CC BY
129
5. Махлуп, Ф. Действительно ли социальные науки по своему статусу являются неполноценными? / Ф. Махлуп // Личность. Культура. Общество. Международный журнал социальных и гуманитарных наук. — 2012. — Т. XIV. Вып. 1. - № 69-70. - С. 82-94.
6. Бодрийяр, Ж. Система вещей / Ж. Бодрийяр. - М. : Рудомино, 1995. - 168 с.
КАРПОВА Лариса Михайловна, кандидат философских наук, доцент (Россия), доцент кафедры философии.
Адрес для переписки: [email protected]
Статья поступила в редакцию 03.07. 2015 г. © Л. М. Карпова
УДК 130.2
Е. Н. МАКОВЕЦКАЯ
Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации, Омский филиал
БЕСПРЕДМЕТНОСТЬ ПРЕДМЕТНОГО МИРА В СУПРЕМАТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ К. МАЛЕВИЧА
В статье раскрываются онтологические основания живописи К. Малевича. Супрематизм анализируется не только в качестве оригинального авангардного течения в искусстве, но и в качестве определенной философии. Автором делается попытка соотнести идею супрематизма Малевича с феноменологией Э. Гуссерля и феноменологической онтологией М. Хайдеггера.
Ключевые слова: супрематизм, «Ничто», беспредметность мира, феноменологическая онтология, истина, «вещь».
Одним из радикальных новаторов живописи начала ХХ века можно считать русского и советского художника Казимира Малевича. Название его знаменитой картины «Черный квадрат», написанной в 1915 году, стало именем нарицательным, синонимичным апогею бессмысленности, но одновременно с этим — торжеству абсолютно субъективного взгляда человека-творца на окружающую действительность.
Однако еще ранее, в 1893 году, подобная работа была написана другим эксцентричным художником, французским журналистом, писателем Альфонсом Алле — «Битва негров в глубокой пещере темной ночью».
Сравнивая эти картины, можно задаться вопросом: «Есть ли между ними какие-либо различия?» или «Есть ли что-то общее между ними?» С точки зрения чувственного опыта, мы видим перед собой два идентичных четырехугольника. Но изображенное на этих картинах имеет по своей сути принципиальные отличия.
Картину Альфонса Алле можно интерпретировать не иначе как остроумную шутку. Само название картины полностью объясняет все, что изображено на ней. Автор художественным образом обманывает нас, заставляя поверить, что на картине нарисовано то, о чем говориться в названии. Мы понимаем, что это обман, но продолжаем верить в него, поскольку это самая простая возможность понять картину.
Однако достаточно сложно пытаться интерпретировать «Черный квадрат» К. Малевича, в названии которого нет никакой подсказки для зрителя. Возможно, «Черный квадрат» может быть понят
только через философию супрематизма, авангардного течения в искусстве, созданного художником.
Каково же онтологическое, смысловое содержание супрематизма как оригинального явления в искусстве? Каковы были объективные условия возможности появления такого культурного феномена, как супрематизм?
Название «супрематизм» происходит от лат. ««иргет^», что означает «высший», «высочайший»; «первейший». Этимология слова лишь отчасти отражает сущность данного феномена. Супрематизм можно интерпретировать как высшую ступень развития искусства на пути освобождения от всего предметного, содержательного; как новое искусство, которое превосходит все знания и сводит эмпирическую действительность к нулю. Вместе с тем супрематизм есть метод выражения структуры мироздания в абстрактных геометрических формах прямой линии, квадрата, круга и прямоугольника.
Впервые Казимир Малевич применил этот термин к нескольким своим картинам с изображением геометрических абстракций, включая и знаменитый «Черный квадрат», на выставке в Петрограде в 1915 году.
В своей супрематической философии К. Малевич ставит перед собой грандиозную задачу: уничтожить предметный мир, провозгласить торжество Ничто, создать послание, говорящее с нами не языком предметов материального мира, но абстрактным языком цвета. Для художника это была своеобразная попытка вырваться из-под власти мира вещей и мира видимостей, в «пустоту пустынь». Так, в письме к Александру Бенуа он пишет:
«И я счастлив, что лицо моего квадрата не может слиться ни с одним мастером, ни временем»; «У меня — одна голая, без рамы (как карман) икона моего времени, и трудно бороться. Но счастье быть не похожим на вас дает силы идти все дальше и дальше в пустоту пустынь. Ибо там только преображение» [1, с. 84 — 85].
Такому взгляду на мир предшествовали объективные предпосылки. Это и крайне неспокойная атмосфера начала ХХ века, ощущавшаяся в предреволюционной России сильнее, чем где-либо в мире, и появление фотографии и кинематографа, ознаменовавших окончательное расхождение понятий красоты и реалистичности, своеобразный кризис в научном и философском знании, связанный с преодолением позитивизма. Результатом всего этого стал поиск новых форм самовыражения.
К. Малевич, как никто до него, провозглашает «Ничто» главной идеей и символом нового искусства, через который раскрывает себя освобожденное от предметности чистое Бытие, сама Истина. «Беспредметность, — писал К. Малевич, — единственная человеческая сущность действия, освобождающая от смысла практичности предмета как ложной подлинности» [2, с. 75]. Именно в этом контексте своего смелого и оригинального подхода К. Малевич оказал огромное влияние на эволюцию современного искусства.
Но концепция, созданная К. Малевичем, на самом деле гораздо глубже, чем это кажется на первый взгляд. Это не просто новый взгляд на искусство, но особое философское мировоззрение, живописная философская рефлексия.
Понимание пустоты у Малевича, как беспредметного начала бытия, как идеи, способной возникнуть только в акте чистого сознания, можно связать с описанием нирваны в буддистских практиках или с принципом Дао у Лао Цзы. Подобно этому Малевич освобождает свою живопись от всего предметного, раздробленного, мнимого, чтобы постигнуть истину небытия, окунуться в «пустоту пустынь».
В своем понимании Бога художник близок к восточной философии, где высшая форма божественного проявляется не в персонализированной сверхличности, а в абсолютном покое, Нирване, постижении Дао. Именно поэтому он провозгласил Черный квадрат иконой своего времени. Сам Малевич пишет: «Нет ни одной иконы, где бы изображен был бы нуль. Сущность Бога — нуль благ, и в этом в то же время и благо. Нуль как кольцо преображения всего предметного в беспредметное» [2, с. 84].
Но ближе всего супрематизм Малевича соотносится с идеями феноменологии Эдмунда Гуссерля и феноменологической онтологии Мартина Хайдеггера. Философская позиция Э. Гуссерля, по сути, заключалась в требовании: «не претендовать ни на что, кроме того, что мы способны довести до ясного усмотрения, по мере сущности, в чистой имманентности самого сознания» [3, с. 130].
Феноменологическая редукция Э. Гуссерля — это своеобразный метод, с помощью которого можно прояснить те структуры восприятия и суждения, которые не могут быть поставлены под сомнение, т. е. самоочевидные, не сводимые к разного рода субъективным переживаниям.
Можно сказать, что К. Малевич сделал то же самое языком живописи, языком «супрематической геометрии». Его полотна воплощают в себе редуцированное сознание, в содержании которого обнаруживают себя «конструкции плоскостей, свобод-
ных от взаимоотношений как цвета, так и формы» [4, с. 121]. Цельное беспредметное бытие есть чистое Ничто, «пустота пустынь», Абсолютная ясность, Истина, которая только и может быть выражена в предельно редуцированной форме, ясной данности, подобно «Черному квадрату», вне всякого эмпирического опыта.
Такой оригинальный ход К. Малевича, как отмена предмета живописи, ее выражение лишь в цвете и пустой геометрической форме становятся понятными сквозь призму рассуждений М. Хайдеггера. В своем трактате под названием «Вещь» философ проводит четкую границу между понятиями «вещь» и «предмет». «Никакое представление присутствующего в смысле предмета никогда не достигает вещи как вещи» [5, с. 5]. М. Хайдеггер приводит пример с чашей. Предметность чаши формируется благодаря тому, из чего она состоит, например, из глины, а «вещественность чаши заключается в том, что она как вмещающий сосуд есть» [5, с. 7].
Иными словами, М. Хайдеггер формулирует существо чаши вокруг ее способности вмещать принятое, что, по сути, есть определение пустоты, но не в физическом, а в философском смысле. Можно сказать, что «глина для гончара, собственно лишнее, что он хотел бы сделать стенки и дно чаши как можно более тонкими, ведь их толщина мешает емкости и в каком-то недостижимом пределе гончар хотел бы получить стенки и дно состоящими из нуля глины, из ничего. Глина — вынужденное в чаше» [5, с. 31]. Подобно М. Хайдеггеру, К. Малевич отменяет предмет в живописи, тем самым освобождая пустоту как сущность вещи и утверждая новую сущность самой живописи.
Однако, в отличие от квадрата К. Малевича, который есть абсолютный символ абсолютного ничто, хайдеггеровская вещь символом не является, поскольку она не изображение, а само «присутствие мира».
Принцип освобожденного от предметности существования сущего в одинаковой степени, характерен как для супрематической живописи К. Малевича, так и для веществования вещи у Хайдеггера. Он создан для схожей цели: понять мир, не рискуя быть обманутым видимостью предметов, находящихся в нем.
Часто творческие идеи К. Малевича становились ярким примером деформации изначального смысла: беспредметность в супрематизме есть не цель, а лишь средство, с помощью которого художник пытается говорить с миром. Но сила мифа превратила цель в средство, и беспредметность стала бессмысленностью.
По-видимому, задача, которую перед собой поставил К. Малевич, оказалась с двойным дном. С одной стороны, предметный мир был сведен к нулю, но, с другой — путь нового смысла оказался проложен не в глубину, но в ширину картины. За пределами Черного квадрата обнаружилась не Нирвана, а тупиковый тоннель живописи, приведший нас впоследствии не к абсолютной свободе творческого замысла, а к игре случая.
Главная причина таких трансформаций заключается в том, что К. Малевич в названии картины сказал нам всего лишь о том, что на ней нарисовано, но не о том, что на ней изображено.
Искать причины случившегося стоит не в картинах К. Малевича и даже не в объективных исторических фактах. Все гораздо глубже и одновременно проще. Законченность картине придает
не целостность композиции, изображенной на ней, не черновые зарисовки, даже не авторский замысел. Все, что нужно для того, чтобы назвать ее таковой — взгляд. Взгляд, соприкасаясь с любой вещью, придает ей смысл. Главной проблемой становится не столько сам факт истины, превращенной в абсурд, сколько способность этот абсурд осмыслить и интерпретировать при самом простом умственном взоре на него.
3. Гуссерль, Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Общее введение в чистую феноменологию / Э. Гуссерль. - М. : Дом интеллектуальной книги, 1999. - 336 с.
4. Малевич, К. С. Статьи, манифесты, теоретические сочинения и другие работы. В 5 т. Т. 1 / К. С. Малевич. - М. : Гилея, 1995. - 403 с.
5. Хайдеггер, М. Время и бытие. Статьи и выступления / М. Хайдеггер. - М. : Республика, 1993. - 448 с.
Библиографический список
1. Малевич, К. С. Малевич о себе. Современники о Малевиче. Письма. Документы. Воспоминания. Критика. В 2 т. Т. 1 / К. С. Малевич. - М. : ИЛ, 2004. - 584 с.
2. Малевич, К. Супрематизм. Мир как беспредметность, или Вечный покой. В 5 т. Т. 3 / К. Малевич. - М. : Гилея, 2000. - 390 с.
МАКОВЕЦКАЯ Елена Николаевна, кандидат философских наук, доцент кафедры общественных наук. Адрес для переписки: [email protected]
Статья поступила в редакцию 25.05.2015 г. © Е. Н. Маковецкая
УДК 1°1.1:3°4.2:316.4 л. И. МОСИЕНКО
Омский государственный технический университет
МАТЕРИНСТВО
КАК ВЛАСТНАЯ ПРАКТИКА
Статья посвящена исследованию власти, которую давало женщине материнство в традиционном обществе, и тех изменений, которые эта власть претерпела при формировании дисциплинарной власти. Автор приходит к выводу, что изменение властных практик материнства оказало непосредственное влияние на утверждение в современном обществе нормы малодетности. В основе идей автора — концепции власти М. Фуко и Ж. Бодрийяра.
Ключевые слова: Материнство, власть, практика, депопуляция, ценности.
«Рука, качающая колыбель, правит миром» — эти слова американского поэта Уильяма Росса Уо-лесса для современной демографической ситуации в России и Европе актуальны как никогда. Низкий уровень рождаемости — одна из главных проблем современной России и большинства европейских стран.
Коренное население неуклонно замещается мигрантами, что рано или поздно, но поставит под вопрос этническую и конфессиональную идентичность общества. Как считают некоторые демографы, депопуляция может стать не региональной, а общепланетарной проблемой: в последней четверти ХХ1 века численность человечества начнет уменьшаться [1, 2].
В современной России суммарный коэффициент рождаемости составляет, по данным Росста-та за 2012-2014 гг., 1,7 ребенка. По сравнению с предыдущим десятилетием (когда коэффициент держался на уровне 1,3 ребенка) это, конечно, неплохой показатель, однако воспроизводство населения по-прежнему не обеспечивается. (Стабилизация демографических показателей в 2012-2014 гг. большинством исследователей интерпретируется как незначительная для общероссийских масштабов и вызванная временно действующими факторами: проблема депопуляции по-прежнему актуальна для российского общества.)
В понимании причин депопуляционных процессов в нашем обществе (как на уровне идеологии, так и обыденного сознания) продолжает господствовать экономический редукционизм: первопричины явления усматриваются в бедности населения, и надежды возлагаются, соответственно, на «меры экономического стимулирования» со стороны государства. Однако очевидно: на самое ценное в своей жизни люди всегда находят ресурсы — и деньги, и время, и силы. Опыт богатых европейских стран только подтверждает эту истину. Просто для современного человека дети не являются главным жизненным приоритетом: на первом месте все же стоят получение образования и карьера. При рационализации своей позиции люди, конечно, могут указать образование и карьеру как всего лишь средство, условие для своего будущего родительства. Однако в любом случае можно констатировать, что рождение детей, как жизненная цель, отодвигается на второй план и рассматривается как некая роскошь, избыток, который можно себе позволить, если удовлетворены некие более насущные потребности.
Поэтому среди теоретиков (как западных, так уже и отечественных) все больше исследователей, которые в вопросе ведущих факторов депопуляции придерживаются все же ценностной концепции. К сожалению, среди отечественных социологов
