CC BY
46
УДК 571.27
Белки семейства Snail: роль в канцерогенезе и перспективы противоопухолевой терапии
М. А. Ястребова1*, А. И. Хамидуллина1, В. В. Татарский1,2, А. М. Щербаков2 'Институт биологии гена РАН, Москва, 119334 Россия
Национальный медицинский исследовательский центр онкологии им. Н.Н. Блохина
Минздрава России, Москва, 115478 Россия
*E-mail: ritayastrebova2009@gmail.com
Поступила в редакцию 29.06.2020
Принята к печати 04.09.2020
DOI: 10.32607/actanaturae.11062
РЕФЕРАТ В обзоре рассмотрены белки семейства Snail - транскрипционные факторы, регулирующие эпи-телиально-мезенхимальный переход (ЭМП). Описана структура белков Snail, посттрансляционные модификации и механизмы Snail-зависимой регуляции генов. Проанализирована роль белков семейства Snail в канцерогенезе, инвазии и метастазировании опухолей. Детально охарактеризованы сигнальные механизмы, опосредующие прохождение ЭМП, в которых участвуют белки семейства Snail. Рассмотрены изменения Snail-зависимых сигналов при снижении парциального давления кислорода в опухоли (гипоксии) - условии, отягощающем течение заболевания. Описаны химические соединения, блокирующие транскрипционную активность Snail. Важная роль Snail в биологии опухолей и возможность фармакологического ингибирования белков этого семейства позволяют считать их перспективными мишенями для противоопухолевой терапии.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА транскрипционные факторы, Snail, Slug, эпителиально-мезенхимальный переход, ме-зенхимально-эпителиальный переход, рак молочной железы.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ ВКМ - внеклеточный матрикс; ММП - матриксные металлопротеиназы; МЭП - ме-зенхимально-эпителиальный переход; ОСК - опухолевые стволовые клетки; РМЖ - рак молочной железы; ЭМП - эпителиально-мезенхимальный переход.
ВВЕДЕНИЕ
В процессе метастазирования опухолевые клетки приобретают локомоторный фенотип и появляются в сосудистом русле [1, 2]. Процесс, в результате которого высокодифференцированные поляризованные эпителиальные клетки приобретают локомоторный фенотип мезенхимальных клеток, называется эпителиально-мезенхимальным переходом (ЭМП) [3]. В регуляции этого процесса ключевую роль играют белки семейства Snail - транскрипционные факторы, контролирующие экспрессию генов, продукты которых реализуют фенотип/фенотипы ЭМП и, в итоге, прогрессию новообразований [4]. За последние 15 лет созданы противоопухолевые средства нового поколения. Терапия опухолей становится мишень-направленной и ориентированной на отдельные механизмы регуляции жизнедеятельности опухолевых клеток. В практику вошли ингибиторы протеинкиназ, модуляторы баланса «выжи-
вание-гибель», ингибиторы протеасом и др. - эти средства позволяют получить значимые терапевтические эффекты в отдельных группах больных [58]. Наряду с «классическими» схемами химиотерапии испытываются персонализированные подходы, учитывающие биологические характеристики конкретного новообразования. Такие подходы особенно важны при разработке оптимальных схем терапии больных с метастатическими опухолями.
Несмотря на прогресс в понимании механизмов метастазирования, эффективные антиметастатические препараты по-прежнему отсутствуют, поэтому актуальным остается изучение молекул, снижающих метастатический потенциал опухоли.
В обзоре обсуждаются сигнальные пути белков семейства Snail, их роль в поддержании агрессивного поведения опухолевой клетки, а также перспективы фармакологического воздействия на ЭМП для решения клинических вопросов.
МЕТАСТАЗИРОВАНИЕ И ЭМП
За время, прошедшее после первого описания феномена ЭМП [3], были выяснены его основные механизмы. К основным критериям ЭМП относятся изменение экспрессии генов-маркеров эпителиальных и мезенхимальных клеток, а также морфологии клеток и увеличение их миграционной способности. Цитокины, факторы роста, молекулы внеклеточного матрикса (ВКМ) активируют сигнальные пути, запускающие программу ЭМП. Эти пути реализуются посредством ряда транскрипционных факторов (Slug, Snail, ZEB1/2, Twist1/2 и др.), связывающихся с ре-гуляторными областями генов-мишеней. Регуляция ЭМП продуктами этих генов приводит к ингибиро-ванию эпителиальных маркеров (Е-кадгерин, кла-удины, окклюдин и др.) и активации мезенхималь-ных (виментин, фибронектин, N-кадгерин и др.). Мезенхимальные клетки обладают повышенной подвижностью, инвазивностью, устойчивостью к апоп-тозу, в них увеличена продукция компонентов ВКМ [9, 10].
После приобретения мезенхимального фенотипа опухолевые клетки могут мигрировать из эпителиального пласта по кровеносному руслу, а достигая метастатической ниши путем мезенхимально-эпи-телиального перехода (МЭП), возвращаются к исходному фенотипу, что ведет к образованию метастазов. Изучены некоторые механизмы, регулирующие МЭП, включая динамическую регуляцию факторов, индуцирующих ЭМП во время метастатического каскада. Постепенное снижение экспрессии Snail в опухолевых клетках в процессе колонизации, обусловленное ингибированием с помощью микроРНК, приводит к индукции МЭП. В частности, miR-34 и miR-200 подавляют транскрипционные факторы Snail и ZEB1/2 [11-13]. Однако не до конца ясно, является ли МЭП активно регулируемым процессом, запускаемым определенными сигнальными молекулами, или же происходит пассивно при отсутствии факторов, стимулирующих и поддерживающих ЭМП в метастатическом очаге, по сравнению с первичной опухолью.
ЭМП встречается при многих процессах в эмбриональном (формирование мезодермы, миграция клеток нервного гребня, определение лево-правой асимметрии, а также образование париетальной энтодермы) и постнатальном развитии [14, 15]. В патологических условиях ЭМП сопровождает злокачественную трансформацию и прогрессию опухолей, а также развитие фиброза. Белки Snail и Slug исследованы в качестве регуляторов ЭМП при прогрессии опухолей, где они участвуют в регуляции выживания и пролиферации клеток, инвазии и формировании метастазов [16-18], а также регулируют энергети-
ческий метаболизм и поддерживают резистентность к терапии [19].
Новая классификация ЭМП включает четыре стадии: эпителиальную, раннюю гибридную, позднюю гибридную и мезенхимальную. Показано, что активность Snail возрастает, начиная с ранней гибридной стадии, тогда как изменения формы клеток от округлой к вытянутой наступают только на поздней гибридной стадии. Эти изменения сопровождаются постепенной утратой межклеточной адгезии [20].
СТРУКТУРА БЕЛКОВ СЕМЕЙСТВА Snail
Белки семейства Snail - Snail/SNAIl и Slug/SNAI2 -являются репрессорами транскрипции [21]. Эти белки имеют высококонсервативную С-концевую область, включающую четыре (Snail) и пять (Slug) «цинковых пальцев», которая участвует в связывании белков с промоторами генов-мишеней, содержащими последовательность E-box. N-Концевые участки содержат эволюционно консервативный домен SNAG, необходимый для репрессии транскрипции; к нему могут присоединяться метилтрансферазы и деацетилазы гистонов [4]. Несмотря на сходство N- и C-концевых областей Snail и Slug, центральные обогащенные пролином области, опосредующие убиквитинирование и протеолитическую деградацию этих белков, различаются. Snail содержит область для деградации белка (DB) и последовательность (сигнал) ядерного экспорта NES, а Slug несет специфическую последовательность SLUG. Домены SNAG и SLUG белка Slug необходимы для репрессии промотора гена Е-кадгерина. Домен SLUG взаимодействует с корепрессором CtBPl, а домен SNAG с ко-репрессором NCoR [22]. Интересно, что домен SNAG необходим для индукции ЭМП, в то время как домен SLUG, возможно, осуществляет негативную регуляцию Slug-опосредованного ЭМП [23] (рис. 1).
Функциональная активность белков определяется их структурой, конфигурацией и посттрансляционными модификациями [24].
ПОСТТРАНСЛЯЦИОННЫЕ МОДИФИКАЦИИ БЕЛКОВ СЕМЕЙСТВА Snail
Snail - лабильный белок, время полужизни которого не превышает 4 ч [25]. Как и многие белки, Snail подвергается различным посттрансляционным модификациям, влияющим на его стабильность, внутриклеточную локализацию и транскрипционную активность. Выявлены два сайта фосфорилирова-ния Snail - один определяет его протеолиз в про-теасоме, другой - внутриклеточную локализацию. Протеинкиназа GSK-3P (киназа гликогенсинтазы-3Р) связывается со Snail и фосфорилирует его, что приводит к экспорту белка из ядра в цитоплазму.
Snail N
1 „ „ „ 1
SNAG DB NES <-x-x-x->
Ремоделирование хроматина
Деградация
Экспорт из ядра
Связывание ДНК
Slug
У У
Обогащенная серином/пролином область «Цинковые пальцы»
1
±
N
Ремоделирование хроматина
20 96
Модуляция ЭМП?
123 128
Связывание ДНК
SNAG SLUG
Рис. 1. Структура белков Snail и Slug
Последующее фосфорилирование посредством GSK-3ß уже в цитоплазме обеспечивает связывание Snail с Е3-убиквитинлигазой ß-TrCP и деградацию Snail в протеасоме [26]. С убиквитинлигазой FBXL14 могут связываться как фосфорилированные, так и не-фосфорилированные формы Snail, что также приводит к его протеасомной деградации. Показано, что деубиквитиназа DUB3 способна «уберегать» Snail от деградации в протеасоме, тем самым стабилизируя его [27]. Для стабилизации Snail в ядре также необходима протеинкиназа PAK1, обеспечивающая его фосфорилирование по остатку серина в положении 246. В свою очередь, протеинкиназа А (PKA) фосфо-рилирует Snail по остаткам серина в положениях 11 и 92, усиливая его трансактивацию [28].
Стабильность транскрипционного фактора Slug регулируется схожим образом и зависит от фосфорилирования протеинкиназой GSK-3ß. Идентифицированы сайты фосфорилирования Slug (Ser-4 и 88). Для индукции ЭМП посредством Slug необходимо фосфорилирование серина-4 [23].
Кроме фосфорилирования протеинкиназами, в стабилизации Snail/Slug участвуют ацетилтранс-феразы гистонов (HAT), которые обеспечивают их ядерную локализацию и взаимодействие с коакти-ваторами [29]. ЕЗ-убиквитинлигаза А20 моноубик-витинирует Snail по трем остаткам лизина, что снижает его аффинность к GSK-3ß и поддерживает ядерную локализацию, облегчая ЭМП клеток рака молочной железы (РМЖ), индуцированный трансформирующим фактором роста ß (TGF-ß1). Нокдаун А20 или повышенная экспрессия Snail c заменой
моноубиквитинированных остатков лизина на аргинин предотвращает развитие метастазов в моделях РМЖ [30].
МИШЕНИ ТРАНСКРИПЦИОННЫХ ФАКТОРОВ СЕМЕЙСТВА Snail
Между белками Slug и Snail, несмотря на значительную (~ 70%) гомологию их аминокислотных последовательностей, имеются важные функциональные различия. Например, активность Snail необходима в раннем эмбриогенезе, так как эмбрионы мышей с нокаутом гена snail погибают на стадии гаструля-ции: у них нарушается образование слоя мезодермы, в котором клетки сохраняют эпителиальные признаки - полярность, плотные межклеточные контакты и экспрессию E-кадгерина [31]. Мыши с нокаутом snai2 жизнеспособны, но у них нарушено образование клеток нервного гребня и формирование мезодермы [32]. Как Snail, так и Slug, необходимы для формирования костной ткани, хондрогенеза [33] и сомитогенеза [34].
Snail и Slug необходимы для регенерации тканей взрослого организма, в частности, для заживления ран [15]. Ключевую роль здесь играет именно Slug, который находится под контролем фактора роста эпидермиса (EGF), секретируемого при заживлении [35]. У мышей с нокаутом snai2 отсутствует миграция кератиноцитов в рану при сохранении маркеров пролиферации K6 и Ki-67 и высоких уровнях E-кадгерина и К8 [36].
На модели колоректального рака человека с помощью ChlPseq показано, что транскрипционный
Рис. 2. Snail-опосредованная репрессия Е-кадгерина. 1 - образование репрессорного комплекса (Snail, деа-цетилаза, Sin3A); 2 - деацетилирование гистонов Н3 и Н4; 3 - присоединение ингибирующего комплекса PRC2 и метилтрансферазы G9a; 4 - гиперметилирование ДНК. Адаптировано из [42]
фактор Snail в основном связывается с областями, расположенными выше сайта старта транскрипции (в пределах 1 т.п.н.), а также в межгенных участках и интронах, дистальных по отношению к промотору. Таким образом, Snail контролирует транскрипцию в большей степени, связываясь с отдаленными регуляторными элементами ДНК [37]. Оказалось, что Snail преимущественно связывается с генами, ответственными за дифференцировку, морфогенез, органогенез, передачу сигнала и клеточные контакты, что хорошо согласуется с его известными биологическими функциями [37]. В клетках трижды негативного РМЖ идентифицированы два дополнительных сайта связывания Snail: мотивы TAL / GATA1 и TGG RREB1 / RUNX2 / PAX4, что обеспечивает более специфичное узнавание генов-мишеней по сравнению с другими факторами транскрипции [38].
Snail и Slug могут действовать и как транскрипционные репрессоры и служить активаторами транскрипции генов, кодирующих мезенхимальные белки - N-кадгерин, виментин, фибронектин и др. [39, 40]. Snail может также индуцировать транскрипцию путем взаимодействия с транскрипционными факторами EGR1 и SP1 [41].
Snail-опосредованный механизм репрессии экспрессии генов детально изучен на примере Е-кадгерина - маркера эпителиальных клеток (рис. 2).
Домен SNAG белка Snail взаимодействует с гистондеацетилазами HDAC1 и 2, а также с белком Sin3A. Образовавшийся комплекс связывается с областью Е-box в промоторе гена Е-кадгерина - CDH1, что приводит к деацетили-рованию гистонов Н3 и Н4. Эта модификация облегчает присоединение ингибиторного комплекса PRC2 и гистон-метилтрансферазы G9a: второй акт ингибирования экспрессии Е-кадгерина происходит путем гиперметилирования ДНК. После первоначального подавления Е-кадгерина Snail индуциру-
ет экспрессию транскрипционного фактора ZEB1, что приводит к дальнейшему торможению экспрессии Е-кадгерина, но уже посредством PRC2-независимого механизма, детали которого пока неизвестны [42].
Snail/Slug-зависимая транскрипция приводит не только к репрессии E-кадгерина, но и к разборке десмосом и плотных межклеточных контактов вследствие репрессии генов окклюдина, клаудинов типа 3, 4, 7 и десмоплакинов [43, 44]. Snail и Slug также увеличивают синтез матриксных металлопротеиназ (ММП), способствуя тем самым деградации компонентов ВКМ [45, 46].
Изменение подвижности клеток при ЭМП и образование локомоторного фенотипа связаны с активностью белков Rho-семейства - малых GTP-аз Rac1, RhoA, RhoV и Cdc42, контролирующих динамику актина [47]. Rac1 регулирует TGF-P-зависимую активацию Snail: нокдаун Rac1 приводит к снижению активности Snail и MMP9 [48]. Напротив, ингибиро-вание RhoA увеличивает уровень Snail [49]. RhoV вместе со Snail индуцируют Slug при ЭМП в ходе эмбрионального развития [50]. Увеличение подвижности клеток рака поджелудочной железы с повышенным уровнем Snail зависит от Rac1 [45], а повышение уровня Slug приводит к подавлению ROCK1/2 [46]. Подавление Snail значительно снижает подвижность клеток за счет меньшей активности Cdc42 и одновременного увеличения активности RhoA [51]. Таким образом, оба белка - Snail и Slug - контролируются малыми GTP-азами, отвечающими за подвижность клеток, и сами способны регулировать их активность, позволяя координировать изменения фенотипов клеток в эмбриогенезе и при прогрессии опухолей.
Snail играет важную роль в клеточном цикле и выживании клеток. Во время эмбрионального развития Snail репрессирует транскрипцию гена циклина D2 и увеличивает экспрессию гена p21Cip1/WAF1 для регуляции перехода от ранней фазы G1 к поздней. Повышение экспрессии циклинзависимых киназ
CDK4/6 способствует стабилизации Snail через опосредованное DUB3 деубиквитинирование [27]. В клетках эпителия почки (линия MDCK), стабильно экс-прессирующих экзогенный Snail, около 90% клеток находились в фазе G0/G1 после 72 ч культивирования. Сверхэкспрессия Snail приводит к снижению CDK4 и фосфорилирования Rb, а также к увеличению уровня p21Cip1/WAF1 [52]. Таким образом, с помощью Snail можно вызвать задержку или остановку продвижения клеток по клеточному циклу.
Slug также участвует в регуляции смены фаз клеточного цикла. Показано, что Slug действует в функциональной кооперации с циклином D1. Нокдаун Slug в линии клеток трижды негативного РМЖ MDA-MB-231 снижает скорость пролиферации клеток, вероятно, за счет снижения уровня циклина D1 [53]. Согласно другому исследованию, индуцированная экспрессия Slug может привести к ингибированию циклина D1 и остановке клеток рака предстательной железы в фазе G0/G1. Таким образом, в клетках разного тканевого происхождения Slug играет разную роль [54].
Snail регулирует выживание клеток при снижении концентрации сыворотки в культуральной среде, активируя сигнальные пути MAPK (Mek/Erk) и PI3K. Snail и Slug подавляют экспрессию ряда проапопто-тических факторов на уровне транскрипции, таких, как: p53, BID, каспаза 6, PUMA/BBC3, ATM, DFF40 (фактор фрагментации ДНК), PTEN (фосфатаза в каскаде PI3K) [52, 55-57]. Интересно, что с опухолевым супрессором р53 белок Snail может взаимодействовать напрямую, блокируя его ДНК-связывающий домен [58].
Интересно отметить, что транскрипционные мишени Snail и Slug схожи, но сведений о взаимной регуляции этих белков недостаточно. По нашим данным, экспрессия Snail и Slug взаимозависима. Так, при сверхэкспрессии Snail в клетках линии MDA-MB-231 наблюдается резкое снижение уровня белка Slug, а при ингибировании Snail малыми интерферирующими РНК уровень Slug повышается. Возможно, Snail и Slug компенсируют друг друга в определенных условиях [59].
Активировать транскрипционные факторы семейства Snail могут различные экзогенные стимулы. Ниже приведены результаты анализа основных сигнальных путей, регулирующих Snail и Slug.
РЕГУЛЯЦИЯ БЕЛКОВ СЕМЕЙСТВА Snail ПРИ ЭМП
ЭМП - это динамичный процесс, который может инициироваться, например, белками ВКМ и секре-тируемыми растворимыми факторами роста: эпидермиса (EGF), гепатоцитов (HGF), фибробластов (FGF), морфогенетическими белками костной ткани
(BMP), TGF-P, Wnt, Notch, фактором некроза опухоли a (TNF-a), цитокинами [60, 61]. Многие из этих сигнальных молекул микроокружения опухолевых клеток индуцируют экспрессию белков семейства Snail (рис. 3).
Сигнальные каскады, инициируемые активацией рецепторных тирозинкиназ (RTK) и факторами роста, приводят к увеличению уровня Snail, а также его стабилизации и транслокации в ядро. Сигнальные каскады MAPK или PI3K участвуют в регуляции ЭМП в кооперации с TGF-P [62]. Репрессия MAPK в некоторых моделях опухолей достаточна для снижения экспрессии Snail и Slug и ингибирования ЭМП [63-65].
Многофункциональный белок TGF-P регулирует пролиферацию, дифференцировку и апоптоз. На ранних стадиях канцерогенеза TGF-P выступает как супрессор опухолевого роста, а на более поздних способствует формированию злокачественного фенотипа [66]. Snail играет важную роль в регуляции ответа клеток на TGF-P, обеспечивая их устойчивость к TGF-P-опосредованному апоптозу и прогрессию опухоли. На поздних стадиях TGF-P индуцирует ЭМП, действуя SMAD-зависимым способом через Snail. Белки SMAD взаимодействуют с промотором гена SNAI1 и индуцируют экспрессию Snail, что приводит к репрессии E-кадгерина и инвазивному фенотипу [4]. Показано, что при TGF-P-индуцированном ЭМП Snail образует комплекс со SMAD3/4. Этот комплекс связывается с областями E-box и SMAD-связывающими элементами в промоторах генов, кодирующих белки межклеточных контактов, и репрессирует эти гены [67].
Активация сигнального пути Notch индуцирует ЭМП, опосредованный Snail/Slug, что способствует инвазии и метастазированию клеток РМЖ [68]. Notch контролирует экспрессию Snail с помощью двух синергичных механизмов: прямой активации транскрипции и непрямого воздействия через лизилоксидазу (LOX), стабилизирующую Snail. Notch рекрутирует индуцируемый гипоксией фактор 1a (HIF-1a) на промотор LOX, активируя этот ген [67]. Кроме того, Notch, активируемый лигандом Jagged1, стимулирует репрессор Slug и подавляет E-кадгерин, что приводит к так называемому гибридному (промежуточному) фенотипу ЭМП. Для этого фенотипа характерны частичное увеличение экспрессии мезенхимальных маркеров и снижение экспрессии эпителиальных маркеров. При этом отсутствуют значительные морфологические изменения клеток и нет полной потери межклеточных контактов [69].
Регулировать экспрессию гена SNAI1 также может ядерный фактор NF-xB/p65. NF-xB, после его
Рис. 3. Механизмы Snail-индуцированного ЭМП
активации цитокином TNF-a, связывается с промотором SNAI1; активация транскрипции этого гена индуцирует ЭМП [25]. Экспрессия SNAI1 может увеличиваться и через сигнальный путь Akt: про-теинкиназа Aktl фосфорилирует IKKa, что приводит к протеолитической деградации ингибиторной субъединицы IxB, высвобождению димеров NF-xB, их транслокации в ядро и трансактивации SNAI1 [70]. Показано, что одновременное подавление Snail и NF-кВ повышает чувствительность клеток РМЖ к антиэстрогенам [71]. Одновременное воздействие на эти два фактора транскрипции может представлять интерес для разработки подходов к противоопухолевой терапии.
При активации сигнального пути Wnt наблюдается ингибирование фосфорилирования ß-катенина и Snail посредством GSK-3ß, что приводит к накоплению ß-катенина и Snail в ядре. ß-катенин, действующий как фактор транскрипции во взаимодействии
с TCF/LEF, необходим для индукции ЭМП в эпите-лиоцитах. Синергический эффект Snail и Р-катенина позволяет опухолевым клеткам выживать при инвазии и метастазировании [72].
Свою роль в ЭМП играет также белок MDM2. Повышенная экспрессия MDM2 в линии клеток MCF7 РМЖ приводит к изменению их морфологии с эпителиальной на мезенхимальную. Нокдаун MDM2 в клетках MDA-MB-231, напротив, изменяет морфологию клеток с мезенхимальной на эпителиальную (МЭП). Кроме того, повышенная экспрессия MDM2 увеличивает экспрессию N-кадгерина и ви-ментина, а также снижает экспрессию E-кадгерина на уровне мРНК и белка. Понижение экспрессии MDM2 уменьшает экспрессию N-кадгерина и вимен-тина и увеличивает экспрессию E-кадгерина. MDM2 увеличивает уровень как мРНК, так и белка Snail путем активации сигнального пути TGF-P-SMAD. Показано, что нокдаун SNAI1 в клетках, вступивших
в индуцированный MDM2 ЭМП, приводит к возвращению этих клеток к исходному эпителиальному фенотипу. Таким образом, MDM2, как и Snail, можно рассматривать в качестве терапевтической мишени при метастатическом РМЖ [73].
Важно, что ключевые транскрипционные факторы, опосредующие ЭМП, могут влиять на экспрессию друг друга. Нами показано, что нокдаун генов TWIST1 и ZEB1 малыми интерферирующими РНК приводит к снижению уровня белка Slug, однако обратный эффект при этом не наблюдался [59].
ГИПОКСИЯ И ЭМП
Одним из факторов регуляции ЭМП является гипоксия. Увеличение массы опухоли по мере ее роста приводит к дефициту кислорода и питательных веществ в ней. Этот «голод», с одной стороны, тормозит пролиферацию клеток, с другой - индуцирует в них «адаптационные» процессы, в частности, ЭМП, который позволяет опухолевым клеткам мигрировать к кровеносным сосудам. В адаптации клеток к гипоксии участвуют такие индуцируемые гипоксией белки, как транскрипционный фактор HIF-1 - гетеродимер, состоящий из субъединиц HIF-1a и HIF-1P [74, 75]. В условиях нормоксии HIF-1а гидроксилируется пролилгидроксилазой, что обусловливает его связывание с белком Хиппеля-Линдау (VHL) - маркером убиквитинирования. Взаимодействие VHL с HIF-1a приводит к деградации HIF-1a в протеасоме. При недостатке кислорода активность пролилгидроксилазы снижается, и HIF-1a не подвергается быстрой деградации, поскольку отсутствие гидроксилированных остатков пролина стабилизирует HIF-1a [76]. HIF-1a накапливается в клетке и димеризуется с HIF-1P, образуя активный транскрипционный фактор, который транслоцируется в ядро, связывается там с участками HRE (hypoxia responsive element) на ДНК и активирует транскрипцию генов-мишеней.
Регуляция ЭМП при гипоксии обеспечивается, главным образом, факторами HIF-1 и Snail/ Slug. Индукция ЭМП в условиях гипоксии показана на различных линиях опухолевых клеток [77, 78]. Гипоксия снижает экспрессию Е-кадгерина, действуя через Н№-1а-опосредованную экспрессию SNAI1. Кроме того, HIF-1a индуцирует экспрессию LOX, что приводит к стабилизации Snail [79].
В ответ на гипоксию в опухолевых клетках повышается уровень белка LOX, а подавление экспрессии/активности LOX предотвращает развитие метастазов. Высокий уровень LOX считается фактором клинически неблагоприятного прогноза, ассоциированным с метастазированием РМЖ и опухолей головы и шеи [80].
Yang и соавт. показано, что HIF-1a регулирует активацию ЭМП, повышая уровень Snail в стволовых клетках рака желудка. Экспрессия HIF-1a в этих клетках значительно возрастает в условиях гипоксии. C увеличением HIF-1a повышается экспрессия Snail, виментина и N-кадгерина, а также снижается уровень Е-кадгерина, что указывает на инициацию ЭМП. При гипоксии значительно увеличивается возможность миграции и инвазии стволовых клеток рака желудка [81].
Мы изучали взаимосвязь ß-катенин- и Snail-зависимых путей в клетках РМЖ при гипоксии. И обнаружили Snail-зависимую активацию ß-катенина. Активированный ß-катенин регулирует экспрессию генов ответа на гипоксию и поддерживает устойчивость клеток РМЖ к пониженному парциальному давлению кислорода. Координированная активация системы белков Snail/ß-катенин/HIF-1a может рассматриваться как важный фактор, определяющий устойчивость опухоли к гипоксии [82].
Нами показано, что клеточная линия HBL-100 РМЖ с нокдауном Snail более чувствительна к гипоксии, при которой наблюдается блок репликации и уменьшение доли митотических клеток. Кроме того, на чувствительность клеток РМЖ к гипоксии прямо влияет плотность культуры [83].
Таким образом, в результате ответа на гипоксию клетки приобретают мезенхимальный фенотип через ЭМП, индуцированный HIF-1,2a и Snail/Slug. Эти фенотипические изменения могут регулироваться различными эпигенетическими факторами [76].
На рис. 4 показана регуляция многочисленных процессов, опосредованных Snail.
ЭКСПРЕССИЯ БЕЛКОВ СЕМЕЙСТВА Snail В ОПУХОЛЯХ КАК ПОТЕНЦИАЛЬНЫЙ ПРОГНОСТИЧЕСКИЙ МАРКЕР
Snail и Slug аберрантно экспрессируются во многих опухолях, а также в опухоль-ассоциированных фи-бробластах и в макрофагах, заселяющих поврежденные ткани [84-86]. Многочисленные исследования показывают, что в прогрессии опухоли эти белки играют разную роль.
Экспрессия как SNAI1, так и SNAI2 в опухолевых клетках может характеризовать степень злокачественности и служить прогностическим маркером заболевания. Распространение открытых баз с результатами секвенирования позволяет использовать различные биоинформатические инструменты для предварительной оценки прогноза заболевания. Подобный анализ проводят на начальном этапе поиска и валидации новых маркеров, а также клинически значимых критериев. Одна из таких баз - KM-plotter - содержит профили экспрессии
EGF
Notch
GSK-3-ассоциированное фосфорилирование
Эпителиальные маркеры
|Клаудины «Цитокератины Юкклюдины «Е-кадгерин ' Десмоплакин
Мезенхимальные маркеры
■Фибронектин
■Виментин
■N-кадгерин
Выживание IPI3K lERK. ■ BID ip53 Каспазы IDFF40
Клеточная подвижность Rho-B GTP-аза Матриксные металлопротеиназы
Пролиферация
iCDK4 '
Циклины D
I Rb-фосфорилирование ip21
Рис. 4. Регуляция и основные мишени транскрипционного фактора Snail
генов из баз GEO, EGA и TCGA [87]. В KM-plotter можно оценить влияние экспрессии генов на общую выживаемость больных методом Каплана-Мейера [88]. Всего доступен анализ 54000 генов в новообразованиях 21 типа. Совокупные данные по экспрессии SNAI1 и SNAI2 в опухолях каждого типа представлены в таблице. В анализ включены данные по экспрессии этих генов в 19 типах новообразований, и для четырех из них не найдено статистически значимых отличий (хотя бы по одному из показателей) в общей выживаемости. Показано статистически значимое влияние экс -прессии SNAI1 на медиану общей выживаемости при 12 типах новообразований. Наибольшее от -личие медианы общей выживаемости обнаружено в случае плоскоклеточного рака шейки матки - медиана выживаемости в группе с низкой экспрессией SNAI1 была в 2.4 раза выше, чем в группе с высокой экспрессией этого гена. Эти данные согласуются c результатами, представленными в недавней публикации Huilun Yang и соавт. [89], которые доказывают взаимосвязь SNAI1 и TWIST1 с активным метастазированием рака шейки матки. Кроме того, эти данные подтверждены с помощью иммуноги-стохимического анализа [90] 154 образцов опухолей шейки матки. Наименьшее (значимое) отличие в общей выживаемости в зависимости от уровня SNAI1 выявлено для аденокарциномы желудка и прямой кишки. Интересно, что экспрессия SNAI2 не влияет на показатели общей выживаемости при аденокар-
циноме прямой кишки. На ограниченность использования Snail в качестве отдельного (независимого) прогностического маркера рака прямой кишки указывают результаты [91], где маркеры ЭМП предлагают комбинировать с маркерами стволовых клеток, чтобы повысить прогностическую значимость каждого из показателей в отдельности. Схожие закономерности получены при изучении взаимосвязи экспрессии SNAI2 с общей выживаемостью при 10 типах опухолей. В большинстве типов опухолей изменение экспрессии SNAI2 имеет такую же тенденцию, как и у SNAI1, - высокая экспрессия маркера считается фактором неблагоприятного прогноза. Исключение из этого правила представляет рак тела матки: высокая экспрессия SNAI2 при этом новообразовании соответствует более продолжительной общей выживаемости. Одним из объяснений такого наблюдения может быть низкая активность Slug в клетках рака тела матки. Так, ядерная локализация Slug выявлена лишь в 3.7% опухолевых образцов, т.е. клиническое значение этого показателя весьма ограничено [92]. По другим данным, в 25% случаев рака тела матки выявлена высокая экспрессия Slug, этот показатель связан с низкой выживаемостью, следовательно, его можно считать фактором неблагоприятного прогноза [93]. Уточнить прогностическую роль Slug (или доказать ее отсутствие) при раке тела матки еще предстоит.
Несмотря на отсутствие статистически значимых различий в общей выживаемости больных РМЖ
Экспрессия SNAI1 и SNAI2 и общая выживаемость больных онкологическими заболеваниями: анализ данных, представленных в базе КМ-рЬИег
Опухоль Показатель
SNAI1* SNAI2*
Общая выживаемость (медиана) Статистическая значимость Общая выживаемость (медиана) Статистическая значимость
Рак мочевого пузыря Низкая экспрессия (эксп.) = 42.33 мес., высокая эксп. = 28.63 мес. P = 0.0264, q >0.5 Низкая экспрессия (эксп.) = 47.33 мес., высокая эксп. = 20.77 мес. P = 0.0008, q = 0.2
Плоскоклеточный рак шейки матки Низкая эксп. = 68.4 мес., высокая эксп. = 27.9 мес. P = 0.027, q >0.5 Разница статистически незначима
Аденокарцинома пищевода Низкая эксп. = 46.83 мес., высокая эксп. = 20.33 мес. P= 0.0449, q >0.5 Разница статистически незначима
Плоскоклеточный рак головы и шеи Низкая эксп. = 58.73 мес., высокая эксп. = 46.6 мес. P = 0.0398, q >0.5 Низкая эксп. = 58.73 мес., высокая эксп. = 37.77 мес. P = 0.0174, q >0.5
Светлоклеточный рак почки Низкая эксп. = 73 мес., высокая эксп. = 37.03 мес. P = 0.0058, q >0.5 Низкая эксп. = 52.8 мес., высокая эксп. = 37.03 мес. P = 0.0323, q >0.5
Папиллярный почечно-клеточный рак почки Низкая эксп. = 89.47 мес., высокая эксп. = 43.53 мес. P = 8.2e-5, q = 0.02 Низкая эксп. = 86.97 мес., высокая экспю = 43.8 мес. P = 0.0014, q >0.2
Аденокарцинома легкого Низкая эксп. = 50.93 мес., высокая эксп. = 40.3 мес. P = 0.0124, q >0.5 Низкая эксп. = 54.4 мес., высокая эксп. = 35.77 мес. P=0.0014, q>0.5
Плоскоклеточный рак легкого Низкая эксп. = 72.33 мес., высокая эксп. = 35.83 мес. P = 0.0002, q = 0.05 Разница статистически незначима
Рак яичника Низкая эксп. = 49.97 мес., высокая эксп. = 38.97 мес. P = 0.0089, q >0.5 Низкая эксп. = 46.13 мес., высокая эксп. = 38.7 мес. P = 0.0192, q >0.5
Протоковая аденокарцинома поджелудочной железы Разница статистически незначима Низкая эксп. = 37.67 мес., высокая эксп. = 18.93 мес. P = 0.0006, q = 0.2
Аденокарцинома прямой кишки Низкая эксп. = 43.8 мес., высокая эксп. = 41.93 мес. P = 0.0384, q > 0.5 Разница статистически незначима
Саркома Разница статистически незначима Низкая эксп. = 86.63 мес., высокая эксп. = 48.87 мес. P = 0.001, q = 0.2
Аденокарцинома желудка Низкая эксп. = 43.8 мес., высокая эксп. = 41.93 мес. P = 0.0384, q >0.5 Низкая эксп. = 46.9 мес., высокая эксп. = 20.23 мес. P = 0.0013, q = 0.2
Рак щитовидной железы Низкая эксп.= не достигнута, высокая эксп. = не достигнута P = 3.3-6, q = 0.01 Разница статистически незначима
Рак тела матки Низкая эксп. = 114.1 мес., высокая эксп. = 51.6 мес. P = 0.0614, q = 0.01 Низкая эксп. = 36.87 мес., высокая эксп. = 78.4 мес. P = 0.0113, q > 0.01
*При плоскоклеточном раке пищевода, раке печени, молочной железы и эндометриальном раке тела матки различия в экспрессии SNAI1 и SNAI2 статистически незначимы.
в группах с различным уровнем SNAI1 и SNAI2 (база KM-plotter), в ряде работ показано важное клиническое значение маркеров ЭМП, в частности Snail, при этом заболевании. В клетках РМЖ наблюдается высокая экспрессия Notch (74%), Slug (36%), Snail (62%), N-кадгерина (77%), в то время как экспрессия Е-кадгерина повышена примерно в 20% случаев [68]. Анализ 157 образцов РМЖ выявил статистически значимую корреляцию между экспрессией Snail и Slug и их коактиватора - фактора NF-xB [94]. По данным Cao и соавт., высокая экспрессия Snail и низкий уровень Е-кадгерина коррелируют с количеством метастазов РМЖ в лимфатических узлах. Кроме того, высокий уровень Snail в значительной
степени связан с низкой экспрессией E-кадгерина, а повышенная экспрессия Slug - с увеличением N-кадгерина у пациентов с РМЖ [68].
В опухолевых клетках, имеющих морфологические признаки ЭМП (способность к миграции и инвазии), уровень Snail, Slug, ZEB1 выше, чем в клетках без признаков ЭМП [95]. Нокдаун генов SNAI1 и SNAI2 приводит к возвращению эпителиальной морфологии и существенному снижению количества клеток, мигрирующих в камере Бойдена. Feng и соавт. показали, что уровни Snail, Е-кадгерина, Slug и Twist, но не N-кадгерина, в озлокачествленных эпителиальных клетках выше, чем в клетках доброкачественных новообразований [96].
Низкий уровень экспрессии E-кадгерина и высокий уровень N-кадгерина характерны для метастазов рака желудка и для недифференцированных опухолевых клеток, что коррелирует с плохим прогнозом. Высокая экспрессия Snail в первичной опухоли и низкая в метастазах коррелирует с дальнейшим увеличением метастазирования и негативным прогнозом [97].
Высокая экспрессия Snail, но не Slug, и низкая экспрессия Е-кадгерина связаны с худшей выживаемостью при раке мочевого пузыря [98]. При раке шейки матки увеличение Snail и снижение E-кадгерина являются негативными прогностическими факторами. По последним данным экспрессия Snail является более значимым фактором прогноза этого заболевания, чем экспрессия других регуляторов ЭМП (Slug, ZEB1 и Twist) [99].
Сверхэкспрессия рецептора эпидермального фактора роста Her2/Neu стабилизирует Snail, способствуя лекарственной устойчивости рака желудка [100] и РМЖ [101]. Используя индуцибельную модель РМЖ с экспрессией Her2/Neu, Moody и соавт. обнаружили, что частота рецидивирования опухоли коррелирует с высоким уровнем Snail [102]. С повышением экспрессии Snail и Twist ассоциирован неблагоприятный прогноз эстрогенположительных форм РМЖ [103].
Таким образом, экспрессия маркеров ЭМП, в частности белков семейства Snail, связана со степенью злокачественности и, в целом, с прогрессией заболевания. Правомерно полагать, что исследованные маркеры ЭМП в ряде случаев могут быть прогностически значимыми [96]. Однако для внедрения в клиническую практику нужно выбрать методы анализа, валидировать их и доказать экономическую целесообразность использования новых маркеров.
БЕЛКИ СЕМЕЙСТВА Snail И РЕЗИСТЕНТНОСТЬ К ХИМИОТЕРАПИИ
Белки-регуляторы ЭМП могут определять не только способность опухолевых клеток к метастазирова-нию и инвазии, но и их устойчивость к генотоксиче-ским и таргетным противоопухолевым препаратам. Механизмы такой резистентности опосредуются антиапоптотическим действием, снижением пролиферации и индукцией множественной лекарственной устойчивости. Роль Slug и Snail в формировании устойчивости к химио- и лучевой терапии показана в ряде исследований [104].
Так, уровень белка Snail повышен в опухолях и линиях клеток, устойчивых к цисплатину [105]. Кроме этого, Snail вызывает устойчивость к гемцитабину в моделях рака поджелудочной железы [106] и РМЖ [107], к этопозиду - в модели мелкоклеточного рака легкого [108].
Haslehurst и соавт. показано, что в линии клеток рака яичника A2780, устойчивой к цисплатину, повышена экспрессия генов SNAI1, SNAI2, TWIST и ZEB2. Резистентные к цисплатину клетки имели мезенхимальный фенотип, межклеточные контакты отсутствовали, в то время как чувствительные клетки сохраняли эпителиальную морфологию. При нокдауне генов ключевых регуляторов ЭМП - Snail и Slug - клетки возвращались к исходному эпителиальному фенотипу [42].
Стабильность Snail при действии цисплатина обусловлена деубиквитинированием Snail белком USP1, который индуцируется при повреждении ДНК и стабилизирует ряд репарационных и анти-апоптотических белков [109]. Сходным образом Snail стабилизируется деубиквитиназой USP27x, индуцируемой TGF-ß, в модели устойчивости к цисплатину [110]. Репарационные ферменты PARP-1 и PARP-3 являются еще одним механизмом взаимосвязи повреждения ДНК и экспрессии Snail в ответ на химиотерапию. PARP-1 контролирует экспрессию Snail на уровне транскрипции в клетках, подвергшихся воздействию доксорубицина, а ABT-888, ингибитор PARP-1, способен усиливать ответ клеток РМЖ (линия MDA-MB-231) на доксорубицин. Ингибирование PARP-1 может повысить чувствительность опухолевых клеток in vivo, снижая экспрессию Snail [111]. Сходным образом истощение PARP-3 ингибирует TGF-ß-зависимый ЭМП клеток РМЖ, предотвращая связывание Snail с E-кадгерином и повышая чувствительность к химиопрепаратам [112].
Факторы транскрипции семейства Snail также опосредуют резистентность клеток к отдельным тар-гетным препаратам. Экспрессия Slug повышена в модели рака легкого, устойчивой к ингибитору EGFR гефитинибу, и в биоптатах пациентов, получавших ингибиторы EGFR. В этой модели Slug репрессировал каспазу-9 и проапоптотический белок Bim, а подавление Slug повышало чувствительность клеток к ингибиторам EGFR [113]. Snail определяет устойчивость клеток трижды негативного РМЖ к рапами-цину и эверолимусу - ингибиторам протеинкиназы mTOR. В этой модели ингибитор гистондеацетилаз траметиниб подавлял Snail-индуцированный ЭМП [102].
Роль Snail и Slug в лекарственной устойчивости опухолевых клеток связана с репрессией генов про-апоптотических белков PUMA, ATM, PTEN, р53, BID, каспазы-6 и дерепрессией генов белков, связанных с фенотипом стволовости [52, 55, 57]. Помимо антиапоптотического действия Snail также повышает экспрессию ABC-транспортеров - важнейший механизм множественной лекарственной устойчивости [114].
ПРЯМОЕ ИНГИБИРОВАНИЕ Snail
о. (CH,)6T»A»C,OACAGGTGTTG«G*G*A
A*T*G*CTQTCCACAAC*C*C*T
Последовательность E-box
ОМе О
ОМе О
Н,СО-
Н3СО
GN25
GN29 Co(III)-E-box
ОПОСРЕДОВАННОЕ ИНГИБИРОВАНИЕ Snail
Нарингенин
Апигенин
•ОСН,
осн.
Нобилетин Дисульфирам
Рис. 5. Фармакологические ингибиторы функций Snail
Кверцетин
Z-FY-CHO
Snail может регулировать иммунные реакции. Так, TGF-P индуцирует Snail в макрофагах, мигрирующих в очаг воспаления и в рану [81]. Опухоли с высоким уровнем экспрессии Snail содержат мало инфильтрирующих CD8 + цитотоксических Т-лимфоцитов и повышенное количество проопухо-левых макрофагов M2 [115]. Snail также индуцирует иммуносупрессию и иммунорезистентность через цитокин TSP1 и активируемые TGF-P регуляторные Т-клетки, снижающие экспрессию стимулирующих молекул в дендритных клетках, что подавляет цито-токсические Т-лимфоциты [116].
Опухолевые стволовые клетки (ОСК) - небольшая популяция клеток, для которых характерны экспрессия маркеров стволовости и плюрипотент-ность. Считают, что ОСК - источник гетерогенности опухоли. В частности, клональность опухоли, поддерживаемая популяцией ОСК, является фактором химио- и радиорезистентности. Получены свидетельства в пользу того, что ОСК имеют повышенный метастатический потенциал, но механизмы этого процесса изучены недостаточно [117-119]. Показано,
что регулятор стволовости SOX2, индуцируемый фактором роста эндотелия сосудов (VEGF-A), запускает ЭМП и метастазирование. В линиях РМЖ и клетках нативных опухолей VEGF-A активирует экспрессию SOX2, что приводит к индукции SNAI2 через miR-452, запуску ЭМП, увеличению инвазии и метастазированию. Таким образом, VEGF-A стимулирует SOX2- и Slug-зависимую инвазию [120]. Следовательно, сверхэкспрессия транскрипционного фактора ЭМП Slug повышает миграционную активность ОСК [96].
В результате активации сигнального пути SCF/ c-Kit происходит увеличение уровня Slug, что обусловливает устойчивость клеток рака яичника к радиотерапии и способствует выживанию ОСК [57]. Кроме того, SCF/c-Kit/Slug опосредует лекарственную устойчивость клеток мезотелиомы человека. Нокдаун c-Kit/KIT или SNAI2 увеличивает чувствительность клеток мезотелиомы к химиотера-певтическим агентам доксорубицину, паклитакселу и винкристину. Трансфекция c-Kit/KIT в клетки ме-зотелиомы в присутствии SCF усиливает активность
Slug и повышает устойчивость к этим препаратам. Клетки мезотелиомы с высоким уровнем Slug устойчивы к лекарственной терапии [121].
Таким образом, белки семейства Snail могут принимать непосредственное участие в развитии резистентности к терапии и подавлении противоопухолевого иммунитета. Эти свойства Snail, наряду с участием в ЭМП, указывают на необходимость фармакологического ингибирования этих белков.
ВОЗМОЖНОСТИ ФАРМАКОЛОГИЧЕСКОГО ИНГИБИРОВАНИЯ Snail
Сигнальные пути с участием белков семейства Snail представляют интерес для поиска новых подходов в химиотерапии. Прямое фармакологическое инги-бирование затруднено сложностью выбора функционального домена белка в качестве мишени. Тем не менее отдельные попытки успешно реализованы (рис. 5).
В качестве мишени Vistain и соавт. [122] предложили E-box - последовательность, с которой связывается Snail. Синтезирован комплекс Co(III), конъюгированный с гексануклеотидом CAGGTG. Проникая в клетку, комплекс Co(III)-E-box связывает Snail и препятствует его взаимодействию с ДНК. Созданные конструкции значительно понижали ин-вазивный потенциал опухолевых клеток. Таким образом, авторы надеются на высокую эффективность данного соединения в качестве терапевтического ингибитора прогрессирования опухоли и метастазиро-вания РМЖ.
Проведен поиск химического ингибитора Snail
[123]. В качестве мишени выбран комплекс Snail с p53. Была синтезирована серия соединений и найдены два лидерных (GN25 и GN29), которые увеличивали экспрессию p53 и разобщали его со Snail. Соединения GN25 и GN29 показали селективность для клеток с мутацией K-Ras и низкую токсичность для неопухолевых клеток. Однако влияние этих соединений на опухолевые клетки неоднозначно, а механизм их действия изучен недостаточно, поэтому еще рано говорить о клинических испытаниях этих веществ.
Описан ряд соединений, которые влияют на экспрессию Snail, но при этом не являются его прямыми ингибиторами. Дисульфирам (DSF), использующийся в терапии алкогольной зависимости, ингибирует NF-xB. DSF ингибирует TGF-ß-индуцированный ЭМП в клетках РМЖ, миграцию и инвазию, а также рост опухолевых трансплантатов. DSF подавляет сигнальный путь ERK/NF-xB/Snail, приводя к МЭП
[124]. На данный момент DSF проходит фазу 2 клинических испытаний для лечения пациентов со стадией 4 РМЖ в Чехии. Обнаружено, что Z-FY-CHO - се-
лективный ингибитор катепсина L, протеазы компонентов ВКМ - снижает экспрессию Snail и запускает МЭП в клетках рака предстательной железы с ме-зенхимальным фенотипом [125].
Способностью инициировать МЭП обладают фито-эстрогены, которые модулируют передачу сигналов посредством Snail и Twistl. Флавонон нарингенин понижал инвазивность клеток рака предстательной железы, блокируя Snail и Twistl [126]. Схожая активность описана для нобилетина - флавоноида из цитрусовых растений. Это соединение влияет на сигнальные пути TGF-P, ZEB, Slug и Snail, оно способно подавлять инвазию и миграцию опухолевых клеток [127]. Интерес исследователей к потенциальным ингибиторам ЭМП природного происхождения подкреплен относительно низкой токсичностью этих соединений для неопухолевых тканей, а также антиканцерогенными свойствами [128-130]. Действительно, флавонон апигенин проявляет антипролиферативное действие на клетках РМЖ с мезенхимальными характеристиками [131]. Описано подавление экспрессии Snail, ЭМП и мета-стазирования клеток этим фитоэстрогеном [132-134]. Антиметастатическим эффектом обладает также флавоноид кверцетин [135]. Обработка клеток рака легкого кверцетином приводила к снижению их ин-вазивной и миграционной активности. Кверцетин влиял на сигнальный путь Akt-Snail, поддерживающий выживаемость клеток и способность к метаста-зированию. Кверцетин проходит ряд клинических испытаний в качестве средства для лечения пациентов с раком предстательной железы (фаза 2), легкого (фаза не указана) и почки (фаза 2). Для предотвращения ЭМП актуальным представляется создание соединений, инактивирующих белки семейства Snail и предотвращающих трансактивацию их генов-мишеней.
Способность перечисленных соединений ингиби-ровать функции и активность Snail вселяет надежду, что эти вещества после более детального и тщательного изучения механизмов их действия будут участвовать в клинических испытаниях в качестве средств для лечения прогрессирующих и метастази-рующих опухолей.
В настоящее время перед исследователями стоит задача модифицировать соединения, найти наилучший способ их доставки, а также разработать методы терапии совместно с другими цитотоксическими препаратами [136].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Белки семейства Snail - ключевые регуляторы ЭМП - модулируют множество процессов в онтогенезе и онкобиологии. Подробное изучение ЭМП
в опухолевых клетках определило важную роль этого процесса в инвазии и метастазировании. Транскрипционные факторы Snail являются специфическими «переключателями» эпителиального, более благоприятного фенотипа клеток, на агрессивный прометастатический. Именно поэтому молекулярные события, опосредованные этими белками, представляют интерес как мишени терапии, в частности, резистентных метастатических форм опухолей. Разработка фармакологических подходов к ингиби-рованию Snail только начинается. Тем не менее охарактеризованы химические классы синтетических и природных соединений, воздействующих на транскрипционную активность, экспрессию Snail и инициирующих МЭП. Дальнейшее исследование ЭМП и его регуляторов перспективно для персонализированной терапии опухолей. •
Авторы выражают благодарность А.А. Штилю за обсуждение работы и Е.А. Варламовой за помощь в оформлении рукописи. Иллюстрации созданы с использованием шаблонов Servier Medical Art (лицензия Creative Commons Attribution 3.0 Unported); https://smart.servier.com. При написании обзора использованы данные, находящиеся в открытом доступе (https://clinicaltrials.gov/; https://www.uniprot.org/; https://kmplot.com/analysis/). Работа поддержана грантом Минобрнауки Российской Федерации
(соглашение № 14.W03.31.0020 с Институтом биологии гена РАН).
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Heerboth S., Housman G., Leary M., Longacre M., Byler S., Lapinska K., Willbanks A., Sarkar S. // Clin. Transl. Med. 2015. V. 4. P. 1-13.
2. Slattum G., Rosenblatt J. // Cancer. 2014. V. 14. № 7. P. 495501.
3. Hay E. // Dev. Dyn. 2005. V. 233. № 3. P. 706-720.
4. Wang Y., Shi J., Chai K., Ying X., Zhou B. // Curr. Cancer Drug Targets. 2013. V. 13. № 9. P. 963-972.
5. Murtuza A., Bulbul A., Shen J., Keshavarzian P., Woodward B., Lopez-Diaz F., Lippman S., Husain H. // Cancer Res. 2019. V. 79. № 4. P. 689-698.
6. Vasiliou S., Diamandis E. // Crit. Rev. Clin. Lab. Sci. 2019. V. 56. № 3. P. 200-223.
7. Aubry A., Galiacy S., Allouche M. // Cancers. 2019. V. 11. № 3. P. 275.
8. Ukrainskaya V., Stepanov A., Glagoleva I., Knorre V., Belogurov A., Gabibov A. // Acta Naturae. 2017. V. 9. № 3. P. 55-63.
9. Gonzalez D., Medici D. // Sci. Signal. 2014. V. 7. № 344. P. re8.
10. Peinado H., Olmeda D., Cano A. // Nat. Rev. Cancer. 2007. V. 7. № 6. P. 415-428.
11. Stankic M., Pavlovic S., Chin Y., Brogi E., Padua D., Norton L., Massague J., Benezra R. // Cell Rep. 2013. V. 5. № 5. P. 1228-1242.
12. Kim N.H., Kim H.S., Li X.Y., Lee I., Choi H.S., Kang S.E., Cha S.Y., Ryu J.K., Yoon D., Fearon E.R., et al. // Cell Biol. 2011. V. 195. № 3. P. 417-433.
13. Siemens H., Jackstadt R., Hunten S., Kaller M., Menssen A., Gotz U., Hermeking H. // Cell Cycle. 2011. V. 10. № 24. P. 4256-4271.
14. Murray S., Gridley T. // Cell Cycle. 2006. V. 5. № 22. P. 2566-2570.
15. Haensel D., Dai X. // Dev. Dyn. Off. Publ. Am. Assoc. Anat. 2018. V. 247. № 3. P. 473-480.
16. Nieto M. // Nat. Rev. Mol. Cell Biol. 2002. V. 3. № 3. P. 155-166.
17. Nishioka R., Itoh S., Gui T., Gai Z., Oikawa K., Kawai M., Tani M., Yamaue H., Muragaki Y. // Exp. Mol. Pathol. 2010. V. 89. № 2. P. 149-157.
18. Veltmaat J., Orelio C., Ward-Van Oostwaard D., van
Rooijen M., Mummery C., Defize L.H. // Int. J. Dev. Biol. 2000. V. 44. № 3. P. 297-307.
19. Georgakopoulos-Soares I., Chartoumpekis D., Kyriazopoulou V., Zaravinos A. // Front. Oncol. 2020. V. 10. P. 499.
20. Pastushenko I., Blanpain C. // Trends Cell Biol. 2019. V. 29. № 3. P. 212-226.
21. Katoh M., Katoh M. // Int. J. Mol. Med. 2003. V. 11. № 3. P. 383-388.
22. Phillips S., Kuperwasser C. // Cell Adhes. Migr. 2014. V. 8. № 6. P. 578-587.
23. Molina-Ortiz P., Villarejo A., MacPherson M., Santos V., Montes A., Souchelnytskyi S., Portillo F., Cano A. // PLoS One. 2012. V. 7. № 5. P. e36132.
24. Knorre D., Kudryashova N., Godovikova T. // Acta Naturae. 2009. V. 1. № 3. P. 29-51.
25. Wu Y., Deng J., Rychahou P., Qiu S., Evers B., Zhou B. // Cancer Cell. 2009. V. 15. № 5. P. 416-428.
26. Zhou B., Deng J., Xia W., Xu J., Li Y., Gunduz M., Hung M. // Nat. Cell Biol. 2004. V. 6. № 10. P. 931-940.
27. Liu T., Yu J., Deng M., Yin Y., Zhang H., Luo K., Qin B., Li Y., Wu C., Ren T., et al. // Nat. Commun. 2017. V. 8. № 1. P. 13923.
28. Zhang K., Rodriguez-Aznar E., Yabuta N., Owen R., Mingot J., Nojima H., Nieto M., Longmore G. // EMBO J. 2012. V. 31. № 1. P. 29-43.
29. Chang R., Zhang P., You J. // Open Life Sci. 2016. V. 11. № 1. P. 237-243.
30. Lee J., Jung S., Yang K., Bae E., Ahn S., Park J., Seo D., Kim M., Ha J., Lee J., et al. // Nat. Cell Biol. 2017. V. 19. № 10. P. 1260-1273.
31. Carver E., Jiang R., Lan Y., Oram K., Gridley T. // Mol. Cell. Biol. 2001. V. 21. № 23. P. 8184-8188.
32. Jiang R., Lan Y., Norton C., Sundberg J., Gridley T. // Dev. Biol. 1998. V. 198. № 2. P. 277-285.
33. Chen Y., Gridley T. // Bone Miner. Res. Off. J. Am. Soc. Bone Miner. Res. 2013. V. 28. № 6. P. 1412-1421.
34. Dale J., Malapert P., Chal J., Vilhais-Neto G., Maroto M., Johnson T., Jayasinghe S., Trainor P., Herrmann B., Pourquie O. // Dev. Cell. 2006. V. 10. № 3. P. 355-366.
35. Arnoux V., Nassour M., L'Helgoualc'h A., Hipskind R., Savagner P. // Mol. Biol. Cell. 2008. V. 19. № 11. P. 4738-4749.
36. Hudson L., Newkirk K., Chandler H., Choi C., Fossey S., Parent A., Kusewitt D. // J. Dermatol. Sci. 2009. V. 56. № 1. P. 19-26.
37. Beyes S., Andrieux G., Schrempp M., Aicher D., Wenzel J., Antón-García V., Boerries M., Hecht A. // Oncogene. 2019. V. 38. P. 6647-6661.
38. Maturi V., Morén A., Enroth S., Heldin C.-H., Moustakas A. // Mol. Oncol. 2018. V. 12. № 7. P. 1153-1174.
39. Strouhalova K., Prechová M., Gandalovicová A., Brábek J., Gregor M., Rosel D. // Cancers. 2020. V. 12. № 1. P. 184. doi: 10.3390/cancers12010184
40. Wang Y., Zhao X., Shuai Z., Li C., Bai Q., Yu X., Wen Q. // Int. J. Clin. Exp. Med. 2015. V. 8. № 5. P. 7388-7393.
41. Wu W., You R., Cheng C., Lee M., Lin T., Hu C. // Sci. Rep. 2017. V. 7. № 1. P. 17753.
42. Haslehurst A.M. The role of the epithelial-mesenchymal transition in aggressive tumour phenotypes. Dissertation. Queen's University. Kingston, Ontario, Canada, 2014.
43. LaBonne C., Bronner-Fraser M. // Dev. Biol. 2000. V. 221. № 1. P. 195-205.
44. Batlle E., Sancho E., Francí C., Domínguez D., Monfar M., Baulida J., García De Herreros A. // Nat. Cell. Biol. 2000.
V. 2. № 2. P. 84-89.
45. Shields M.A., Krantz S.B., Bentrem D.J., Dangi-Garimella S., Munshi H.G. // J. Biol. Chem. 2012. V. 287. № 9. P. 62186229.
46. Shields M.A., Dangi-Garimella S., Krantz S.B., Bentrem D.J., Munshi H.G. // J. Biol. Chem. 2011. V. 286. № 12.
P. 10495-10504.
47. del Barrio M.G., Nieto M.A. // Dev. Camb. Engl. 2002. V. 129. № 7. P. 1583-1593.
48. Fan M., Xu Y., Hong F., Gao X., Xin G., Hong H., Dong L., Zhao X // Cell. Physiol. Biochem. Int. J. Exp. Cell. Physiol. Biochem. Pharmacol. 2016. V. 38. № 4. P. 1319-1332.
49. Ungefroren H., Witte D., Lehnert H. // Dev. Dyn. Off. Publ. Am. Assoc. Anat. 2018. V. 247. № 3. P. 451-461.
50. Faure S., Fort P. // Small GTPases. 2011. V. 2. № 6. P. 310-313.
51. Li Y., Zhou C., Gao Y. // Biochem. Biophys. Res. Commun. 2014. V. 452. № 3. P. 490-496.
52. Vega S., Morales A., Ocaña O.H., Valdés F., Fabregat I., Niet M.A. // Genes Dev. 2004. V. 18. № 10. P. 1131-1143.
53. Mittal M.K., Singh K., Misra S., Chaudhuri G. // J. Biol. Chem. 2011. V. 286. № 1. P. 469-479.
54. Assani G., Zhou Y. // Oncol. Lett. 2018. V. 17. № 1. P. 23-30.
55. Kajita M., McClinic K.N., Wade P.A. // Mol. Cell. Biol. 2004. V. 24. № 17. P. 7559-7566.
56. Escriva M., Peiró S., Herranz N., Villagrasa P., Dave N., Montserrat-Sentís B., Murray S.A., Francí C., Gridley T., Virtanen I., et al. // Mol. Cell. Biol. 2008. V. 28. № 5. P. 15281540.
57. Kurrey N.K., Jalgaonkar S.P., Joglekar A.V., Ghanate A.D., Chaskar P., Doiphode R.Y., Bapat S.A. // Stem Cells Dayt. Ohio. 2009. V. 27. № 9. P. 2059-2068.
58. Lee S., Lee S, Jung Y., Xu Y., Kang H.S., Ha N., Park B. // Neoplasia. 2009. V. 11. № 1. P. 22-31.
59. Khamidullina A.I., Yastrebova M.A., Scherbakov A.M., Tatarskiy V.V. // Ann. Oncol. 2019. V. 30. Sup. 5. P. v24.
60. Gavert N., Ben-Ze'ev A. // Trends Mol. Med. 2008. V. 14. № 5. P. 199-209.
61. Piedra M.E., Ros M.A. // Dev. Camb. Engl. 2002. V. 129. № 14. P. 3431-3440.
62. Gotzmann J., Mikula M., Eger A., Schulte-Hermann R., Foisner R., Beug H., Mikulits W. // Mutat. Res. 2004. V. 566. № 1. P. 9-20.
63. Wu X., Cai J., Zuo Z., Li J. // Biomed. Pharmacother. 2019.
V. 114. P. 108708.
64. Liu J.-Y., Jiang L., He T., Liu J., Fan J., Xu X., Tang B., Shi Y., Zhao Y.-L., Qian F., et al. // Cell Death Dis. 2019. V. 10. № 3. P. 162.
65. Li J., Xu H., Wang Q., Wang S., Xiong N. // Cancer Med. 2019. V. 8. № 2. P. 783-794.
66. Massague J. // Cell. 2008. V. 134. № 2. P. 215-230.
67. Vincent T., Neve E., Johnson J.R., Kukalev A., Rojo F., Albanell J., Pietras K., Virtanen I., Philipson L., Leopold P.L., et al. // Nat. Cell Biol. 2009. V. 11. № 8. P. 943-950.
68. Cao Y., Wan G.X., Sun J.P., Cui X.B., Hu J.M., Liang W.H., Zheng Y.Q., Li W.Q., Li F. // Kaohsiung J. Med. Sci. 2015. V. 31. № 2. P. 70-76.
69. Leong K.G., Niessen K., Kulic I., Raouf A., Eaves C., Pollet I., Karsan A. // J. Exp. Med. 2007. V. 204. № 12. P. 2935-2948.
70. Julien S., Puig I., Caretti E., Bonaventure J., Nelles L., van Roy F., Dargemont C., de Herreros A.G., Bellacosa A., Larue L. // Oncogene. 2007. V. 26. № 53. P. 7445-7456.
71. Scherbakov A., Andreeva O., Shatskaya V., Krasil'nikov M. // J. Cell. Biochem. 2012. V. 113. № 6. P. 2147-2155.
72. Stemmer V., de Craene B., Berx G., Behrens J. // Oncogene 2008. V. 27. № 37. P. 5075-5080.
73. Lu X., Yan C., Huang Y., Shi D., Fu Z., Qiu J., Yin Y. // Oncotarget. 2016. V. 7. № 24. P. 37177-37191.
74. Al Tameemi W., Dale T.P., Al-Jumaily R., Forsyth N.R. // Front. Cell Dev. Biol. 2019. V. 7. P. 4.
75. Semenza G.L. // Nat. Rev. Cancer. 2003. V. 3. № 10. P. 721-732.
76. Yeo C.D., Kang N., Choi S.Y., Kim B.N., Park C.K., Kim J.W., Kim Y.K., Kim S.J. // Korean J. Intern. Med. 2017. V. 32. № 4. P. 589-599.
77. Hill R.P., Marie-Egyptienne D.T., Hedley D.W. // Semin. Radiat. Oncol. 2009. V. 19. № 2. P. 106-111.
78. Kim W.Y., Perera S., Zhou B., Carretero J., Yeh J.J., Heathcote S.A., Jackson A.L., Nikolinakos P., Ospina B., Naumov G., et al. // J. Clin. Invest. 2009. V. 119. № 8. P. 21602170.
79. Krishnamachary B., Zagzag D., Nagasawa H., Rainey K., Okuyama H., Baek J.H., Semenza G.L. // Cancer Res. 2006. V. 66. № 5. P. 2725-2731.
80. Erler J.T., Bennewith K.L., Cox T.R., Lang G., Bird D., Koong A., Le Q.T., Giaccia A.J. // Cancer Cell. 2009. V. 15. № 1. P. 35-44.
81. Yang S.W., Zhang Z.G., Hao Y.X., Zhao Y.L., Qian F., Shi Y., Li P.-A., Liu C.Y., Yu P.W. // Oncotarget. 2017. V. 8. № 6. P. 9535-9545.
82. Scherbakov A., Stefanova L., Sorokin D., Semina S., Berstein L., Krasil'nikov M. // Exp. Cell Res. 2013. V. 319. № 20. P. 3150-3159.
83. Yastrebova M., Khamidullina A., Scherbakov A., Tatarskiy V. Transcription factor Snail leads to resistance of breast cancer cells to hypoxia. // Proc. 44th FEBS congress. july 6-11. 2019. Krakow, Poland.
84. Grubben C., Fryns J.P., De Zegher F., Van Den Berghe H. // Genet. Couns. Geneva Switz. 1990. V. 1. № 2. P. 103-109.
85. Shirley S.H., Greene V.R., Duncan L.M., Torres Cabala C., Grimm E.A., Kusewitt D.F. // Am. J. Pathol. 2012. V. 180. № 6. P. 2479-2489.
86. Zhang T., Chen X.U., Chu X., Shen Y.I., Jiao W., Wei Y., Qiu T., Yan G., Wang X., Xu L. // Oncol. Lett. 2016. V. 11. № 1.
P. 306-310.
87. Nagy Ä., Lanczky A., Menyhart O., Gyorffy B. // Sci. Rep. 2018. V. 8. № 1. P. 9227.
88. Lira R.P.C., Antunes-Foschini R., Rocha E.M. // Arq. Bras. Oftalmol. 2020. V. 83. № 2. P. 5-7.
89. Yang H., Hu H., Gou Y., Hu Y., Li H., Zhao H., Wang B., Li P.,
Zhang Z. // Int. J. Clin. Oncol. 2018. V. 23. № 2. P. 321-328.
90. Gong X., Tao Y., Zhou L., Yu L., Wu S., Song W., Wang D., Cheng Z. // J. Southern Med. Univ. 2015. V. 35. № 12. P. 1733-1738.
91. Choi J.E., Bae J.S., Kang M.J., Chung M.J., Jang K.Y., Park H.S., Moon W.S. // Oncol. Rep. 2017. V. 38. № 3. P. 1695-1705.
92. Tanaka Y., Kawaguchi Y.T., Fujiwara S., Yoo S., Tsunetoh S., Takai M., Kanemura M., Tanabe A., Ohmichi M. // Cancer Biol. Ther. 2013. V. 14. № 1. P. 13-19.
93. Kihara A., Wakana K., Kubota T., Kitagawa M. // Histopathology. 2016. V. 69. № 3. P. 374-382.
94. Scherbakov A., Gershtein E., Korotkova E., Ovchinnikova L., Ovsii O., Ermilova V., Gens G., Kushlinskii N. // Bull. Exp. Biol. Med. 2016. V. 160. № 6. P. 802-806.
95. Noh H.S., Hah Y.S., Ha J.H., Kang M.Y., Zada S., Rha S.Y., Kang S.S., Kim H.J., Park J.Y., Byun J.H., et al. // Oncotarget. 2016. V. 7. № 4. P. 4632-4646.
96. Feng X., Zhao L., Shen H., Liu X., Yang Y., Lv S., Niu Y. // Oncotarget. 2017. V. 8. № 20. P. 33365-33374.
97. Okubo K., Uenosono Y., Arigami T., Yanagita S., Matsushita D., Kijima T., Amatatsu M., Uchikado Y., Kijima Y., Maemura K., et al. // Gastric Cancer Off. J. Int. Gastric Cancer Assoc. Jpn. Gastric Cancer Assoc. 2017. V. 20. № 5. P. 802-810.
98. Yu Q., Zhang K., Wang X., Liu X., Zhang Z. // J. Exp. Clin. Cancer Res. CR. 2010. V. 29. P. 119.
99. Tian Y., Qi P., Niu Q., Hu X. // Front. Mol. Biosci. 2020. V. 7. P. 22.
100. Huang D., Duan H., Huang H., Tong X., Han Y., Ru G., Qu L., Shou C., Zhao Z. // Sci. Rep. 2016. V. 6. P. 20502.
101. Desai K., Aiyappa R., Prabhu J.S., Nair M.G., Lawrence P.V., Korlimarla A., Ce A., Alexander A., Kaluve R.S., Manjunath S., et al. // Tumour Biol. 2017. V. 39. № 3. P. 1010428317695028. Doi: 10.1177/1010428317695028.
102. Moody S.E., Perez D., Pan T., Sarkisian C.J., Portocarrero C.P., Sterner C.J., Notorfrancesco K.L., Cardiff R.D., Chodosh L.A. // Cancer Cell. 2005. V. 8. № 3. P. 197-209.
103. van Nes J.G., de Kruijf E.M., Putter H., Faratian D., Munro A., Campbell F., Smit V., Liefers G.J., Kuppen P., van de Velde C.J.H., et al. // Breast Cancer Res. Treat. 2012. V. 133 (1).
P. 49-59.
104. Du B., Shim J.S. // Molecules. 2016. V. 21. № 7. P. 965. Doi: 10.3390/molecules21070965.
105. Cao L., Wan Q., Li F., Tang C.E. // BMB Rep. 2018. V. 51. № 9. P. 456-461.
106. Zheng X., Carstens J.L., Kim J., Scheible M., Kaye J., Sugimoto H., Wu C.C., LeBleu V.S., Kalluri R. // Nature. 2015. V. 527. № 7579. P. 525-530.
107. Olmeda D., Moreno-Bueno G., Flores J.M., Fabra A., Portillo F., Cano A. // Cancer Res. 2007. V. 67. № 24. P. 11721-11731.
108. Cañadas I., Rojo F., Taus Á., Arpí O., Arumí-Uría M., Pijuan L., Menéndez S., Zazo S., Dómine M., Salido M., et al. // Clin. Cancer Res. Off. J. Am. Assoc. Cancer Res. 2014. V. 20. № 4.
P. 938-950.
109. Sonego M., Pellarin I., Costa A., Vinciguerra G.L, Coan M., Kraut A., D'Andrea S., Dall'Acqua A., Castillo-Tong D.C., Califano D., et al. // Sci. Adv. 2019. V. 5. № 5. P. eaav3235.
110. Lambies G., Miceli M., Martínez-Guillamon C., Olivera-Salguero R., Peña R., Frías C.P., Calderón I., Atanassov B.S., Dent S.Y., Arribas J., et al. // Cancer Res. 2019. V. 79. № 1.
P. 33-46.
111. Mariano G., Ricciardi M.R., Trisciuoglio D., Zampieri M., Ciccarone F., Guastafierro T., Calabrese R., Valentini E., Tafuri A., Del Bufalo D., et al. // Oncotarget. 2015. V. 6. № 17. P. 15008-15021.
112. Karicheva O., Rodriguez-Vargas J.M., Wadier N.,
Martin-Hernandez K., Vauchelles R., Magroun N., Tissier A., Schreiber V., Dantzer F. // Oncotarget. 2016. V. 7. № 39. P. 64109-64123.
113. Chang T.H., Tsai M.F., Su K.Y., Wu S.G., Huang C.P., Yu S.L., Yu Y.L., Lan C.C., Yang C.H., et al. // Am. J. Respir. Crit. Care Med. 2011. V. 183. № 8. P. 1071-1079.
114. Saxena M., Stephens M.A., Pathak H., Rangarajan A. // Cell Death Dis. 2011. V. 2. P. 179.
115. Dongre A., Rashidian M., Reinhardt F., Bagnato A., Keckesova Z., Ploegh H.L., Weinberg R.A. // Cancer Res. 2017. V. 77. № 15. P. 3982-3989.
116. Kudo-Saito C., Shirako H., Takeuchi T., Kawakami Y. // Cancer Cell. 2009. V. 15. № 3. P. 195-206.
117. Lee K.S., Choi J.S., Cho Y.W. // Biochem. Biophys. Res. Commun. 2019. V. 512. № 3. P. 511-516.
118. Srivastava A.K., Banerjee A., Cui T., Han C., Cai S., Liu L., Wu D., Cui R., Li Z., Zhang X., et al. // Cancer Res. 2019. V. 79. № 9. P. 2314-2326.
119. Izumi D., Toden S., Ureta E., Ishimoto T., Baba H., Goel A. // Cell Death Dis. 2019. V. 10. № 4. P. 267.
120. Kim M., Jang K., Miller P., Picon-Ruiz M., Yeasky T.M., El-Ashry D., Slingerland J.M. // Oncogene. 2017. V. 36. № 36. P. 5199-5211.
121. Catalano A., Rodilossi S., Rippo M.R., Caprari P., Procopio A. // J. Biol. Chem. 2004. V. 279. № 45. P. 46706-46714.
122. Vistain L.F., Yamamoto N., Rathore R., Cha P., Meade T.J. // Chembiochem. Eur. J. Chem. Biol. 2015. V. 16. № 14. P. 20652072.
123. Lee S.H., Shen G.N., Jung Y.S., Lee S.J., Chung J.Y., Kim H.S., Xu Y., Choi Y., Lee J.W., Ha N.C., et al. // Oncogene. 2010. V. 29. № 32. P. 4576-4587.
124. Han D., Wu G., Chang C., Zhu F., Xiao Y., Li Q., Zhang T., Zhang L. // Oncotarget. 2015. V. 6. № 38. P. 40907-40919.
125. Burton L.J., Dougan J., Jones J., Smith B.N., Randle D., Henderson V., Odero-Marah V.A. // Mol. Cell. Biol. 2017. V. 37. № 5. P. e00297-16.
126. Han K.Y., Chen P.N., Hong M.C., Hseu Y.C., Chen K.M., Hsu L.S., Chen W.J. // Anticancer Res. 2018. V. 38. № 12. P. 67536758.
127. Ashrafizadeh M., Zarrabi A., Saberifar S., Hashemi F., Hushmandi K., Hashemi F., Moghadam E.R., Mohammadinejad R., Najafi M., Garg M. // Biomedicines. 2020. V. 8. № 5. P. 110.
128. Lamartiniere C.A., Wang J., Smith-Johnson M., Eltoum I.E. // Toxicol. Sci. Off. J. Soc. Toxicol. 2002. V. 65. № 2. P. 228-238.
129. Martinovic L.S., Persuric Z., Pavelic K. // Molecules. 2020. V. 25. № 9. P. 2222.
130. Amawi H., Ashby C.R., Samuel T., Peraman R., Tiwari A.K. // Nutrients. 2017. V. 9. № 8. P. 911.
131. Scherbakov A., Andreeva O. // Acta Naturae. 2015. V. 7. № 3. P. 133-139.
132. Qin Y., Zhao D., Zhou H., Wang X.H., Zhong W.L., Chen S., Gu W.G., Wang W., Zhang C.H., Liu Y.R., et al. // Oncotarget. 2016. V. 7. № 27. P. 41421-41431.
133. Chang J.H., Cheng C.W., Yang Y.C., Chen W.S., Hung W.Y., Chow J.M., Chen P.S., Hsiao M., Lee W.J., Chien M.H. // Exp. Clin. Cancer Res. CR. 2018. V. 37. № 1. P. 199.
134. Erdogan S., Doganlar O., Doganlar Z.B., Serttas R., Turkekul K., Dibirdik I., Bilir A. // Life Sci. 2016. V. 162. P. 77-86.
135. Chang J.H., Lai S.L., Chen W.S., Hung W.Y., Chow J., Hsiao M., Lee W., Chien M. // Biochim. Biophys. Acta BBA - Mol. Cell Res. 2017. V. 1864. № 10. P. 1746-1758.
136. Kothari A.N., Mi Z., Zapf M., Kuo P.C. // Clin. Transl. Med. 2014. V. 3. P. 35.
