CC BY
356
Вестник ПСТГУ
V: Музыкальное искусство христианского мира
2007. Вып. 1 (1). С. 133-139
Бах и Гендель: два религиозных
МИРОВОЗЗРЕНИЯ В МУЗЫКЕ Малков П. Ю.
пстгу
Автор обращается к религиозному восприятию двух великих композиторов — И. С Баха и Г.Ф. Генделя, анализируя темы и настроения их музыки. Для Баха отношения Бога и человека подобны брачному союзу: он особо подчеркивает любовное влечение души к Создателю. Для Генделя Бог — Творец истории, и творение мира мыслится как процесс исторический. Поэтому единение с Творцом воспринимается Генделем через полноту участия в нем всей Церкви. Для творчества Генделя характерны масштабные хоры, во многих его сочинениях используются ветхозаветные темы. Особенно ярко проявляется несхожесть позиций композиторов в трактовке сюжетов о смерти.
Будучи глубоко верующими христианами, И. С. Бах и Г. Ф. Гендель принадлежали к разным протестантским течениям. Но как для лютеранина Баха, так и для творившего в англиканской среде Генделя религиозные идеи и тематика музыкальных произведений служили не просто художественным материалом для сочинения кантат, ораторий, музыки для месс и страстей, но фундаментом их творчества, источником вдохновения, без которого они, безусловно, никогда не написали бы такой музыки.
В высказываниях Баха и Генделя неоднократно выражалось их собственное религиозное мировоззрение, согласно которому музыка — прежде всего способ духовного единения с Богом, что композиторское творчество — в первую очередь образ деятельной молитвы, христианского исповедания собственной веры. Бах подчеркивал, что подлинная и конечная цель музыки — служение славе Божией и совершенствованию человеческого духа1. Гендель, при написании зна-
1 Вот как изъяснял своим ученикам И. С. Бах правила и основы аккомпанемента: «генерал-бас — совершенный фундамент музыки и играется обеими руками так, что левая играет написанные ноты, а правая берет к нему консонансы и диссонансы, дабы эта благозвучная гармония служила славе Божией и достойному утешению чувства; так что конечная и последняя цель генерал-баса, как и всей музыки, — служение славе Божией и освежению духа. Там, где это
менитого «Аллилуйя» из «Мессии», припомнил известный образ из 2-го Послания к Коринфянам апостола Павла, свидетельствовавшего, что он в духовном озарении был восхищен Богом до третьего неба — неясно только в теле или духовно. Гендель говорит о том, что нечто подобное ощутил и он сам при сочинении «Аллилуйя»: «Был ли я во своей плоти или вне её, мне не ведомо. То ведомо Богу»2.
Неповторимые особенности религиозного мировоззрения Баха и Генделя воплощали совершенно разные подходы к христианству. Эти, во многом антагонистические, отличия проявляются и в музыкальном творчестве. Но их причину следует искать в области религиозных убеждений великих композиторов.
Бах целиком принадлежит духу немецкой христианской мистики. Наследник глубоких озарений знаменитых средневековых богословов Майстера Экхарта, Генриха Сузо и — в наибольшей степени — любимого им писателя и проповедника XIV столетия, доминиканского монаха Иоханна Таулера3, Бах искал единения со своим Творцом в таинственных безднах собственной души. «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк 17:21) — вот одно из важнейших оснований христианской мистики. На этом же основании строится и все христианское мироощущение Баха. Как это ни странно, в следовании идеям немецкого мистицизма Бах даже является отдаленным наследником восточного греческого православия. Немецкий мистицизм, через посредство знаменитого богослова Иоанна Скотта Эриугены, воспринял свои важнейшие идеи единения с Богом от древнего святого отца Восточной Церкви, жившего на рубеже V—VI столетий и известного нам под именем Дионисия Ареопагита4. Как раз многие из его идей и развивали на протяжении столетий средневековые немецкие мистики5.
По мысли так любимого Бахом Таулера, Бог непознаваем в Своей бесконечности, в Своем несоизмеримом с ограниченностью тварного человека величии. Человеку же надлежит, преодолевая собственную ограниченность, привязанность ко всему внешнему, мирскому, побеждая в себе греховные страсти, в любовном стремлении к Творцу
не принимается во внимание, там нет настоящей музыки, а есть дьявольская болтовня и шум» (Швейцер А. Иоганн Себастьян Бах. М., 2002. С. 119—120).
2 Роллан Р. «Плагиаты» Генделя // Роллан Р. Гендель. М., 1984. С. 198.
3 См., например: Швейцер А. Иоганн Себастьян Бах. С. 120.
4 См., например, нашу отечественную классическую работу на эту тему: Бриллиантов А. И. Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эригены. М., 1998.
5 О значении богословия Ареопагитик для творчества Таулера см., например: Прохорова И. Иоханн Таулер, богослов-мистик, проповедник и наставник // Царство Божие внутри нас. Проповеди Иоханна Таулера. СПб., 2000. С. 14-15.
погрузиться в таинственные Божественные глубины — встретить Бога в превосходящей своим сиянием любой тварный свет бездне сокровенной Божественной любви. Человеку следует, через отказ от всего чувственного, от собственных воли и разума, найти Создателя в храме собственной богообразной души.
Образ такой встречи Творца и Его творения видится Баху, вслед за немецкими мистиками, подобным браку мужчины и женщины. Этот образ уподобления союза верующей души с Богом брачному союзу очень древний, более древний, чем новозаветное христианство. Одна из самых ярких и поэтичных книг Ветхого Завета «Песнь Песней», рисующая в весьма реалистичных, зачастую эротических образах, стремление друг к другу жениха и невесты — царя Соломона и его возлюбленной Суламифи, издревле символически истолковывалась как образ брачного союза Бога и человеческой души. Для Баха этот образ взаимного любовного влечения Христа и души — один из важнейших в его творчестве. В баховских кантатах неоднократно возникают диалоги-дуэты между Христом и ищущей с Ним встречи душой. Христос неожиданно является душе, и в любовном устремлении они скрепляют свой союз-брак. Вспомним, например, прекрасные дуэты Христа и души из таких баховских кантат как «Ich hatte viel Be^mmernis» (BWV 21), «Tritt auf die Glaubensbahn» (BWV 152) или «Ich geh und suche mit Verlangen» (BWV 49). Здесь мы находим именно такой образ встречи Бога и человека, каким он неизменно видится Баху: глубоко личная, сокровенная, и в то же время чувственно-страстная, спрятанная от посторонних глаз семейная идиллия влюбленных. Всякому христианину надлежит полностью и без остатка раствориться в той любви, которая, по слову апостола Иоанна Богослова, есть Бог. Все эти чувственные образы союза Христа и души неоднократно ставились Баху в упрек из-за их предельной реалистичности и откровенности, но его вины здесь нет: он просто следует очень древней мистической богословской традиции христианской Церкви.
Для Генделя, одного из идеологов англиканского протестантизма в музыке, напротив, христианский Бог — Бог истории. Англиканство — государственная религия для Англии в предельном смысле этого слова. Оно реализует себя в Церкви, во главе которой не папа, не патриарх, не епископ, а король или королева, в церкви одного народа, церкви, осознаваемой в ту эпоху именно как религиозное сообщество нации. Всё это возродило в англичанах то внутреннее религиозное ощущение, которое оказалось подобно мирочувствию Ветхого Завета, воссоздало идею богоизбранного народа, противостоящего внешним заблуждениям «иных языков». Не зря в Англии стали возникать вполне легендарные, почти анекдотические представления о том, что англи-
чане — ни больше, ни меньше — как потерянное некогда 13-е колено Израилево. Возрождение особого интереса к ветхозаветной истории Израиля в Англии, имевшее как большое духовное, так и заметное политическое значение, реализовалось в том числе и в многочисленных ораториях Генделя на библейские темы и сюжеты. Появление патриотических по духу ораторий Генделя на сюжеты библейской истории было неразрывно связано с этим англиканским мирочувствием: «Мы — новый Израиль». Жители «туманного Альбиона» в значительной степени воспринимали сюжеты ветхозаветных ораторий Генделя «на свой счет», хотя Гендель, разумеется, осмысливал собственные творения куда серьезнее и духовно глубже, чем его излишне самонадеянные современники и сограждане.
Именно поэтому и ощущение встречи с Богом, образное выражение союза Бога и христианина в творчестве Генделя явлено нам совсем иначе, чем у Баха. Для Генделя, как уже было сказано выше, Христос — Бог истории: истории спасения человеческого рода. Для него союз с Творцом — единение, осуществляющееся всей полнотой Церкви. Идее таинственной, мистической, глубоко личной встречи Бога и христианской души, которую мы находим у Баха, Гендель противопоставляет тему встречи и союза с Богом единого богоизбранного народа, единой Церкви. Его Бог — Господь, властно вмешивающийся в ход земной истории в Ветхом Завете, и Господь, ворвавшийся в историю собственным воплощением в Завете Новом. Это — Христос, сделавший историю частью Своей жизни через Вочеловечение. Более того: для Генделя Бог не просто стал частью земной истории, сделавшись Одним из нас, но и освятил эту историю, став Сыном Человеческим. У Баха победа Бога осуществляется лишь в каждой отдельной христианской душе. У Генделя — не только в каждой душе, но и во всеобщей истории человечества, в будущей реальности Апокалипсиса. В музыкальном творчестве Генделя образ подлинной, возвышенной и торжественной встречи Бога и человека является нам в его могучих хорах — в молитвенном всенародном прославлении Иеговы, в исторгаемом из тысяч и тысяч уст и обращенном к Творцу вопле веры, надежды и любви. Припомним многочисленные хоры молитвенного прославления своего Господа богоизбранным народом в «Израиле в Египте» (HWV 54), «Иуде Маккавее» (HWV 63), «Соломоне» (HWV 67) и многих других генделевских ветхозаветных ораториях. Здесь, кстати говоря, мы видим принципиальное отличие смысла хоров Генделя от хоров Баха. У Баха хор сроден хоралу: каждый участник хора высказывается в нем лишь от своего имени. Хоры же Генделя — священный рев толпы, которая в едином, почти безличном порыве, призывает Всемогущего Господа. У Баха христианин должен раствориться в
мистических глубинах таинственного богопознания, снизойдя в храм собственной души. У Генделя христианин растворяется в едином соборном порыве всей Церкви, предстоящей своему Создателю в величественных рукотворных храмах.
Два различных религиозных мироощущения Баха и Генделя — как противостояние христианского мистицизма и библейского историзма — особенно хорошо ощутимы в их отношении к такому страшному моменту жизни человека, каким является венчающий жизнь любого из нас смертный час. Для Баха смерть христианина — органичное и естественное следствие его любовного союза с Богом, момент, когда этот союз делается совершенным и неразрывным, когда образы Жениха-Христа и невесты-души сменяются подлинным сопребыванием навеки соединенных супругов. В творчестве, да и в личной жизни Баха мы постоянно обнаруживаем страстное, почти нестерпимое стремление к близящемуся смертному часу. Галантно записывая в «Клавир-ную книжечку» своей дорогой супруги Анны Магдалены полюбившиеся ему песни, Бах вполне сознательно выбирает большинство из них отнюдь не из произведений любовной лирики, но включает сюда мелодии, посвященные теме смерти. «Если ты со мной, то я с радостью пойду навстречу смерти. Каким прекрасным был бы мой конец, если бы твои милые руки закрыли мои преданные глаза» («Bist du bei mir...», BWV 508; предполагаемый автор — Г. Г. Штёльцель). Не правда ли, довольно странный способ продемонстрировать даме сердца свои нежные чувства? Но для Баха все это очень органично и естественно. Смерть для него — приобретение. Он жаждет её, ибо душа стремится, наконец, слиться с возлюбленным Христом в вечной жизни. Умирание для Баха — момент окончательной победы над грехом, когда зло наконец-то теряет над ним свою власть. Этот образ страстного желания умереть, нетерпеливого ожидания смертного часа неоднократно возникает в баховских кантатах. Сладостную смерть в различных ба-ховских ариях вместе с солирующим голосом призывно выкликают то трепетная скрипка, то вздыхающая флейта, то стонущий гобой. «Ах, приди скорей, приди скорей, блаженный час!» — зовет свою смерть лейпцигский кантор (теноровая ария из кантаты «Christus, der ist mein Leben», BWV 95). «Я радуюсь своей смерти. Ах, если бы она уже явилась!» — мечтает он о ее скором приходе (финальная ария из знаменитой сольной басовой кантаты «Ich habe genug», BWV 82). Как поется в одном из баховских хоров, «Христос — моя жизнь, смерть мне награда» (начальный хор кантаты BWV 95).
Для Генделя смерть — катастрофа. Наверное, никто, за исключением, быть может, Моцарта, из композиторов XVIII столетия не писал такой жизнелюбивой музыки, как Гендель. Никто не умел так восхи-
щаться прекрасным творением Божиим — окружающей его природой. Никто не писал столь живой и волнующей музыки, рисующей звуковые картины пения птиц, шелеста деревьев, разбивающихся о скалы морских волн, как Гендель в своей чудесной пасторальной оде «LfAllegro, il Penseroso, ed il Moderato» (HWV 55). Именно поэтому смерть для него — сродни приводящей в отчаяние, всеразрушающей буре, перед лицом которой человек пока что остается бессильным. Это прекрасно чувствуется даже в его ранних произведениях: например, в печальной теноровой арии апостола Иоанна Богослова из итальянской оратории Генделя «Воскресение» (HWV 47). Смерть для Генделя поражение, однако, поражение временное. Она будет властно повержена Христом во всеобщем воскресении из мертвых, в нескончаемой жизни будущего века. Гендель в это верит свято. Быть может, именно поэтому с такой неприкрытой издевкой звучит дуэт из «Мессии» (HWV 56), написанный на известные слова из 1-го Послания к Коринфянам апостола Павла: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» (15:55).
Разумеется, тема победы над смертью присутствует и в творчестве Баха. Но для Баха это скорее победа над вечной смертью, над смертью души. Здесь одерживается победа над смертью, как следствием греха, низводящим человека во ад. Именно таков смысл победы над смертью умершего за человеческий род Христа, Чьё Воскресение было столь возвышенно прославлено Бахом в просветленной «Пасхальной оратории» (BWV 249). Да, Христос одержал победу над смертью, восстал из гроба, и нам, вместе с Богоматерью, апостолами и женами-мироносицами надлежит бежать и спешить, чтобы успеть приобщиться к плодам Его Воскресения. Но как приобщиться? По Баху, это означает — умереть во Христе. Воскресение Христово, по религиозному мироощущению Баха, прежде всего, открыло для нас возможность радостно умереть в чистоте веры, навеки соединившись со своим Господом в жизни за гробом. Вот — та наивысшая радость, что дана нам Христом. Тема всеобщего воскресения из мертвых, которое должно сопровождать Второе пришествие Христа в день Страшного суда, Баха, в отличие от Генделя, интересует редко. Его радость и цель — тот гроб, который станет для него не путем в глубины земли, но ступенькой на небеса. Именно поэтому написанные им по случаю погребения различных лиц кантаты и посвященные теме положения Христа во гроб хоры из страстей одновременно и печальны и просветленно умиротворенны. Вспомним, например, финал прекрасной баховской кантаты «Gottes Zeit ist die allerbeste Zeit» («Actus tragicus»; BWV 106), противопоставляющей ветхозаветному страху и бессилию перед лицом смерти, новозаветную радость смерти во Христе.
Гендель — чужд смирению пред смертью. Он принимает ее, но — ради того, что ожидает человека в грядущем: ради всеобщего Воскресения. Он отказывается мыслить освященную пришедшим в мир Богом историю Вселенной без ее закономерного финала — без воскресения человеческого рода, без окончательной победы над последним врагом: смертью. Он верит, что и сам восстанет при зове той трубы Судного дня, которая не раз мощно звучала в тех его ораториях, где присутствовала тема Апокалипсиса. Эта труба возглашает в знаменитой басовой арии «The trumpet shall sound» из «Мессии», она же пробуждает от смертного сна человечество в финале «Маленькой оды святой Цецилии» (HWV 76). Генделя беспокоит лишь одно: воскреснуть можно по-разному. Можно оказаться причастником вечной блаженной жизни со Христом, но можно — по своим грехам, и быть обреченным на вечную адскую муку. Однажды, незадолго до своей кончины, Гендель произнес слова, выражающие глубинную сущность его христианской надежды: «Мне хотелось бы умереть в Святую Пятницу (в день, когда Церковь вспоминает распятие и смерть Христа. — П. М.), потому что тогда я надеялся бы соединиться с моим Богом, с моим сладостным Господом и Спасителем в день Его Воскресения». Бах стремился лишь умереть во Христе. Гендель мечтал умереть вместе со Христом, для того, чтобы в Нем воскреснуть. Его мечта почти исполнилась: он умер в Великую Субботу, ранним утром 14 апреля 1759 года6. И если Господь исполнил эту его мечту — умереть в святые страстные дни, то можно надеяться, что Он исполнит и другое упование Генделя: сово-скресит его вместе с Собой для небесной славы. Той славы, которую Гендель воспевает в знаменитом «Аллилуия», написанном на текст из «Апокалипсиса» ап. Иоанна Богослова: «Аллилуия! ибо воцарился Господь Бог Вседержитель. Царство мира соделалось царством Господа нашего и Христа Его, и будет царствовать во веки веков Царь царей и Господь господствующих» (Откр 19:6; 11:15; 19:16).
Summary
The author writes on the different religious of two great composers — J. S. Bach and G. F. Hendel, while he analyses their musical themes and . For J.S. Bach the relationship between God and man is alike to the marriage union, he especially underlines the love of a soul towards. For Hendel God is the of history, and the creation of the world is as the historical process. The regainin union with the by Hendel through the fulness of the Church, its involvment. In the musical heritage of Hendel we find choirs and musical pieces based on the Old Testament . The difference of the of two composers one can see especially clear
6 Роллан Р. Гендель. С. 87.
139
