CC BY
83ПОСТСОВЕТСКИЙ ПОЛИТИКО-ПРАВОВОЙ РЕЖИМ:
ВЕКТОР РАЗВИТИЯ
Авторитарные режимы прошлого и политический режим в Российской Федерации: сходства и различия
Илья Шаблинский*
Ряд важных правовых и политических институтов, действующих в рамках политического режима в Российской Федерации, рассматриваются в контексте сравнения с аналогичными институтами авторитарных режимов в Латинской Америке и Юго-Восточной Азии. Исследуются, в частности, роль доминирующей политической партии и в целом партийной системы страны, взаимодействие судебной и исполнительной ветвей власти. Особое внимание в статье уделяется различным моделям отношений власти и судов при авторитарных правлениях. Рассматривается также проблема установления контроля государства над СМИ. Опыт развития политического режима в России изучается и с учётом опыта формирования аналогичных режимов в некоторых государствах - участниках СНГ. В статье рассматриваются некоторые аспекты идеологического оформления политического режима в России. Автор приходит к выводу о том, что набор фактически действующих в государстве идеологических установок в значительной мере обусловлен выбранной внешнеполитической стратегией. Любые нынешние критики политики власти (в особенности её внешней политики), по сути, с точки зрения данной идеологии, являются проводниками влияния враждебных государств. Рассматриваются также некоторые особенности российского политического режима, аналогов которых мы не можем найти в практике авторитарных режимов прошлого.
^ Авторитарный режим; доминирующая партия; идеология; судебная система; 001: 10.21128/1812-7126-2018-1-127-141 партийная система; внешнеполитическая стратегия
1. Об историческом контексте
Политические режимы, при которых в руках одного человека либо узкой группы сосредоточена неограниченная власть, — специальный и достаточно интересный объект мира современных правовых явлений. В этом мире почти не остаётся места для абсолютных монархий с наследуемой властью, опирающейся на династическую традицию. Но для авторитарных (и их подвида — гибридных) режимов это пространство сохраняется, по крайней мере не убывает. И некоторые из этих режи-
* Шаблинский Илья Георгиевич - доктор юридических наук, профессор, факультет права Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», Москва, Россия (e-mail: ishablin@yandex.ru).
мов не прочь обзавестись и собственной династической традицией, превратившись в псевдомонархии.
Если мы ограничиваемся при рассмотрении данной темы XX столетием или даже второй его половиной, то следует отметить, что в 1950— 1960-х годах идеи авторитарной власти, «сильной руки» были в Азии и в Южной Америке достаточно популярны и часто увязывались с идеями модернизации и обновления экономики. Да и в Старом свете авторитарные антикоммунистические режимы в Португалии, Испании и Греции представлялись многим наблюдателям хоть и архаичными, но жизнеспособными с экономической точки зрения и в какой-то мере даже оправданными. Ведь рядом, в Центральной и Восточной Европе формировались и укреплялись
ещё более жёсткие тоталитарные режимы, скроенные по сталинистским догмам и сплочённые в советский блок. При этом политические полиции нигде не бездействовали.
Нужно отметить, что после Второй мировой войны возникновение и укрепление авторитарных режимов происходило в условиях противостояния двух военно-политических блоков — советского и североатлантического. Авторитарные правители, выбирая себе внешних покровителей и союзников, самоопределялись с учётом межблоковых противоречий. В ту пору весьма актуальной оказалась проблема дифференциации авторитарных и тоталитарных режимов1. Последние рождались в основном при идеологической и материальной поддержке советского блока и, как известно, стремились контролировать не только политическую, но и все иные сферы жизни в своих странах.
В 1970—1980-х годах репрессивная функция многих подобных режимов постепенно стала ослабевать: диктатуры стали смягчаться и трансформироваться. К рубежу веков несколько государств пережили пору восстановления демократических институтов. В Европе ещё в 1970-х годах были восстановлены демократии в Греции, Португалии и Испании. В Азии пережили трансформацию, а затем и крах режимы Ф. Маркоса на Филиппинах (1986) и Сухарто в Индонезии (1998). В то же время относительно мирно демократизировались Тайвань и Южная Корея. В Южной Америке переход от военных диктатур к демократии оказался мирным в Бразилии и Чили и не очень мирным — в Аргентине и Парагвае.
Так или иначе, тенденция, связанная с восстановлением демократических институтов, более или менее обозначилась в развитии целого ряда государств на разных континентах.
Но при этом в ряде государств Восточной Азии сохранились и даже укрепились, хотя и эволюционировали, тоталитарные режимы, которым удалось в 1980—1990-х годах провести рыночные реформы (прежде всего, речь должна идти о Китае). В последнее же десятилетие XX века произошёл распад Союза ССР, который привёл к образованию как но-
1 См.: Авторитаризм и демократия в развивающихся странах / отв. ред. В. Г. Хорос. М. : Наука, 1996. С. 20-
21.
вых демократий, так и новых авторитарных режимов.
Этот новый опыт также должен быть учтён. Тема авторитарных режимов, таким образом, вовсе не теряет актуальности.
В данном контексте нам, конечно, особенно интересен российский опыт. Нам очень важно понять, что произошло и происходит с российским политическим режимом. В рамках статьи мы попытаемся сопоставить ряд его важнейших элементов с подобными элементами авторитарных режимов ряда стран Латинской Америки и Юго-Восточной Азии.
Почему мы, вообще, считаем оправданным сравнение институтов современного политического режима в Российской Федерации с аналогичными институтами, прежде всего в таких государствах, как Бразилия, Аргентина, Мексика, Индонезия, Филиппины, в пору существования там авторитарных режимов? Конечно, мы учитываем тут размеры государств и их устройство. Все перечисленные страны - достаточно крупные, в определённой мере сопоставимые с Россией, и все они, за исключением Филиппин, федерации (по крайней мере, формально). Во всех этих государствах установлению жёстких авторитарных режимов (диктатур) предшествовал период относительно свободного развития демократических институтов и легальной политической конкуренции. Мы выносим тут за скобки то обстоятельство, что чередование относительно демократических периодов и периодов диктатур захватывает немалый отрезок истории некоторых из этих государств. Нас, впрочем, интересует лишь вторая половина XX столетия: будем считать это исходным условием нашего исследования. Конечно, необходимо при этом сознавать разницу политических культур, религий, исторических традиций народов сравниваемых стран. Но при этом следует помнить и о некоторых общих условиях, благоприятствовавших авторитарным правлениям: патернализм, распространённый среди обширных слоёв населения, их вера во всемогущество государства, особое отношение к армии и т. п. В конце концов, этими общими условиями объясняется и некоторая общность приёмов, использовавшихся авторитарными лидерами.
В этом же контексте следует учесть и опыт формирования новых государств на постсоветском пространстве, в границах бывшего
СССР. За четверть века с момента его распада на его месте успели возникнуть и укрепиться несколько авторитарных режимов. Мы имеем в виду режимы, установившиеся в Азербайджане, Белоруссии, Казахстане, Таджикистане, Туркменистане и Узбекистане. За четверть века существования подобных режимов на постсоветском пространстве выявились их определённые особенности и тенденции развития. Обнаружились как сходства с авторитаризмом второй половины XX века, так и некоторые новые черты.
С учётом поставленных задач следует предложить некоторые определения, которые в дальнейшем могут послужить нам удобным инструментом. Тут мы, конечно, присоединяемся к обширному ряду исследователей, разрабатывавших эту многообещающую тему весь прошлый век и сформулировавших немало понятий, отражавших разные стороны явления. Первое десятилетие текущего века добавило, как уже говорилось, нечто новое к этому опыту.
Итак, под авторитарным политическим режимом мы понимаем режим, обеспечивающий неограниченную власть одного лица и его бюрократической группы над государственным аппаратом и СМИ, имитирующий иногда в целях легитимации демократические процедуры либо использующий в тех же целях лишь харизму правителя, подкреплённую силой репрессивного аппарата.
Данное определение не исключает возможности временного коллективного правления в случаях, когда, скажем, захват власти осуществлялся группой военных, разделивших между собой функции или сферы деятельности. Но, практически, во всех подобных случаях через определённое время в рамках режима выстраивается достаточно жёсткая иерархия, на вершине которой оказывается единоличный лидер. Полноценная олигархия, как показывает практика, может существовать весьма непродолжительное время2. К олигархам нередко относят и бога-
2 Например, в Бразилии с августа по октябрь 1969 года правил триумвират военных, не сумевших первоначально договориться о том, кому будет принадлежать лидерская позиция. В Аргентине после смещения в марте 1981 года военного диктатора Хорхе Виделы некоторое время реальное правление осуществляла хунта, лидеры которой периодически менялись — до начала единоличного правления Л. Галтиери.
тейших людей из ближайшего окружения диктаторов, но обычно их роль в этом плане сильно преувеличивается: в реальности они не участвуют в принятии политических решений и не рискуют навязывать своих взглядов лидерам государства.
Обычно контроль авторитарного правителя и его группы не распространяется за пределы названных сфер (в отличие от контроля при тоталитарном режиме)3.
Обозначим теперь наш главный тезис.
Политический режим, сложившийся к концу второго десятилетия XXI века в России, соответствует приведённому выше определению. Он воплотил в себе ряд признаков, хорошо знакомых нам из истории авторита-ризмов второй половины XX века, некоторые весьма специфические черты, связанные с разложением тоталитаризма, его медленным изживанием из общественной жизни, но и его соблазнами и рецидивами. Процесс формирования российского авторитарного режима — достаточно длительный и ступенчатый — явно отличает его от большинства подобных режимов, выраставших из первоначального акта противозаконного устранения предшествующей власти либо отмены действовавшего конституционного порядка. В России после 1993 года политическая жизнь развивалась в формальных рамках, установленных Конституцией, действие которой не прекращалось и не приостанавливалось. Выборы проводились регулярно, и представительные (законодательные) органы исправно функционировали, принимая немалое количество нормативных актов. Что никак не препятствовало постепенному снижению их реальной роли в государстве почти до нуля, поскольку все основные решения принимались в президентской администрации. Если искать
3 См.: Ворожейкина Т. Авторитарные режимы XX века и современная Россия: сходства и различия // Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии. 2009. № 4. С. 50-68; Linz J. J. Totalitarian and Authoritarian Regimes. Boulder, CO : Lynne Rienner Publishers, 2000; Levitsky S., Way L. A. The Rise of Competitive Authoritarianism // Journal of Democracy. 2002. Vol. 13. No. 2. P 51-65, 52; Electoral Authoritarianism: The Dynamics of Unfree Competition / ed. by A. Schedler. Boulder, CO ; London : Lynn Rienner Publishers, 2006; Wilson A. Virtual Politics: Faking Democracy in the PostSoviet World. New Haven, CT ; London : Yale University Press, 2005.
тут какие-то исторические аналогии, то подобным образом политическая жизнь складывалась лишь в Мексике, где политический режим, обеспечивший фактическую монополию на власть одной группировки, сложился в ходе достаточно мирного процесса в течение 1930-1950-х годов при формальном сохранении многопартийности и существовании нескольких независимых от власти, но маловлиятельных печатных изданий. Правда, в Мексике с середины 1930-х президенты могли избираться лишь на один срок, что обеспечило сменяемость власти с точки зрения её персонального состава.
В то же время аналогии с нынешними политическими режимами в Белоруссии и ряде стран Центральной Азии вполне очевидны и не требуют проникновения вглубь истории. В этих странах процесс ослабления и выхолащивания демократических институтов при одновременной персонализации политических режимов также шёл постепенно. Как и Российская Федерация, эти государства стали результатом распада Союза ССР и кризиса ряда институтов «советского» однопартийного режима. Но эти институты оказались воспроизводимы — в новых условиях и в несколько иных формах.
2. О средствах институционализации
политического режима
Если говорить о средствах институционали-зации политического режима, то тут российский опыт имеет довольно много общего с опытом подобных режимов второй половины XX века.
Как в Бразилии, Парагвае, Индонезии и на Филиппинах 1960— 1970-х годов, власть главы государства (и его аппарата) была поставлена вне всякого контроля (парламентского, общественного и т. д.) и критики. Обе палаты российского парламента, как и парламенты названных государств, были сформированы в основном из лиц, совершенно лояльных главе государства. Необходимо говорить именно о персональном характере лояльности, поскольку партийная принадлежность депутатов (формально представляющих партию власти, но не только её) имела в данном случае, скорее, символическое значение. Партийный бренд «Единой России» (как и бренд «Голкар» в Индонезии, «Националь-
ный союз обновления» в Бразилии, «Движение за новое общество» на Филиппинах и т. п.) в реальности, использовался именно как обозначение указанной персональной лояльности.
Как в Мексике, Бразилии и Индонезии 1960—1970-х годов, в России начала XXI века была создана декоративная партийная система, то есть система, включающая доминирующую партию, предсказуемо выигрывающую все выборы, и две (три) партии, выполняющие функции оппозиции, но не пытающиеся ставить под сомнение основу политического режима, то есть неограниченную власть главы государства. При этом партии-спарринг-партнёры» (или «партии-сателлиты») не были совершенно марионеточными, как партии в тоталитарных государствах (скажем, партии, входящие в Единый Фронт в Китае, или демократическая и христианская партии в ГДР и т. п.). В пределах довольно узкого коридора возможностей они могли принимать самостоятельные решения. В Бразилии, например, постоянно правящая Партия национального обновления (АРЕНА) представляла собой опору для генерала-диктатора, но вполне самостоятельно определяла свои предвыборные стратегии. Её единственный оппонент на электоральном поле — Партия демократического действия, созданная отчасти искусственно, не была, тем не менее, лишена возможности вести борьбу за избирателей и могла даже наращивать свои результаты4. Но на конечный результат (который подразумевал подавляющее преимущество партии-доминанта) это никак повлиять не могло.
В России до 2012 года создание новых политических партий было предельно затруднено с помощью закона о партиях, воспроизводящего ряд положений соответствующего мексиканского закона: о минимальной численности политической партии, об обязательном создании и регистрации её региональных отделений и т. д. Начиная с 2012 года порядок создания политических партий был облегчён: спустя пару лет их было уже около семи десятков. Тут российский политический режим оказался оригинален. Но данная мера носила
4 См. подробнее: Антонов Ю. А. Бразилия: армия и политика. М. : Наука, 1973; Коваль Б.И. Бразилия вчера и сегодня. М. : Наука, 1975.
характер бюрократической уловки: регистрация новых партий для участия в выборах всё так же зависела от воли президентской администрации, никаких новых информационных возможностей эти образования не получили. Крупнейшие телеканалы обслуживали главу государства, региональные СМИ — глав регионов. Кроме того, многие из новых партий оказалась искусственными образованиями, созданными властными структурами исключительно для ослабления немногих реальных партий. Поэтому политическое меню, сформированное примерно двумя десятилетиями раньше (партия власти — КПРФ — ЛДПР — Справедливая Россия) осталось в неприкосновенности. Разрешённым политическим партиям (помимо правящей, ассоциируемой с государством) оставлено ничтожное пространство для деятельности, а те из них, кто выходит из-под контроля власти, притесняются, ликвидируются или старательно марги-нализуются.
Новые авторитарные режимы, установившиеся в ряде государств — участников СНГ, в целом, демонстрировали приверженность примерно тем же методам, что и упомянутые диктаторские режимы в Латинской Америке и Юго-Восточной Азии. Примерно четвертьвековой опыт формирования и функционирования на территории бывшего СССР таких авторитарных режимов позволяет сделать некоторые обобщения.
Важным конституционно-правовым условием формирования указанных режимов, как правило, служило создание формы правления, обеспечивающей сосредоточение всего объёма политической власти в руках одного лица. Внешне эти формы правления могли иметь сходства с президентской республикой (как в Туркмении или Азербайджане) или смешанной президентско-парламентской республикой (как в Узбекистане, Казахстане и Российской Федерации), но фактически они являлись диктатурами (более или менее жёсткими) одного лица, опирающимися на ангажированный бюрократический слой. Конституционная основа подобных диктатур могла формироваться не сразу и в некоторых случаях была результатом открытого давления президента на парламент или даже борьбы с ним, как в Российской Федерации (в 1993 году), Белоруссии (в 1996 году) и Казахстане (в 1995 году). Но во всех случаях целью была та
или иная форма президентства — положение, при котором глава государства становится и главой исполнительной власти — центральной фигурой в государстве, действующей, фактически, без контроля и ограничений.
Хотелось бы отметить одну деталь. Вряд ли при анализе данной проблемы применительно к режимам Средней Азии следует ставить на первое место фактор доминирующего клана (местного или этнического), поддерживающего своего ставленника. Разумеется, кланы оказывали надлежащее содействие своим представителям во власти, но не менее важную роль играли тут и чисто политические, и идеологические, и прочие факторы. Определённая мода на сильную президентскую власть, закреплённую в конституциях, также играла немалую роль5.
Как правило, конституции, используемые авторитарными режимами, возникшими на постсоветском пространстве, упоминали обо всех важнейших правах и принципах (например, идеологическом многообразии и многопартийности), которые не признавались или искажались советскими конституциями. Но на практике названные режимы всё же представляли собой различные формы возврата к советским порядкам.
Создание и постепенное укрепление формы правления на основе Конституции Российской Федерации 1993 года, а точнее постепенное расширение предусмотренных этой Конституцией президентских полномочий в течение 1994—2013 годов, безусловно, стало одним из факторов усиления авторитарной тенденции в развитии российского политического режима. В данном контексте следует, в частности, упомянуть «дополнение» конституционной компетенции президента полномо-
5 Автор может вспомнить беседу 1994 года с лидером Таджикистана Эмомали Рахмоновым, более известным тогда в качестве ставленника (и поначалу даже не лидера) «кулябского клана». Он более всего был озабочен выстраиванием отношений с теми, кто был против исламизации государства. То есть выстраивание более или менее широкой социальной базы власти достигалось в конечном счёте на основе противостояния радикальным исламистам и радикальным версиям ислама. Среди радикалов были и земляки Э. Рахмонова. Он же представлял себя светским лидером, сторонником умеренного ислама, то есть клановый фактор играл тут весьма важную роль, но идеологический — ненамного меньшую.
чиями, связанными с назначением председателей и заместителей председателей судов, аудиторов Счётной палаты, а также закрепление Конституционным Судом права президента временно отстранять от должности генерального прокурора и т. д.
В этом плане российский опыт близок соответствующему опыту упомянутых государств — участников СНГ.
Напротив, лидеры многих авторитарных режимов XX века в Азии и Южной Америке занимались юридическим оформлением своей власти (если вообще считали нужным этим заниматься) уже после того, как устанавливали контроль над государством, его силовыми структурами. Таким образом, захват власти обычно предшествовал созданию законной базы режима (точнее, видимости его законности). Так было в Бразилии в 1964—1967 годах, в Чили в 1973—1980 годах, Парагвае в 1950-х годах, на Филиппинах в 1975—1977 годах и т. д. В некоторых других случаях конституционная основа государства авторитарными лидерами вообще не затрагивалась, точнее игнорировалась (например, в Индонезии и Аргентине).
Несколько слов о моделях взаимодействия государств данного типа со средствами массовой информации. Как и во всех авторитарных режимах второй половины XX века, в России был установлен жёсткий контроль власти — как на федеральном, так и на региональном уровнях — над наиболее популярными телеканалами. При этом несколько большей свободой (как в Мексике и Бразилии) всё ещё пользуются печатные издания. Правда, те из них, кто решается публиковать критику в адрес власти, очень немногочисленны и находятся в крайне уязвимом положении. Речь не идёт о том, что им угрожает неминуемая ликвидация. Нужно отметить, что ряд изданий, пользовавшихся популярностью у определённой аудитории (например, бизнес-сообщества), но вызывавших раздражение власти, был поставлен под контроль лиц, близких к власти либо пользующихся её доверием. Речь могла идти как о печатных изданиях (например, газетах «Известия», «Коммерсант», «Ведомости»), так и интернет-изданиях (например, «Лента.ру») или даже медиа-холдингах («РБК»).
Как и в большинстве упомянутых авторитарных режимов (за исключением, вероятно,
режимов в Чили и Аргентине), в Российской Федерации представители правящей группы фактически контролируют наиболее важные (и доходные) экономические активы, относящиеся, как правило, к государственным компаниям, образующим гигантский государственный сектор экономики. Последняя, став в определённой мере рыночной, в сущности, осталась скорее государственной, нежели частной. Таким образом, власть и собственность в России остаются в значительной мере слиты.
Примерно то же самое можно сказать и о подобных режимах в государствах — участниках СНГ. Одним из условий выстраивания любого авторитарного политического режима на основе структур, оставшихся от прежнего тоталитарного государства, стало образование новой правящей группы — довольно узкого, но сплочённого слоя бюрократии, кровно заинтересованного в сохранении авторитарного характера режима и порождённой им иерархии, в том числе иерархии в распределении благ. В рамках всех перечисленных режимов контроль над наиболее важными экономическими активами осуществляется представителями правящих групп (кланов Алиевых, Назарбаевых, Рахмонова, Ниязова), то есть принцип единства власти и собственности действует в отношении обширных секторов национальных экономик.
Следует особо выделить роль судебной системы и вообще права в процессе легитимации авторитарных режимов. Политические права в рамках данных режимов, как правило, не обеспечивались (и часто вовсе отрицались), но при этом большинство авторитарных правителей было заинтересовано в том, чтобы у граждан сохранялось убеждение в законности установленных порядков, в защищённости их собственности от преступных посягательств, в эффективности судебной системы. П. Г. Соломон-младший справедливо замечает, что «необходимость руководить или управлять авторитарными государствами, которые не находятся на грани крушения и не сталкиваются с политической конкуренцией, может стать дополнительной причиной для того, чтобы обратиться к праву и судам»6.
6 Соломон-мл. П.Г. Суды и судьи при авторитарных режимах // Сравнительное конституционное обозрение. 2008. № 3 (64). С. 156-174, 159.
В связи с этим следует различать по крайней мере две возможные модели отношений власти и судов при авторитарных правлениях.
Первая модель, которую политологи называют «испанской» или «фрагментирован-ной», предполагала относительную независимость гражданских судов, притом что все сколь-нибудь значимые для власти процессы становились предметом судов специальных, в основном военных. «В Испании при Франко, особенно в последние десятилетия его правления, судебную власть можно было считать независимой, - пишет П. Соломон, - так как существовали нормальные механизмы институциональной защиты судей. Но судьи были лишены реальных полномочий, поскольку все споры, представлявшие интерес для правительства, были переданы в ведение отдельной системы трибуналов, члены которой не имели той защиты, которую имели судьи. Правда, судьи обычных судов были стеснены ограничениями хорошо организованной судебной бюрократии, а периодический контроль качества работы поощрял конформистское поведение, однако они не испытывали внешнего вмешательства или давления»7.
Подобная модель — в большей или меньшей степени - работала и в Бразилии, и в Аргентине, и в Чили. Но при этом военные власти (особенно двух последних стран), не довольствуясь военными судами и участием военных в судебных процедурах, широко практиковали и внесудебные репрессии8.
Другая модель взаимодействия судебной и исполнительной властей, также формально предусматривая независимость судей и обходясь без специальных судов, была построена на неформальных отношениях и договорённостях, играющих главную роль при вынесении судебных решений. Данная модель более всего подходила для политических режимов, которые стали именовать «гибридными». В их рамках сама по себе «сложившаяся практика отношений гарантирует, что суды не будут выносить решений против интересов режима»9.
7 Соломон-мл. П.Г. Указ. соч. С. 158.
8 См.: Pereira A. W. Political (In)justice: Authoritarianism and the Rule of Law in Brazil, Chile, and Argentina. Pittsburg, PA : University of Pittsburg Press, 2005. P 5-80; Hilbink L. Judges Beyond Politics in Democracy and Dictatorship: Lessons from Chile. Cambridge ; New York : Cambridge University Press, 2007. P. 13.
9 Соломон-мл. П.Г. Указ. соч.
Данная модель подразумевает отсутствие глубоких правовых традиций и, в частности, традиций независимости судебной власти: судьи, фактически, осознают себя представителями не обособленной ветви власти, но скорее единой властной корпорации, интересы которой они должны блюсти в первую очередь. Подобные отношения власти и судов были характерны для Индонезии под властью Сухар-то, Филиппин под властью Ф. Маркоса, Сингапура под властью Ли Куан Ю, ряда других авторитарных государств. П. Г. Соломон-мл. относит к ним и Российскую Федерацию — и имеет для этого серьёзные основания10.
Нужно при этом всё же отметить, что в период, связанный с началом судебной реформы в России, в 1990-е годы, суды на какое-то время успели ощутить себя реальной властью: этот период ознаменовался принятием целого ряда решений, свидетельствовавших о возникающей независимости судебной власти от исполнительной. Но традиция такой независимости так и не успела сформироваться. С начала 2000-х годов правящая в государстве группа создала условия для постепенного возвращения судебной власти под контроль административной. К таким условиям, в частности, относился и порядок назначения (президентом) председателей (и заместителей председателей) судов, и порядок их переназначения, характер взаимоотношений председателей судов с рядовыми судьями, готовность квалификационных коллегий исполнять пожелания руководства административной власти и избавляться от неугодных судей и т. д.
Такое состояние судебной системы не стало пока условием для массовых репрессий против противников политического режима (более того, глава государства и лица из его ближайшего окружения неоднократно выражали своё неприятие сталинской репрессивной политики). Тут необходимо видеть разницу нынешних российских реалий и преследований политических оппонентов в Бразилии, Чили и Аргентине в 1970-е годы. Но выборочные, точечные репрессии, связанные с давлением на конкретных лиц (и через них иногда на определённые социальные группы) — это тоже вполне современная российская реальность.
10 См.: Там же.
Отдельная подтема — роль и положение лидера авторитарного режима. Стабильности всякого подобного режима в наибольшей мере способствует довольно длительное пребывание у власти одного лица — основателя и гаранта режима. Общественно-политическая жизнь таких государств вращается вокруг личности диктатора. И если он обладает достаточно сильной харизмой и обеспечивает некоторые иные условия стабильности, его правление, а значит, и существование режима, может быть долгим. Президент Филиппин Ф. Маркос оставался во главе государства 21 год (из которых 15 лет правил единолично, как полновластный диктатор), Президент Египта Хосни Мубарак — 30 лет, Президент Индонезии Сухарто правил 32 года, каудильо Испании Франсиско Франко — 36 лет, Президент Парагвая А. Стресснер — 45 лет.
Особо выделим тут пример Ф. Маркоса: он дважды побеждал на вполне свободных президентских выборах, но позже, пользуясь государственным аппаратом, уже сам создавал себе условия для побед на референдумах и для вполне комфортного многолетнего единоличного правления11.
Тут важно представлять себе условия поддержания устойчивой популярности данных лидеров, готовности значительной части населения мириться с несменяемостью власти. Можно обозначить по крайней мене два таких условия, исходя из практики авторитарных режимов.
Итак, во-первых, с политической сцены устранялись все возможные конкуренты авторитарного правителя. Любая политическая фигура, претендующая на самостоятельность и появившаяся либо из рядов оппонентов, либо из окружения вождя, подлежала дискредитации и преследованию. Обычной в таких случаях технологией служило возбуждение уголовного дела и изоляция конкурента по решению послушного суда. Вполне действенной могла быть и угроза уголовного преследования, дополненная травлей в СМИ. (В частности, диктатор Чили А. Пиночет был вынужден примерно таким образом избавляться от одного из своих соратников, генерала Г. Ли Гусмана, совершенно некстати поставившего
11 См.: Панков А.Н. Конституционно-правовое развитие Республики Филиппины // Вестник МГИМО-Университета. 2013. № 4 (31) С. 275—281, 275—277.
вопрос о коллегиальности в работе хунты; впрочем, подобные случаи были очень редки.) Лидер должен был оставаться главным и единственным персонажем на политической сцене. Его соратникам обычно дозволялось лишь транслировать его волю — светить отражённым светом.
В связи с этим — во-вторых: контролируемые властью СМИ обычно обеспечивали полное доминирование главы режима и его точек зрения по актуальным вопросам в ме-диапространстве. Его образ зримо или незримо (в случае радиопрограмм) присутствовал в каждом выпуске новостей, возглавляя не очень длинную галерею значимых в государстве персон. У глав подобных режимов всегда была возможность обратиться к гражданам непосредственно — с телеэкрана или радиообращением. Диктаторы Латинской Америки, как правило, пользовались этими возможностями весьма охотно, нередко злоупотребляя вниманием аудитории. Но в любом случае это зависело от темперамента и типа характера диктатора. А. Салазар в Португалии выступал с обращениями крайне редко, да и встречами с представителями народа, даже вполне лояльными, пренебрегал. Это не входило в арсенал пропагандистских приёмов его режима.
В любом случае в рамках любого авторитарного режима у его граждан должно быть сформировано мнение о незаменимости вождя. Он — вне конкуренции и вне правил.
Соответствует ли этим признакам нынешнее положение главы российского государства? К сожалению, нужно признать, что соответствует.
Примерно с 2001 года, после того как был установлен контроль президентской администрации над единственным крупным частным телеканалом «НТВ» (и, соответственно, смены его руководства), Владимир Путин занял особое привилегированное положение в эфире российских телеканалов — по сути, важнейших СМИ в России. С тех пор репортажи с его участием появлялись в каждом новостном выпуске каждого российского телеканала, имеющего новостные блоки. Таким образом, российское телевидение показывало и показывает президента примерно по 8 раз в день. Освещение текущей деятельности главы государства, вероятно, можно было объяснить. Но в то же время была исключена
любая критика в его адрес в телеэфире. Редакторы печатных изданий тоже быстро поняли, что персональные выпады в адрес президента — путь к ликвидации издания либо увольнению его руководства. Контроль над медиапространством позволял все 18 лет не только популяризировать каждый шаг главы государства, но и дискредитировать любого возможного соперника или оппонента.
В 2008 году Президент В. Путин, подчиняясь норме статьи 81 Конституции России, не стал в третий раз подряд выдвигать свою кандидатуру на президентский пост. Президентом России стал Дмитрий Медведев, находившийся, однако, все четыре года под плотным контролем лиц из ближайшего окружения бывшего Президента, который, как известно, занял пост председателя Правительства. Д. Медведев относительно свободно пользовался президентскими полномочиями (в том числе и в сфере внешней политики), но именно в тех пределах, которые, скорее всего, были оговорены с В. Путиным. Так, например, Д. Медведев не мог, судя по всему, как-либо изменить судьбу предпринимателя М. Ходорковского, отбывавшего длительный срок лишения свободы, но мог помочь независимому телеканалу «Дождь». Более всего это походило на президентство под патронатом. Данная ситуация, которую в СМИ, в том числе государственных, часто именовали «тандем», в определённой мере напоминала период «максимато» в Мексике в конце 1920-х — начале 1930-х годов. Тогда реальная власть в стране принадлежала П. Кальесу, который после окончания своего президентства сохранил влияние и фактически определял кандидатуры трёх следующих президентов, действия которых контролировал и направлял — вплоть до избрания Л. Карденаса.
Впрочем, российская история пошла совсем по другому сценарию. В. Путин вернулся на президентский пост в 2012 году и продолжил выстраивать (точнее, достраивать) конструкцию своей безраздельной власти.
3. О классификации политического режима в Российской Федерации с учётом его эволюции
Пытаясь классифицировать сложившийся у нас политический режим, относить его к некой устойчивой категории, нужно отметить,
что данный режим за последние двадцать пять лет (считая с даты принятия Конституции) менялся, эволюционировал, то приближаясь время от времени к разным образцам, связанным с опытом других авторитарных государств, то удаляясь от них.
Достаточно самобытен он был в 1994 — 2000 годах, когда авторитарный стиль первого российского президента был помещён в контекст очень бурной парламентской жизни. Лидер государства мог вести себя весьма авторитарно, но институциональных условий для авторитарного режима было создано не так уж много.
Начиная с 2000 года такие условия создавались вполне последовательно. Следует вспомнить некоторые из них: изменения порядка формирования Совета Федерации, ставящие его под контроль президентской администрации, подчинение Счётной палаты исполнительной власти, поправки к избирательному законодательству, дающие преимущества пропрезидентской партии. Политический режим, выстроенный в России в течение данного периода, имел более всего общего с так называемыми популистскими авторитарными режимами 1930— 1960-х годов в Латинской Америке (в Мексике при Л. Карде-насе и его последователях, в Аргентине при Х. Пероне). Наиболее заметно это было в первое десятилетие XXI века, когда быстрый рост цен на нефть позволил обеспечить реальный рост доходов населения. Тут следует иметь в виду выдвижение Президентом В. Путиным (но также и Д. Медведевым, действовавшим под фактическим патронатом В. Путина) ряда амбициозных проектов, имевших социальное значение. Можно вспомнить о выдвинутом в начале 2000-х годов проекте обеспечения каждой российской семьи отдельной квартирой (и соответствующих мерах по ипотечному кредитованию), о так называемых «национальных проектах» в области здравоохранения и образования, о президентских указах, требующих повышения зарплаты для ряда категорий бюджетных работников и т. д. Профсоюзы при реализации данных инициатив не играли сколь-нибудь существенной роли (в отличие от массовых профсоюзов в государствах Латинской Америки), хотя структуры Федерации независимых профсоюзов России, фактически продолжающие выполнять роль государственных профсою-
зов, обеспечивали некоторыми своими акциями символическую поддержку власти.
Примерно в эту же пору — в 2003—2011 годах — было обеспечено почти полное институциональное оформление российского политического режима, прежде всего с помощью доминирующей политической партии, «партии власти» (Единой России), представлявшей собой, по сути, связанную с государством корпорацию и получавшей подавляющее большинство мест во всех представительных органах — от муниципальных собраний до Государственной Думы. Партия власти неизменно одерживала победы на выборах всех уровней, показывая высокие результаты, что, с одной стороны, безусловно, отражало массовую поддержку правящей группы (точнее, её лидера) значительной частью избирателей, но, с другой стороны, оставляло пространство для серьёзных сомнений в любых численных показателях. Фальсификации и подделка результатов любых голосований стали к этому времени рутинной практикой избирательных комиссий всех уровней. Политический плюрализм в это время был реально ограничен, роль бюрократических и силовых структур стала возрастать.
После падения цен на нефть в 2014—2015 годах возможности социального маневрирования для правящей группы в России оказались серьёзно ограничены. В эти же годы (и даже несколько раньше) стали появляться протестные движения, адресовавшие власти как политические, так и сугубо экономические требования (как, например, движения водителей-дальнобойщиков, фермеров, шахтёров с закрывающихся предприятий и т. п.). Они ещё не были достаточно массовыми, чтобы представлять угрозу власти, но вполне структурированными (образовавшими ряд организаций) и проявлявшими склонность к политизации.
Вообще, нужно сказать, что в большинстве государств — участников СНГ правящие группы, ставшие главными инициаторами создания авторитарных режимов, поначалу строили весьма амбициозные планы по модернизации национальных экономик и радикальному повышению уровня жизни. Эти задачи в основном находили широкую поддержку в самых разных слоях общества. Но постепенно — за два десятилетия — и планы, и амбиции сошли на нет. Определённые успехи,
достигнутые в предшествующие периоды - в привлечении иностранных инвестиций, в развитии ряда отраслей экономики - не получают развития. Первостепенной задачей стареющих лидеров становится защита собственной власти и status quo.
Примерно с 2012-2013 годов политический режим в России по ряду признаков стал всё более напоминать родственные ему авторитарные режимы в Белоруссии и Центральной Азии. Прежде всего, нужно отметить фактически неограниченный характер власти президента. Он находится вне какого бы то ни было контроля. Его решения беспрекословно выполняются органами не только исполнительной, но и законодательной, и судебной ветвей власти. К указанным признакам следует также отнести всемерное укрепление военно-полицейского аппарата, подведение законодательной базы под дальнейшее ограничение конституционных свобод, повышение активности различных групп, практикующих экстраофициальное насилие - активистов, пользующихся определённой санкцией государства на применение запугивания и насилия в отношении представителей оппозиции. Стоит отметить, что эти черты в определённой мере были свойственны и режимам Сухарто и Маркоса в последние годы их существования. Социально-экономическое развитие, в сущности, прекратилось; его заменило укрепление силовых структур.
Тут мы подходим к некоторым важным особенностям в политическом развитии России в период, ассоциируемый с властью Владимира Путина, к тем чертам сформированного при нём политического режима, которые можно считать уникальными.
Дело в том, что примерно к 2013-2014 годам развитие экономики страны утратило динамизм и стало очевидно, что и правящая группа в определённой мере утратила, исчерпала интерес к темам технологической и экономической (и уж конечно, социально-политической) модернизации. Её внимание постепенно переключилось на сохранение status quo.
Требовалось, впрочем, некоторое очень серьёзное основание, предлог для переключения вектора развития государства с модернизации на всемерное обеспечение незыблемости власти, политического режима. Нельзя сказать, что российская правящая группа
специально выискивала подобный предлог. Но он появился.
События на Украине в конце 2013 — начале 2014 годов и последовавшее за ними присоединение к России Автономной Республики Крым и города Севастополя, а потом участие России в конфликте на Донбассе вызвали острую международную реакцию. Данные события получили оценку в резолюции Генеральной Ассамблеи ООН 68/262, в которой Генеральная Ассамблея подтвердила суверенитет и территориальную целостность Украины в её международно признанных границах и подчеркнула, что не признаёт законности какого бы то ни было изменения статуса Автономной Республики Крым и статуса города Севастополя.
В связи с этим ряд государств, в том числе США и государства — члены Европейского Союза ввели санкции экономического характера против Российской Федерации. В частности, санкции касались запретов на инвестиции в инфраструктурные, транспортные, телекоммуникационные и энергетические секторы, на поставку оборудования для этих секторов, а также на оказание для них финансовых и страховых услуг и т. п.). Руководству Российской Федерации это дало основание поставить вопрос о враждебных действиях в отношении Российской Федерации, о враждебном окружении.
В связи с этим необходимо отметить, что после этих событий внешнеполитический фактор стал играть, по сути дела, ключевую роль во всех изменениях внутренней политической жизни, во всех трансформациях политического режима. Для его консолидации и мобилизации значительной части электората стали использоваться пропагандистские установки, прежде всего тема внешних угроз государству. По сути дела, была актуализирована тема России как «осаждённой крепости».
4. О режиме и идеологии «осаждённой крепости»
Данный опыт в некоторой степени оказался сопоставим с опытом ряда режимов, возглавляемых авторитарными лидерами, предпринявших крупные и рискованные военные акции, имевшие целью наращение территории государств и повышение популярности режимов.
В 1974 году лидер военного режима в Греции (режима «чёрных полковников») Д. Ио-аннидис попытался присоединить к Греции остров Кипр, используя военные формирования греческой общины острова12. В 1975 году индонезийский диктатор Сухарто ввёл войска на территорию Восточного Тимора, принадлежавшего Португалии, и вскоре после оккупации объявил о присоединении данной территории в качестве провинции. В 1982 году глава военной хунты Аргентины Л. Галтиери инициировал занятие аргентинскими войсками Фолклендских (Мальвинских) островов, являвшихся предметом территориального спора между Аргентиной и Великобританией, но находившихся под британским контролем. В 1990 году иракский диктатор С. Хуссейн за три дня оккупировал эмират Кувейт, объявив его новой провинцией Ирака. Во всех случаях нападавшие стороны поначалу не встречали серьёзного сопротивления и оперативно объявляли о новом статусе территорий (или — в случае с «энозисом» Кипра — о намерении присоединить территорию, идя навстречу воле её жителей).
Однако военно-политические последствия этих операций разнились.
Греческий и аргентинский диктаторы вынуждены были отказаться от своих геополитических планов, а затем и от власти после вмешательства в конфликт вооружённых сил соответственно Турции и Великобритании. Иракские войска ушли из Кувейта под давлением сил международной коалиции во главе с США. Но сам С. Хуссейн оставался у власти в Ираке ещё 12 лет.
В отличие от названных вождей, индонезийский лидер Сухарто не испытал сколь-ни-будь серьёзного международного воздействия после оккупации и аннексии Восточного Тимора.
Его опыт, о котором выше мы уже упоминали, нам особенно интересен.
Ни одно государство (кроме Австралии) не признало данную территорию частью Индонезии. Генеральная Ассамблея ООН признала действия Сухарто агрессией, осудила их
12 Подробнее см.: Петрунина О. Е. Греческая нация и государство в XVIII—XX вв: Очерки политического развития. М. : КДУ, 2010; Круговая Е.Г. «Чёрные полковники» в Греции в 1967 — 1974 гг. // Новая и новейшая история. 2001. № 3. С. 64—80.
и потребовала немедленного освобождения Восточного Тимора. Но никто не изъявил никакого желания восстанавливать status quo. Прежде всего, потому что Португалия после революции 1974 года уже не претендовала на свою бывшую колонию, да и не обладала ресурсами для её удержания. Сухарто же представил свои действия как вклад в деколонизацию Юго-Восточной Азии. И, кроме того, дал понять Соединённым Штатам, Великобритании и Австралии, что борется с проникновением коммунистического влияния в регион.
В общем, эта операция оказалась не связана с особыми издержками. Санкций против Индонезии никто не вводил, её экономические отношения с крупнейшими партнёрами только упрочились.
Проблемы начались потом. Помимо сторонников присоединения на острове были и сторонники независимости. Спустя несколько лет они начали вялотекущую партизанскую войну. Постепенно она стала вызывать всё больший резонанс и внутри страны, и за её пределами. В конце концов, спустя четыре года после свержения Сухарто (в 1998 году) была провозглашена независимость Восточного Тимора.
Впрочем, аналогии с ситуацией вокруг Крыма и Донбасса тут могут быть только поверхностными.
В 2014 году в Крыму доминировали настроения в пользу вхождения в состав Российской Федерации, хотя результаты и референдума, проведённого с нарушением всех норм избирательного права, и социологических опросов, проводимых под контролем государства, оставляли широкое поле для сомнений в отношении точных пропорций сторонников и противников присоединения. В любом случае, операция по присоединению Крыма в отличие от подобной операции в Восточном Тиморе прошла почти бескровно.
Ещё более важен тут идеологический аспект. В процессе консолидации авторитарного режима Сухарто тема присоединения Восточного Тимора не играла важной роли (важнее, скажем, было вполне законное присоединение Западного Ириана). Последние 20 лет существования режима Сухарто, уже после операции в Восточном Тиморе, он пользовался более или менее выраженной поддержкой крупнейших государств, имевших различные интересы в регионе: Австралии, США, Фран-
ции, Великобритании. Инвестиции из этих стран играли существенную роль в экономическом развитии Индонезии. Её международное положение все эти годы было достаточно прочным, причём индонезийский режим в 1970— 1980-х годах играл важную роль в Движении неприсоединения. Тема отношений индонезийского государства с крупнейшими игроками на международной арене не играла особой роли в идеологическом оформлении режима Сухарто (о котором речь шла выше).
В данном контексте можно понять, что ситуация, сложившаяся в России после присоединения Крыма, провозглашённого частью Российской Федерации (а также фактического присоединения ещё нескольких районов Украины), серьёзно отличается от всех подобных ситуаций, связанных с действиями авторитарных режимов.
В России в 2014—2018 годах главным элементом идеологического обоснования политического режима постепенно стала идея противостояния условному идеологическому конструкту «Западный мир» (включающему, впрочем, Австралию и Японию и возглавляемому США). Под целями данного противостояния подразумеваются защита только что приобретенных территорий и сохранение военно-политического контроля над рядом других территорий, относящихся к соседним государствам (прежде всего, к Украине и Грузии). На языке официальной пропаганды это называется «возвращением России в мировую политику» или восстановление положения, при котором с нашим государством «снова начинают считаться».
Фальшивость этого тезиса заключается в том, что после распада Союза ССР его крупнейшая союзная республика — Российская Федерация и не уходила никуда из «большой политики». И при Президенте Б. Ельцине, и при Президенте В. Путине наше государство достаточно активно действовало и в региональном, и в глобальном формате. Российская Федерация играла важную (или ключевую) роль в таких структурах, как Организация Договора о коллективной безопасности, Шанхайская организация сотрудничества, и в рамках «Большой восьмёрки», создавая благоприятные условия и для своего экономического развития, и для обеспечения безопасности. Главное отличие от внешней политики советской эпохи состояло, главным образом,
в том, что российское государство добивалось своих целей без конфронтации с сообществом демократических государств (относившихся, по терминологии советской эпохи, к «лагерю капитализма» или лагерю «сил империализма») и без диктата по отношению к соседям.
Напротив, новая «крымская» внешнеполитическая стратегия Российской Федерации оказалась связана с использованием силы (в феврале 2014 года) против соседнего государства — Украины и, соответственно, с резким ухудшением отношений с государства -ми — членами Европейского Союза и крупнейшими демократиями, представленными в «Большой восьмёрке», ставшей после этих событий «семёркой». Для многих экспертов такое изменение в стратегии символизировало возвращение к советской внешнеполитической доктрине, к советскому представлению о друзьях и врагах на международной арене. Причём во враждебном лагере в данном случае оказывались именно те государства, которые числились в нём в советскую эпоху, но также и все бывшие союзники СССР по Варшавскому договору (государства Центральной и Восточной Европы), а также ряд бывших республик СССР, как ставших членами ЕЭС и НАТО, так и не получивших этого статуса (Грузия и Украина).
Противостояние всему этому сонму старых и новых врагов стало в итоге главным обоснованием дальнейшего ужесточения политического режима в России и, собственно, авторитарного правления (к нему также вполне применим и термин «олигархического», если иметь в виду слияние политической власти и контроля над важнейшими экономическими активами).
Если говорить об определённых юридических аспектах идеологического оформления политического режима в России, то можно отметить следующее. Речь не идёт пока о включении каких-либо идеологем в Конституцию: до тех образцов, которые были выработаны в Египте при Насере или в Индонезии при Сухарто, нам далеко. Норма статьи 13 Конституции запрещает установление какой-либо идеологии в качестве государственной. Но периодически это конституционное положение уже подвергается резкой критике со стороны некоторых политиков, указывающих на необходимость провозглашения в Консти-
туции ряда идеологических принципов, таких как «патриотизм», «государственность», «защита семьи», то есть, в сущности, на необходимость возвращения к общеобязательной идеологии. Владимир Путин пока не высказывался по поводу статьи 13 Конституции, но, как отмечалось выше, фактически, в 2012—2018 годах появились признаки государственной идеологии, некоторые положения которой исподволь или вполне открыто пропагандировали государственные СМИ (включая все федеральные телеканалы). Речь идёт не о целостной системе взглядов, но о наборе установок, используемых в основном в рамках пропагандистского жанра. Источниками этих установок становились выступления главы государства, его отдельные высказывания, заявления Министерства иностранных дел России, а также (хотя и довольно редко) статьи и интервью лиц из ближайшего окружения президента.
Из этих установок можно выделить две важнейшие. Первая предполагает, что враждебными государствами, США и их союзниками, проводится политика «сдерживания России». То есть, по словам В. Путина, санкции — «это не просто нервная реакция США или их союзников на нашу позицию в связи с событиями и госпереворотом на Украине, и даже не в связи с так называемой "крымской весной"...». Речь идёт о проявлениях именно целенаправленной политики, которая проводится уже многие десятилетия. «Если бы всего этого не было, то придумали бы какой-нибудь другой повод для того, чтобы сдержать растущие возможности России, повлиять на неё, а ещё лучше — использовать в своих интересах»13. Таким образом, главным фактором внешнеполитической стратегии оказывается наличие постоянных врагов.
Вторая установка означает, что внутренняя политика рассматривается в контексте внешней. То есть любые нынешние критики политики власти (в особенности её внешней политики), по сути, с точки зрения данной идеологии являются проводниками влияния враждебных государств (в советскую эпоху говорили «агентов империализма»). Данный
13 Послание Президента Федеральному Собранию от 4 декабря 2014 года. URL: http://www.kremlin.ru/ events/president/news/47173 (дата обращения: 16.01.2018).
подход был распространён (ещё в 2012 году) и на все иные общественные силы, в частности некоммерческие организации, средства массовой информации, действующие вне сферы политики, но привлекающие иностранные финансовые средства. Соответственно, любые дискуссии о демократии либо об ослаблении демократических институтов переводятся в контекст борьбы с внешними враждебными силами и приобретают совершенно иной смысл. Осаждённой крепости не нужна демократия.
Данные установки пока не попали в Конституцию, но нашли отражение в целом ряде поправок в законы, в частности в федеральные законы «О некоммерческих организациях», «О средствах массовой информации», «Об информациях, информационных технологиях и защите информации» и др.
В итоге политический режим, сложившийся в Российской Федерации к 2018 году (к началу четвёртого срока президентства В. Путина), безусловно, обладая рядом черт, присущих авторитарным режимам прошлого, отличается от них, по крайней мере, в двух отношениях. Во-первых, в отличие от подобных режимов, он в качестве своих основных целей поставил наращение территории и расширение внешнеполитического влияния, отказавшись, по сути, от партнёрских отношений с наиболее развитыми в экономическом отношении странами. Во-вторых, в период правления В. Путина так и не было предпринято сколь-нибудь масштабных усилий по оздоровлению и реформированию экономики (к которому стремились все латиноамериканские режимы). Вместо этого, фактически, был расширен военно-промышленный сектор и законсервирована традиционно доминирующая роль добывающих отраслей.
С учётом снижения цен на энергоносители в течение 2014—2017 годов, российскую экономику в таких условиях ждёт неминуемая стагнация, а политический режим — усиление охранительной функции.
Итак, резюмируем сказанное. В таком обществе и в таких условиях поддерживать искусственный политический комфорт для одной привилегированной группировки (во главе с бессменным лидером) труднее, нежели раньше. Данная группа должна постоянно маневрировать, жёстко контролируя СМИ и избирательную систему. Можно предполо-
жить, что это принудительное удержание общества в целом и его активного слоя в частности в состоянии почтительной покорности и страха не может продолжаться вечно. Режим личной власти, как показывает практика, неизбежно приходит к кризису, к краху. Такова, с нашей точки зрения, долгосрочная перспектива. (Но в конце концов, отношение к названным факторам обусловлено ценностной позицией автора. Приверженцев авторитарных правлений и внешней политики, нацеленной на всемерное наращение территорий, мы всё равно ни в чём не сможем убедить.)
Однако прежде чем такой кризис проявится, вполне реальным представляется то, что можно было бы назвать ужесточением реакции. Такое развитие может быть следствием обострения внешнеполитической ситуации и постепенной изоляции страны. Это может означать ужесточение отношения власти к любой оппозиции, ликвидацию последних независимых СМИ. Это, конечно, худший сценарий. Пару десятилетий назад он уже рассматривался в контексте сопоставления событий в Германии в 1920— 1930-х годах и в России после «холодной войны». Суть аналогии выражалась формулой «Веймарская Россия». Главный аргумент в пользу данного развития событий подразумевал, что «вековые имперские и милитаристские традиции заведомо сильнее новорождённой демократии, интеллектуально незрелой и политически неопытной. Если даже удавалось демократии пережить первый, второй или третий свой кризис, пятый или десятый добивал её наверняка. И чем глубже, чем укоренённей была в стране эта "государственная идея", тем более подавляющим оказывалось её превосходство и больше шансов получала она восторжествовать над юной и неискушённой свободой...»14. Нужно признать, что автор данной аналогии в определённой мере оказался прав. «Веймарская Россия» — это, конечно, хлёсткая метафора. Тот результат, к которому в 1930-е годы пришла Германия в результате эволюции её политического режима на основе принятой в Веймаре Конституции 1919 года, остаётся пока лишь устрашающим предупреждением, предметом мрачного исторического урока. О его актуальности для
14 Янов А. После Ельцина. «Веймарская» Россия. М. : Издат. фирма «Крук», 1995. С. 11.
России начала XXI века говорить пока, вероятно, не вполне корректно. Но не следует и беспечно игнорировать угрозу подобного перерождения исследуемого режима. Особенно если его авторитарный характер становится всё более очевиден, а среди его идеологических установок появляются и те, что близки имперскому национализму.
Мы должны учитывать и возможность такого сценария, притом что нам представляется совершенно неизбежным возвращение на путь к конституционному государству -вследствие неизбежного кризиса режима личной власти.
Библиографическое описание: Шаблинский И. Авторитарные режимы прошлого и политический режим в Российской Федерации: сходства и различия // Сравнительное конституционное обозрение. 2018. № 1 (122). С. 127-141.
Authoritarian regimes of the past and the Russian political regime: similarities and differences
Ilya Shablinskiy
Doctor of Sciences in Law, Professor, Higher School of Economics, Moscow, Russia (e-mail: ishablin@yandex.ru).
Abstract
This article contains a comparative analysis of the political regime in Russia in the context of the authoritarian tradition - namely, the formation and the genesis of some political regimes in the 20th century. The subjects of the comparison are some instruments of political regimes in Latin America, the South-Eastern Asia, and in Russia. For instance, the dominant political party (like United Russia in the Russian Federation, Golkar in Indonesia, the Party of the National Renovation in Brazil, and some others), the party system, the legal system, especially the different models of influence of the executive power to the courts and the role of the state mass-media. The author takes into account the experience of the political regimes of some member states of the CIS - Azerbaijan, Belorussia, Kazakhstan, Turkmenistan, Tajikistan, and Uzbekistan. The author considers the presidential model of power in the constitutions as one of the factors of the authoritarian tendency. The special subject of the investigation includes some unique features of the political regime in Russia, connected with its strategy in foreign affairs. To be more precise, the author compares some actions of the Putin regime after the Crimea conflict with some actions of the Sukharto regime in Indonesia after the Eastern Timor conflict (and some other conflicts connected with authoritarian rules). The article considers some aspects of the formulation of the ideological base of the regime. This process comes in spite of the Constitu-
tion. The author considers such a conclusion: the new ideology of the Putin regime is the result and the expression of its new foreign policy.
Keywords
authoritarian regime; authoritarian rule; dominant political party; actual state ideology; party system; law system.
Citation
Shablinskiy I. (2017) Avtoritarnye rezhimy proshlogo i politicheskiy rezhim v Rossiyskoy Federatsii: skhodstva i razlichiya [Authoritarian regimes of the past and the Russian political regime: similarities and differences].
Sravnitel'noe konstitutsionnoe obozrenie, no. 1, pp. 127-141.
References
Antonov Yu. A. (1973) Braziliya:armiyaipolitika [Brazil: the army and policy], Moscow: Nauka. (In Russian). Hilbink L. (2007) Judges Beyond Politics in Democracy and Dictatorship:
Lessons from Chile, Cambridge; New York: Cambridge University Press. Khoros V. G. (ed.) (1996) Avtoritarizm i demokratiya vrazvivayushchikhsya stranakh [Authoritarianism and democracy in developing countries], Moscow: Nauka. (In Russian). Koval' B. I. (1975) Braziliya vcheraisegodnya [Brazil: yesterday and today],
Moscow: Nauka. (In Russian). Krugovaya E. G. (2001) "Chernye polkovniki" v Gretsii v 1967-1974 gg. [The Black colonels in Greece: 1967-1974]. Novaya i noveyshaya istori-ya, no. 3, pp. 64-80. (In Russian). Levitsky S., Way L. A. (2002) The Rise of Competitive Authoritarianism.
Journal of Democracy, vol. 13, no. 2, pp. 51-65. Linz J. J. (2000) Totalitarian and Authoritarian Regimes, Boulder, CO: Lynne
Rienner Publishers. Pankov A. N. (2013) Konstitutsionno-pravovoe razvitie Respubliki Filippiny [The constitutional development of the Republic of the Philippines]. VestnikMGIMO-Universiteta, no. 4, pp. 275-281. (In Russian). Pereira A. W. (2005) Political (In)justice: Authoritarianism and the Rule of Law in Brazil, Chile, and Argentina, Pittsburg, PA: University of Pittsburg Press.
Petrunina O. E. (2010) Grecheskaya natsiya i gosudarstvo v XVIII-XX ve-kakh. Ocherkipoliticheskogo razvitiya [The Greek Nation. Essays of political development], Moscow: KDU. (In Russian). Schedler A. (ed.) (2006) Electoral Authoritarianism: The Dynamics of Unfree
Competition, Boulder, CO; London: Lynn Rienner Publishers. Solomon P H., Jr. (2008) Sudy i sud'i pri avtoritarnykh rezhimakh [The courts and judges in authoritarian regimes]. Sravnitel'noe konstitutsionnoe obozrenie, no. 3, pp. 156-174. (In Russian). Vorozheykina T. (2009) Avtoritarnye rezhimy XX veka i sovremennaya Ros-siya: skhodstva i razlichiya [Authoritarian regimes and modern Russia: similarities and differences]. Vestnik obshchestvennogo mneniya. Dan-nye. Analiz. Diskussii, no. 4, pp. 50-68. (In Russian). Wilson A. (2005) Virtual Politics: Faking Democracy in the Post-Soviet
World, New Haven, CT; London: Yale University Press. Yanov A. (1995) Posle El'tsina. "Veymarskaya" Rossiya [After Yeltsin. The "Weimar"Russia], Moscow: Izdatel'skaya firma "Kruk". (In Russian).
