CC BY
127
Л. Д. Гутрина
АВТОРСКОЕ Я В «ЧЕРНОЗЕМНОМ» СТИХОТВОРНОМ «ГНЕЗДЕ» О. МАНДЕЛЬШТАМА
Немногим меньше года длилось поэтическое молчание Мандельштама после его ареста в 1934 году. Первые стихи «Воронежских тетрадей» датируются апрелем 1935 года. По словам С.Б. Рудакова, находившегося рядом с Мандельштамом в те дни, «а 17, 18, 19, 20-го - дико работает Мандельштам. Я такого не видел в жизни. <...> Я стою перед работающим механизмом (может быть, организмом - это то же) поэзии. <...> Больше нет человека - есть Микеланджело. <...> Для четырех строк произносятся четыреста. Это совершенно буквально». Как указано в комментариях к этим словам (из письма С.Б. Рудакова к жене), «в эти дни были написаны (или начаты) почти все стихотворения «Первой воронежской тетради» [13, с. 44-45].
Хронологически раньше других появляются стихи, объединенные темой чернозема-земли-огородов: «Чернозем», «Я должен жить, хотя я дважды умер.», «Я живу на важных огородах.», «Лишив меня морей, разбега и разлета.», «Да, я лежу в земле, губами шевеля.». К ним примыкают стихотворения «Наушники, наушнички мои...», «Это какая улица?..», «Пусти меня, отдай меня, Воронеж...» [8, с. 239-242]. Толчком к появлению этой стихотворной группы стала потребность поэта в осмыслении нового пристанища и своего теперешнего положения. Черноземная тема - в первую очередь, реализация темы воронежской. Прав В.А. Свительский, говоря, что «Воронежа в его индивидуальной неповторимости полноте культурноисторического ореола у Мандельштама. нет <.> Но есть другое - природно-географический ореол города, связанный с его местонахождением среди степей, посреди Русской равнины. В «Тетрадях» живет город природный, всегдашний, неофициальный, открывающийся частному человеку и субъективному взгляду.» [15, с. 466]. Но при этом чернозем, разумеется, не только Воронеж. О поливалентности образа чернозема неоднократно писали [см., в частности: 12, с. 456-460; 20, с. 279-284; 16, с. 8589]. Нас заинтересовал вопрос о соотношении текстов между собой, о том, как в этой поливалентности проступает авторская личность.
Воронежские стихи Мандельштама о земле, кроме тематического родства, объединяет ритмическое сходство: три стихотворения написаны шестистопным ямбом, одно - пятистопным («Я должен жить.»), что в случае Мандельштама говорит о единстве поэтического порыва, единстве замысла. Лишь одно стихотворение этой группы нарочито иное ритмически: пятистопным хореем написано стихотворение «Яживу на важных огородах.».
Семантический ореол этого стихотворного метра, как известно, связан с ситуацией дороги, размышлениями о пройденном жизненном пути, о смерти и восходит к лермонтовскому «Выхожу один я на дорогу.» [18, с. 372]. О связи лирики Мандельштама с этим стихотворением Лермонтова пи-
сали неоднократно - устанавливались переклички со стихотворениями «Концерт на вокзале» и «Грифельная ода»; А.К. Жолковский аргументирует связь с лермонтовским стихотворением мандель-штамовского «Ламарка»; стихотворение «Я живу на важных огородах.», насколько нам известно, в этом контексте не рассматривалось [см., в частности: 17, с. 13-38; 4].
В 1-6 строках стихотворения в зоне собственно автора рисуется степной пейзаж1 [см.: 5, с. 183]:
Я живу на важных огородах,
Ванька-ключник мог бы здесь гулять.
Ветер служит даром на заводах,
И далеко убегает гать.
Чернопахотная ночь степных закраин В мелкобисерных иззябла огоньках.
Его черты - распахнутость, простор; образ создается и формой множественного числа слова «огород», и упоминанием Ваньки-ключника, удалого героя фольклорных песен, любовника жены князя, и ветра, обегающего заводы, и наречием «далёко», и «степными закраинами». Однако слово о степных просторах насквозь противоречиво: «огород» - изначально огороженное место, замкнутость; Ванька-ключник «мог бы гулять», но не гулял, поскольку, как известно, был казнен; ветер «служит даром», разрываясь между многочисленными заводами2, а путь в степь назван «гатью».
«Гать» становится ключевым для стихотворения хронотопическим образом, поскольку на протяжении стихотворения аранжируется фонетически: «гу-
лять» - «убегает гать» - «богато»; причем, всякий раз фонетический комплекс «гать» встречается в лексемах с семантикой движения или его невозможности («богато искривилась половица»). Подоплека образа гати - биографическая. Н.Е. Штемпель, близкий друг семьи Мандельштамов в Воронеже, связывает названную гать с реально существовавшей «Придачен-ской гатью, соединяющей город с Придачей, тогда еще пригородом. Гать шла через заливной луг»3. Но, как нам кажется, гать следует понимать шире.
1 «Собственно автор» - в понимании Б.О. Кормана [см.: 5, с. 183].
2 Заводы - примета реального времени. В 1930-е гг. в Воронеже развернулось мощное промышленное строительство: в 1931 г. началось возведение завода по производству синтетического каучука СК-2; в 1932 г. начали работать Воронежский самолетостроительный завод, моторостроительный завод; с 1930 по 1933 г. в Воронеже велось строительство крупнейшей тогда в Центральной Черноземной области электростанциии - ВОГРЭС. На территории Воронежской области были построены шамотные заводы, цементный завод, мелоизвестковые заводы; и др. [см.: 22].
3 [21, с. 66] Заметим, кстати, что в комментарии к этому стихотворению Н. Штемпель подразумевается первая квартира Мандельштамов - в Привокзальном поселке, в то время как в «обижен-
ном хозяине» Н. Мандельштам видит Е.П. Вдовина - хозяина второй съемной квартиры на ул. Линейной 4б. [см.: 7, с. 250].
Как известно, стихотворение было написано в Воронеже в доме агронома Е.П. Вдовина по адресу Линейная 4б (в этом - одно из объяснений «важности» огородов: огороды у агронома, конечно, «важные»: ухоженные, окруженные профессиональной заботой), с которым незадолго до переезда на новую квартиру у Мандельштама была ссора («обиженный хозяин») [11, с. 607-608]. Этот дом находился за чертой города (уже не город, а огороды) и был ниже уровня улицы, что позволило Мандельштаму в одном из апрельских стихотворений назвать улицу Линейную «ямой» («Это какая улица?..»). Стихотворение создавалось в апреле - в период активного таяния снегов; с большой степенью уверенности можно предположить, что и спуск к дому, и крыльцо заливало водой - то есть дом стоял то ли в воде, то ли на земле. На этом основании «важные» огороды сближаются с влажными, повсюду раскинувшимися землями Воронежа. Забегая вперед: образ дома-корабля из 3 строфы стихотворения («И богато искривилась половица - Этой палубы гробовая доска») мотивируется тем же: дом в апрельское половодье как будто плывет. В этом реальном бездорожье любая тропа, конечно, напоминает «гать» -тропу через болото.
Пятистопный хорей, как мы предположили, встраивает стихотворение Мандельштама в парадигму лермонтовского текста. Результатом встраивания становится то, что более отчетливыми (выпуклыми) становятся мотивы неблагополучия в пейзаже, открывающем стихотворение.
Согласно Гаспарову, «структура лермонтовского стихотворения трехчастна: это мир, ясный и вечный (тезис); человек, тоскующий и желающий смерти (антитезис); и преображение смерти в блаженное слияние с этим прекрасным миром (синтез)» [1, с. 243]. При наложении этой схемы на стихотворение Мандельштама получаем следующее. Ночь, звезды и небо, дорога, земля как атрибуты вечного и ясного мира присутствуют в стихотворении Мандельштама, но все они лишены той прелести, которая подчеркнута в лермонтовском стихотворении. «Кремнистыгй путь», что «сквозь туман... блестит», оборачивается гатью; безграничное пространство («Пустытя внемлет богу», «В небесах торжественно и чудно!») из стихотворения Лермонтова трансформировано у Мандельштама в край света («закраина», по Далю, «самый край чего-нибудь, конечная кромка; заворотец на ребро предмета» [3, с. 590]); прекрасное небо у Лермонтова («торжественно и чудно», «звезда с звездою говорит») у Мандельштама становится «чернопахотным» - подобным земле, а звезды похожи на мелкий бисер и являются источником холода («ночь. в мелкобисерных иззябла огоньках»). Сама фонетика первой строки стихотворения Мандельштама («Я живу на важных огородах»4) почти в точности повторяет фонетику первого стиха лермонтовского стихотворения («Выгхожу один я на дорогу»). Заметим, что окончания строк зеркальны: на д о р о гу -/ на о г о р о д ах: путь, лежащий перед героем Ман-
4 Несложно увидеть здесь анаграмму имени «Воронеж».
дельштама, - это путь лермонтовского героя наоборот: он не сулит ничего светлого. Гать - страшный, ненадежный, опасный путь через болото - оказывается той дорогой, которая открывается перед лирическим субъектом стихотворения.
Начавшись пейзажем, выстроенным на противоречиях, стихотворение Мандельштама постепенно вовсе утрачивает мотивы, связанные с простором степного пейзажа. В строках 7-12 изображаемое пространство сужается: «за стеной», «искривилась половица - этой палубыг гробовая доска», «смерть и лавочка близка», причем стена, половица, лавочка и доска варьируют один и тот же образ гроба. «Человек, тоскующий и желающий смерти» - тот образ, что сильнее всего соединяет Мандельштама с Лермонтовым. «Что же мне так больно и так трудно? //Жду ль чего? жалею ли о чем ?», - вопрошает лирический герой Лермонтова, - и отвечает себе: «Уж не жду от жизни ничего я, // И не жаль мне прошлого ничуть; // Я ищу свободыы и покоя! // Я б хотел забыться и заснуть!». Герой Мандельштама констатирует: «У чужих людей мне плохо спится - // Только смерть да лавочка близка», и на этом стихотворение заканчивается; заканчивается оно именно там, где лермонтовское продолжается четвертой и пятой строфами, просветляющими лирическое чувство героя, и это своего рода композиционный «минус-прием» в мандельштамовском стихотворении. В 4-5 строфах стихотворения «Выхожу один я на дорогу.» появляется образ сна-слияния с миром гармонии («Но не тем холодным сном могилыг... //Я б желал навеки так заснуть, // Чтоб в груди дремали жизни силыг, // Чтоб дыгша вздымалась тихо грудь...»). У Мандельштама стихотворение завершается на третьей строфе - никаких грез лирический герой не испытывает, сон в стихотворении Мандельштама противопоставлен смерти: сон плох, невозможен, возможна только смерть. Но желанна ли она? Вряд ли. На это указывает стилевое решение стихотворения. Среди остальных текстов «черноземного» цикла, или «черноземного» поэтического «гнезда»5, голос «я» данного стихотворения качественно иной: в его речи много разговорных, областных слов, контрастирующих с нейтральной лексикой иных «черноземных» стихотворений: «важные», «далёко (убегает)», «закраина», «иззябла», «богато», союз «да»6. Для «Я» стихотворения эти слова чужие (см. явное подчеркивание «чужести» нынешнего окружения: «У чужих людей мне плохо спится.»), однако включение героем этих слов в свою речь (и в зоне речи собственно автора, и в зоне лирического Я) говорит о попытке освоить новый мир, стать его частью .
5 «Гнездо» стихотворений - специфично мандельштамов-ский цикл стихотворений; тексты внутри «гнезда» скрепляются на основании хронологии, общих образов, мотивов, ритмической организации, иногда - интертекстуального родства [см. об этом подробнее: 2].
6 В словаре Даля слова «важный», «богато» имеют при некоторых толкованиях помету «воронежское» - Воронежская губ. [см.: 3, с. 102, 159].
7 Возникающая при чтении двух первых строк ассоциация с некрасовским «Огородником» (как известно, в «Огороднике» реализован сюжет о Ваньке-ключнике [см. об этом, например, в: 14, с. 35]) позволяет провести некоторую аналогию между гово-
Сходство структур стихотворений Лермонтова и Мандельштама делает более выпуклой разницу в образной системе: в мире стихотворения Мандельштама появляется Другой Человек:
За стеной обиженный хозяин
Ходит-бродит в русских сапогах.
Ситуация холодной апрельской ночи, проводимой в чужом в доме, напоминающем корабль, еще больше драматизируется деталью «за стеной»; испытывающий смертную тоску человек отделен от другого человека. Его чуждость подчеркнута самим характером зарисовки: это лубок (сказочное «ходит-бродит в русских сапогах»). Именно после слов о хозяине в речи героя начинают открыто звучать слова о гибели (гробовая доска, смерть и лавочка близка). Образ «хозяина за стеной» обретает зловещее звучание. Не напоминает ли «хозяин в русских сапогах», чем-то «обиженный», иную фигуру из прошлого героя?.. Если принять во внимание этот смысл - «важные огороды» окажутся «важными» еще и потому, что дарованы с барского плеча, дарованы кем-то до чрезвычайности важным, Князем-Хозяином - Ваньке-ключнику.
Итак, ситуация дороги, рефлексия о будущей жизни, актуализированные за счет пятистопного хорея, приводит героя стихотворения к неутешительным результатам: путь просто-напросто невозможен: чернозем, смешиваясь с водой, превращается в болото, дом-корабль совершенно не надежен, опереться не на кого. Древняя Воронежская земля, обрастающая советскими заводами, не хочет принять говорящего. Лирический герой стихотворения («Я земное», по определению Д.И. Черашней [20, с. 44]) испытывает страх, отчаяние, одиночество, чувствует, как почва уходит из-под ног. Голос собственно автора, открывающий стихотворение, вбирает в себя голос «земного Я»; в голосе собственно автора звучит и любование степными просторами Воронежа, и одновременно ирония - над собственными надеждами на то, что Воронеж станет спасением и нормальной жизнью. Воронеж оказывается гатью, по которой идти придется вслепую и в оди-ночестве8.
По характеру переживания к стихотворению «Я живу на важныгх огородах...» примыкает четверостишие «Пусти меня, отдай меня, Воронеж.». Если в первом стихотворении имя «Воронеж» было растворено в ткани стиха, то здесь личный собст-
рящими субъектами: в стихотворении Некрасова - это ролевой герой, а в стихотворении Мандельштама - человек, пытающийся заговорить на языке того пространства, в котором оказался.
8 Отметим также в плане предположения, что «Я живу на важных огородах.» диалогически взаимодействует и с другим стихотворением М.Ю. Лермонтова - «Родина». Заметны, во-первых, отсылки текстуальные («ночь. в мелкобисерных иззябла огоньках» - «её степей холодное молчанье», «дрожащие огни печальных деревень»; «у чужих людей мне плохо спится» -«вздыхая о ночлеге»; «ходит-бродит в русских сапогах» - «на пляску с топаньем.»); а во-вторых, само переживание лермонтовского героя - «люблю отчизну я, но странною любовью» -корреспондирует с палитрой переживаний лирического «я» стихотворения О. Мандельштама.
венно автор прямо обращается к городу. Им движет страх, ужас от возможного исхода:
Уронишь ты меня иль проворонишь,
Т ы выронишь меня или вернешь,
Воронеж - блажь, Воронеж - ворон, нож.
По-иному раскрывается тема чернозема / Воронежа в паре других стихотворений - «Черноземе » и «Я должен жить, хотя я дваждыыумер.».
«Чернозем» - одно из немногочисленных стихотворений Мандельштама, имеющих название. Тем демонстративнее грамматическое нарушение в начале стихотворения: «чернозем» - существительное мужского рода, а следующие непосредственно за названием определения согласуются с существительным женского рода:
Переуважена, перечерна, вся в холе,
Вся в холках маленьких, вся воздух и призор ...
Речь идет, разумеется, о земле. Слово «чернозем» появится только в последней строфе стихотворения, а пока - посредством нарушения грамматики - Мандельштам подчёркивает, что говорит о Земле-кормилице, матери-сырой Земле. В исследовании по эстетике Киевской Руси И. Кузьмичёв пишет: «В одном из древних . памятников прямо указывалось, что русские «землю глаголют матерью». Сыра земля - это увлажнённая, оплодотворённая дождём с неба земля, готовая к плодородию» [6, с. 170-171; см. также: 10, с. 466-467]. В первой строфе преобладающими являются мотивы «домашности», заботы. Начало их - в слове «переува-жена», которое фонетически перекликается с более подходящими для описываемого объекта (земля) словами «унавожена» и «увлажнена» (тем более что в последней строке появится образ «комочков влажных»); в результате формируется значение «земля, которую уважили, окружили заботой и лаской; земля, способная к плодоношению». Завершающее вторую строку существительное «призор» (безусловно, «пряча» в себе слово «простор») образовано от глагола «призреть»: взять на себя заботу (см., например, «беспризорник»). Земля, таким образом, освобождает героя от «бездомности», бесприютности, дарует ему воздух. В итоге, в первых двух строках стихотворения Земля - это предмет культа, она усыновительница и дарительница жизни, «дома» для говорящего лирического субъекта. Не случайно строфа изобилует словами с «уменьшительно-ласкательной» семантикой («в холках маленьких», «комочки влажные») и звучит очень напевно (пиррихии сосредоточены на третьей-четвертой стопах). Уже в третьей строке стихотворения («Вся рассыпаючись, вся образуя хор.») Мандельштам намечает «амбивалентную антитезу», фиксируя сосуществование в земле «рассыпчатости» и «собранности» (метафора «земля» - «хор»). Последующие строфы будут строиться именно на опровержении и оспаривании сказанного выше.
Раскрыть семантику второй строфы стихотворения помогает наблюдение за ее оркестровкой: если в первом катрене мелодия создавалась ударными
[а] и [о], то теперь решительно «наступают» [у], сосредоточенные в изоритмических словах «безоружная», «безокружное в окружности»; в них же находятся наиболее часто встречающиеся в строфе согласные: так, [р] звучит в строфе семь раз. Существенно, что, хотя в первой строфе частотность этого звука была такой же, напор [р] был «приглушен» сонорными [м] и [л] и их сочетаниями («в холе», «в холках маленьких», «комочки елажныге моей земли и воли»), встречающимися во второй строфе лишь дважды («тысячехолмие.молвы»). В силу этого звучание строфы становится более суровым. Ее семантика формируется тремя ключевыми словами; «безоружная» означает «безорудийная», происходящая без вмешательства человека; земля осмысляется как замкнутая на себе онтологическая субстанция. Словосочетание «безокружное в окружности» характеризует землю как несовместимую со всякой границей, пределом, замкнутостью - кругом. Бес-крайность земли подчеркивается и словом «тысяче-холмие». Итак, если в первой строфе семантика образа земли включала смыслы «дом», «защита», «мать», «достаток», то во второй создается грандиозный образ безокружной окружности, тысячехол-мия, скрытой работы, протекающей в слоях почвы.
Начало третьей строфы опровергает, перечёркивает содержание уже сказанного: «И все-таки земля - проруха и обух...». Земля предстает в своей губительной ипостаси: появляются мотивы властности («Не умолить ее, как в ноги ей ни бухай»), беспощадности, грубой силы. В третьей строке появляется мотив «гниения» («Гниющей флейтою на-страживает слух»), а в четвертой - могильного холода (« Кларнетом утренним зазябливает ухо»).
Как третья строфа оспаривала первую и вторую, так четвёртая перечеркивает третью: она звучит эмоционально приподнято, мажорно. Слово лирического субъекта восторженно: «Как на лемех приятен жирный пласт, Как степь лежит в апрельском провороте...». Именно здесь появляется само слово «чернозем»: «Ну, здравствуй, чернозём: будь мужествен, глазаст... Черноречивое молчание в работе». Звуковой состав слова «чернозем» позволил Мандельштаму создать неологизм «черноречивое», подчеркнув семантическую близость явлений «чернозём» и «речь», «поэзия». Убежденностью в тождественности работы земли и труда поэта заканчивается стихотворение. Метафора «земля -речь» объясняет странные образы в финале третьей строфы, уже истолкованные нами выше в связи с семантикой смерти:
Г ниющей флейтою настраживает слух,
Кларнетом утренним зазябливает ухо.
Появление «музыкальных образов» мотивируется тем, что флейта и кларнет - музыкальные инструменты, связанные с ртом, губами, равно как и речь, поэтическое творчество.
Итак, в стихотворении «Чернозём» Мандельштам, опираясь на архетип Матери-Земли, существенно осложняет его. Стихотворение строится на последовательной смене метафор: Земля - Дом, Се-
мья, Уют; Земля - «хор»; Земля - «безокружное в окружности»; Земля - «проруха и обух»; Земля -творчество, поэзия; Земля - сам поэт.
В стихотворении-«двойняшке» «Я должен
жить, хотя я дваждыы умер.», объединенном с «Черноземом» общими строчками, мажорные, жизнеутверждающие интонации усиливаются. Лирический субъект вбирает в себя всё: омытый апрельской водой весенний город - и степь; жирный пласт почвы, взятый на лемех, - и небо - как расписанный Микеланджело свод Сикстинской капеллы9 С именем Буонаротти в стихотворение входит мотив вершинного творения, возможности шедевра: любопытно в связи с этим, что Мандельштам написал шестистишие, а название жесткой формы шестистишия (секстина) созвучно Сикстинской капелле10. 1 - 2, 3 - 4, 5 - 6 строки стихотворения рифмуются попарно (в «Чернозёме» рифмовка была то кольцевой, то перекрёстной), что ведёт к особой автономности двустиший внутри стиха, к ощущению ступенчатости; лирический субъект стихотворения словно движется: из города - за город - в степь - в небо - в мир культуры итальянского Возрождения.
Голос лирического субъекта в паре стихотворений «Чернозем» и «Я должен жить, хотя я дважды умер.» отличен от первого голоса - отчаявшегося, страшащегося. Этот человек исполнен пониманием того, что открывшийся ему мир, навязанный ему мир, - прекрасен в своей сути. Чернозем, будучи «прорухой и обухом», остается творческой субстанцией, двойником самого героя-Поэта. В этих стихотворениях голос лирического субъекта исполнен удивления и благодарности к Чернозему.
Наконец, в двух майских стихотворениях -«Лишив меня морей, разбега и разлета...» и «Да, я лежу в земле, губами шевеля...» - появляется еще один голос, реализующий авторскую личность. Центральный образ стихотворений - образ «насильственной земли». Во втором тексте образ земли настойчиво связывается с мотивом круга и образом Красной площади.
На Красной площади всего круглей земля,
И скат ее твердеет добровольный,
На Красной площади земля всего круглей,
И скат ее нечаянно-раздольный.
Мотив круга в контексте данного «гнезда» соотносится со значением замкнутости, предела (в «Чернозёме» земля была «безокружной», безграничной). Дважды повторённое поэтом слово «скат», предполагающее спуск, падение, выступает эквивалентом могилы, образ которой задан прямо в первой же строке стихотворения: «Да, я лежу в земле... ».
Соединение мотивов могилы и круга с деталью художественного мира стихотворения - «твёрдостью» ската Красной площади - вызывает представление о Кремлевской стене - месте захоронения
9 «Ощущение земли как дома, а неба как купола - постоянная тема. О плафоне Микель-Анджело - он похож на небо с тучами» [7: с. 252].
10 Ср. также звуковую оболочку имён «МикЕЛАНДжело» и «МАНДЕЛьштам».
праха. Упоминание «рисовых полей» («Откидыгва-ясь вниз, до рисовыгх полей, Покуда на земле последний жив невольник») направляет линию ассоциирования от Кремлевской к Великой Китайской стене. Как известно, в Китайскую стену замуровывали погибших на её строительстве рабов. Воронежская земля, в которой оказался лирический герой, мыслится им как продолжение Китайской и Кремлевской стен, а сам он не кто иной как замурованный, заживо похороненный11. Эта смелая аналогия, акцентированная лирическим героем стихотворения, Я-Поэтом, во-первых, отсылкой к «Памятнику» А.С. Пушкина, во-вторых, постановкой двоеточия в конце первого двустишия, собственно перед разворачивающейся аналогией - безусловно, вызов, протест против насилия со стороны государственной машины. Не жертвой считает себя замурованный при жизни в Воронежскую землю Поэт, а тем, чьи слова «заучит каждый школьник», чьи слова обретут бессмертие.
Как инвектива - обвинение и издевка над теми, кто изолировал поэта, - звучит стихотворение-«двойняшка» «Лишив меня морей, разбега и разлёта.»; не случайно записывалось стихотворение шифром [см.об этом: 8, с. 609]:
Лишив меня морей, разбега и разлета
И дав стопе упор насильственной земли,
Чего добились вы? - Блестящего расчета -
Губ шевелящихся отнять вы не смогли.
Два майских стихотворения, соотносимые как историософское наблюдение (Воронежская земля -продолжение ската Кремлёвской и Китайских стен -массовых захоронений государственного масштаба) и гневное обличение, скреплены не только образом земли, но и образом «шевелящихся губ» - метафоры поэтического творчества. Тема глубинной связи чернозема и речи, прозвучавшая в стихотворении «Чернозем», оборачивается в майских стихотворениях абсолютной противоположностью: земля - это то, чем забивают рот поэта.
Пять стихотворений апреля - мая 1935 года, условно названных нами стихами о земле, «черноземным» стихотворным «гнездом», а также примыкающие к ним стихотворения, дают возможность не только понять механизмы образотворчества позднего Мандельштама, но и демонстрируют принципиальную для поэта установку на полилог, полифонию. Рассмотренная группа стихотворений - особый, мандельштамовский «цикл», стихотворное «гнездо»: обращаясь к одной теме, Мандельштам создает целый «веер» её вариаций; эти вариации не обязательно сознательные - установка на многовер-сионность была в самой природе Поэта. «Лирический поэт, по природе своей, - двуполое существо, способное к бесчисленным расщеплениям во имя внутреннего диалога», - писал О. Мандельштам в одном из ранних эссе «Франсуа Виллон» [9].
Прилагая к одному образу, к одному слову разные поэтические механизмы (ритмическую вариа-
11 О связи Кремлевской и Китайской стен см.: [19, с. 191192].
тивность, паронимию, диалог с явлениями культуры и др.), Мандельштам создавал поэтические «букеты», в которых начинали звучать разные «я» как ипостаси авторской личности. Д.И. Черашняя, описывая субъектную сторону лирики О. Мандельштама, писала: «В большей части текста. говорит авторское Я, которое несет в себе два значения: Я земное и Я духовное. Отношения между ними - в споре, беседе, утешении, заботе - составляют бесконечное разнообразие «очаровательных дуэтов» как в границах отдельных стихотворений, так и за их пределами» [20, с. 43]. Мы попытались показать, как в рамках «черноземного» цикла формировались, вступали друг с другом в диалог, дополняя друг друга разные голоса: голос отчаявшегося человека, живущего в конкретном времени, - и голос лирического субъекта, осознающего всю горечь ситуации, но способного возвыситься над ней («Я живу на важных огородах.»); голос Поэта, бросающего вызов эпохе, осознающего собственную правоту, - и одновременно отождествляющего себя с безымянной жертвой рабовладельческого государства (майские стихотворения); голос «я» благодарного и удивленного жизнью, открывшейся ему в его личной трагедии («Чернозем» и «Я должен жить.»).
Литература:
1. Гаспаров М.«Выхожу один я на дорогу...» (5-ст. хорей: детализация смысла) // Гаспаров М. Л. Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти. - М.: РГГУ, 1999.
2. Гутрина Л.Д. Стихотворные «гнезда» в поэзии О.Э. Мандельштама 1930-х гг.: Дисс. канд. фил. наук. -Екатеринбург, 2004.
3. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. - М.: Изд. «Русский язык», 1999. Т. 1.
4. Жолковский А.К. Еще раз о мандельштамовском «Ламарке». Так как же он сделан? // Вопросы литературы. - 2010. - № 2.
5. Корман Б.О. Избранные труды по теории и истории литературы. - Ижевск, 1992.
6. Кузьмичёв И.К. Лада, или повесть о том, как родилась идея прекрасного . Эстетика Киевской Руси. - М. 1990.
7. Мандельштам Н.Я. Комментарий к стихам 193037 гг. // Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. - Воронеж: Изд. Воронежского ун-та, 1990.
8. Мандельштам О.Э. Полное собрание стихотворений. - СПб., 1995.
9. Мандельштам О.Э. Сочинения: В 2 т. - М., 1990.
Т. 2.
10. Мелетинский Е. Земля // Мифы народов мира: В 2 т. Т. 1.
11. Мец А.Г. Комментарий // Мандельштам О.Э. Полное собрание стихотворений. - СПб., 1995.
12. Мусатов В.В. Поэтика О. Мандельштама. - Киев: «Ника-Центр», 2000.
13. О.Э. Мандельштам в письмах С.Б. Рудакова к жене (1935-36) // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1993 г. Материалы об О.Э. Мандельштаме. - СПб.: Академический проект, 1997.
14. Сакулин П.Н. Некрасов. - М., 1922.
15. Свительский В.А. О поэтической логике «Воронежских тетрадей» // Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. - Воронеж: Изд. Воронежского университета, 1990.
16. Сурат И. Опыты о Мандельштаме. - М.: Мгада,
2005.
17. Тарановский К.Ф. «Концерт на вокзале». К вопросу о контексте и подтексте // Тарановский К.Ф. О поэзии и поэтике. - М., 2000.
18. Тарановский К.Ф. О взаимодействии стихотворного ритма и тематики // Тарановский К.Ф. О поэзии и поэтике. - М., 2000.
19. Тарановский К.Ф. О поэзии и поэтике. - М., 2000.
20. Черашняя Д.И. Поэтика О. Мандельштама: Субъектный подход. - Ижевск, 2004.
21. Штемпель Н.Е. Мандельштам в Воронеже.
22. http://www.gvrn.ru/istoriya-voronezha/voronezhskiy-kray-v-1928-1940-gg.html.
