CC BY
184
РАЗДЕЛ 5. АВТОРСКИЕ СТРАТЕГИИ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ПРОИЗВЕДЕНИИ
Акимова Т. И.
Авторские стратегии в творчестве Екатерины II
В статье рассматриваются три авторские стратегии Екатерины II: «галантный диалог», «диалогический монолог», «дидактический монолог», которые она реализует в своем творчестве. Эти авторские стратегии демонстрируют направление развития риторического мышления в сторону поэтического свободомыслия.
Ключевые слова: авторские стратегии, «галантный диалог», «диалогический монолог», «дидактический монолог».
Система авторских стратегий в творчестве Екатерины II определяется идеологией Просвещения. Основу этой системы образуют парадигматические отношения, выстраивающиеся между просвещенной государыней и воспитываемыми подданными. Поэтому все литературные произведения императрицы создаются с конструированием образа автора - просвещенной государыни, с одной стороны, и, с другой, - образа читателя, который, в зависимости от коммуникативной установки автора, получал разные диалоговые полномочия. Несмотря на то, что именно Просвещение вводило коммуникацию как необходимый инструмент воспитания подданных, Екатерина II все же заметно отличалась от своих предшественников на троне. Отличие состояло в том, что, стремясь реализовать просветительскую доктрину в писательстве, она отвергла путь риторических воззваний, свойственный абсолютистской власти, и намеренно сокращала дистанцию между монархом и подданными. Мера приближения / отдаления подданного зависела от понимания им той просветительской модели, которая выдвигалась властителем.
Авторские стратегии Екатерины II формировались с ориентацией на конструирование не только своего, но и читательского образа. Для реализации этой цели Екатерина использовала в своем творчестве три способа воздействия: «дидактический монолог», «диалогический монолог» и «галантный диалог».
«Дидактический монолог» российской государыни начался с монолога законодательного, который был призван подчеркнуть новый статус императрицы по сравнению с предшественниками на троне. Складывался образ просвещенной государыни, которая уважает закон и прививает это чувство своим подданным. Однако на этом начальном этапе своей деятельности Екатерине важно было сформировать послушных исполнителей ее воли, способных быстро понимать то, что от них требуют, и беспреко-
303
словно выполнять поручения. Наглядным примером может послужить перестройка новоиспеченной монархиней работы Коллегии иностранных дел, когда каждая бумага доставлялась государыне для личного просмотра и составления резолюции. В предисловии к дипломатической переписке Екатерины II в 8 томах подчеркивалось личное участие государыни в систематической работе над международными документами: «Действительно, при рассмотрении дипломатического архива ее царствования видно, что не только она лично вела политическую переписку с иностранными коронованными особами; но ей подносились все реляции русских дипломатических агентов за границей с объяснительными заметками министерства, и большая часть их возвращалась в коллегию с собственноручными заметками и резолюциями императрицы» [13, с. 5]. Более того, деятельность Екатерины осуществлялась в обучении членов коллегии, от которых требовалось подчиняться ее воле и не принимать никакого самостоятельного решения: «Нередко реляция какого-либо посланника или доклад министра вызывали с ее стороны более или менее обстоятельное наставление коллегии и министрам или же запрос коллегии, - какого она мнения по тому или другому вопросу» [13, с. 5]. Вывод, к которому приходит автор предисловия, достаточно красноречиво свидетельствует о том, какого результата добивалась властительница в 1762 - 1763 годах, приступая к обучению членов коллегии: «Не ранее как установив на твердых национальных основаниях свою внешнюю политику и «ознакомившись» вполне со своими министрами, Екатерина решается наконец дать им более свободы действий» [13, с. 5].
Перу Екатерины-законодательницы принадлежит огромное число указов и постановлений. Показательным в этом отношении литературным памятником является «Наказ» императрицы, в котором отчетливо выделяется установка государыни, с одной стороны, представить себя в роли просвещенной монархини, а с другой - сформировать законопослушного просвещенного читателя-подданного. Эта установка прослеживается на протяжении всего текста и служит формированию двух читательских образов. В первом случае произведение адресовано читателю, знакомому с «Духом законов» Монтескье или с книгой Ч. Беккариа «О преступлениях и наказаниях». К нему относятся такие высказывания, как «Россия есть Европейская Держава» [8, с. 115] или «Равенство всех граждан состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам» [8, с. 118]. Во втором - «Наказ» предпосылается такому читателю, для которого российское государственное устройство, складывающееся в течение многих веков, является не меньшей ценностью, чем западные просветительские нормы: «Государь есть Самодержавный, ибо никакая другая, как только соединенная в его особе власть, не может действовати сходно с пространством столь великого Государства» [8, с. 116]; «Законы не должны быть тонкостями, от остроумия происходящими, наполнены: они сделаны для людей
304
посредственного разума, равномерным образом, как и для остроумных; в них содержится не наука, предписывающая правила человеческому уму, но простое и правое рассуждение отца, о чадах и домашних своих пекущихся» [8, с. 170].
Подчеркивая приверженность мировому законодательству, а также утверждая воспитание российских подданных, уподобленное внутрисемейным отношениям, Екатерина выдвигает для себя главное правило политика-писателя: «Самое высшее искусство Государственного управления состоит в том, чтобы точно знать, какую часть власти, малую или большую, употребить должно в разных обстоятельствах; ибо в самодержавии благополучие правления состоит отчасти в кротком и снисходительном правлении» [8, с. 177]. Екатерина целенаправленно обращается к «дидактическому монологу», для которого главным качеством политического дискурса становится утверждение правил и законодательных норм в российском обществе, сообразно как с нормами и законами международными, так и с особенностями российского менталитета: «Законоположение должно применяти к народному умствованию. Мы ничего лучше не делаем, как то, что делаем вольно, непринужденно, и следуя природной нашей склонности» [8, с. 120]. В то же время, формируя для читателей образ российского правителя как мягкого и снисходительного к человеческим слабостям, Екатерина вводит его в читательское сознание с помощью «дидактического монолога». Не случайно центральной в ее законодательной доктрине становится опора, в русле идеологии просвещения, на воспитательные меры: «Правила воспитания суть первые основания, приуготовляющие нас быть гражданами» [8, с. 160].
«Дидактический монолог» становится механизмом воздействия на читательское мышление и в исторических сочинениях императрицы. Здесь Екатерина в еще большей степени, чем в своей законотворческой деятельности конструирует образ просвещенного читателя с целью оптимизации отношений подданных с современной властью, которая не только принимает установившиеся в международной политике правила игры, но и пытается сохранить связь с прошлым, с историей страны.
Авторской стратегией Екатерины в «Записках касательно российской истории», публикующихся на страницах «Собеседника любителей российского слова», предстает воспитание подданных на примере положительных героев. Формируя читательское уважение и к русской истории, и к абсолютистскому правлению, государыня конструирует образ читателя, для которого историческое прошлое неизменно связывается с этическими нормами. Внешне перенимая такую композицию произведения, которая свойственна летописанию, государыня намеренно подводит читателя к необходимым ей выводам. Несмотря на то, что сочинение адресовано юношеству, монархиня формирует читателя, который, начиная с сознательного возраста, представляется защитником и горячим патриотом государства и самодержавия.
305
Подобная забота о российском читателе усиливается именно в историческом дискурсе властительницы. Послушный и вдумчивый ученик -образ читателя и в других исторических сочинениях Екатерины, в том числе в драматургии 1786 года, когда императрица пишет в подражание историческим хроникам В. Шекспира пьесы: «Историческое представление из жизни Рюрика» и «Начальное управление Олега». Создавая произведения с заимствованием фабулы из русских летописей, она вводит в сюжет динамику, формирует драматические диалоги и монологи, но коммуникативная установка писательницы остается прежней. На это указывали исследователи исторических пьес Екатерины, подчеркивая монологический характер ее драм: «По временам писательница просто вкладывала в уста тех или иных персонажей куски собственной прозы» [3, с. 19]. Откровенная дидактика просматривалась в изображении венценосной писательницей единообразных характеров драматических героев, нарисованных одной краской. Их задача - произносить торжественные речи о создании такого поведенческого канона, который должен быть воспринят последующими поколениями россиян: «Мы со младенчества поважены единодушно слушать глас трубы, зовущей нас на дела, общую пользу замыкающие; рвением и усердием мы долженствуем все быть братьями, завистниками же ничьими; в добродетели подражая старшим, примеры даем младшим себя» [7, с. 314]. Такою же заботой о потомках характеризуется и Олег из исторической пьесы Екатерины: «Из давних уже времен то есть дело народных правителей, чтоб сносить людское поношение терпеливо. Не знав меня в лицо, всяк обо мне судит по своему смыслу или нраву; оправдать себя не могу и не буду противу всех, ибо я один, но оставлю потомству обо мне беспристрастно отзываться повально и подробно» [7, с. 352]. Зритель, наблюдая спектакль в театре, мог только следовать за его автором, но не вносить никаких собственных интерпретаций событий.
Своеобразным преломлением исторического дискурса выступает в творчестве Екатерины «Житие преподобного Сергия Радонежского» [9] (1790-е годы), в котором сам жанровый канон указывал на «дидактический монолог» автора с читателем. Последний должен был ориентироваться на канон житийного героя со всеми его атрибутами: послушанием, смирением, терпением, отсутствием личной воли и верным служением Господу. Появление такого произведения в позднем творчестве императрицы подчеркивает актуальность «дидактического монолога» на протяжении всего ее правления как обязательного в абсолютистском государстве.
Другой вид коммуникации правительницы с подданными реализовывалась через свойственную «диалогическому монологу» вопросноответную форму. Она использовалась Екатериной в разных дискурсах (воспитательном «Бабушкина азбука», журналистском «Всякая Всячина», сатирическом «Антидот»), представляясь усложненной формой «дидактического монолога» и не соответствуя тому общению, когда можно говорить о диалоге - беседе двух равноправных участников. Наиболее
306
упрощенный вариант этой формы представлен в «Бабушкиной азбуке» (1783). Поскольку это сочинение адресовалось маленьким внукам, Великим князьям Александру Павловичу и Константину Павловичу, в нем особенно наглядно обозначается прогнозируемость ответов на ставящиеся вопросы. Это произведение становится простейшей схемой воспитательного механизма, запускаемого императрицей для российских граждан: в нем этическое учение перемежается с основополагающими знаниями о природе и мире с целью конструирования рефлексирующего мышления своих учеников, формирования их умения не столько отвечать на вопросы, сколько самим их задавать.
Этические нормы, утверждаемые Екатериной, оформляются логично и афористично: «Сделав ближнему пользу, сам себе сделаешь пользу» [6, с. 15]; «Добрые дела сами собой воздаяние приносят» [6, с. 16]; «Во всяком возрасте почитай родителей» [6, с. 18]; «Завистливость есть страсть подлых сердец» [6, с. 23]; «Леность дурной учитель»[6, с. 24]; «Един Бог совершенен» [6, с. 32].Основной принцип построения «Бабушкиной азбуки» - вопросно-ответный, соответствующий ролям «Учитель» - «Ученик». Все вопросы могут группироваться либо по школьному принципу, когда императрица излагает азбучные истины: «Вопрос: много ли часов в сутках? / Ответ: двадцать четыре» [6, с. 24]; либо с опорой на этическую норму: «Вопрос: кто есть ближний? / Ответ: всякий человек» [6, с. 15] или: «Вопрос: что есть бодрость духа? / Ответ: бодрость духа имеет тот человек, которого никакое дело тревожить не может» [6, с. 66]. В то же время многие вопросы явно отсылают к философскому восприятию мира, отходят от прямолинейной дидактики и обозначают некий релятивизм к самому познанию, например: «Вопрос: что есть в свете новое? / Ответ: ничто» [6, с. 85]; «Вопрос: долго ли учиться? / Ответ: допредь же не будет жаль быть лучше или знающее» [6, с. 80]; «Вопрос: как кому узнать о себе, имеет ли он то или иное качество? / Ответ: совместным испытанием самого себя» [6, с. 64].
Следует отметить, что эти вопросы рассчитаны уже не столько на детское восприятие, сколько на взрослое сознание, понимающее относительность и условность многих вещей. Например, Екатерина формулирует понятие остроумия следующим образом: «Вопрос: что есть остроумие? / Ответ: кажется, остроумие составлено из чистого понятия настоящего положения вещи, из проницательного обнятия как начала, так и следствий оной, и потом из точного, краткого и сильного изъяснения от того рожденных справедливых мыслей, рассуждений или заключений» [6, с. 59]. Безусловно, внуки Екатерины, воспитываясь при дворе, ориентировались в его вкусах и пристрастиях. Но сама формулировка понятия направляла к сознанию не просто опытного и просвещенного человека, а к знакомой с определенной культурной традицией личности. Более того, сама постановка вопроса, отсылающая к этой традиции, значила больше ответа.
307
Остроумное поучение как особый способ воспитания наглядно представлен в екатерининской «Всякой Всячине» (1769), в которой вопросноответная форма, явленная в виде писем читателей к редактору журнала, была опробована государыней впервые. По сравнению с появившейся через тринадцать лет «Бабушкиной азбукой», способствовавшей обнажению монологической авторской стратегии благодаря адресации к детскому сознанию, «Всякая Всячина» выступала политическим экспериментом по возбуждению общественного сознания. И в этом случае она становилась произведением, для которого внешняя диалогическая форма обнаруживала тесную связь с риторикой. Не случайно автор журнала должен был постоянно корректировать свои установки к читателю, вследствие чего крайне выборочно вносить тот материал, который попадал к императрице для публикации во «Всякой Всячине».
Вопрос о причинах приостановки издания «Всякой Всячины» и особенностях ее полемики с другими журналами достаточно хорошо освещен в литературоведении [2; 10; 11; 14; 15]. Однако основная причина непонимания корреспондентами авторской установки Екатерины нам видится в публицистической форме преподнесения государыней просветительских задач. Приступая к изданию журнала, она по-прежнему намеревалась учить своих подданных, стараясь привить им философский взгляд на существующий в мире дисбаланс между добром и злом, корректировать который возможно лишь искоренением пороков в самом себе. Поэтому статьи о недостатках людей и окружающего мира служили для Екатерины только поводом к остроумному рассуждению о несовершенстве человеческой природы. За этим скрывалось и стремление писательницы избежать прямых столкновений с разгневанными гражданами, требующими немедленного наказания виновных в конкретных проступках, и желание сформировать рефлексирующего читателя, который понимает важность постановки острых вопросов, но лишь в форме предполагающего рассуждение монолога. Обращение к внутреннему миру читателя [1], а не средство создания полемики было заявлено в самом начале «Всякой Всячины», радостно приветствовавшей публику поздравлением с Новым годом. Вызывая у подданных интерес к журналу, автор сообщал об отличии этого года от предыдущих лет: «Достойны быть поздравлены все те, кои дожили до сего отличного дня, в который они, может статься, увидят себя не только снаружи в зеркале, но еще и внутренние свои достоинства, начертанные пером» [4, с. 2].
Здесь же сообщалось и о воспитательной цели государыни - формировать «добрый вкус и здравое рассуждение, кои одною рукою прогоняют дурачество и вздоры» [4, с. 3]. Следовательно, Екатерина утверждала себя исключительно в качестве учителя, представляя читателей своими неразумными, но любезными учениками. Обращаясь к любезному читателю в следующем письме-статье, автор расшифровывал свою учительскую позицию следующим образом: «иногда дам вам полезные наставления; иногда
308
будете смеяться» [4, с. 4]. Тут же императрица показывала путь к обучению через составление своего собственного портрета, написанного не без иронического оттенка: «Мне сказали мама и няня, как я был шести лет, что я умен», и далее: «Сверх ума моего, я за подлинно из опытов уверен, что у меня сердце доброе» [4, с. 4].
Путем изображения разумного человека, который должен в первую очередь стремиться к добродетели, и осуществлялось педагогическое руководство государыни, избравшей для этого публицистический дискурс. Публицистика, утверждаемая Екатериной как постановка насущных вопросов, не могла существовать, по ее мнению, без самоиронии. Императрица смягчала свою педагогическую затею игровым моментом, представ перед публикой в роли нравоучителя [5] нуждающихся в воспитании подданных. Высокие просветительские идеи преподносились в обертке светской болтовни [11, с. 16], которую подданным гораздо приятнее потреблять, чем строгую дидактику высшего государственного лица. При этом менялся ракурс публицистического письма: сатира на нравы смягчалась. И на это у властительницы были свои причины. Обличение конкретных лиц могло привести к чрезмерному возбуждению в обществе, что противоречило просветительской задаче миролюбивого и гармоничного существования всех членов социума. Требование уважения к человеческой личности вообще заставляло отказываться от прямой сатиры и предполагало допускать осмеяние, совершаемое только самим гражданином по отношению к себе, ибо «ничто так не подло и уничтожения достойно, как потаенно поносити человека» [4]. Далее автор «Всякой Всячины» поясняет: «Человек, который всегда веселиться за счет других, достоин сам всякого уничтожения» [4]. А в этом случае сатира уступала авансцену самоиронии.
Формирование у читателей умения находить недостатки прежде всего в себе, а не у соседа, являлось лейтмотивом «Всякой Всячины», которая через поучительные и смешные истории, взятые из жизни, реализовывала главную воспитательную цель монархини. Откровенное проповедование и назидание никак не связывались в сознании Екатерины с образом просвещенного российского читателя, нравы которого были пока далеки от принятых в светском обществе норм. Поэтому вопросы журнала направлялись на определение этих норм, которые должны были начинаться, по мнению Екатерины, с вопросов читателя, вроде: «почему я такой?», «что во мне не так?», «как исправить те или иные собственные недостатки?» и т.д.
Таким образом, «диалогический монолог» имел целью научить граждан задавать нужные этические вопросы, возбуждал познавательный интерес читателя к самому себе как к полноправной и свободной личности. Но роль молчаливых и благодарных учеников по вполне понятным причинам не устраивала многих читателей, которые намеревались учить саму государыню. Поэтому журналистский опыт влек Екатерину к поиску новых
309
механизмов воздействия на читательское сознание, не столь провокационных и опасных для нее самой, как во «Всякой Всячине».
«Антидот» показателен прежде всего тем, что Екатерина может представать перед публикой не только в образе Дамы, ожидающей рыцарского служения от адресата, но и в образе Рыцаря, умеющего защищать страну и народ от нападок и упреков со стороны иностранных гостей. Для этого она противопоставляет свою авторскую позицию позиции оппонента. Екатерина выбирает роль Архивариуса для ведения научного диспута с членом французской Академии, поскольку эта роль позволяет прибегать к научным текстам и оспаривать тезисы книги Ш. де Оттероша по всем правилам научного спора: «Что ответите вы мне, если я докажу вам документально, что дворянство, по вашим словам, несущее «чудовищное ярмо рабства», не только никогда не было и не находится в подобном состоянии, но что оно даже пользуется драгоценными правилами, какими может похвалиться знать лишь в немногих других странах? Свои доказательства я черпаю из законов и архивных документов за пятьсот лет и более. Я ничего, подобно вам, не скажу наобум» [5, с. 309-310]. Своей монументальной позе она противопоставляет авторскую позицию французского академика, который мог обозревать страну только верхом на коне, - проездом из Европы в Сибирь и обратно. На это императрица неоднократно обращает свое внимание. Говоря об исследованиях аббата, она подчеркивает, что «Он дает местонахождения ископаемых, виденных им на скаку» [5, с. 228]. И далее: «Вот так оправдывают пышные заглавия, скача на почтовых» [5, с. 326].
Научный спор ведется императрицей с использованием широкого спектра сатирических приемов. Прежде всего, Екатерина открыто нападает, не только обвиняя в неосведомленности своего оппонента, но и прибегая к уязвлению противника: «Г. Шапп, вы совершенный невежда относительно страны, о коей ведете рассказ; вы даже и не подозреваете, что есть люди, знающие поболее вашего и имеющие возможность вас опровергнуть» [5, с. 309]. Автор «Антидота» старается привлечь на свою сторону читателей, обращаясь к ним за поддержкой и участием: «Друг-читатель, достаточно ли вы узнали о греческой вере, прочитавши сию часть книги аббата, и смели ли вы ожидать всех тех прекрасных вещей, каковые в ней обнаружили?» [5, с. 325-326].
От резких выпадов Екатерина переходит к увещевательным вопросам к аббату («Зачем вы, г. Шапп, почитаете Россию страной варварской» [5, с. 338]), но лишь для того, чтобы подключить к орбите своего спора еще большее число участников, не должных остаться безучастными к спору: «Я охотно допускаю, что многие иностранцы живут в России с давних пор и тем не менее вовсе не знают обычаев страны. Некоторые из них приезжают сюда предубежденными против нас, у других воображение раздражено страстью и завистью - они были сбиты с толку, прежде чем отправились в путь, оттого все видят навыворот и судят о вещах не по настоящему их состоянию, но руководствуются предубеждением, статью и
310
завистью. Сами решите, беспристрастный читатель, могут ли они судить справедливо?» [5, с. 340]. Череда жестких обвинений в адрес сочинения Ш. де Отероша может сменяться в «Антидоте» примирительной интонацией: «Если бы аббат не был бы так зол, если бы его не увлекала страсть, если бы к тому же он не притворялся, будто ему неизвестно все хорошее, и если бы не находил удовольствия в том, чтобы хвастаться своим знанием дурного, преувеличивая его, то, говоря, что наказание доносчика часто смягчается, неужто упустил бы он прибавить, что и всякое строгое наказание, предписанное законом, точно так же смягчается, когда приговор представляется на утверждение государю?» [5, с. 309]. Однако примирительная интонация Екатерины лишь усиливает последующие обвинения, направленные против автора «Путешествия в Сибирь». Государыня использует оскорбления, называя де Отероша «безмозглым аббатом», «писа-ришкой»[5, с. 305], но при этом не возвышает и саму себя, снижая свой образ до рядового человека, такого же подданного российского государства, как и все остальные: «Я далек от того, чтобы считать себя остроумнейшим, красноречивейшим, лучшим писателем и искуснейшим воином своего народа. Любовь, усердие и признательность к моей родине и к моей государыне - сии чувства я разделяю со всеми теми из моих соотечественников, кого имею честь знать» [5, с. 275].
По-рыцарски Екатерина защищает от нападок аббата российских женщин, представленных в его книге бесправными рабынями: «Уверяю вас, читатель, только <...> дурным нравом аббата можно объяснить себе, откуда ему пришло в голову, будто у нас существует варварский предрассудок, по которому жена считается рабою» [5, с. 331]. Эта защита заключается как в откровенной насмешке над Ш. де Отерошом, опровергающей женскую несамостоятельность: «Уж не думаете ли вы, г. аббат, что женщины, столь покровительствуемые законом, позволят из себя сделать рабынь?» [5, с. 331], так и в обвинении оппонента в ограничении взгляда на женщину альковом: «Вам бы следовало, г. Альковный аббат, просто пожалеть, что вы не бывали при их туалете, а не обвинять наших женщин» [5, с. 335].
Завершающий выпад Екатерины в сторону аббата обвиняет его в низких желаниях по отношению к женщинам: «Цивилизованные нравы Европы, которые к нам еще не проникли, заключаются, по мнению аббата, в возможности обольщать замужних дам» [5, с. 338]. Окончательное опровержение противника совершается Екатериной в изящной манере галантного остроумия: она сочиняет анекдот о градоначальнике, придумавшем гениально простой способ избавления от краж: «Кто-то спросил его: каким образом охраняете вы столь успешно общественную безопасность? Он ответил: "Я отдал лишь одно приказание, которого все послушались: запирайте двери. Заприте двери, и вас не обворуют"» [5, с. 319]. Так остроумно государыня объясняет оппоненту благонравие русских, которые даже не запирают домов, демонстрируя открытость и приветливость: «А теперь г. Автор, рассказывайте, что добрые нравы более редки между русскими,
311
чем между язычниками, их соседями!» [5, с. 319]. Таким образом, сатирический дискурс Екатерины в «Антидоте» осуществляется в вопросноответной форме, при которой постоянное обращение к оппоненту с вопросом при ситуации с опубликованным и известным его ответом демонстрирует проявление «диалогического монолога» в художественнопублицистическом споре императрицы с аббатом де Отерошом.
Вопросно-ответная форма ведения беседы актуализируется государыней в «Былях и небылицах», публиковавшихся на страницах «Собеседника любителей российского слова» (1783). Именно это произведение российской монархини демонстрировало сложность установления «галантного диалога» с читателями на страницах журнала. Вопросы Фонвизина, обращенные к государыне, не раз становились предметом изучения [2; 10; 12; 17], поэтому следует подчеркнуть не только злободневность их содержания, но и острую форму, которая не могла сочетаться с галантностью в общении. Полемические вопросы, касающиеся непросвещенности дворянства, были обращены к Екатерине и заданы «ядовитым» способом [14], отчего она была вынуждена защищать ту форму правления, которая досталась ей по наследству. Необходимость обращения к «сатирическому монологу» никак не вязалась с изначальным галантным посылом императрицы к российскому обществу. Данное противоречие между задачами просвещения и сохранением дворянской культуры подчеркивало важность жанрового отбора для утверждения доктрины просвещенного абсолютизма. Эта охранительная цель решалась Екатериной II при помощи «галантного диалога». Именно в жанрах эпистолярия, мемуарах, малых жанрах салона проходило становление «галантного диалога» государыни с подданными. На этом первом этапе не только личным, но и государственным делом оказывался выбор собеседников, установление интимного контакта для дружеской беседы, признание статуса Екатерины как просвещенной государыни. Второй этап знаменовался утверждением методов галантного просвещения Екатерины II, то есть демонстрацией особого воспитательного потенциала «галантного диалога» - обучать ненавязчиво и шутливо, подчеркивая свободную волю своих собеседников. Императрица формировала желаемую модель общения через изображение в литературных жанрах эпистолярия и комедии того, что ей любезно и что она считает смешным. Например, в комедиях о дворянах монархиня осуждала поверхностное и неглубокое понимание галантности, а в антимасонских комедиях высмеивалось умничанье и отход от реальности. Третий этап в установлении «галантного диалога» императрицы демонстрировал найденную ею форму общения с подданными - это жанр сказки, в котором социальная модель бытия подавалась не дидактически, а в сказочной структуре долгого поиска добродетели мудрым наследником престола. Однако нахождение российскими правителями XVIII века такой добродетели, как понимание и уважение подданных, представленное в «галантном диалоге», затянулось на долгие годы.
312
Список литературы
1. Алпатова Т.А. «Были и небылицы» Екатерины II и проблемы оформления русского стернианства // Екатерина Великая: писатель, историк, филолог: Сб. научн. работ. - М.: ГИРЯ им. А.С. Пушкина, 2011. - С. 84-88.
2. Берков П. Н. История русской журналистики XVIII века. - М.; Л., 1952.
3. Бочкарёв В. А. Жанровое своеобразие исторических пьес Екатерины II // Русская драматургия XVIII - XIX вв. (Жанровые особенности. Мотивы. Образы. Язык). Межвуз. сб. науч. тр. - Куйбышев, 1986.
4. Всякая Всячина. - СПБ., 1769.
5. Государыня императрица Екатерина II. Антидот // д’Анкос Э. К. Императрица и аббат. Неизданная литературная дуэль Екатерины II и аббата Шаппа д’ Отероша. -М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2005.
6. Екатерина II. Бабушкина азбука великому князю Александру Павловичу. - М.: МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2004.
7. Екатерина II. Из жизни Рюрика // Сочинения императрицы Екатерины II. - М.: Тип. Имп. Академии наук, 1849. - Т. 1.
8. Екатерина II. Наказ Комиссии о сочинении проекта нового Уложения // Екатерина II. Избранное. - М.: РОССПЭН, 2010. - С. 115-195.
9. Житие преподобного Сергия Радонежского: Написано государынею императрицею Екатериною Второю / сообщ. П. И. Бартенев. - СПб., 1887.
10. Западов А. В. История русской журналистики XVIII -XIX веков. - М., 1973.
11. Ивинский А. Д. Литературная политика Екатерины II. Журнал «Собеседник любителей российского слова». - М., 2012.
12. Проскурина В.Ю. Спор о «свободоязычии»: Фонвизин и Екатерина // Новое литературное обозрение. - 2010. - № 105. - С. 125-144.
13. Сборник русского исторического общества. - СПб., 1885. - Т. 48.
14. Стенник Ю. В. Полемика о национальном характере в журналах 1760 - 1780-х годов // XVIII век. - СПб., 2002. - Сб. 22.
15. Степанов В. П., Стенник Ю. В. Литературно-общественное движение конца 1760-х - 1780-х годов // История русской литературы. - Л., 1980. - Т. 1.
16. Степанов В. П. Екатерина II // Словарь русских писателей XVIII века. - Л.: Наука, 1988. - Вып. 1.
17. Шумигорский Е. С. Екатерина II - публицист (Эпизод из истории литературной деятельности Екатерины II) // Екатерина II: pro et contra. - СПб.: РХГА, 2006. -С. 751-795.
Салова С. А.
Либертинаж как авторская стратегия Д.И. Фонвизина в комедии «Бригадир»
В статье рассматривается инновационная драматургическая техника Д.И. Фонвизина в комедии «Бригадир». Основное внимание уделено отличительным особенностям ее субъектно-речевой организации (в частности, вербального поведения Ивана и Советницы), предопределившим кардинальную трансформацию актуализированного в комедии образного топоса петиметра и галломана.
Ключевые слова: жанр комедии, вербальное поведение персонажей, субъектноречевая структура, преодоление риторических установок, трансформация образных то-посов.
313
