CC BY
115
1. Бердяев Н. А. Константин Леонтьев. (Очерки из истории русской религиозной мысли) // К. Н. Леонтьев: Pro et contra: В 2 т.— Т. 2.— СПб., 1995.
2. Булгаков С. Победитель-побежденный // К.Н. Леонтьев: Pro et contra: В 2 т.—
3. Зеньковский В. В. История русской философии. Т. 1.
4. Корольков А. А. Пророчества Константина Леонтьева.— СПб., 1991.
5. Леонтьев К. Н. Византизм и славянство // Леонтьев К. Н. Избранное.— М., 1993.
6. Леонтьев К. Н. Страх Божий и любовь к человечеству. По поводу рассказа гр. Л. Н. Толстого «Чем люди живы?» // Леонтьев К. Н. Славянофильство и грядущие судьбы России.— М., 2010.
7. Ницше Ф. Рождение трагедии, или эллинство и пессимизм. Опыт самокритики // Ницше Ф. Сочинения: В 2 т.— Т. 1.— М., 1990.
8. Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Сочинения: В 2 т.— Т. 2.— М., 1990.
9. Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое // Ницше Ф. Собрание сочинений: В 2 т.— Т. 1.— М., 1996.
10. Пастернак Б. Л. Стихотворения.— Петрозаводск, 1989.
11. Сапронов П. А. Путь в ничто.— СПб., 2010.
УДК 32:1 С. Л. Чижков *
Б. Н.ЧИЧЕРИН И Н. А. БЕРДЯЕВ.
ДВА ПОДХОДА К ОСМЫСЛЕНИЮ КОНСЕРВАТИЗМА
Статья посвящена проблеме осмысления консерватизма представителями двух противоположных течений в русском либерализме — Чичериным и Бердяевым. В статье рассматриваются два взгляда на природу консерватизма, на ту роль, которую консерватизм играет в общественной и политической жизни. В ней также проанализированы концепции «охранительных начал» Чичерина и онтологических оснований консерватизма Бердяева. В статье показано, что оба мыслителя на определенных этапах своей интеллектуальной эволюции признавали взаимную дополнительность принципов либерализма и консерватизма.
Ключевые слова: Чичерин, Бердяев, русская философия, консерватизм, либерализм.
S. L. Chizhkov
Chicherin and Berdyaev: Two Approaches to Understanding Conservatism
The article is devoted to the ways conservatism is understood by Chicherin and Berdyaev, representatives of two opposing parties in Russian liberalism. This article covers two views on the nature of conservatism, on the role that conservatism plays in social and political life. It analyzes the concept of “conservative principles” developed by Chicherin, and Berdyaevs theory of ontological foundations of conservatism. Moreover, the article shows that the both thinkers recognized the complementarity of principles of liberalism and conservatism at certain stages of their intellectual evolution.
Key words: Chicherin, Berdyaev, Russian philosophy, conservatism, liberalism.
Отношение либералов и консерваторов всегда представляется как прямое противостояние не только в политике, но и по ключевым мировоззренческим вопросам. В России это противостояние имело самые выраженные формы. Взаимная критика либералов и консерваторов достаточно хорошо известна. Менее известны попытки конструктивного осмысления идейного богатства противника.
* Сергей Львович Чижков — кандидат политических наук, старший научный сотрудник Института философии РАН, chizhkov@mail.ru.
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2014. Том 15. Выпуск 2
165
В связи с этим особый интерес представляют попытки осмысления оснований консерватизма и его значения в общественной жизни, предпринятые двумя мыслителями либерального лагеря — Борисом Николаевичем Чичериным и Николаем Александровичем Бердяевым.
Этот особый интерес определяется не только тем, что это два крупнейших русских мыслителя, но и тем, что они представляют противоположные течения в самой русской либеральной мысли. Чичерин — представитель классического либерализма XIX в. с ярко выраженными легалистскими «наклонностями», иногда неверно трактуемыми как этатизм, тогда как Бердяев — ярый антилегалист и представитель, если так можно выразиться, анархо-либерализма начала XX в.
Отношения двух этих полюсов русского либерализма были весьма непростыми. Приведем характерную оценку, данную Бердяевым Чичерину, оценку, которую многие в начале XX в. разделяли:
Чичерин никогда не стремился к новым настроениям, к созданию нового, преображенного человека. Он создавал только систему рациональных идей для утверждения крепкого строя жизни, незыблемого познания, нравственности, государства, семьи и т. д. Этот человек никогда не понимал трагедии, не допускал ее, и потому он чужой для нас. Чичерин был, в сущности, консерватором и всегда был чужд самым дорогим для нас алканиям... Говорю «консерватором», хотя он был одним из самых сильных теоретиков либерализма [2, с. 231].
Это говорит человек, который в идейном отношении очень многим обязан Чичерину. Нет сомнения, что персонализм Бердяева берет свое начало в метафизике личности, разработанной Чичериным (Василий Васильевич Зеньковский, правда, всю философскую систему Чичерина назвал «торжеством метафизического персонализма» [5, с. 589]). Признательность Чичерину, правда, иногда проскальзывает в работах Бердяева, но опять-таки в весьма своеобразных и даже парадоксальных формах.
I
Вопрос о политической идентификации наследия Чичерина представляет определенную сложность. Это доказывает и полемика по данному вопросу, продолжающаяся уже почти полтора века. Сам Чичерин позиционировал себя и в качестве либерала, и в качестве консерватора. В его работах встречаются места, где он называл себя то умеренным либералом, то либералом «охранительным», т. е. консервативным, но есть и немало мест, где он причисляет себя к «разумным и либеральным» консерваторам или просто к консерваторам.
Чичерин всегда считал для себя важным противостоять различным формам радикализма, будь то радикализм либералов или консерваторов. Приведенное выше мнение Бердяева на самом деле отражает ту оценку Чичерина, которая была характерна для радикальных либералов и демократов. В консервативных правительственных кругах Чичерина, несмотря на его искреннее стремление поддержать власть, на протяжении всей его жизни причисляли к «опасным либералам».
Такой разброс в оценке Чичерина другими и в его самооценке был связан не только со стремлением Чичерина противостоять радикализму, но и с существенными особенностями его мировоззрения. Зеньковский довольно точно их подметил:
Отойдя от радикализма, Чичерин раз навсегда определил свой путь в своеобразном сочетании либерализма и консерватизма... Чичерин всегда был верен себе — ив своем консерватизме, и в своем либерализме,— но именно эта стойкость основных убеждений плохо гармонировала с беспокойной и напряженной общественной жизнью его времени [5, с. 578-579].
Интересно в связи с этим отметить, что наиболее близким по духу политиком, получавшим от Чичерина только положительные характеристики, был британский премьер-министр Роберт Пиль, умеренный консерватор, проводивший либеральные реформы. Он даже разорвал отношения с возглавляемой им в течение многих лет консервативной партией, когда последняя отошла от политики реформ, а в конце жизни сблизился с либералами.
В политическую публицистику Чичерин вошел в середине 50-х годов XIX в. Одним из наиболее ярких политических произведений этого периода русской публицистики по праву считается его статья «Современные задачи русской жизни», написанная в июне 1855 г. Она распространялась в рукописи, а позднее была опубликована в «Голосах из России» Герцена. В ней изложены наиболее радикальные на тот момент либеральные требования. Они касались всех сторон общественной, политический и государственной жизни: от предоставления всех основных свобод до отмены крепостного права. В статье также обосновывалась необходимость академических свобод, судебной реформы и полной открытости действий власти. Требование конституции по просьбе Кавелина и Грановского Чичерин из статьи удалил. В этой статье однозначно порицались любые проявления консерватизма власти, а в конце статьи Чичерин и вовсе обвинил власть в многовековом разложении народа.
Отход от радикализма у Чичерина наметился во второй половине 1850-х гг. Период конца 1850 — начала 1860-х гг. в советской исторической науке, как мы помним, определялся как время первой революционной ситуации в России. Но именно в это время Чичерин предпринимает ознакомительные поездки в страны Европы, где изучает политическое их устройство и законодательство, присутствует на заседаниях парламентов, посещает университеты, общается с видными учеными и политиками. Чичерин убеждается, что представления русских либералов о Европе совершенно иллюзорны, что реальный политический процесс предполагает сложную систему взаимодействия либеральных и консервативных сил в обществе, что реальная роль государства отнюдь не сводится к функции «ночного сторожа».
В своих статьях, опубликованных в 1856-1858 гг. в русских журналах, а позднее вошедших в сборник «Очерки Англии и Франции» (статьи эти являются по большей части развернутым критическим анализом книг французских авторов, в том числе и работы Алексиса де Токвиля «Старый порядок и революция»), Чичерин пересматривает традиционные либеральные представления о роли государства, подчеркивая возможную позитивную роль государства в крупных экономических
проектах, роль государственных гарантий и т.д. Он также отходит от традиционных для русских либералов представлений о консерватизме как свидетельстве некоей неразвитости, ментальной косности. Консервативное направление в Европе, считает Чичерин, выполняет важную стабилизирующую роль в обществе. Более того, консерватизм как политическое течение имеет глубокие корни в самом общественном устройстве, самом способе, каким существует любое общество.
Политическая история Англии и Франции в этом отношении может представлять определенный интерес. Так, политическая жизнь Англии, постоянная смена консервативных и либеральных правительств обнаруживает определенные закономерности. Либералы, считает Чичерин, способны совершить прорыв в сфере политических, гражданских и экономических прав и свобод, способны упразднить препятствующие свободе барьеры, но, как правило, они не способны закрепить этот результат. Вызванная развитием свобод известная дестабилизация в обществе будет только усиливаться, если эти свободы будут идти вразрез с существующими формами и укладами жизни, если не будет найден разумный компромисс между старым и новым. Последнюю задачу лучше решают консерваторы.
Периодическая смена правления либералов и консерваторов отражает глубокую потребность общества в развитии при сохранении устойчивости и стабильности. Элементы новизны вносят либералы, консерваторы же гармонизируют отношения новых и старых форм жизни. Важно, что ни либералу, ни консерватору не придет в голову разрушать реальную жизнь ради абстрактных идей. Разумность английских политических кругов Чичерин видит в том, что
они знают, что лучший залог верного достижения цели есть постепенность хода, которая одна предохраняет общество от потрясающих революций и от губительных реакций. Поэтому они новый порядок установляют не иначе, как мудрыми сделками с старым [6, с. 36].
Политическая история Франции с ее революциями совершенно по-своему, но также весьма убедительно доказывает необходимость баланса либеральных и консервативных сил в обществе. Политический процесс во Франции, считает Чичерин, обнаруживает те же самые закономерности с той лишь разницей, что французам пришлось для этого пройти сложный, наполненный социальными потрясениями путь. Баланс либеральных и консервативных сил в этой стране возник лишь тогда, когда на политическую арену вышло крестьянство.
Чичерин весьма критически оценивает это сословие, дает ему самые нелестные отзывы. Он отмечает «деспотический характер семейной власти», «невежество и рутину» французских крестьян, вырождение религиозного чувства в простую обрядность:
Крестьянин, по существу своему, консерватор: это вытекает из свойства его занятий, подчиненных неизменным законам природы, из привязанности его к месту, к земле, его питающей, из медленности успехов земледелия, в котором труд, терпение, бережливость имеют более значения, нежели смелость и изобретательность; наконец, из более уединенной жизни, сосредоточенной в семейном кругу, где наиболее сохраняются предания старины [7, с. 354].
Либеральные реформы во Франции, предоставившие избирательное право всему народу, вывели на политическую авансцену это консервативное большинство. Если для образованных либеральных кругов обретение политической и духовной свободы является высшей ценностью, то для более широких народных масс, и в первую очередь для крестьянства, это не так. Они мало ценят духовную свободу и даже относятся к ней с подозрением и интересуются в основном вопросами, касающимися повседневной жизни. И все же распространение политических прав на широкие массы «не остается без благодетельных последствий. Участие в политических делах возбуждает в народе дремавшую мысль и заставляет самые высшие классы обратить должное внимание на менее просвещенных братьев» [7, с. 353].
Вовлечение крестьянства в политический процесс кроме несомненных благ для самого крестьянства обнаруживает также и весомые блага для Франции как государства, поскольку «выдвигает вперед охранительный элемент, в котором сильно нуждается страна, обуреваемая слишком частыми революциями» [7, с. 354].
Чичерин в целом высоко оценивает стабилизирующую роль консервативных элементов в обществе. Баланс консервативных и либеральных сил, по его мнению, оказывает благотворное действие на поступательное развитие страны, развитие политической культуры и формирование либеральных институтов. Проигрыш либералов как политиков происходит в связи с реализацией их собственных принципов, но он не означает проигрыша либерализма как течения: сам либерализм и в плане его теории, и как политическая практика в такой ситуации получает дальнейшее развитие.
Общий вывод, который делает Чичерин, довольно оптимистичен: укоренение либеральных реформ во многом зависит от того, насколько широко они охватят все слои общества, в том числе и его «охранительные элементы», и насколько сильна и стабильна будет власть, проводящая реформы. Политическое же «лицо» самой власти — это вопрос второй. Пример Англии говорит о том, что реальная жизнь и политическая конкуренция может заставить и консерваторов проводить либеральные реформы.
В ряде своих статей начала 1860-х гг. Чичерин развивает концепцию «охранительных начал». Он пытается дать общее представление о том, что, собственно, следует рассматривать в качестве позитивных консервативных элементов. Во-первых, далеко не все консервативные элементы стабилизируют общество: так, Чичерин считает, что виновниками социальных потрясений, как правило, бывают не радикальные либералы, а как раз ретрограды-консерваторы, цепляющиеся за отжившие формы и противодействующие всему новому.
Во-вторых, многое в концепции консерватизма у Чичерина остается невыясненным. Остается не вполне понятным вопрос о том, что же лежит в основании консерватизма как политического течения и как мировоззрения, существуют ли реальные формы жизни или явления, с которыми это течение и это мировоззрение теснейшим образом связано. Связь консерватизма с крестьянским укладом жизни лежит на поверхности, но Чичерин считает, что и вообще общественная жизнь устроена так, что без устойчивости ее просто
нет: без элементов, придающих жизни неизменность, стабильность, прочность и упорядоченность, разваливается само общество.
Это, по мнению Чичеина, отнюдь не противоречит тому, что основу общественной организации составляет «развитие внутренних сил, углубление в себя, изложение тех начал, которые лежат в существе человеческого духа» [9, с. 148], поскольку общество всегда вырабатывает собственные «начала», которые «не дают ему бродить по прихоти случая или рассыпаться при первом толчке» [9, с. 149]. Эти начала Чичерин и назвал «охранительными началами».
Строго говоря, с точки зрения социальной теории об «охранительных началах» мало что можно сказать. Это и не человеческие союзы, и не общественные или государственные учреждения, и не обычаи или традиции. «Охранительные начала» есть в каждом обществе и при этом они исторически преходящи и сменяемы. Они одни при монархии и другие при республике, более того, даже при одной форме правления они будут разными у разных народов.
И все же Чичерин пытается как-то очертить область, где следует искать эти «охранительные начала». Их надо искать среди тех явлений гражданской жизни, которые реально что-то создали для людей, обеспечили их жизненные интересы. Как правило, это то, что заслуживает уважение людей вследствие принесенной им пользы. Поэтому, полагает Чичерин, охранительные начала надо искать не в головах людей, в которых может быть все, что угодно, и не в преданиях старины или поверьях, а в основных началах гражданского устройства общества, в тех его элементах, которые заслужили доверие людей.
«Охранительные начала в каждом обществе почерпаются не из теории, а из действительности; они даются историческим развитием народа и настоящим его состоянием» [9, с. 153-154]. Теория, по мнению Чичерина, вообще не может служить основанием для выявления «охранительных начал», поскольку в каждом конкретном случае это чисто практическая задача. Только практическим путем с помощью политической интуиции можно найти в обществе те силы и те явления, которые на данном этапе развития обеспечивают его устойчивость:
«Таким образом, если характер охранительного направления вечно остается один и тот же — привязанность к основным началам гражданского устройства в противоположность элементам движения, то содержание его изменяется с изменением самой жизни народа. Вся задача сводится, следовательно, к практическому пониманию существующего; надобно отгадать те силы, которые имеют в себе залог прочности, которые в данную минуту должны лежать в основании общественной организации» [9, с. 156].
Отнюдь не обязательно это должны быть «начала», проверенные веками. Даже новые права и свободы, которые доказали свою полезность, с которыми люди связывают свои интересы, могут сделать больше для устойчивости общества, чем такая традиционная опора государства, как чиновничество: «Либеральные законы, незыблемые гарантии свободы могут стать более прочною твердыней общественного порядка, нежели шаткость чиновничьего произвола» [9, с. 156].
В более поздних работах само понятие «охранительные начала» будет встречаться не часто. Иногда Чичерин будет использовать в качестве его сино-
нима понятие «консервативные начала». Столь явно подчеркиваемая в ранних работах утилитарная природа «охранительных начал» отойдет на второй план. Понятие будет использоваться по большей части как некий обобщающий термин для широкого круга явлений общественной жизни и политики, которые в данный момент наиболее успешно скрепляют общество. Чаще всего этим понятием будут обозначаться у него «начала власти и порядка», столь необходимые для становления и поступательного развития свободы:
«Юная свобода более всего нуждается в охранительных началах. Если в истории либералы нередко водворяли свободные учреждения, то упрочивали их всегда консерваторы. И сама либеральная партия, достигшая торжества, если она обладает политической мудростью, всегда выдвигает из себя консервативный элемент, который охраняет приобретенное как от посягательств реакции, так и от нетерпеливых порывов толпы» [8, с. 719-720].
Можно было бы предположить, что Чичерин попытается увидеть предпосылки консерватизма в самих формах социального бытия человека, в человеческих союзах (семья, гражданское общество, церковь, государство), но он этого не делает. Он трактует консерватизм по большей части как политическое явление, в основе которого лежат не универсальные формы человеческого бытия, а именно специфические уклады гражданской и политической жизни, непосредственно не вытекающие из человеческих союзов как таковых, а лишь обеспечивающих их устойчивость в специфических условиях существования того или иного общества в то или иное время.
Бердяев поступает иначе и переводит разговор о консерватизме в сферу чистой метафизики.
II
Бердяева, в отличие от Чичерина, трудно хоть в каком-то смысле отнести к консерваторам. При этом, однако, именно у него мы встречаем достаточно интересные размышления о консерватизме, о его социальном значении и о его онтологических основаниях.
В ранних работах Бердяев (как, впрочем, и Чичерин) отрицает за консерватизмом всякое позитивное содержание. В статье «Судьба русского консерватизма», появившейся в декабре 1904 г., Бердяев пишет:
Судьба русского консерватизма очень своеобразна, в ней чувствуется историческая ирония. Консерватизм властвует в русской жизни и держит в тисках ее творческие силы, но он умер в литературе, он не существует как идейное направление. У нас нет консервативной идеологии и быть сейчас не может [3, с. 255].
И хотя эти слова относятся по преимуществу к русской публицистике, нет сомнения, что в них Бердяевым дана и общая социально-политическая оценка этого течения. Консерватизм в России Бердяев оценивает крайне отрицательно:
консерватизм — это казенщина, которая не в состоянии ни ставить, ни решать творческих задач, а его теоретической основой является государственный позитивизм:
Под государственным позитивизмом я понимаю систему, которая в свободе и правах личности не видит абсолютных ценностей и считает государственную власть источником, распределителем и расценщиком всех прав и даже всех стремлений человеческого духа. Вся духовная культура для государственного позитивизма творится не в личности, через личность и для личности, она должна проходить через санкцию власти и материалистические орудия насилия тяготеют над всяким свободным творчеством. С религиозно-философской точки зрения вопрос может быть поставлен так: в чем воплощается сверхчеловеческое начало на земле, в человеке, в личности, которая должна быть поэтому признана суверенной, или в какой-нибудь власти, над личностью стоящей, в государстве, в организованных коллективных единицах, присваивающих суверенность себе?
.. .Государственному позитивизму мы должны противопоставить правовой идеализм, мистическому оправданию власти — мистическое оправдание свобо-
Эта цитата также свидетельствует о принятии Бердяевым ключевых идей естественно-правовой концепции Павла Ивановича Новгородцева. В словах Бердяева легко узнается концепция «возрожденного естественного права» в версии именно Новгородцева.
Однако, считает Бердяев, русский консерватизм исторически был представлен также таким явлением, как славянофильство. Оно достаточно оригинально решало ключевую проблему истории — отношение власти и свободы. Главный недостаток славянофилов Бердяев видит именно в том, что они, желая свободы народу, все же сохраняли полную автономию власти, независимость ее от народа.
Позднее у Бердяева появляются размышления о консерватизме славянофилов несколько иного рода: в своей работе 1912 г. о Хомякове Бердяев обращает внимание на определенную странность судьбы этого идейного течения в России:
«Консерватизм был понятен как служба и прислужничество, но непонятен он был как свободное выражение народной души. Ведь славянофилы были не только самодержавниками, но и анархистами, да и самодержавие их было своеобразным анархизмом. Все славянофилы — антигосударственники, ненавистники бюрократии; царь был для них отцом, а не формальной властью, общество — органическим союзом свободной любви. Все это казалось и непонятным и опасным» [1, с. 69].
Мы видим, что Бердяев не просто различает два разных типа консерватизма: бюрократический консерватизм и консерватизм «народной души», но и явно симпатизирует последнему. Более того, Бердяев постоянно подчеркивает, что первые славянофилы были еще и либералами, в отличие от более поздних их последователей, у которых «начало власти окончательно поглотило начало свободы». Бердяев отмечает ключевое положение консерватизма Хомякова, которое ему представляются вполне обоснованным: наличие консервативного элемента
в истории в виде народного духа только и обеспечивает органическое развитие народа. Идея эта, конечно, не новая, она встречается и у Гердера и у Карамзина, но в данном случае это не принципиально. Принципиально то, что Бердяев не увидел совершенно иного, отличного от либерального, понимания свободы у славянофилов. Для них свобода — это свобода «у-себя-бытия», а не самоопределение лица, или акт творчества, или манифестация субъективности; понимание свободы славянофилами принципиально анти-индивидуалистично.
И все же основной толчок к переосмыслению природы консерватизма был дан революционными событиями 1917-1918 гг. Об этом сам Бердяев заявляет в «Мыслях о консерватизме». В этом небольшом наброске статьи он признает, что причиной основных несчастий было полное отсутствие в русском обществе идейного консерватизма. Консервативная идеология славянофилов оказалась нежизнеспособной и не соответствующей природе русского человека. В то же время в обществе утвердилось мнение, что консерватизм монополизирован властью и по сути своей противоположен всему народному и общественному Однако, полагает Бердяев, у подлинного консерватизма есть глубина, связь с вечным содержанием, заключенным в прошлом. Именно эта глубина делает возможным «творческий консерватизм». Русская революция, заявляет Бердяев, при всех ее несчастьях открывает возможность для этого «здорового, творческого консерватизма» и обращения к религиозным основам жизни. Ирония истории и в этот раз не прошла мимо России: заявление Бердяева действительно оказалась пророческим, но вот сбылось оно только в отношении русской эмиграции.
В отличие от рассмотренной выше статьи опубликованная в 1923 г. книга «Философия неравенства» — это систематическое осмысление не столько катастрофических социальных и культурных последствий революции, сколько анализ той катастрофы в головах людей, которая привела к катастрофе национальной. Хотя книга и адресована «недругам по социальной философии», но в ней Бердяев в немалой степени критикует и свои собственные идеи, которые отстаивал в недавнем прошлом.
Эпохи революций не являются эпохами творчества, они не создают ничего нового, а лишь завершают разложение всего тленного, являясь при этом частью последнего. Поэтому Бердяев окончательно отбрасывает высказанную в «Мыслях» идею об «условной правде» революции. Революция в принципе не может создать ничего нового, поскольку подлинно новое возникает лишь в связи с нетленным содержанием прошлого.
Консерватизм, точнее, метафизика консерватизма, становится главной темой размышлений в книге. Политический консерватизм может заслонять религиозную и онтологическую глубину человеческого общества или вообще не иметь с ними ни чего общего. Начинать исследование с консерватизма политического бессмысленно, от него следует абстрагироваться и сконцентрироваться на «онтологической основе, ядре жизни». К этому ядру, полагает Бердяев, ближе всего великие творческие личности. Вне зависимости от своих политических взглядов они «черпали творческую энергию в глубине жизни. И если чужд им был консерватизм внешний и политический, то начало консерватизма глубинного и духовного всегда можно найти у них» [4, с. 119].
Обращенность к будущему может закрывать от людей тот факт, что прошедшее не менее онтологично, чем будущее, и наша жизнь тому доказательство. В своей жизни мы постоянно сталкиваемся со свидетельствами постоянной борьбы вечности со временем, нетленного с тленным, но редко об этом задумываемся:
В чем притягивающая нас тайна красоты развалин? В победе вечности над временем. Ничто не дает так чувства нетленности, как развалины. Развалившиеся, поросшие мхом стены старых замков, дворцов и храмов представляются нам явлением иного мира, просвечивающим из вечности. В этом ином мире подлинно онтологическое сопротивляется разрушающему потоку времени. Разрушающим потоком времени сносится все слишком временное, все, устроенное для земного благополучия, и сохраняется нетленная красота вечности. В этом тайна красоты и обаяния памятников прошлого и памяти о прошлом, магия прошлого. Не только развалины дают нам это чувство победы вечности над временем, но и сохранившиеся старые храмы, старые дома, старые одежды, старые портреты, старые книги, старые мемуары. На всем этом лежит печать великой и прекрасной борьбы вечности с временем... Все новое, сегодняшнее, недавно созданное и построенное не знает еще этой великой борьбы нетленного с тленным, вечности мира иного с потоком времени этого мира, на нем нет еще этой печати приобщения к высшему бытию, и потому нет в нем еще такого образа красоты [4, с. 120].
Действительно, переживаемое нами чувство прекрасного и возвышенного представляет определенную загадку Бердяев очень точно подмечает, что нас притягивает в этих развалинах или старых вещах не наша мысленная реконструкция того, какими прекрасными они были в прошлом, не их идеализация, а нечто принципиально иное. Через эти вещи проглядывает иной мир, вечный мир, и мы в глубине души это переживаем. Видя свидетельства борьбы вечности со временем, мы одновременно осознаем вечное и временное в нашем собственном существовании, ощущаем их борьбу в себе самих. Победа вечности над временем, нетленного над тленным вселяет надежду и дает нам силы. Консерватизм по самой своей природе не есть преграда развитию, наоборот, он придает ему смысл и энергию. Правда консерватизма есть начало, воскрешающее прошлое в его нетленном.
Всего этого не видит и не хочет понимать революционное отрицание. Разрывая историческую реальность, отрицая преемственность, «революционизм» уничтожает живой исторический организм. Поэтому, считает Бердяев, «правда консерватизма есть правда историзма, правда чувства исторической реальности» [4, с. 125]. Разрушение преемственности истории сродни разрушению преемственности личности, человеческого «я».
У Бердяева в «Философии неравенства» мы встречаем свое оригинальное учение о «консервативных началах». Это понятие, надо сказать, Бердяев в дальнейшем будет употреблять довольно часто. В отличие от Чичерина, а может быть, и в пику его концепции «охранительных начал», Бердяев настаивает на том, что консервативные начала не должны быть чем-то временным, преходящим, релятивным, «неонтологичным», существующим только здесь и сейчас, утилитарным. Консервативное начало — это то, что преображает ушедшее в вечность:
Консервативное начало имеет религиозное значение, как утверждение отчей ипостаси, вечно ценного и бытийственного в прошлом, как воля к воскрешению прошлого в жизни вечной. И оно нисколько не противоречит началу творческому, тоже обращенному к вечности в будущем, утверждающему сыновнюю ипостась [4, с. 127].
Разрыв двух ипостасей совершают как «дурной консерватизм», пытающийся лишь сохранить «шелуху прошлого» и отрицающий сыновью ипостась, так и революционизм, отрицающий в принципе отчую ипостась.
Эту неразрывную связь консервативного начала и начала творческого Бердяев демонстрирует на примере культуры. Культура всегда имеет актуальное прошлое, и без преемственности ее просто нет, как нет и без творческого ее освоения и созидания. Но стоит разорвать связь преемственности и творчества, как это делает реакция или революция, или хотя бы противопоставить одно другому — и тут же начинается тление. Консервативное начало и начало творческое вместе и только вместе создают космос социума.
Консервативные партии могут искажать консервативное начало или даже разрывать связь консервативных и творческих начал, но в целом они «онтоло-гичны». А как обстоит дело с другими партиями? Ни социалисты, ни демократы практически не имеют никакой существенной связи с консервативным началом, с онтологическим ядром жизни. Несколько иначе обстоит дело с либерализмом. В самом либеральном движении и в либеральных политических партиях «слишком мало онтологического». Их составляют, как правило, люди поверхностные. Однако в основании либерализма лежит идея свободы и прав человека.
И поскольку либерализм их утверждает, он связан с природой личности, которая имеет онтологическую основу. Либерализм нельзя обосновать позитивистически, его можно обосновать лишь метафизически. По позитивным основаниям человека можно лишить самого священного его права, если это понадобится. Метафизическую природу либерализма хорошо понимал и обосновывал в довольно крайней и односторонней форме Чичерин. Нет оснований признавать неотъемлемую свободу и неотъемлемые права за человеческой личностью, если она не обладает вечной духовной природой, если она есть лишь рефлекс социальной среды [4, с. 156-157].
Поэтому далеко не всякий либерализм связан с «онтологическим ядром жизни». Бердяев считает, что только либерализм, соединенный с консервативными началами, в основании которого лежит метафизическое, а не позитивистское учение о личности, по-настоящему глубок и крепок.
Бердяев в более поздних работах уже не будет специально анализировать существо консерватизма, но термин «консервативное начало» закрепится в его лексиконе. От некоторых положений, изложенных выше, он отойдет, но он никогда не вернется к тем поверхностным взглядам на консерватизм, которые разделял с основной массой российской общественности в начале своего творческого пути.
Как мы показали выше, Чичерин принципиально ограничивает свое рассмотрение и консерватизма и либерализма социально-политической сферой. Он ведь мог бы увидеть их истоки в самом способе существования человека
в обществе и мире, в природе личности и ее связи с прошлым и настоящим, но принципиально этого не делает. В «Философии права» Чичерин так формулирует свою позицию: «В сравнении с вечным назначением лица общество есть нечто преходящее» [10, с. 180]. Он не устанавливает стены, но подчеркивает несоизмеримость личности и общества. Либерализм и консерватизм как преходящие элементы преходящего общества не следует рассматривать с позиции вечности (sub specie aeternitatis) и как-то связывать с идеей Абсолюта.
Но именно так, с позиций вечности, подошел к вопросу Бердяев. Он природу консерватизма попытался понять в контексте борьбы вечности со временем, нетленного с тленом.
Есть что-то парадоксальное в том, что мыслитель с явно выраженными «консервативными наклонностями» отказывает консерватизму в субстанциальных основаниях, привязывает его к повседневности, тогда как радикал разыгрывает вокруг консерватизма буквально вселенскую драму. Впрочем, может быть, в этом и заключается разница между «консерватором» и радикалом, и совершенно не важно, что является предметом размышлений.
Как бы то ни было, но опыт осмысления консерватизма двумя крупными русскими мыслителями представляет определенный интерес, и этот интерес не только исторический. Совершенно очевидно, что попытка понять иное политическое течение, обнаружить заключенные в нем смыслы, ну, или «вменить» их ему оказывается необычайно продуктивной формой развития собственной теории, собственного мировоззрения.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бердяев Н. А. Алексей Степанович Хомяков.— М.: Путь, 1912.
2. Бердяев Н. А. Н. К. Михайловский и Б. Н. Чичерин (О личности, рационализме, демократизме и проч.) // Бердяев Н. A. Sub specie aeternitatis. Опыты философские, социальные и литературные (1900-1906 гг.).— М.: Канон +, 2002.— С. 224-240.
3. Бердяев Н. А. Судьба русского консерватизма // Бердяев Н. A. Sub specie aeternitatis. Опыты философские, социальные и литературные (1900-1906 гг.).— М.: Канон +, 2002,—С. 255-265.
4. Бердяев Н. А. Философия неравенства. (Письма к недругам по социальной философии) // Бердяев Н. А. Философия неравенства.— М.: Институт русской цивилизации, 2012.— С. 19-303.
5. Зеньковский В. В. История русской философии.— М.: Академический Проект, Раритет, 2001.
6. Чичерин Б.Н. О политической будущности Англии // Чичерин Б. Н. Очерки Англии и Франции.— М.: Изд. Солдатенкова, 1858.— С. 1-44.
7. Чичерин Б.Н. О французских крестьянах // Чичерин Б. Н. Очерки Англии и Франции.— М.: Изд. Солдатенкова, 1858. С. 276-356.
8. Чичерин Б.Н. Собственность и государство.— СПб.: Издательство РХГА, 2005.
9. Чичерин Б. Н. Что такое охранительные начала? // Чичерин Б. Н. Несколько современных вопросов.— М.: Изд. Солдатенкова, 1862. С. 145-181.
10. Чичерин Б. Н. Философия права // Чичерин Б. Н. Философия права.— СПб.: Наука, 1998. С. 19-258.
