CC BY
51Бесстрашие мысли
К 90-летию Игоря Ростиславовича ШАфАрЕвичА
Константин Крылов, главный редактор журнала «Вопросы национализма»
Пиетет. Чувство, редкое в наши дни и мне совершенно не свойственное. Я испытал нечто подобное минуты за три до момента знакомства. Эти было что-то вроде почтительного беспокойства: я ждал встречи с человеком, которого считал и считаю — не учителем, конечно, нет, такое было бы с моей стороны нелепо и бестактно, — но образцом соединения ума, нравственной силы и безупречной преданности своему народу. И боялся разочарования — хотя бы случайного, от какой-нибудь неловкости, неверно взятого тона или неудачного впечатления, на которые в наше паскудное время как-то особенно везёт.
Когда открылась дверь, я увидел высокого старика с русским лицом. Он кивнул и протянул руку — сухую, крепкую, убедительную. Я её пожал и как-то сразу успокоился.
Всё было правильно — так, как должно быть.
194
Игорь Ростиславович Шафаревич родился в Житомире в 1923 году — времена укромные, теперь почти былинные. Отец был человеком «раньшего времени»: добезцаря окончил МГУ, преподавал теормех, дисциплину эзотерическую и требующую умственной гигиены. Это, наверное, как-то повлияло на сына — я, впрочем, не спрашивал. Но что точно повлияло — это сохранившаяся от деда библиотека настоящих, несоветских книг, с ятями и фитой и чистой русской речью: сказки, былины, исторические сочинения. О них Игорь Ростиславович вспоминает и сейчас, когда рассказывает о себе. Как и о другом — о русских людях,
бредущих, пошатываясь, под конвоем. О том, кто эти люди и куда их вели, он узнал позже.
Математикой Шафаревич занялся ещё в школе. Это было увлечение на всю жизнь, возможно, связанное именно с тем, что в математике не было и не могло быть никакой лжи. Не существовало специальных марксистско-ленинских уравнений, кроме корявых нелепиц через чёрточку: «товар-деньги-товар». Честные математические функции сходились или не сходились к пределу вне зависимости от того, что набрехали большевики на своём очередном съезде.
Первые работы по теории чисел Ша-фаревич написал в девятом классе — его заметил профессор Делоне, разглядевший в мальчике будущую звезду. Потом он экстерном сдал экзамены на мехмат, сразу на последний курс. Вскоре после войны защитил докторскую, поступил на работу в Математический институт Академии наук СССР, членом-корреспондентом которой он стал в 1958 году. На следующий год он получил Ленинскую премию по математике — единственную, может быть, непостыдную премию с таким названием — за открытие общего закона взаимности и решение обратной задачи теории Галуа. Полный список научных достижений Шафаревича занимает страницу, для математика это более чем.
В шестидесятые Игорь Ростиславович занимался чистой математикой и преподаванием — он стал заведующим отдела алгебры Математического института, у него появились ученики. Впоследствии, когда имя Шафаревича стало одиозным, из них пытались выдавить хоть какие-нибудь компрометирующие сведения: не был ли их учитель пристрастен по
национальной части, не зажимал ли евреев. К их чести, ни один ничего подобного не подтвердил, несмотря на давление. Шафаревич был безупречно честен всегда и со всеми — что, собственно, и привело его к диссидентам.
Заметное участие Игоря Ростиславовича в советском правозащитном движении начинается с конца шестидесятых. Он делает публичные заявления в защиту Православной Церкви и протестует против советской карательной психиатрии. Второе сближает его с либеральными диссидентскими кругами, в том числе с академиком Сахаровым, первое — от них отдаляет. И то и другое он принимает как факт, но своих взглядов не меняет ни на йоту, просто потому, что не считает возможным поступиться хоть частью того, что считает истиной.
В феврале 1974 года он пишет и подписывает своим именем письма в поддержку Александра Солженицына — «Арест Солженицына» и «Изгнание Солженицына». Я, пожалуй, пожертвую кусочком отведённой мне страницы, чтобы воспроизвести хотя бы первое: оно того стоит.
«Истекают последние часы, отпущенные нашему государству на проверку: способно ли оно на "политику мира" — с Правдой. Есть ли у него другой ответ, кроме насилия и жестокости, — не на взрыв и убийство президента, не на убийство судьи, даже не на демонстрацию — а на правду, сказанную великим писателем.
Это испытание и всего мира. Заседали в общих комиссиях с Вышинским (какая несправедливость к Эйхману!), любезно встречали министра здравоохранения (не в насмешку ли так названного?), санкционировавшего заключение неугодно мыслящих в сумасшедшие дома... Неужели не хватит мужества остановиться на этом пути?
Но больше всего это проверка нам — соотечественникам Солженицына. Некогда Иосиф Виссарионович Сталин назвал нас всех "винтиками" и любовно поднял тост за здоровье "винтиков".
Истекает время убедиться: может быть, Мудрый Вождь был прав, выше винтиков нас назвать и нельзя, была бы только хорошая смазка — и будем вертеться до износа ».
Оцените слова и тон. Так разговаривать тогда мало кто мог себе позволить, и уж тем более интеллектуал, живущий в СССР, зависящий от государства и его милостей. Как, впрочем, и сейчас — ну просто вообразите, что письмо адресовано нынешним властям от имени сколь-нибудь известной публичной персоны. Чем это было тогда, знают те, кто помнит то время.
В 1974 году выходит сборник «Из-под глыб», очередное продолжение «веховской» традиции. В нём, помимо всего прочего, опубликованы статьи Шафаре-вича «Обособление или сближение? (Национальный вопрос в СССР)» и «Есть ли у России будущее?». Это первые работы Игоря Ростиславовича, посвящён-ные советскому нацвопросу. Он спорит и с советской идеологией, брешущей про «советский народ, новую историческую общность», и с диссидентской ложью о якобы имеющей место в СССР «русификации». Шафаревич видит совершенно иное — советское разгуливание, раскармливание разнообразных «лиц национальностей», в ущерб и за счёт подавляемого и унижаемого, уничтожаемого русского народа. Впрочем, тогда он высказывается на эту тему не столь определённо, как в поздних своих сочинениях, — не потому, что боится осуждения и остракизма, а потому, что не хочет ошибаться.
В1975году,послепресс-конференции, данной для иностранных журналистов по поводу сборника, Шафаревича изгоняют из МГУ. Больше он не преподавал.
В 1977 году во Франции выходит книга «Социализм как явление мировой истории». Это пример сочинения, с которым сейчас сложно соглашаться — я, во всяком случае, считаю именно так, — но которое совершенно невозможно игнорировать, по крайней мере, в рамках полемики по вопросу генезиса социа-
196
лизма. Сейчас некоторые положения этой книги — например, последовательно проводимое сравнение социалистических порядков с империями латиноамериканских индейцев — стали общими местами, приводимыми без ссылки на автора: форма признания, стоящая иных фанфар и лавров.
Примерно в то же самое время наметились и расхождения Игоря Ростиславовича с диссидентским мейнстримом. Шафаревич стал замечать, что диссидентское движение в некоторых важных вопросах не столь уж расходится с советской властью, и в особенности это касается русского вопроса, а именно — темы неполноценности, ущербности, несостоятельности русского народа. Это его не только оскорбляло, но и заставляло искать объяснение. Он его нашёл.
«Русофобия» была задумана в 1978 году. К тому времени сложилась и основа концепции. Сам Игорь Ростиславович, с его интеллектуальной честностью, не считает её оригинальной, а возводит к кошеновской теории «малого народа» — агрессивного антинационального меньшинства, ненавидящего и презирающего национальное большинство и видящего свою миссию в ниспровержении органичных для него порядков. Оригинальным, по мнению автора, является только связка идеологии «малого народа» с амбициями агрессивных нацменьшинств, что сыграло свою роковую роль в истории России.
Тут, наверное, не обойтись без обсуждения пресловутой «антисемитской» темы. Сам Шафаревич к антисемитизму как всеобъясняющей конспи-рологической теории всегда относился презрительно-скептически — не «страха ради иудейского» (называемого ныне «политкорректностью» и «мультикуль-турностью»), а именно как честный исследователь вопроса. Помню, как он ответил на вопрос об отношении к «Протоколам сионских мудрецов». Вместо обычных в таких случаях рассуждений о «фальшивке» или «гениальном предсказании» он просто перечислил основные
положения «Протоколов» и их соответствие с тем, что произошло на самом деле. «Очень слабое соответствие», — констатировал он и добавил, что не понимает, почему эта книжка до сих пор популярна... Но при этом не замечать еврейского вклада в русоедские теории и соответствующую практику Ша-фаревич тоже отказывается — из той же самой интеллектуальной честности. Слишком много свидетельств поставляет жизнь — что тогда, что сейчас.
«Русофобия» была закончена в 1982 году, и тогда же автор стал распространять копии текста, на сей раз безо всякой надежды на публикацию, даже за границей — по более чем понятным причинам. Часть текста (с обширной купюрой, посвящённой еврейскому вопросу) появилась в 1989 году в журнале «Наш современник». Это, впрочем, не помогло — тогдашние «хозяева дискурса» устроили чудовищную по тем временам истерику, начавшуюся с публичного письма-анафемы, подписанного цветом тогдашнего интеллектуалитета — в том числе Афанасьевым, Лихачёвым, да и тем же Сахаровым. Дальше начался настоящий шабаш ведьм с доносами по инстанциям, в том числе иностранным: например, была проведена специальная кампания, в результате которой Национальная академия наук США (которая в своё время зачислила Шафаре-вича в свои ряды) обратилась к нему с трогательной в своём идиотизме просьбой добровольно покинуть её ряды (так как процедуры исключения из академии не существует). Игорь Ростиславович ответил как математик — поскольку он никогда не просил о членстве в этой почтенной конторе, то считает вопрос о своём дальнейшем членстве внутренней проблемой самой академии, а обвинения в свой адрес считает лживыми и наглыми. Примерно в том же духе он отвечал и на все прочие наезды, клеветы, изгнания из рядов и иные акции устрашения, регулярно учиняемые «малым народом». Каковой, надо отметить, всё никак не может успокоиться: достаточ-
но вспомнить «раввина Шофаревича» в книжке т.н. «Акунина», выпущенной аж в 2003 году... Что называется, людей пробрало — до сих пор никак не отойдут от икотки.
С начала девяностых перед диссидентами — бывшими и настоящими — открылась возможность участия в политической жизни. Шафаревича стали зазывать в разного рода патриотические организации с русским уклоном. Ни в одной из них Игорь Ростиславович надолго не задержался, как из-за их идейной шаткости, так и малой живучести. В конце концов он принимает решение сосредоточиться на идейной и литературной работе — что, в общем, понятно и обоснованно.
Последние книги Шафаревича — не столько итоги, сколько уточнения и дополнения. Например, тема «социализма» развилась в ряде статей, начало которых положено знаменитыми «Двумя дорогами к одному обрыву» (текст, с которым я категорически не согласен, но который нельзя просто отбросить), а практически навязанная ему «еврейская» тема оформилась в «Трёхтыся-челетнюю загадку», которая, на мой взгляд, гораздо интереснее аналогичного солженицыновского сочинения.
Не промолчу и вот о чём. В отличие от многих национал-патриотов, так и оставшихся душой в прошлом веке, Игорь Ростиславович заметил новый русский национализм и отнёсся к нему с благосклонным интересом — в частности, согласился войти в редсовет журнала «Вопросы национализма» и поддер-жаал ряд наших инициатив. Но даже если бы этого не было, моё отношение к нему вряд ли поменялось.
Ибо другого Шафаревича у нас для нас — нет.
Марк Любомудров, вице-президент Международного фонда славянской письменности и культуры
Об И.Р. Шафаревиче и его трудах я впервые узнал в конце 1970-х от своего московского друга Игоря Кольченко.
Он передал мне несколько ксерокопий, в том числе работы «Социализм как явление мировой истории». Они поразили меня глубиной, оригинальностью и бесстрашием мысли. Но еще более я удивился тому, что, как оказалось, Шафаревич не в тюрьме, не в лагере, а свободно живет и даже работает в Москве. Это казалось невероятным: автор воинствующе антисоветских произведений избежал репрессий. Как позднее пояснил мне сам Игорь Ростиславович, он — будучи выдающимся математиком — находился под негласной защитой мирового, очень сплоченного и авторитетного математического сообщества. КГБ опасалось международного скандала.
Позднее появилась знаменитая «Русофобия», которая сразу стала сенсацией. Могу сообщить, что в 1988 г., когда совдеповская цензура ослабела, руководимый мною издательский отдел кооператива «Родник» опубликовал эту книгу отдельным изданием (впервые в России) тиражом более 10 тысяч экземпляров. Спрос на нее оказался феноменальным. До такой степени, что даже у меня не осталось ни одного экземпляра того памятного издания.
Возникшие тогда наши добрые отношения с Игорем Ростиславовичем продолжаются и по сей день. Я с неизменным интересом вчитываюсь в его новые исследования по русской политической истории, в которых всегда присутствует объемный анализ судьбы нашего народа, оказавшегося в ХХ веке под властью еврейско-большевистской диктатуры.
Огромная эрудиция, научный характер и непредвзятость оценок и суждений, актуальность проблематики создавали и укрепляли тот непререкаемый авторитет автора, к трудам которого возник возраставший читательский интерес. Шафаревич едва ли не первым на исходе ХХ века (наряду с митрополитом Петербургским и Ладожским Иоанном) поставил во всей полноте Русский вопрос. И настойчиво искал на него свои ответы.
Меня всегда привлекало то, что Игорь
Ростиславович ясно видел и подчеркивал неразрывную связь русского вопроса с вопросом еврейским. Этой проблеме посвящена большая часть его книг и статей. После одной из личных встреч я записал в дневнике: «Суждения и мысли спокойные, взвешенные, по-своему беспощадные, порой саркастические. Например: "Наша власть говорит, что готова защищать нацию, но не говорит какую". Есть в Шафаревиче благородный аристократизм, интеллектуальный блеск. В приватной, камерной беседе общение с ним — наслаждение». Однако по некоторым вопросам я никогда не соглашался с Игорем Ростиславовичем — с его упорным отрицанием конспирологи-ческих аспектов исторического процесса, который якобы имеет неизменно спонтанно-стихийный характер.
Настоящей сокровищницей актуальнейших мыслей стало недавнее и отчасти итоговое издание юбиляра, для которого он выбрал краткое, но емкое название — «Мы и они». Здесь собраны важнейшие предостережения и напутствия автора русскому народу. Речь идет о необходимости в условиях русофобии и антирусской власти «сохранить свое национальное лицо». А также — и нам сегодня это все более очевидно — о том, что «народы, следуя инстинкту самосохранения, должны стремиться вытолкнуть хищных паразитов из позиций, существенных для жизни нации. Они должны охранять нацию от проникновения "чужаков"».
Поздравляю Вас, дорогой Игорь Ростиславович, с замечательным юбилеем. И пусть Господь и Ваша личная Воля даруют Вам многая лета, крепкого здоровья и неиссякаемого творчества. На благо нашего многострадального, ограбленного и униженного, но непокоренного Русского народа, которому мы принадлежим.
Владимир Бондаренко, главный редактор газеты «День литературы»
Александр Солженицын писал: «Две тысячи у нас в России людей с мировой
знаменитостью, и у многих она была куда шумней, чем у Шафаревича (математики витают на Земле в бледном малочислии), но граждански — все нули по своей трусости, и от этого нуля всего с десяток взял да поднялся, взял — да вырос в дерево, и средь них Шафаревич. Этот бесшумный рост гражданского в нем ствола мне досталось, хоть и не часто, не подробно, наблюдать... Вход в гражданственность для человека не гуманитарного образования — это не только рост мужества, это и поворот всего сознания, всего внимания, вторая специальность в зрелых летах... (притом свою основную специальность упуская, как иные, или не упуская, как двудюжий Шафаревич, оставшийся по сегодня живым действующим математиком мирового класса). А еще Шафа-ревичу прирождена самая жильная, пло-тяная, нутряная связь с русской землей и русской историей. Среди нынешних советских интеллигентов я почти не встречал равных ему по своей готовности лучше умереть на родине и за нее, чем спастись на Западе... Глыбность, основательность этого человека не только в фигуре, но и во всем жизненном образе, заметны были сразу, располагали...»
И это верно, Игорь Ростиславович притягивает к себе людей не панибратством, здесь скорее интеллигентность, деликатность, чуткость, уважительность даже в отношениях с оппонентами. Но рядом с этим — принципиальность, определенная резкость, с людьми ему неприятными здороваться по мягкотелости, как делают иные, никогда не станет. Уйдет в знак протеста с любого самого высокопоставленного собрания, если при нем будут оскорбляться дорогие ему люди, исторические ценности. Так было не раз. Зато защищать эти дорогие ему идеи он будет всегда мужественно. За друзей будет драться до последнего. И так было не раз.
Собственно, и в 70-е, и в 80-е, и в 90-е, и в нынешние, совсем уж позорные годы Игорь Ростиславович отстаивает одни
и те же национальные интересы своей страны и своего народа. Он не был ни красным, ни белым, он чувствует себя русским патриотом и другим быть не хочет.
Когда-то в начале 80-х, во время новой волны гонений на все русское, ан-дроповской теории искоренения «русизма» среди интеллигенции, был вновь арестован известный писатель, давний друг и единомышленник Шафаревича Леонид Бородин. Он позднее рассказывал: «Маленькая деталь. В 1983 году следователь, который вел мое дело, в заключительном своем слове при подписании 201-й статьи говорил мне, что еще не поздно раскаяться, и прочее, и прочее... И добавил: имейте в виду, все кончено. Будем сажать. Я могу вам сказать, кто следующий — Шафаревич».
Потом, в 90-е, вся дружная команда из 5-го управления КГБ, искоренявшая «русизм» по команде Андропова, работала у одного из лидеров Всемирного еврейского конгресса — банкира Гусинского, готовила новые программы по искоренению «русизма». Филипп Бобков по-прежнему прислуживал властям, а русский патриот Игорь Шафаревич по-прежнему был на защите добра и нравственности.
Интересно, почему с давних пор именно математическая школа в России отличается высоким патриотизмом? От великого математика Понтрягина до его не менее одаренного сподвижника Ша-фаревича. Почему почти нет такого патриотического накала в физике?
Может быть, потому что настоящая математика близка поэзии? А поэзия всегда национальна. Истинная поэзия всегда народна. Не случайно Игорь Ростиславович так любит стихи.
Историей Игорь Ростиславович увлекся почти одновременно с математикой. Он и в ней видел свою системность, свою математическую красоту. Как вспоминает Шафаревич, даже раздумывал — не стать ли историком. Но, кроме прочих причин, понимал большую скованность историка тех лет, от-
сутствие свободы исторической мысли. Вот этой свободой первых своих философско-исторических работ — о социализме, о музыке Шостаковича, о национальном вопросе в СССР, да еще в национально-русском преломлении, блестящий математик вызвал огонь на себя.
Второй вызов, может быть, даже более могущественным международным силам, Игорь Шафаревич сделал, когда со своих всемирно признанных высот не просто ученого, но и инакомыслящего правозащитника, соратника Солженицына и Сахарова, генерала Гри-горенко и Владимира Максимова, позволил себе сначала написать, а потом и опубликовать в патриотическом журнале «Вече», выходящем в Мюнхене под руководством национального русского журналиста Олега Красовского, свою знаменитую, ставшую ныне классической «Русофобию». Это не просто горячая публицистика, не просто актуальная тема, это системный анализ тотальной борьбы с русским народом внутри России.
«Русофобия» Игоря Шафареви-ча породила позже сотни новых работ, развивающих эту тему. Как говаривали, все мы вышли из гоголевской «Шинели». Так и патриотика последних десятилетий опирается на классический труд Шафаревича. Вначале ее не сразу принял даже Олег Красовский. Ознакомившись, иные именитые друзья советовали вообще при жизни «Русофобию» не печатать. Обкорнали «Русофобию» и в первом варианте в «Нашем современнике». Так жгла эта книга, так казалась невозможной к печати при любых условиях.
Трудно оценить, насколько эта работа подняла русский дух у миллионов наших соотечественников, сколько молодых талантов почувствовало себя русскими, как легче стало другим русским писателям, публицистам, историкам танцевать от этой печки Шафаревича. Пусть ее сейчас уже и оспаривают сами патриоты, и развивают, и уточняют. Это
200
тот явный пример, когда сначала от ужаса и откровения рот открывают, а трусливые залезают под кровать, затем все признают ее безусловную значимость, и наступает момент, когда всем кажется, что это и так все знают, и ничегошеньки нового в «Русофобии» нет.
«Русофобия» и мне в чем-то развязала руки. Она стала этапом, эпохой в духовной жизни России. Я бы поставил по значимости и влиянию на общество конца ХХ века рядом с ней только деятельность митрополита Иоанна и наш ранний героический период «Дня». Три значимых вехи в национально-освободительной борьбе русского народа конца ХХ века.
Поражает то, что и в обстановке травли в советское время, и в обстановке травли после «Русофобии» Игорь Ростиславович остается таким же деликатным, вежливым, спокойным, чутким человеком. Чутким и к мысли, и к книге, и к человеку. В нем есть принципиальность, но нет ортодоксальности. В нем всегда живая мысль.
И цель его жизни — битва со злом, битва за Россию. Дай Бог Вам, Игорь Ростиславович, здоровья, счастья в Вашей большой семье. Все отлетело лишнее, все наветы улетучились, осталось искреннее уважение, почитание учеников и чувство единства в борьбе.
Рад, что судьба свела меня с Игорем Ростиславовичем, дала возможность сделать с ним в разные годы три беседы. Рад, что живу в России в одно время с этим удивительным, одареннейшим человеком.
Илья Константинов, политолог
С Игорем Ростиславовичем Шафа-ревичем мне посчастливилось познакомиться в 1992 году.
До этого я, разумеется, много слышал об этом удивительном человеке, читал его статьи и книги, но не очень стремился к личному контакту. Казалось, что этот кабинетный ученый, достигший предельных высот как в математике, так и в обществознании, общественный дея-
тель, ставший символом интеллектуальной принципиальности, не снизойдет до той политической суеты, в которую мы были тогда погружены.
Но я очень сильно ошибался: Ша-фаревич не только живо откликался на приглашения выступить на различных общественных форумах (Конгресс гражданских и патриотических сил, например), но и с энтузиазмом включился в организационную работу по консолидации национально-патриотического движения.
Идея создания Фронта национального спасения (ФНС), насколько я помню, вызвала у Игоря Ростиславовича настоящий энтузиазм: Шафаревич принял самое активное участие в подготовке учредительного съезда ФНС, включился в работу над программными документами, вошел в руководство Фронта.
В тот период мы довольно много общались, и у меня появилась возможность оценить человеческие качества Игоря Ростиславовича: до сих пор, услышав словосочетание «русский интеллигент», я вспоминаю прежде всего Шафаревича.
С тех давних пор мы с Игорем Ростиславовичем не виделись, но я с интересом продолжал следить за его богатой и плодотворной интеллектуальной деятельностью.
В завершение, хочу пожелать этому выдающемуся человеку еще долгих лет жизни, здоровья и новых интеллектуальных свершений.
Владимир Садовников, публицист
Иногда ошибочно полагают, что основной смысл «Русофобии» Шафа-ревича состоит в чисто обличительной стороне этой работы, посвящённой преимущественно обвинениям в адрес «малого народа», т.е. разных отщепенцев и безродных диссидентов. Но это не совсем так. Анализируя и разоблачая русофобскую идеологию «малого народа» самого последнего советского периода, Шафаревич пытается предостеречь общественные силы, жаждущие скорых
и радикальных перемен, от ошибочных предпочтений и ошибочных решений.
Главным предостерегающим выводом своей «Русофобии» (ещё во время советского режима) Шафаревич считал чрезвычайно опасное влияние на русскую молодёжь начала 80-х годов разрушительно-русофобской идеологии «малого народа», которая в самом конце советского периода стала захватывать и достаточно широкие массы простого народа. Старая коммунистическая идеология за брежневский период сгнила на корню, а взамен её изо всех щелей пёрла циничная и нигилистическая идеология «малого народа» вместе с блатными песнями, одесским юмором и похабными анекдотами. Последнее советское поколение молодёжи будет отличаться равнодушием к общественным проблемам, цинизмом и крайним конформизмом. В этой связи вывод Ша-фаревича был воистину пророческим: «И перед этой отточенной, проверенной на практике, усовершенствованной долгим опытом техники обработки мозгов растерянная молодёжь оказывается абсолютно беззащитной».
В процессе начавшейся перестройки молодёжь последнего советского поколения в своей массе будет вести себя скорее политически индифферентно, и по фотодокументам тех лет легко можно будет обнаружить, что подавляющее большинство активных участников уличных акций того времени (1987-1993) будет состоять из лиц зрелого и даже пожилого возраста, обычно именуемых «шестидесятниками», в своей массе принадлежащей к работникам бюджетной сферы (врачи, учителя) или научно-технической интеллигенции многочисленных в тогдашней Москве НИИ самого различного профиля. Строго говоря, и сам Шафаревич являлся ярким представителем этого бунташного поколения, диссидентская карьера которого и началась где-то в начале 60-х.
Но сегодня, после двадцати лет постсоветского периода, всё обстоит прямо наоборот. Та, выросшая в годы пере-
стройки молодёжь, отчасти став в ряды той же бюджетной интеллигенции или же пробившись в слой офисной «буржуазии», ведёт себя по-прежнему в целом пассивно и инертно. Сегодня «бунтует» или, во всяком случае, проявляет какую-то оппозиционную активность уже новая молодёжь первого постсоветского периода. Однако мотивацией этой активности является уже не чьё-либо инородное идеологическое влияние, но простое осмысление своего реального социального положения — ибо никакого будущего у современной молодёжи в компрадорской России просто нет. Этот мотив вызван уже отнюдь не зловредным воздействием «малого народа» как внесистемной антиэлиты, но самою логикою жизни.
А куда же делся или социально переместился некогда столь влиятельный своим закулисным воздействием «малый народ»? Отчасти понижение его теневой роли можно объяснить массовой эмиграцией евреев в Израиль, отчасти можно объяснить новыми информационными возможностями (Интернет, свобода информации), но чем или какими причинами следует объяснить новые веяния в нашей внесистемной общественности, когда многие либералы начинают сочувствовать националистам, а многие националисты с пониманием начинают относиться к либералам (разумеется, нерусофобского типа). Иногда даже некоторые чистопородные либералы начинают занимать почти прорусскую позицию (например, в вопросе с миграцией) и с пониманием относиться к остро стоящему Русскому вопросу. Чего раньше, как до революции, так в советские и перестроечные годы нельзя было даже помыслить.
Однако основная причина этого странного феномена сближения столь разнородных течений, как и вообще понижение закулисной роли «малого народа», как представляется, состоит в другом. Ныне отпала нужда в русофобском андерграунде как влиятельной внесистемной идеологической силе. Сейчас
201
202
роль «малого народа» вполне официально берёт на себя правящий истеблишмент, что и вызывает соответствующую общую ответную реакцию у аборигенов разного социального уровня, а подчас и разного этнического состава, — уже без различия идейных расхождений.
В ранних прозрениях Шафаревича имеется ещё одно предсказание, которое он сделал в самый критический и решающий год перестройки — в 1989 году. Как известно, в то время большая часть политически активной общественности была буквально очарована скорой перспективой прощания с ненавистной «командной системой» советского социализма и с вожделением ожидала чудесного «скачка» из царства советского тоталитаризма в царство «западного образа жизни», т.е. в царство западноевропейского капитализма с его якобы необозримыми свободами. Шафаревич тогда очень точно предрёк, что из этой попытки всё сделать точно «как на Западе» ничего хорошего не получится, в лучшем случае какой-нибудь вариант Латинской Америки с её нищетой, имущественным неравенством, коррупцией и криминалом. Об этом предостережении Ша-фаревича многие, как левые, так и правые, как либералы, так и националисты, очень не любят вспоминать по причине его крайней актуальности.
Но в чём, может быть, наиболее сильно проявляется животрепещущая актуальность идей Шафаревича,— делающая его почти современником (несмотря на почтенный возраст) нового постсоветского поколения, — так это в остром предощущении апокалиптично-сти всей нашей эпохи, а не только одной русской трагедии.
Вывод Шафаревича, сделанный им в профетической работе «Россия и мировая катастрофа», однозначен: «Сейчас мир, несомненно, переживает "минуты роковые" — не только наша страна, но и все человечество. Наш кризис — лишь часть мирового, в котором общий процесс проявляется более грубо и обнаженно».
Идейное наследие русского мыслителя И.Р. Шафаревича — несмотря на то, что эпоха, на которую приходится расцвет его творчества, казалось бы, уже прошла, — продолжает оставаться актуальным и злободневным и для нашего постсоветского времени. Более того, если считать ныне общепринятым и центральным местом современного национального дискурса идею о русском «национальном государстве», то не следует забывать, что одним из первых зачинателей этой идеи был «национал-патриот» старой формации академик И.Р. Шафа-ревич. Ведь именно он, в противовес распространённым тогда русофобским мифам или же добросовестным заблуждениям имперцев всех мастей, стал вслед за славянофилами решительно отрицать мнимый и якобы исконно «имперский» национальный характер русского народа.
Другой вопрос, что концепция русского национального государства, заложенная оригинальными воззрениями Шафаревича, имеет совершенно иные основания, чем у большинства как современных националистов-западников, так и националистов фундаменталистского толка (так называемые «белые»). Эту концепцию «Русского пути» (выражение Шафаревича) можно также назвать и концепцией Третьего пути, ориентирующейся на развитие своих самобытных духовных традиций, но интерпретированных творчески и в соответствии с современными задачами.
Кирилл Титов, историк
Игорь Шафаревич навсегда останется в истории как автор одной книги. Не потому, что он не написал других, не потому, что иные его работы малоценны — нет, они по своей глубине не уступают «Русофобии». Но эта книга вынудила широкую аудиторию обратить внимание на явление, ключевое для понимания русской судьбы в ХХ веке.
Расизм.
Расизм по отношению к русским. Вот что такое русофобия, заговор
молчания вокруг которой разрушил Шафаревич.
Трагический итог последнего столетия для нас заключается в торжестве принципа, согласно которому русский народ должен быть лишен политических прав в силу своей якобы изначальной неполноценности («неспособности собой управлять», «неготовности к демократии», «реакционности», etc.). Советская система утвердила этот принцип в качестве государственного. Вновь он был авторитетно подтвержден 4 октября 1993 года, когда были ликвидированы остатки стихийной демократии и сформировался современный политический строй.
Вокруг этого принципа существует консенсус между казалось бы несоединимыми сообществами, партиями, национальными и конфессиональными группами. Тут трогательное единство проявляют советчики и антисоветчики, коммунисты и либералы, креативный класс и охранители, просвещенные западники и евразийцы, еврейские активисты и мусульманские фундаменталисты.
Фигура пророка — важная часть русской культуры. Этот дар всегда отличал масштабные личности нашей истории. Что ж, заглянем в «Русофобию» и убедимся, что на счету автора немало уже сбывшихся пророчеств и перед нами современник, достойный уважения, которое мы воздаем выдающимся личностям прошлого. В 1982 году Шафа-ревич писал, что эта работа создана «в надежде на возможного хоть в будущем читателя», и не ошибся. «Русофобия», пожалуй, самое издаваемое и читаемое произведение русского националиста, может быть, после сочинений Достоевского. Характеризуя актуальность исследования идеологии русофобии, Игорь Ростиславович говорит о том, что «это течение уже подчинило себе общественное мнение Запада». «Предлагая четкие, простые ответы на центральные вопросы, связанные с нашей историей и будущим, оно в какой-то момент может оказать решающее влияние и на жизнь
нашей страны». Так все и произошло в 1991-1993, этому мы все свидетели. Важной частью современной политической системы является торжество принципов конструктивизма в социальных науках и государственном управлении. Читаем у Шафаревича о «стандартном комплексе представлений "Малого Народа"»: «Вера в то, что будущее народа можно, как механизм, свободно конструировать и перестраивать; в связи с этим презрительное отношение к истории "Большого Народа", вплоть до утверждения, что ее вообще не было; требование заимствовать в будущем основные формы жизни со стороны, а со своей исторической традицией порвать; разделение народа на "элиту" и "инертную массу" и твердая вера в право первой использовать вторую как материал для исторического творчества; наконец, прямое отвращение к представителям "Большого Народа", их психологическому складу».
Работа Шафаревича, как любое выдающееся явление в политической и культурной жизни общества, не могла появиться в вакууме, вне соответствующей традиции и среды. Она возникла как более чем десятилетний итог деятельности русского национального движения в СССР.
Самиздат русских националистов возник в Советском Союзе на рубеже 1960-1970-х годов. Первым его манифестом, получившим заметный резонанс, стало написанное в 1970 году «Слово нации» Анатолия Иванова. Родился этот документ в полемике с русофобской «Программой демократического движения в СССР» С. Солдатова. Значительную часть своей самиздатской публицистики посвятил обличению русофобии Геннадий Шиманов. Именно, ему принадлежит первое и самое важное публичное выступление (1971) с критикой авторов сборника статей «Мета-нойя», — под псевдонимами там скрывались А. Мень, М. Агурский, Е. Барабанов, — которых в своей книге обильно цитирует Шафаревич. А.И. Солжени-
203
204
цын метко охарактеризовал этот сборник: «Статьи совершают похороны России со штыковым проколом на всякий случай — как хоронят зэков: лень проверять, умер ли, нет ли, прокалывай штыком и сбрасывай в могильник» (Из-под глыб. Париж, 1974). Н.А. Богданов, Л.И. Бородин, С.А. Мельникова, В.Н. Осипов — список авторов русского самиздата можно продолжать и продолжать.
Заслуга Игоря Ростиславовича не только в том, что ему удалось суммировать итоги целого десятилетия самиз-датских дискуссий. Он смог сделать это в такой сжатой и одновременно яркой и убедительной форме, что перед его книгой не устояли никакие цензурные и неписаные запреты. Шафаревич смог пробиться к русской аудитории и тем самым сделал актуальным весь полемический и политический опыт своих предшественников.
Если сегодня в России Шафареви-ча просто предпочитают не вспоминать (это один из канонических вариантов борьбы с инакомыслящими ныне — просто исключить из дискурса), то в западной гуманитарной науке не прекращается шельмование его имени. Фашист, антисемит, расист — все эти ярлыки вешаются без всякой попытки разобрать содержательную сторону аргументов Шафаревича. Одна из последних работ в этом духе: Р. Хорват. Наследие советского инакомыслия: диссиденты, демократизация и радикальный национализм в России (Robert Horvath. The Legacy of Soviet Dissent: Dissidents, Démocratisation and Radical Nationalism in Russia. 2005).
Однако убедительность и страстность аргументации Игоря Ростиславовича завоевала ему сторонников даже на Западе. В 2012 году увидела свет монография финского историка Кристы Берглунд «Сложный случай Игоря Ша-фаревича» (Krista Berglund. The vexing case of Igor Shafarevich, a Russian political thinker). На пятистах страницах автор не только подробнейшим образом разбирает биографию ученого и историю на-
писания всех его публицистических работ, но и с чисто протестантским терпением и скрупулезностью, полностью соблюдая современный политкорректный ритуал с его обязательными экивоками в сторону уникальности холокоста и ужасов антисемитизма, пытается очистить имя Шафаревича от навешанных на него многочисленными «исследователями» и «критиками» ярлыков.
Сергей Сергеев, научный редактор журнала «Вопросы национализма»
То ли в конце 1987-го, то ли в самом начале 1988-го мой друг и соученик по истфаку МГПИ Сергей Иванников дал мне клеёнчатую тетрадь со своим конспектом «Русофобии», ходившей тогда в самиздате. Конспект был сделан столь добросовестно и подробно, что знакомство с полным текстом в 1989 году мало что прибавило. Несмотря на то что я — постоянный посетитель спецсеминара профессора А.Г. Кузьмина — был для девятнадцатилетнего студента достаточно неплохо подкован в «национальном вопросе», «Русофобия» стала для меня настоящим откровением, я практически заучил её наизусть.
Да, я уже вовсю читал тогда того же Кузьмина, В.В. Кожинова, Ю.И. Селезнёва, М.П. Лобанова, С.Н. Семано-ва, А.П. Ланщикова и других идеологов «русской партии», но тут предо мной открылось совсем другое качество. Наши золотые перья патриотической публицистики, при всех их огромных заслугах и достоинствах, были не вполне свободны в высказывании своих идей, нередко использовали пресловутый эзопов язык, загромождали свои тексты предохранительным частоколом ленинских цитат и т.д. У Шафаревича же сразу поражала и покоряла авторская безоглядная и какая-то абсолютно естественная, непоказная свобода от коммунистического официоза. Это было достойное продолжение русской мысли XIX-XX веков до (и вне) советского пленения, которую я в ту пору увлечённо для себя открывал в спецхране «Исторички». Это был язык
свободного русского человека, именно таким языком хотел бы говорить и я.
Но что ещё важнее, «Русофобия» демонстрировала высочайший для того времени класс концептуализации исследуемой ею проблемы. Предыдущая патриотическая публицистика по данной теме большей частью состояла из гневных обличений тех или иных злокозненных высказываний русоненавистников и сигналов к вышестоящим инстанциям обратить внимание на это безобразие (данная традиция и по сей день определяет дискурс патриотов-охранителей). Шафаревич же, указанные инстанции игнорируя вовсе, не стал заниматься отражением вражеских атак, а смело перешёл в наступление на территорию противника, нанеся ему удар в самое чувствительное и уязвимое место, можно сказать, нашёл его кощееву иглу.
Вместо оправдательного лепета: «да нет, мы, русские — хорошие и даже великие, не надо нас обижать», Шафа-ревич корректно, академически и математически точно показал — откуда, из каких недекларируемых источников произрастает экзистенциальная ненависть ко всему русскому людей, нагло напяливших на себя костюмы русских интеллигентов, снятые некогда их отцами с трупов природных русских профессоров и литераторов. Концепция «малого народа» оказалась не только великолепным образцом исторической и политологической аналитики, но и весьма эффективным оружием в идеологической и политической борьбе за права и интересы русского народа.
Шафаревич совершил для русской национальной мысли конца прошлого века нечто сходное с тем, что сделал для неё столетием раньше высоко им ценимый Н.Я. Данилевский в «России и Европе» — придал расплывчатому публицистически-поэтически-мифоло-
гическому комплексу эмоций, интуиций и рассуждений наукообразную систематичность и стройность. Видимо, не случайно, что в обоих случаях для этой операции понадобились люди с негуманитарным образованием — зоолог и математик. Сегодня, на мой взгляд, некоторые положения «Русофобии» нуждаются в уточнении или даже в пересмотре, но это не отменяет её статуса классической работы по заявленной в заглавии теме.
Принципиально важно, что Игорь Ростиславович, являясь одним из духовных лидеров русского национального движения, всегда был и остаётся последовательным русоцентри-стом, никогда не поддаваясь на всякого рода «наднациональные» соблазны вроде евразийства или «имперского» охранительства, которые захватили в 90-е и «нулевые» многих деятелей «русской партии», в том числе и довольно близких ему. Для Шафареви-ча интересы русского народа как самодостаточного целого, а не геополитические химеры, высасывающие из него кровь, — главная ценность в социально-политической жизни. В этом смысле он — наряду с А.Г. Кузьминым, С.Н. Се-мановым, Г.М. Шимановым, М.Н. Лю-бомудровым — представлял собственно националистическое направление в национал-патриотическом лагере, наиболее близкое к национал-демократам. И конечно, его согласие войти в редколлегию «Вопросов национализма» — не случайность.
Моё главное пожелание нашему юбиляру вполне банально: здоровья и долгих лет жизни! Уже сам факт, что рядом с нами живёт человек такого уровня, такой безупречно-авторитетной интеллектуальной и нравственной репутации, имеет гигантскую ценность для русской культуры.
