разорившегося помещика) И.А. Салов был не понаслышке знаком как с духовно-нравственной жизнью крестьян, так и с материальной. В своих рассказах он беспристрастно описывает жестоких и алчных народных иждивенцев. Так и в небольшом рассказе «Грызуны» через животный образ рисуются типы не четвероногих, но двуногих разнообразных пород, питающихся на чужой счет: адвоката, немца, управляющего богатым имением, русского купца, скупающего краденый лес на тысячи и обсчитывающего бедняка на рубли, барыни, бросающей мужа, чтобы жить, ничего не делая. Настоящие грызуны, сурки, появляются только в конце рассказа, когда рассказчик встречает их в поле: «И житье же им! - замечает ямщик. Всего домой натащат: и денег, и яиц, и хлебов, и пирогов, и соли» [12, с. 425]. Однако нам ясно, что слова эти не о животных, а о людях - «социальных грызунах».
Если Салов сообщает черты животного человеку, чтобы показать свое отрицательное отношение к существующему в социуме взаимодействию крестьян и власти, то в произведениях И.С. Тургенева животные образы наделены иной функцией. Писатель противопо-
ставляет животного и человека. Причем более гуманными, любящими и преданными оказываются именно звери. С точки зрения важности функции бестиальных образов для реализации художественной идеи автора примечательны рассказы Тургенева «Собака» (1864), «Перепелка» (1881), некоторые произведения из цикла «Стихотворения в прозе» («Собака» (1878), «Воробей» (1878), «Голуби» (1879) и др.)
Рассказ «Перепелка» начинается как традиционный охотничий рассказ. Однако образ рассказчика у Тургенева наделен характерологическими признаками и выступает здесь как полноценный персонаж. Структура рассказа сложная. Перед нами воспоминания взрослого человека о его детских переживаниях.
Рассказчик, будучи ребенком, очень любил ходить на охоту с отцом: «Он часто брал меня с собою... большое это было для меня удовольствие! Я засовывал штаны в голенища, надевал через плечо фляжку - и сам воображал себя охотником! Пот лил с меня градом, мелкие камешки забивались мне в сапоги; но я не чувствовал усталости и не отставал от отца. Когда же раздавался выстрел и птица падала, я всякий раз подпрыгивал на месте и даже кричал - так мне было весело!» [14, с. 118]. В понимании мальчика охота - это развлечение; при этом дичь не воспринимается им как живое существо: «Раненая птица билась и хлопала крыльями то на траве, то в зубах Трезора - с нее текла кровь, а мне все-таки было весело, и никакой жалости я не ощущал» [14, с. 118].
Ребенок не задумывался над последствиями такой «забавы». Но небольшой эпизод, связанный с перепелкой, полностью изменил мир юного рассказчика. Птица, пытаясь увести охотников подальше от гнезда, притворилась раненой. Однако ей не хватило ловкости, и собака смогла схватить ее. Птица погибла. «Я пододвинулся ближе к перепелке. Она неподвижно лежала на ладони отца, свесив головку, - и глядела на меня сбоку своим карим глазком. И мне вдруг так жаль ее стало! Мне показалось, она глядит на меня и думает: "За что же я умирать должна? За что? Ведь я свой долг исполняла; маленьких своих старалась спасти, отвести собаку подальше - и вот попалась! Бедняжка я! бедняжка! Несправедливо это! Несправедливо!"» [14, с. 120]. Ребенок плакал от того, что птице, оказывается, свойственны качества человека - самопожертвование, чувство долга, любовь. Этот драматический случай делает его более человечным. Автор пишет в заключение своего рассказа: «Но мне с того дня все тяжелей и тяжелей стало убивать и проливать кровь» [14, с. 122].
Итак, в данном рассказе бестиальный образ используется И.С. Тургеневым, чтобы оттенить лучшие качества в человеке, чтобы призвать людей опомниться и осознать свою ответственность перед всем живым. Надо отметить, что в целях реализации данной художественной идеи Тургенев даже не столько очеловечивает животное, сколько приподнимает его «над» человеком, указывая, таким образом, на присущие людям низменные страсти, которые затмевают их сознание, приводят
к обездушиванию.
Близким по тематике к рассказу «Перепелка» является стихотворение в прозе «Воробей». Когда к выпавшему из гнезда птенцу подошла собака, «сорвавшись с близкого дерева, старый черногрудый воробей камнем упал перед самой ее мордой». Писатель пишет: «Я благоговел перед той маленькой героической птицей, перед любовным ее порывом. Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь» [14, с. 142].
Таким образом, И.С. Тургенев, в отличие от Салова, наделяет животных истинными человеческими качествами, утраченными многими людьми. Бестиальные образы в его произведениях дают возможность понять, что в мире все живое едино, взаимодействует друг с другом. Человек не должен забывать о том, что он часть природы. Эту мысль подтверждают философские размышления автора в стихотворении в прозе «Собака»: «Я понимаю, что в это мгновенье и в ней и во мне живет одно и то же чувство, что между нами нет никакой разницы. Мы тожественны; в каждом из нас горит и светится тот же трепетный огонек» [14, с. 129]. Тургенев подчеркивает, что душа человека и душа собаки одинаково ценны и одинаково хрупки: «Смерть налетит, махнет на него <огонек> своим холодным широким крылом... И конец! Кто потом разберет, какой именно в каждом из нас горел огонек?».
В результате анализа «звериных» образов в произведениях И.А. Салова и И.С. Тургенева нами представлено два различных ракурса одного художественного приема. Писатели, наделяя бестиальные образы разными функциями, различны и в подходах к отражению проблемы нравственного, душевного оскудения человека, но едины в идейном плане - утратив свои национальные корни, забыв о высшем возмездии за грехи, люди могут лишиться большего, чем просто жизнь. Будучи поглощенным животными инстинктами, олицетворяющим собой силы, разрушающие нравственно-этические и религиозные ценности, человек утрачивает духовность, а с ней и шансы на прощение, нравственное воскрешение и вечную жизнь.
Внимание к бестиальным образам было характерно и для русской литературы рубежа XIX-ХХ веков, особенно для поэзии. В животных поэтов Серебряного века привлекала мистическая непознаваемость звериной души, их благородная отчужденность от мира погрязших в пороках людей.
Бестиальные образы с поразительной частотой появляются в произведениях русских модернистов (символистов и акмеистов). Особенно близки модернистам образы экзотических животных. Так, в стихотворении «Ивана Калиты московского русского символизма» В. Брюсова «Предчувствие» (1894) фигурируют ящеры и удавы [2], в стихотворении «Опять сон» (1896) - лев, гиппопотам и зебра: «Мне опять приснились дебри, / Глушь пустынь, заката тишь. / Желтый лев крадется к зебре / Через травы и камыш. // Предо мной стволы упрямо / В небо ветви вознесли. / Слышу шаг гиппопо-
тама, / Заросль мнущего вдали» [2].
Встречается в стихотворении и признанный образ-символ России - медведь, однако в контексте стихотворения он выступает скорее также как экзотический зверь: «Дали сумрачны и глухи. / Хруст слышнее. Страшно. Ведь / Кто же знает: это ль духи / Иль пещеры царь - медведь!» [2].
Вызывающие симпатию К. Бальмонта экзотические животные, относящиеся к семейству кошачьих, - не лев, как у В. Брюсова, а желтый тигр, черная пантера и меткий леопард («Мои звери», 1917): «Мой зверь -не лев, излюбленный толпою,- / Мне кажется, что он лишь крупный пес. / Нет, желтый тигр, с бесшумною стопою, / Во мне рождает больше странных грез. // И символ Вакха, быстрый, сладострастный, / Как бы из стали, меткий леопард; / Он весь - как гений вымысла прекрасный, / Отец легенд, зверь-бог, колдун и бард. // Еще люблю я черную пантеру, / Когда она глядит перед собой / В какую-то нежизненную сферу, / Как страшный сфинкс в пустыне голубой [1, с. 199].
Из обычных домашних животных Бальмонту близка... кошка, поскольку она соединяет в себе качества, присущие излюбленным экзотическим животным поэта: «Но, если от азийских, африканских / Святых пустынь мечту я оторву, / Средь наших дней, и плоских и мещанских, / Моей желанной - кошку назову. // Она в себе, в изящной миньятюре, / Соединила этих трех зверей. / Есть искры у нее в лоснистой шкуре, / У ней в крови - бродячий хмель страстей» [1, с. 199].
Экзотика звериных образов в поэзии символистов служила целям раскрытия иноприродности звериной души, что приближало ее к вожделенным для них «мирам иным», открытию тайн которых посвящено их творчество.
Глава акмеизма Н. Гумилев обращался к бестиаль-ным образам так часто и постоянно, что это позволило Д. Соколовой утверждать: «Поэтическая фауна в произведениях мэтра акмеизма весьма богата и разнообразна, в ней обитают все классы мира животных: млекопитающие, пресмыкающиеся, земноводные, птицы, рыбы и представители микрофауны» [13, с. 129]. Исследователь проводит контент-анализ образов экзотических (чаще хищных) животных и птиц в творчестве Н. Гумилева и приходит к следующим количественным выводам: «Лев фигурирует в стихотворениях Гумилева 21 раз, слон - 8, гиена - 7, верблюд - 6, обезьяна - 5, носорог - 4, тигр -4, удав - 3, крокодил - 3, попугай - 3, павлин - 3, жираф - 2, шакал - 2. <.> В лирике Гумилева слово «зверь» в прямом значении фигурирует 13 раз» [13, с. 129].
Со зверями в творчестве Гумилева ассоциируются и сами акмеисты, часть из которых проповедовала культ первочеловека Адама и называла себя адамистами. В своей программной статье «Наследие символизма и акмеизм» Гумилев декларирует: «Как адамисты, мы немного лесные звери и во всяком случае не отдадим того, что в нас есть звериного, в обмен на неврастению» [Цит. по: 15, с. 294]. Гумилев, уподобляя человека зверю, «анимализирует» человеческие образы. В приобрете-
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
нии человеком звериных, то есть его настоящих, исконных качеств, поэт с отрадой отмечает его возвращение к матери-природе. Акмеист-адамист считает: в целях постижения истинной сути мироздания необходимо вернуться в некое изначальное, незамутненное опытом взрослого человека состояние младенца или животного и посмотреть на мир непосредственно, открыто, глазами ребенка или лесного зверя («Гиппопотам», 1911): «И я в родне гиппопотама: / Одет в броню моих святынь, / Иду торжественно и прямо / Без страха посреди пустынь» [4].
Антропоморфизм (то есть наделение качествами человека животных) встречается в литературе часто, в то время как стремление наделить человека качествами зверя, характерное для поэзии Гумилева, - крайне редко («Ягуар», 1907): «Превращен внезапно в ягуара, / Я сгорал от бешеных желаний, / В сердце - пламя грозного пожара, / В мускулах - безумье содроганий» [4]. При этом подобное произошедшее во время сна лирического героя превращение осознается как желанное возвращение человека в лоно живой природы.
Таким образом, бестиальные образы экзотических животных, наводняющие лирику главы акмеизма Гумилева, призваны обратить человека к его первоисто-кам, первичной реальности, в то время как экзотические животные Брюсова и Бальмонта - увести в некое ино-природное инобытие, как лучшую альтернативу земной действительности.
Помимо символистов и акмеистов, к поэтам Серебряного века, переосмысливающим звериные образы, можно отнести теоретика кубофутуризма В. Хлебникова («Зверинец», 1909, 1911) и его адепта В. Маяковского, новокрестьянского поэта С. Есенина («Собаке Качалова», 1925) и М. Цветаеву, чьим кредо была фраза: «Одна - из всех - за всех - противу всех!» («Егорушка», 1928; «Красный бычок», 1928).
Но если, например, у Гумилева за анимализацией человеческих образов стоит стремление приблизиться к первозданной природе, понимаемое как естественное для человека, то у В. Маяковского животные образы часто становятся «alter ego» лирического героя, отражая трагическую утрату им человеческого облика, «озверение» человека в обществе людей. Так, в стихотворении «Хорошее отношение к лошадям» (1918) у В. Маяковского есть трогательная зарисовка-эпизод, скорее всего, реально увиденный им на заледенелом подъеме московской улицы Кузнецкий мост: «Лошадь на круп грохнулась, / и сразу / за зевакой зевака, / штаны пришедшие Кузнецким клешить, / сгрудились, / смех зазвенел и зазвякал: / - Лошадь упала! - / - Упала лошадь! - / Смеялся Кузнецкий» [10, с. 99].
Только поэт, тонко воспринимающий чужую боль, не смеется со всеми над несчастным животным, воплотив свое сопереживание упавшей лошади в выразительные поэтические строки: «Лишь один я / голос свой не вмешивал в вой ему. / Подошел / и вижу / глаза лошадиные. / Улица опрокинулась, / течет по-своему. / Подошел и вижу — / За каплищей каплища / по морде
катится, / прячется в шерсти.» [10, с. 99].
Упавшая лошадь плачет по-человечески. Возникает метафора «лошадь как человек», основанная на внутреннем сходстве животного и человека: каждому приходится «тащить свой груз» по скользкому, а иногда просто непреодолимому подъему дороги жизни. И так же достаточно вокруг насмешников, готовых посмеяться над неудачниками. Подчеркивают «общность» образов человека и животного следующие строки стихотворения: «И какая-то общая / звериная тоска / плеща вылилась из меня / и расплылась в шелесте. / «Лошадь, не надо. / Лошадь, слушайте — / чего вы думаете, что вы их плоше? / Деточка, / все мы немножко лошади, / каждый из нас по-своему лошадь» [10, с. 99].
Важное значение в личной и творческой биографии Маяковского имеет также образ щенка, имеющий личные, интимные корни, кроющиеся во взаимоотношениях поэта с Лилей Брик. Маяковский ласково называл ее Кися (Кисик), а Лиля его - Щен (Щененок). Эти ласково-шуточные прозвища странным образом отражали суть их взаимоотношений.
Подтверждает восприятие Маяковского как щенка автобиографическая книга Л. Брик «Щен», которая была опубликована в 1942 году, во время эвакуации Брик в Молотов (Пермь) (позже эта книга вошла в состав сборника «Лиля Брик. Пристрастные рассказы» (2003)). В книге описывается лето 1919 года (в памяти Л. Брик - 1920 года), проведенное Маяковским с Бриками в Пушкине. Брик вспоминает, что Щен - это кличка собаки, найденной Маяковским на улице в Пушкине, но также и ласкательное имя самого поэта. Письмо Л. Брик к Маяковскому, написанное в марте 1918 года, свидетельствует, что она называла его своим «щенком», а через месяц сам Маяковский вместо подписи поместит в конце письма к Брик изображение щенка [См.: 16].
Очеловеченный образ обойденного жизнью щенка является одним из значимых в стихотворении Маяковского «Сказка о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий» (1925): «Петя, / выйдя на балкончик, / жадно лопал сладкий пончик: / <.> / Четверней лохматых ног / шел мохнатенький щенок. / Сел. / Глаза на Петю вскинул: / - Дай мне, Петя, половину! / При моем щенячьем росте / не угрызть мне толстой кости. / Я сильнее прочих блюд / эти пончики люблю. / Да никак не купишь их: / заработков никаких» [9].
При этом очеловеченный образ животного вписывается поэтом в социальные мотивы, очерченные уже в заглавии стихотворения: «Не упросишь этой злюни. / Щен сидит, / глотает слюни. / Невтерпеж, / поднялся - / скок, / впился в пончиковый бок. / Петя, / посинев от злости, / отшвырнул щенка за хвостик. / Нос / и четверо колен / об земь в кровь / расквасил щен. / <.> / Изо всех щенячьих сил / нищий щен заголосил: / - Ну, и жизнь - / не пей, не жуй! / Обижает нас буржуй. / Выйди, зверь и птичка! / Накажи обидчика!» [9].
Последняя строфа заставляет вспомнить насыщенные пафосом борьбы за социальную справедливость строки из поэмы Маяковского «Облако в штанах»
(1914-1915), а образ обойденного жизненными благами, но не сломавшегося щенка напоминает образ поэта, неистового и яростного в своей социальной борьбе [См.: 7]: «Господа! / Остановитесь! / Вы не нищие, / вы не смеете просить подачки! / Нам, здоровенным, / с шагом саженьим, / надо не слушать, а рвать их - / их, / присосавшихся бесплатным приложением / к каждой двуспальной кровати» [11, с. 12].
Таким образом, на основе вышесказанного можно заключить, что бестиальные образы в русской литературе второй половины XIX - первой трети ХХ века многообразны (включают как экзотических диких животных,
так и обычных домашних) и выполняют разнообразные функции: у реалистов Салова и Тургенева олицетворяют собой состояние души, нравственное оскудение человека; у символистов попытки проникнуть в тайну звериной души приближали к вожделенным для них «мирам иным»; у акмеистов-адамистов, например, у Гумилева, за анимализацией человеческих образов стоит стремление приблизиться к первозданной природе; у кубофуту-риста и поэта города В. Маяковского животные образы часто становятся «двойниками» лирического героя, отражая трагическое «озверение» человека в окружении людей и воплощая социальные мотивы.
Библиографический список
1. Бальмонт К. Избранное: Стихотворения. Переводы. Статьи / Сост., вступ. ст. и коммент. Д.Г. Макогоненко; Ил. и оф. Н.Е. Бочаровой. Москва: Правда, 1991. 608 с.
2. Брюсов В. Стихи [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.stihi-rus.ru/1/Bryusov/
3. Ващенко Ю.А. Бестиарная образность как элемент мортальной топики романа А. Володина «Дондог» // Науковий вюник Мiжнародного гумаштарного ушверситету. Сер.: Фшолопя. 2015. №19. Т. 2. С. 82-84.
4. ГумилевН. Стихи [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://gumilev.ru/verses/
5. Довгий О.Л. Синие зайцы и белые медведи. (Поэтологический бестиарий В.Б. Шкловского) // Новый филологический вестник. 2014. №1 (28). С. 91-98.
6. ДубоваЕ.В. В кругу бестиарных образов. М.: Флинта, 2016. 180 с.
7. Култышева ОМ. Феномен Маяковского: восприятие современников. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2003. 184 с.
8. ЛихинаН.Е. Бестиарный мотив в русской литературе // Вестник Балтийского федерального университета им. И. Канта. 2011. Вып. 8: Филологические науки. С. 149-154.
9. Маяковский В. Стихи детям (1925-1929) [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://az.lib.ru/m/majakowskij_w_w/text_0680. shtml
10. МаяковскийВ.В. Сочинения: В 2 т. Т. I / Сост. Ал. Михайлова; вступ. ст. А. Метченко; прим. А. Ушакова. Москва: Правда, 1987. 786 с.
11. Маяковский В.В. Сочинения: В 2 т. Т. II / Сост. Ал. Михайлова; прим. А. Ушакова. Москва: Правда, 1987. 768 с.
12. СаловИ.А. Грачевский крокодил: Повести и рассказы. Москва: Современник, 1984. 541с.
13. Соколова Д. Поэтическая фауна Н. Гумилева // Вестник Московского ун-та. Сер. 9. Филология. 2006. № 1. С. 129-137.
14. Тургенев И.С. Собр. Соч.: В 12 т. Т.10: Повести и рассказы1881—1883; Стихотворения в прозе 1878-1883; Произведения разных годов. Москва: Наука, 1982. 607 с.
15. Эпштейн М. Н. Природа, мир, тайник вселенной...: Система пейзажных образов в русской поэзии. Москва: Высшая школа, 1990. 303 с.
16. ЯнгфельдтБ.Любовь - это сердце всего: В. В. Маяковский и Л. Ю. Брик. Переписка 1915-1930. Москва: Книга, 1991. 287 с.
References
1. BalmontK. Favorites: Poems. Translations. Articles / Comp., Entry. Art. and comment. D.G. Makogonenko; Il. and reg. N.Ye. Bocharova. Moscow: True, 1991.608 p.
2. Bryusov V. Poems [Electronic resource]. Access Mode: http://www.stihi-rus.ru/1/Bryusov/
3. Vashchenko Yu.A. Bestiary imagery as an element of the mortal topic of A. Volodin's novel "Dondog" // Science News of the International Humanitarian University. Ser.: Philology. 2015. N 19. Vol. 2. P. 82-84.
4. GumilevN. Poems [Electronic resource]. Access Mode: https://gumilev.ru/verses/
5. Dovgy O.L. Blue hares and polar bears. (Poetological bestiary of VB Shklovsky) // New Philological Bulletin. 2014. N 1 (28). P. 91-98.
6. DubovaE.V. In the circle of bestiary images. M.: Flinta, 2016. 180 p.
7. Kultysheva O.M. Mayakovsky phenomenon: the perception of contemporaries. Yekaterinburg: Publishing House of the Ural University, 2003.184 p.
8. LikhinaN.E. Bestiary motive in Russian literature // Bulletin of the Baltic Federal University named I. Kant. 2011. Issue 8: Philology. P. 149-154.
9. Mayakovsky V. Poems for children (1925-1929) [Electronic resource]. Access Mode: http://az.lib.ru/m/majakowskij_w_w/text_0680.shtml
10. Mayakovsky V.V. Works: In 2 Vol. Vol. I / Comp. Al. Mikhailov; entry article A. Metchenko; approx. A. Ushakov. Moscow: True, 1987.786 p.
11. Mayakovsky V.V. Works: In 2 Vol. Vol. II / Comp. Al. Mikhailov; approx. A. Ushakov. Moscow: True, 1987.768 s.
12. SalovI.A. Grachevsky crocodile: Tales and stories. Moscow: Sovremennik, 1984. 541p.
13. SokolovaD. Poetic fauna of N. Gumilyov // Bulletin of the Moscow University. Ser. 9. Philology. 2006. N 1. P. 129-137.
14. TurgenevI.S. Collected works: In 12 Vol. Vol. 10: Tales and short stories 1881-1883; Poems in Prose 1878-1883; Works of different years. Moscow: Nauka, 1982. 607 p.
15. Epstein M.N. Nature, the world, the cache of the universe ...: A system of landscape images in Russian poetry. Moscow: Higher School, 1990. 330 p.
16. YangfeldtB. Love is the heart of everything: V.V. Mayakovsky and L. Yu. Brik. Correspondence 1915-1930. Moscow: Book, 1991. 287 p.
