CC BY
0
ТЕОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ
Theory of Literature
DOI 10.54770/20729316-2024-2-20
А.Р. Пшидаток (Краснодар)
БАХТИНСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ СОБЫТИЯ И ЕЕ ВЛИЯНИЕ НА СОВРЕМЕННУЮ НАРРАТОЛОГИЮ
Аннотация
Данная статья прослеживает рецепции философских и филологических идей русского мыслителя Михаила Бахтина в современной нар-ратологии. Выявлен общий контекст для становления столь на первый взгляд непохожих гуманитарных парадигм, как русская феноменология и западная постструктуралистская семиотика. Прослеживается аберрация в использовании бахтинской терминологии (хронотоп, дуалистическая концепция авторства), приводящая подчас к надуманным попыткам поставить Бахтина в ряд «предшественников постмодернизма». Установлена преемственность французского философа Поля Рикера (основоположника философской, герменевтической нарратологии) по отношению к Бахтину. Указаны причины неожиданной популярности Бахтина на Западе в 1960-1970-е гг. (интерес к авангарду и формализму 1920-х гг., переосмысление творчества Достоевского, возникновение теории неофициальной культуры и ее модификаций). Выявлена центральная позиция концепта события в незавершенной философской системе Бахтина, дана имманентная атрибуция этого концепта, установлено его основополагающее значение для остальных терминов философа (диалог, карнавал, хронотоп). Утверждается приоритетный интерес Бахтина к событийности «эстетики словесного творчества» и значение идей философа для преодоления нарратологией структуралистского догматизма и ее интеграции с различными, первоначально отвергнутыми, методами и течениями (психологизм, историзм, философская герменевтика).
КлючевыеслОва
Бахтин; нарратология; событие; Рикер; полифония; дуализм.
A.R. Pshidatok (Krasnodar)
BAKHTIN'S CONCEPT OF AN EVENT AND ITS IMPACT ON MODERN NARRATOLOGY
This article traces the reception of the philosophical and philological ideas of the Russian thinker Mikhail Bakhtin in modern narratology. The general context for the formation of such seemingly dissimilar humanitarian paradigms as Russian phenomenology and Western poststructuralist semiotics are revealed. There is an aberration in the use of Bakhtin terminology (chronotope, dualistic concept of authorship), which sometimes leads to far-fetched attempts to put Bakhtin among the "precursors of postmodernism". The continuity of the French philosopher Paul Ricreur (the founder of philosophical, hermeneu-tic narratology) in relation to Bakhtin has been established. The reasons for Bakhtin's unexpected popularity in the West in the 1960s and 1970s (interest in the avant-garde and formalism of the 1920s, rethinking Dostoevsky's work, the emergence of the theory of informal culture and its modifications) has been analyzed. The central position of the event concept in Bakhtin's incomplete philosophical system is revealed, an immanent attribution of this concept is given, and its fundamental importance for the rest of the philosopher's terms (dialogue, carnival, chronotope) is established. Bakhtin's priority interest in the eventfulness of the "aesthetics of verbal creativity" and the importance of the philosopher's ideas for overcoming structuralist dogmatism by narratology and its integration with various initially rejected methods and trends (psychol-ogism, historicism, philosophical hermeneutics) are argued.
Key words
Bakhtin; narratology; event; Ricouer; polyphony; dualism.
Влияние комплекса философско-филологических идей Михаила Бахтина на современную поэтику (как теоретическую, так и историческую) невозможно переоценить. Лексикон русского мыслителя (полифонизм, Другой, карнавализация, хронотоп) широко эксплуатируется в научных трудах по литературоведению, в учебниках (университетских и даже школьных) по литературе. Переход от модного увлечения трудами «неофициального» гуманитария к подлинно научной рефлексии и рецепции его идей, историко-эпистемологической, филологической и филолософ-ской, - результат многолетних трудов множества выдающихся литературоведов, лингвистов, культурологов (С.С. Аверинцев, В.М. Алпатов, Н.Д. Тамарченко, В.И. Тюпа и другие), благодаря которым Бахтин обрел синхронный культурно-исторический контекст (который подменяется невнятными ассоциативными рядами то ли с русской религиозной мыслью, то ли с «предтечами» постмодернизма) в отечественной и зарубежной философии и гуманитарной мысли, а также были выявлены наиболее важные референции, подчас зашифрованные в текстах Бахтина (М. Шелер,
А. Мейер), термины обрели этимологию и более ясную семантику (которую крайне сложно извлечь из аутентичных текстов самого мыслителя, чуждых какого-либо логицизма и физикализма). Отдельно стоит отметить неоценимый вклад текстологов-комментаторов Собрания сочинений Бахтина в 7 томах (С.Г. Бочаров, В.В. Кожинов, В.Л. Махлин, И.Л. Попова, Л.А. Гоготишвили и др.), которые смогли преодолеть герметизм и дискретность рукописного наследия мыслителя и прояснить проблемы канонических редакций, фактической атрибуции и границ между манускриптом, философским дневником и напечатанной книгой (пресловутый «бахтинский вопрос»).
Почти все значимые идеи Бахтина из разных сфер его духовной деятельности - «первая философия» (онтологизированная и диалогизиро-ванная этика), металигвистика (философия языка, основанная на теории коммуникации), эстетика словесного творчества, методология и специализация гуманитарного знания, историческая поэтика - имели больший прецедент (хоть и отложенный на 30-40 лет) во многих разделах наук о культуре и обществе. Стоит отметить, разработку общих идей в «круге Бахтина» (1920-е), тот философский симпозиум, в котором происходила конкретизация и историзация таких проблем, как имманентность / детерминированность и неимперативная диалектика феноменов культуры, а также онтологизация языковых феноменов. Столь же значимой является заслуга литературоведов-шестидесятников (уже упомянутые Кожинов и Бочаров, Г.Д. Гачев, В.Н. Турбин, П.А. Палиевский, В.Д. Сквозников), которым принадлежит огромная заслуга в открытии и популяризации идей Бахтина, а также в возрождении эстетической проблематики в отечественной филологии.
Стоит отметить, особую роль бахтинского наследия (раннего и позднего, филологического и философского, атрибутированного и «девтерокано-нического»; при всей условности этой номенклатуры) в формировании современной постструктуралистской (не ограниченной одним некогда модным течением) нарратологии, Конечно же, нужно вспомнить бахтинскую концепцию эстетического субъекта (дуалистического автора-повествователя как рассказывающего субъекта-созерцателя и временно-пространственно-онтологические границы героя), теорию первичных, речевых жанров (в аспекте генезиса и дифференциации элементарных протоформ нарратива), но самым важным, по нашему мнению, является бахтинская теория события-поступка, которая, хоть дошла до читателя в незавершенном и фрагментарном виде и спустя десятки лет после своего возникновения, но вполне серьезно может претендовать на раскрытие центрального объекта нарратологии как метанаучной и интермедиальной дисциплины.
Эта наука давно не является и строго филологической, основывается она на интенциях создания универсальной для любого текста «грамматики повествования», но и в своем объекте, и даже в своей методологии она давно вышла за рамки наук о языке и литературе, как они были разграничены в дескриптивном и аналитическом гуманитарном знании первой половины XX в. Она уже давно переросла рамки догматического «научно-
го» направления в литературоведении, в которые она была загнана своими основоположниками, структуралистами-неопозитивистами, в 1960-е гг. и фактически стала интегральной дисциплиной, внутри которой представлен весь спектр постклассической философии и общественной мысли.
Современная нарратология - синтетическая и антропоцентрическая наука, которая стремится охватить любую событийность в ее темпораль-ности (временной протяженности) и сингулярности (одновременности), презентативности (не обязательно вербальной) и апперцептивности (психофизиологической, социально-исторической и культурно-семиотической опосредованности ретрансляции события и его интеграции в когерентный человеческий опыт). Фактически, нарратология встала в ряд метагуманитарных дисциплин, стремящихся интегрировать весь органон наук о человеке, таких как психология и социология в XIX в., и семиотика и антропология в XX в.
Нарратология имеет двойственную (эксплицитную и имплицитную) генеалогию. Первая, официальная, восходит к австро-немецкому эстетическому формализму (который впервые сделал конструктивную и рецептивную установку главной проблемой искусствознания), русскому по-этологическому формализму (который многое сделал для научного исследования интриги, направленной на читателя сюжетной занимательности и приемов как способов привлечения его внимания) и англо-американской новой критике (которая сделала проблему точки зрения центральной в литературоведческом анализе).
Однако, безусловно, направления, повлиявшие на науку о повествовании, этим рядом не исчерпываются. Следует так же упомянуть неокантианство (с его историзацией, семиотизацией и социологизацией трансцендентального субъекта Канта; на это указывала одна из основоположников нарратологии - К. Фридеманн), многочисленные психологистические течения и школы, вроде эмпириокритицизма или прагматизма (которые декларировали когерентность психофизиологических категорий классической философии, в первую очередь, опыта, чувства времени и пространства, апперцепции и интенциональности), и феноменологию (которая сделала событие центральной онтологической категорией новой динамической и становящейся картины мира, сознательно противопоставленной стационарному бытию классической спекулятивной метафизики).
Кроме новейших течений постклассической философии следует упомянуть теорию языка школы эстетической лингистики Шпитцера и будущих основоположников когнитивной лингвистики и теории коммуникации, вроде Дж. Остина, а также новаторскую методологию истории школы «Анналов» и методологию постклассической релятивистской физики с ее центральной проблемой наблюдателя-субъекта научного эксперимента (Шредингер, Бор, Пригожин, фон Вайцзеккер) и теория кино советских режиссеров-авангардистов (Кулешов, Эйзенштейн), идеи которых были усвоены опосредованно через критику «Кайе дю синема» (Годар, Трюф-фо, Базен, Ромер).
Безусловно, среди непосредственных предшественников нарратологии следует отметить антропологов-структуралистов Ж. Дюмезиля и К. Ле-ви-Стросса, которые с опорой на В. Проппа (которого по недоразумению на Западе долгое время относили к формалистам) пытались выявить универсальные мотивы-функции в сюжетных мифах народов разных частей света. Стоит отменить, что у самого Проппа [Пропп 2001] эта безудержная экстраполяция вызывала резкое неприятие, доходившее до обвинений в антинаучности своих неожиданных последователей. А также стоит упомянуть основоположника структурного психоанализа Ж. Лакана, исследовавшего сюжетность бреда, маний, галлюцинаций и сексуальных фантазий, и опиравшегося, в свою очередь, на Фрейда и его ортодоксальных учеников, вроде О. Ранка, интерес которых к литературе и мифологии общеизвестен.
Благодаря публикации рабочих записей Бахтина 1960-1970-х сейчас известно [Бахтин 2002], что он был знаком с программными публикациями западных и отечественных нарратологов (Ж. Женетт, В. Шмид, Б.А. Успенский). Всю жизнь он внимательно следил за всеми интеллектуальными новинками. Безусловно, путь развития нарратологии в последней трети XX в., ее интерес к истории и философии был бы очень симпатичен Бахтину, чего нельзя сказать о ее раннем - структуралистском - этапе. Хотя, конечно же, доподлинно критическая рефлексия мыслителя о пионерских трудах по нарратологии нам неизвестна (в записях содержится лишь скупая библиография), однако благодаря контексту (в целом негативные замечания о структуралистской методологии филологического знания и размышления о влиянии феноменологии на релятивистскую физику) мы можем утверждать неприятие Бахтиным ранней догматической нарратологии с ее имперсональным и этически-индифферентным подходом к повествовательным текстам.
Не менее сложным вопросом является причина неподдельного интереса французских филологов (семиологов и нарратологов, структуралистов и постструктуралистов, вроде Ц. Тодорова или Ю. Кристевой) к трудам Бахтина. В те годы (1960-е) была широкая волна увлечения русской культурой на Западе, в особенности авангардом 1920-х (как ОПОЯза, так и Пражского лингвистического кружка и новаторских публикаций по теории кино Кулешова и Эйзенштейна), и Бахтин (опосредованно, отнесенный к «постформалистам» и даже неомарксистам) также попал в эту волну. Кроме того, очевидно, что к трудам русского литературоведа французские гуманитарии пришли через характерное для западной постклассической персоналистской философии увлечение Достоевским, который был альтернативой и дискредитировавшей себя систематической спекулятивной метафизике, и нигилистической «внесистемной» дилетантской эссеистике - достаточно упомянуть интерес к Достоевскому французских экзистенциалистов, вроде Г. Марселя, Ж.-П. Сартра или А. Камю. Стоит отметить также значение книги о Рабле в формировании современной теории неофициальной культуры, которая опосредованно повлияла на представителей неоавангарда, контркультуры и андерграунда (все эти течения типологически и генетически близки постструктурализму).
Безусловно, ведущая роль в творческом осмыслении, а не просто тиражировании идей Бахтина принадлежит П. Рикеру - крупнейшему представителю послевоенной феноменологии и философской герменевтики. Бахтина он, кстати, именовал «гениальным критиком», «уроки» которого очень важны для современной эстетики [Рикер 1998, 101]. Вслед за М. Хайдеггером Рикер считал искусство «обнажением истины» [Хайдег-гер 2008], которая наиболее приближает созерцателя к непосредственной (феноменальной) данности бытия, и именно он сыграл ведущую роль в онтологическом и антропологическом развороте, произошедшем в нарра-тологии в последнюю треть XX в.
Несмотря на то что Рикер не был знаком с ранними философскими незавершенными трудами Бахтина (по крайней мере в 1970-е - начале 1980-х, когда он работал над трактатом «Время и рассказ»), он проницательно указывает на то, что знаменитая «полифония» не только композиционная, но в первую очередь миметическая (тематическая, референтная) категория. Вот как французский мыслитель характеризует полифонический роман: он подобен сложному музыкальному произведению, вроде оратории и симфонии, объектом не изображения (презентации), а феноменологической аппрезентации является само время, становящиеся зримым, «обретающее голос». Как это похоже на «Формы времени и хронотопа в романе», с которыми, вероятнее всего, Рикер еще не был знаком (по крайней мере, в указанной работе французского исследователя ссылки на работу Бахтина не содержатся). Примечательно, что для Рикера важнейшими являются временные коннотации категорий голоса / полифонии, да и повествования в целом, и это позволяет установить преемственность между субъективацией категории времени в постклассической философии и пробуждением интереса к нарративу как сукцессонально организованным выражением эмпирического или фикционального события, а также возрождением историзма, в 1960-е гг.
Так же Рикеру был близок интегральный подход Бахтина к словесности, стремление к созданию металингвистики не на основе рационализированных грамматических универсалий, а на выявлении инвариативности ситуации Диалога, уравнивающей в правах рассказчика и слушателя и делающей предметом речи все бытие во фрагменте конкретной дискурса. Рикер отмечает отсутствие строгой дифференциации между сюжетом и повествованием как объектной и субъектной сторонами художественного текста, а также критически относится к абсолютизации интриги (занимательности) в литературоведении, которая зациклена на рецепции шаблонных сюжетных схем, а не на эстетических категориях. Однако интрига как трансгредиентная категория художественного высказывания и читательского сознания также очень важна, без нее практически невозможна эстетическая коммуникация.
Рикер разделял идею Бахтина о невозможности нейтрального повествования, лишенного этических и социальных оценок, которые русский философ высказывал еще в своих рукописных философских трудах, вроде «<К философии поступка>», где он, правда, говорил о интенционально-
сти созерцателя-субъекта события. Эта позиция прямо противоположна учению о повествователе-рассказчике ранней нарратологии, которое отличается крайним антипсихологизмом и идеологической и аксиологической индифферентностью.
Общим местом в научной и учебной литературе нарратологической проблематики стало различение референтного и коммуникативного аспектов художественного высказывания, которое опирается непосредственно на феноменологическую онтологию события - центральный мотив всей философии Бахтина от ранней незавершенной «Философии поступка» до заключительных замечаний к статье о хронотопе, дописанных в начале 1970-х гг. Двойственность все сущего наиболее приближена «эпохэ», непосредственному восприятию жизни-существования-бытия-события, лишенного умозрительных и навязанных мировоззрений и идеологий:
«Перед нами два события - событие, о котором рассказано в произведении, и событие самого рассказывания (в этом последнем мы и сами участвуем как слушатели-читатели); события эти происходят в разные времена (различные и по длительности) и на разных местах, и в то же время они неразрывно объединены в едином, но сложном событии, которое мы можем обозначить как произведение в его событийной полноте, включая сюда и его внешнюю материальную данность, и его текст, и изображенный в нем мир, и автора-творца, и слушателя-читателя. При этом мы воспринимаем эту полноту в ее целостности и нераздельности, но одновременно понимаем и всю разность составляющих ее моментов» [Бахтин 2012, 500-501].
Широко известные слова Бахтина о «рассказанном событии и событии самого рассказывания» благодаря парадоксам развития общественной мысли стали восприниматься чуть ли не подтверждением другой, прямо противоположной, структуралистской и постструктуралистской теории наррации, представители которой (А.-Ж. Греймас, Ж. Женетт, Ц. Тодо-ров, Ж.-Ф. Лиотар) также акцентировали двойственную сущность любой повествовательной ситуации; однако эта двойственность носила не референтный и дискурсивный характер, она была скорее эмпириокритической и семиологической и выражала непреодолимую раздвоенность между хаотической, бесцельной и бессмысленной, «дурной» событийностью жизни и потребностью человека в историзации, каузальной и этиологической организации этой «пены дней» [Лиотар 1998]. В.И. Тюпа замечает, что в своем дуалистическом подходе французские структуралисты опирались на формалистов, главных оппонентов Бахтина, которые сырому и произвольному, в сущности, ничего не значащему, материалу противопоставляли организованную и структурированную форму (касаемо нашей проблемы это общеизвестная дихотомия «фабулы» как импульса художественного высказывания и «сюжета» как сукцессионально организованной системы приемов) [Тюпа 2021а]. Дуализм - архетипическое свойство человеческого сознания, однако модусы этого дуализма могут быть совсем разными даже в текстах, близких по времени, эпохе и даже языку (не раз отмечавшаяся стилистическая схожесть Бахтина и Деррида, который, в свою очередь, подражал Хайдеггеру) [Махлин 2018].
В трудах Бахтина мы не найден специализированной нарратологиче-ской номенклатуры, однако повествование как структурированное, адресованное и интенциональное высказывание о мире - одна из главных проблем бахтинской философии. Именно отталкиваясь от проблемы событийности Бахтин пришел и к проблеме вербальной презентации (собственно нарративная теория полифонии) и сюжетологическим и топологическим проблемам хронотопа и карнавала. Бахтинская концепция поступка-события противопоставлена (имплицитно) всех магистральным течениям тогдашней философии и гуманитарного знания, которые, декларируя отказ от субстанционализма спекулятивной философии, просто ставили в центр мироздания различные гипостазированные детерминанты (сексуальное влечение, как фрейдизм, экономический интерес, как марксизм, законы семиозиса, как структурализм).
Интерес к повествованию пробудился у Бахтина еще на раннем этапе формирования его «первой философии». Известно о наличии утерянной первой редакции книги о Достоевском, написанной приблизительно на рубеже 1910-1920-х гг. (была ли эта редакция или нет, доподлинно неизвестно, но сам замысел более чем знаменателен). Проблема времени / событийности - центральная для всей постклассической философии (от неопозитивизма Г. Райхенбаха до неотомизма Э. Жильсона), однако Бахтин акцентировал именно эстетический аспект поступка-события, как наиболее релевантный непосредственному восприятия феномена существования, и наиболее эстетичным родом искусства для Бахтина по глубине «обнажения истины» (как и для Хайдеггера) была поэзия, художественная словесность.
Событие-поступок - центральная категория незавершенной онтологии Бахтина, она фундирует все остальные термины, которые с 1960-х стали связаны с именем философа, и карнавализацию как вечное становление исторического человечества, и хронотоп как интенсификацию пространственно-временной эпистемы, и дуалистическую концепцию авторства, которая сама становится событием, и металингвистика, онто-логизирующая ситуацию обыденного речевого общения и вскрывающая диалогическую природу любого текста. Как пишет Т.В. Щитцова, «наряду с исключительной смысловой разветвленностью, а также сложными модификациями понятия события, трудно отрицать принципиальную опознаваемость самого концепта, пронизывающего единой связью весьма многогранное наследие Бахтина даже, казалось бы, в самых узкоспециальных вопросах». [Щитцова 2002, 18-19]
Много раз Бахтин повторял, что «событийность - историчность», и она свойственна подлинному бытию, пронизанному человеческой интен-циональностью. Претендующие на вневременность и неизменность модели мира - умозрительные и спекулятивные эпистемы, не позволяющие созерцателю достигнуть «эпохэ» - непосредственной феноменологии существования.
Любое событие - потенциальный рассказ, любой рассказ - обязательно событие. Событие не просто этически окрашено, оно структурировано
этической позицией субъекта. Событие не абстрактная, трансцеденталь-ная структура апперцепции опыта, это феномен формирования этого опыта, благодаря социальной природе человека способный к предельно широкой ретрансляции. Событийность, лишенная человеческой интенциональ-ности, не способная к интеграции в экзистенциальный опыт и апперцепции, не являющаяся содержанием потенциального рассказа, не возможна, даже законы внешнего мира (физические и биологические), которые, на первый взгляд, противоположны любому антропоцентризму, невозможны вне субъективной позиции естествоиспытателя-наблюдателя, которая при всей своей объективности, детерминирована эпистемологической и идеологической средой.
Общим местом стало сравнение языка работ Бахтина 1920-х с языком философствования Хайдеггера [Гоготишвили 2006]: в действительности им обоим свойственна творческая этимология философской номенклатуры (собственно, «событие» как «со-бытие»), онтологизация обыденного языка, нарочитый герметизм.
Атрибуты нарративной ситуации-события по Бахтину дуалистичны, но они комплементарны, а не антитетичны. Какие именно атрибуты события, важные для нарратологической методологии, можно выявить из того фрагмента незавершенного трактата «<К философии поступка>»? Приведем довольно крупный фрагмент:
«Истинно реален, причастен единственному бытию-событию только этот акт в его целом, только он жив, полностью <?> и безысходно есть - становится, свершается, он действительный живой участник события-бытия; он приобщен единственному единству свершающегося бытия, но эта приобщенность не проникает в его содержательно-смысловую сторону, которая претендует самоопределиться сполна и окончательно в единстве той или другой смысловой области: науки, искусства, истории, а эти объективированные области, помимо приобщающего их акта, в своем смысле не реальны. <...> Этим единственным единством и может быть только единственное событие свершаемого бытия, все теоретическое и эстетическое должно быть определено - как момент его, конечно, уже не в теоретических и эстетических терминах. Акт должен обрести единый план, чтобы рефлектировать себя в обе стороны: в своем смысле и в своем бытии, обрести единство двусторонней ответственности: и за свое содержание (специальная ответственность) и за свое бытие (нравственная), причем специальная ответственность должна быть приобщенным моментом единой и единственной нравственной ответственности» [Бахтин 2003, 7-8].
Теперь попытаемся объективировать их и описать на языке современного гуманитарного знания:
Интенциональность. Однако эта интенциональность носит не умозрительный, психологический или логический, характер, она детеминирована
идеологической средой, социально-исторической и языковой констелляцией человеческого сознания, делающей любую его интенцию аксиологи-чески и этически окрашенной.
Уникальность. Событие всегда единственное и неповторимое, даже при схожих детерминантах результанта не может быть одинаковой.
Интерсубъективность. Событие невозможно в абстрактном изолированно сознании, а лишь в общественном взаимодействии, в диалоге как его наиболее адекватной форме, и в рассказе-повествовании как наиболее значимом варианте этого диалога.
Фрактальность (по определению В.И. Тюпы). Событие «единое и единственное» одновременно, оно и преемственное и поступательное развитие всего сущего, и отдельный эпизод этого развития.
Трансгредиентность. Событие - результат размыкание традиционных семантических рядов и их нового, подчас парадоксального сближения.
Нарратология отошла от радикализма постструктуралистов, которые фактически отрицали и наличие объекта, и адекватную методологию у всего органона гуманитарных наук, но при этом она пытается сохранить монистический подход и выявить повествовательные структуры, основанные на событийности и дискурсивности, во всех сферах культуры и общественной жизни, активно привлекая смежные дисциплины от лингвистики до историографии. За полвека развития она прошла огромный путь и смогла интегрировать в свою научную парадигму течения и методы, которые ранее отрицала (историзм, психологизм, философская герменевтика).
Безусловно, бахтинская трактовка поступка-события, прямо или опосредованно, сыграла ведущую роль в возрождении историзма и исторической поэтики во второй половине XX в., и историзации новейших гуманитарных дисциплин, в том числе и нарратологии. Историческая наррато-логия - активно развивающаяся область знания, уже имеющая несколько школ и значительные академические достижения. Актуализация наследия Бахтина позволила преодолеть недостатки современного гуманитарного знания и сделать нарратологию синтетической и антропоцентрической дисциплиной, позволила преодолеть индифферентность к и этике, которая еще несколько десятилетий назад была в социальных науках неоспоримой.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. М.: Русские словари. Языки славянских культур, 1997-2012.
2. Гоготишвили Л.А. Двуголосие в соотношении с монологизмом и полифонией (мягкая и жесткая версии интерпретации идей М.М. Бахтина) // Непрямое говорение. М.: Языки славянских культур, 2006. С. 143-189.
3. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб.: Алетейя, 1998. 161 с.
4. Махлин В.Л. «Участное мышление»: Философский проект М.М. Бахтина в контексте онтологического поворота XX в. // Историко-философский ежегодник. 2018. Т. 33. С. 267-292.
5. Пропп В.В. Структурное и историческое изучение волшебной сказки (ответ К. Леви-Строссу) // Семиотика. Антология. М.: Академический проект, Деловая книга, 2001. С. 453-473.
6. Рикер П. Время и рассказ: в 2 т. М., СПб.: Университетская книга, 1998-2000.
7. Тюпа В.И. Бахтин и нарратология // Литературоведческий журнал. 2021. № 4(54). С. 120-133.
8. Хайдеггер М. Исток художественного творения. М.: Академический проект, 2008. 526 с.
9. Щитцова Т.В. Событие в философии Бахтина. Минск: ИП Логвинов, 2002. 298 с.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Makhlin V.L. "Uchastnoye myshleniye": Filosofskiy proyekt M.M. Bakhtina v kontekste ontologicheskogo povorota XX v. ["Participatory Thinking": M.M. Bakhtin's Philosophical Project in the Context of the Ontological Turn of the 20th Century]. Is-toriko-filosofskiy ezhegodnik, 2018, vol. 33, pp. 267-292. (In Russian).
2. Tyupa V.I. Bakhtin i narratologiya [Bakhtin and Narratology]. Literaturovedches-kiy zhurnal, 2021, no. 4(54), pp. 120-133. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
3. Gogotishvili L.A. Dvugolosiye v sootnoshenii s monologizmom i polifoniyey (myagkaya i zhestkaya versii interpretatsii idey M.M. Bakhtina) [Dvugogolosie in Correlation with Monologism and Polyphony (Soft and Hard Versions of Interpretation of M.M. Bakhtin's Ideas)]. Nepryamoye govoreniye [Indirect Speaking]. Moscow, Yazyki slavyanskikh kul'tur Publ., 2006, pp. 143-189. (In Russian).
4. Propp V.V. Strukturnoye i istoricheskoye izucheniye volshebnoy skazki (otvet K. Levi-Strossu) [Structural and Historical Study of the Magic Fairy Tale (Reply to K. Lévi-Strauss)]. Semiotika. Antologiya [Semiotics. Anthology] Moscow, Akademich-eskiy proyekt Publ., Delovaya kniga Publ., 2001, pp. 453-473. (In Russian).
(Monographs)
5. Heidegger M. Istok khudozhestvennogo tvoreniya [The Origin of Artistic Creation]. Moscow, Akademicheskiy proyekt Publ., 2008. 526 p. (In Russian).
6. Lyotard J.-F. Sostoyaniyepostmoderna [The State of Postmodernity]. St. Petersburg, Aleteyya Publ., 1998. 161 p. (In Russian).
7. Ricoeur P. Vremya i rasskaz [Time and Story]: in 2 vols. Moscow, St. Petersburg, Universitetskaya kniga Publ., 1998-2000. (In Russian).
8. Shchittsova T.V. Sobytiye v filosofii Bakhtina [Event in Bakhtin's Philosophy]. Minsk, IP Logvinov Publ., 2002. 298 p. (In Russian).
Пшидаток Амир Рашидович,
преподаватель литературы в онлайн-школе «Фоксфорд». Научные интересы: культурно-историческая эпистемология, модернистская поэтика, постклассическая философия. E-mail: amir_pshidatock@mail.ru ORCID ID: 0009-0001-1790-1003
Amir R. Pshidatok,
teacher of literature in the online school "Foxford".
Research interests: cultural and historical epistemology, modernist
poetics, postclassical philosophy.
E-mail: amir_pshidatock@mail.ru
ORCID ID: 0009-0001-1790-1003
