CC BY
316
УДК 82.09
И. Г. Гончаренко
АВТОР, СКАЗ И ДИАЛОГ В ТРАКТОВКЕ В. В. ВИНОГРАДОВА И М. М. БАХТИНА
В ходе многолетних исследований в трудах В. В. Виноградова было выработано следующее понимание категории «образ автора». Образ автора представляет собой центр художественного произведения, выражающий отношение автора к событиям, о которых рассказывается в тексте. Построение образа автора в качестве ведущего начала произведения связано с отношением автора к читателю через текст. Образ автора прямым или косвенным образом проявляется во всем произведении: в композиции, в сюжете, в стиле, - тем самым как бы задавая восприятие и оценку рассказываемых событий. Образ автора представляет собой символическую, т. е. принципиально многозначную структуру, которая допускает широкий спектр интерпретаций. Любой образ автора строится на эстетическом отчуждении биографической личности автора и на знании, что излагаемые прецеденты являются вымыслом [11, 230-231].
Параллельно в собственно эстетическом измерении в полемике с В. В. Виноградовым проблема автора рассматривалась М. М. Бахтиным. Автор мыслился М. М. Бахтиным не персонально, как субъект, или стилистически, как функция текста, но, если позволено будет так сказать, «теологически»1. Автор - это чистая энергия завершения мира произведения в его становлении, поэтому автор «вненаходим» миру произведения, занимает по отношению к нему «внежизненную» активную позицию. Позднее, в полемике с лингвистическим пониманием образа автора у В. В. Виноградова, М. М. Бахтин пришел к необходимости терминологического удвоения. Он разграничил автора-творца, или «первичного автора» - субъекта художественного завершения, и «вторичного», или изображенного, автора. Изображенный автор у Бахтина отчасти аналогичен образу автора у Виноградова. Позже концепция Бахтина была детализирована в рамках системно-субъектного подхода в работах Б. О. Кормана.
Так схематически можно резюмировать построения М. М. Бахтина и В. В. Виноградова. Несмотря на периодическое обновление литературы, посвященной их полемике [14, 10, 8], мы полагаем, что существо их спора нуждается в дополнительном анализе.
Два различных «образа автора» представляют собой нечто более глубокое, нежели расхождение во взглядах двух филологов. Несовместимость интенций М. М. Бахтина и В. В. Виноградова может быть показана на примере анализа сказа.
В готовившейся к печати в конце 20-х гг., но так и не опубликованной при жизни работе В. В. Виноградова, посвященной проблеме сказа, содержится полемическая ссылка на М. М. Бахтина: «Утверждение, что "в большинстве случаев сказ есть прежде всего установка на ч у ж у ю р е ч ь, а уж отсюда как следствие - на устную речь", исторически и теоретически неверно» [цит. по: 4, 331]. Виноградов полагает, что сказ не обязательно представляет собой «чужую речь»: «Литературный сказ может явиться как результат переноса в литературу, в план образа автора общественно-бытовой позиции писателя. Наивно представлять писательский образ - "одноголосным" или лучше: одноликим» [4, 332]. Автор, таким образом, может надевать ту или иную стилевую «маску», но оставаться всегда тождественным себе лицом. Напротив, у М. Бахтина в книге «Проблемы творчества Достоевского», на которую ссылается Виноградов, сказ понимается как «изображенная» речь.
Однако, по Бахтину, «изображенной» является речь всякого героя. Именуя мир, давая речь герою, автор не говорит, но изображает2. Читатель же, в свою очередь, не читает, а внимает герою и созерцает его. Все произведение, таким образом, оказывается инобытием автора. Автор «вненаходим» миру произведения, т. е. буквально находится «вне» его, отсутствует.
В трактовке же В. В. Виноградова произведение представляет собой единственную форму бытия автора. Автор - говорящий субъект. Он может фигурировать в мире произведения наряду с другими персонажами (ср. например, анализ образа автора в «Пиковой даме»). Он всегда, даже при безличном повествовании, может быть воображен как фигура, как образ.
Различие в направленности поисков М. М. Бахтина и В. В. Виноградова можно отчасти метафорически обозначить как сосредоточение на плане содержания и на плане выражения
1 О религиозно-философских контекстах эстетики М. М. Бахтина написано много. См., например: [6, 3, 12].
2 Мы имеем в виду здесь, конечно, автора-творца, т. е. «первичного автора».
соответственно3. Учеными фиксируются различные аспекты категории автора (говорение и молчание, избыток и недостаток знания, внутри- и вненаходимость, присутствие и отсутствие).
Попытку объединить позиции М. М. Бахтина и В. В. Виноградова осуществила Н. К. Боннецкая. Ею было выделено два «полюса эстетического»: «В едином эстетическом акте - акте творчества, или... восприятия - иллюзия и воздвигается, и разрушается. Эстетическое восприятие, развивающееся во времени, колеблется между этими двумя полюсами эстетического. То созерцатель забывает о себе и об авторе и растворяется в произведении, то он вдруг начинает видеть все те скрепы и швы, которыми пользуется автор, конструируя художественный мир, и проникается чувством авторского присутствия в нем» [2, 248]. При этом ею было отмечено, что «образ автора созерцается нами тогда, когда происходит преодоление иллюзии, когда вступает в силу второй аспект эстетического» [2, 249]. Двум «полюсам эстетического» соответствуют две возможные «точки зрения» на мир произведения - «внутренняя» и «внешняя» [13], смена «точки зрения» с «внутренней» на «внешнюю», переключение с плана содержания на план выражения будет представлять собой разрушение иллюзии и одновременно «изображение» автора.
Различие позиций филологов проявилось и в трактовке понятия «диалог». Книга В. Виноградова «О художественной прозе» (1930) писалась в явной полемике с М. Бахтиным. Здесь на примере «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского В. Виноградов показывает, как полемическое цитирование изменяет смысл цитаты: «Драматический диалог теперь как бы превращается в острый, страстный «разговор», в спор. Но на самом деле рождается лишь литературная иллюзия диалога: ведь писатель не дает Спасовичу произнести ни слова от себя. Он лишь воспроизводит как бы непосредственно перед самим Спасовичием отрывки из его речи, но совершенно меняет их «интонации», их экспрессивные формы. Речь Спасовича, как цитата во враждебном ей контексте, семантически деформируется в передаче автора» [4, 161]. В. В. Виноградов противопоставляет «иллюзию» диалога диалогу реальному и демонстрирует, что иллюзия диалога - скорее нечто противоположное диалогу реальному.
Примечателен вывод В. В. Виноградова о смысле «диалогичности» в «Дневнике писателя»: « .ораторский монолог получает форму "многоголосой" диалогической структуры, однако без всякой "театрализации", без всякого "представления" манеры речи персонажей. Получается диалог не лиц, а систем мировоззрения, условно воплощенных в лица» [4, 167]. В. В. Виноградов говорит здесь об условных воплощениях в лица, которые замещают реальные объекты - реальных говорящего и слушающего и реальный предмет обсуждения. Спор ведется именно так, как будто речь идет не о реальных событиях, фактах и т. п. - неких реальных объектах, которые имеют право на то, чтобы стать предметом обсуждения, а о воображаемых объектах - идеологиях, имеющих условную аллегорическую форму и, следовательно, обладающих только риторическим модусом существования.
В цитировавшейся работе о сказе Виноградов пишет о том, что в определенные «эпохи литературной эволюции» «литературный облик писателя может быть замещен уединенным или каким-нибудь профессионально-бытовым "я" его личности. И, сбрасывая с себя оковы литературности, личность тогда на внутреннем монологе, на обращенном внутрь себя размышленье и сказе или на словесных формах своей бытовой практики строит новый образ автора» [4, 332] и далее цитирует «Уединенное» и «Опавшие листья» Василия Розанова. Это высказывание поясняет понимание сказа у Виноградова: сказ - это некий отказ от «литературности», но осуществляться он может в различных направлениях, не только в направлении «чужой речи». Сказ поэтому может приближаться к подлинному, «нелитературному» способу выражения писателя. Но «словесные формы» «бытовой практики», попадая в письменную речь, тоже должны представлять собой замещение подлинной - устной -речевой практики. Еще В. Шкловский в книге о В. Розанове (1921) показал условность «сбрасывания оков литературности» у В. Розанова. Стало быть, самое прямое, непосредственное говорение автора представляет собой иллюзию, точно так же, как и изображение «диалога» в тексте всегда условно.
3В самом деле, М. Бахтин сосредоточен на мыслительных представлениях, он оперирует не словоформами, коннотациями, «приемами», как В. Виноградов, а денотатами, понятиями, идеями, «голосами» и «кругозорами», для него язык как бы не имеет своего материального субстрата, но является чистым, «прозрачным» представлением. (Ср. также упреки В. Н. Волошинова (М. М. Бахтина) в «Марксизме и философии языка» (1929) в адрес современной ему «объективистской» лингвистики, связанные с тем, что она сосредоточена на описании «мертвых» языков, а потому язык, воспринятый ею как «непрозрачный», мыслится чисто формально, в иерархической системе лингвистики вершиной является предложение, а не высказывание - речевое произведение, и аналогичные упреки М. М. Бахтина в работе «Проблема речевых жанров» (1952-1953)). Анализ автора-творца у М. Бахтина является «анализом через синтез», он ведется в плане «видения», «представления» говорящего.
В. В. Виноградов обратил внимание на «игру» подменой значений слова «монологический» в книге М. М. Бахтина о Достоевском [4, 70]. Такую же «игру» можно наблюдать и в трактовке М. М. Бахтиным понятия «диалог».
Рассмотрим текст статьи В. Н. Волошинова «Слово в жизни и слово в поэзии» (1926), формально не принадлежащей М. М. Бахтину, но в существенных моментах воспроизводящей его аргументацию4. В этой статье В. Н. Волошинов иллюстрирует суть социального общения следующим примером. Запись фразы «Так!», изъятой из «внесловесного контекста», невозможно адекватно понять. «Внесловесный контекст», по Волошинову, может складываться из: 1) общего для говорящего и слушающего пространственного кругозора; 2) общего для обоих знания и понимания положения вещей; 3) общей для них оценки этого положения. Если представить, что в момент беседы два находящихся в комнате собеседника выглянули в окно и увидели, что пошел снег; оба притом знают, что уже май и что давно пора быть весне, обоим надоела зима, то запись приобретет смысл.
Далее автор сосредоточивается на оценке и ее влиянии на интонацию высказывания: из общего для собеседников желания весны и общего недовольства затянувшейся зимой возникает особая интонация, с которой произносится «Так!». «Общность подразумеваемых оценок - это та канва, по которой вышивает узоры живая человеческая речь. Слушатель призывается в свидетели и союзники», - делает вывод В. Н. Волошинов [1, 81]. Но ориентацией на «социально-хоровую» поддержку анализ интонации не исчерпывается. Интонация также адресована третьему лицу -зиме. В интонации содержится метафора, которая может быть развернута в высказывание: «Вот упрямая зима, не желает сдаваться, а уж пора бы!» [1, 82]. Интонация ориентируется в двух направлениях: по отношению к слушателю как союзнику или свидетелю и по отношению к предмету высказывания как к третьему «живому участнику; интонация бранит его, ласкает, принижает или возвеличивает» [1, 82]. Итоговый вывод звучит так: «Всякое действительно произнесенное (или осмысленно написанное), а не дремлющее в лексиконе слово есть выражение и продукт социального взаимодействия трех: говорящего (автора), слушателя (читателя) и того, о ком (или о чем) говорят (героя)» [1, 83]. Бросающееся в глаза отождествление реального и воображаемого, может быть, и не заслуживало бы такого пристального внимания, если бы в других текстах М. М. Бахтин не «проскакивал» момент этого отождествления с удивительным постоянством5. Очевидно, что реальное присутствие предмета речи в ситуации общения кардинальным образом изменило бы ее. Указанное же Бахтиным фигуральное присутствие переводит предмет речи скорее в разряд предмета сплетни или слуха.
Предмет речи и адресат, таким образом, обладают различным статусом, что ясно участникам коммуникативного взаимодействия. Говорящий понимает, что объект отсутствует, но он делает вид, будто думает, что объект может услышать его речь. Представляя объект присутствующим, он «разыгрывает» представление. Но он «разыгрывает» представление, несомненно, в расчете на то, что собеседник поймет его правильно, - представление, конечно, предполагает «зрителя».
Анализ коммуникации у В. Н. Волошинова чрезвычайно напоминает то, о чем будет говорить позже Жак Лакан6. Лакан провел разграничение между другим (конкретным реальным адресатом) со строчной буквы и Другим. Другим с прописной буквы может быть кто угодно, но скорее всего Бог. Этот Другой, в отличие от другого, удерживается говорящим как возможный адресат всегда, даже в том случае, когда говорящий видит перед собой реального слушающего.
По-видимому, другой в ситуации общения может время от времени замещаться или другим другим, или Другим. Выражаться замещение может по-разному, но наиболее показательный случай, разумеется, оговорка, очитка и т. п. Таким образом, говорящий всегда
4 Об этом свидетельствует, например, собственно бахтинский текст «Проблема речевых жанров». Статья В. Н. Волошинова избрана потому, что в ней более заметны непоследовательности, присущие аргументации М. М. Бахтина.
5 Даже в таких написанных для себя «критических» фрагментах, которые называются публикаторами -«Человек у зеркала» (1943) или «Риторика, в меру своей лживости» (1943), Бахтин обращает внимание на присутствие другого как репрессивной инстанции, но не замечает, что это воображаемое присутствие не тождественно присутствию реальному. Притом Бахтин, разумеется, осознает метафорический смысл своих высказываний, но делает это принципиально не до конца.
6 На эту параллель указал Вяч. Иванов [5, 271]. В частности, «метафорический» компонент интонации у В. Н. Волошинова можно соотнести с «метонимическим объектом» Ж. Лакана [7, 17-20].
не только говорит больше, чем он намеревался сказать, но и меньше, чем он сказать желал бы. Другим не только санкционирована речь, им положены и ее пределы. Понятие «избытка видения / знания», о котором писал М. М. Бахтин в связи с эстетической активностью автора, с известными упрощениями может быть экстраполировано на любое высказывание.
Если теперь вернуться к мысли о том, что даже самое непосредственное говорение автора будет иллюзией, и соотнести ее с ситуацией отсутствия, в которой осуществляется процесс письма, то можно сделать вывод, что иллюзия как раз и порождена ситуацией отсутствия, иллюзия как бы компенсирует это отсутствие, но при этом сохраняет свой статус иллюзии. Отсюда -возможность притворной искренности, искреннего притворства, т. е. «игры» с читателем.
Е. В. Падучева называет коммуникативную ситуацию, предполагаемую повествовательным текстом, «неполноценной» («неканонической»), т. к. в ней отсутствует либо говорящий, либо слушающий. Различные виды условностей ориентированы на то, чтобы преодолеть эту неполноценность [9, 199]. Такая трактовка коммуникативной ситуации основана на предположении о том, что мир произведения - это «возможный» мир. С такой трактовкой коммуникативной ситуации трудно согласиться. Действительно, в ситуации рассказывания, например, сказки, можно наблюдать «полноценную» коммуникативную ситуацию (и говорящий, и слушающий присутствуют), но она не отменяет условности рассказа. Кроме того, типично нарративную условность (технику несобственно-прямой речи, например) можно обнаружить в судебных речах известных ораторов (Ф. Н. Плевако, А. Ф. Кони и др.), на которые заметно повлияло развитие психологизма в художественной прозе 60-70-х гг. XIX века. Речи произносились на суде в присутствии говорящего, слушающего и даже самого предмета - «героя», но это не мешало использованию в них типично литературной условности. И тем не менее проблематика отсутствия/присутствия очень важна. Она долгое время оставалась одной из ключевых в философии. Онтологизация отсутствия привела, по мнению У. Эко, к радикальным выводам структурализм. Вариацией темы отсутствия является идея «смерти автора».
Литература
1. Бахтин, М. М. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи / М. М. Бахтин. - М., 2000.
2. Боннецкая, Н. К. Образ автора как эстетическая категория / Н. К. Боннецкая // Контекст. - 1985. -М., 1986. - С. 240-265.
3. Боннецкая, Н. К. Примечания к «Автору и герою. » / Н. К. Боннецкая // Бахтинология : Исследования, переводы, публикации / Н. К. Боннецкая. - СПб., 1995. - С. 239-287.
4. Виноградов, В. В. О языке художественной прозы : Избр. труды / В. В. Виноградов. - М., 1980.
5. Иванов, Вяч. Вс. Значение идей М. М. Бахтина о знаке, высказывании и диалоге для современной семиотики / Вяч. Вс. Иванов // М. М. Бахтин: pro et contra. - М., 2001. - Т. 1. - С. 266-311.
6. Исупов, К. Г. От эстетики жизни к эстетике истории (Традиции русской философии у М. М. Бахтина) / К. Г. Исупов // Бахтин как философ / К. Г. Исупов. - М., 1992. - C. 68-82.
7. Лакан, Ж. Семинары / Ж. Лакан. - М., 2002. - Кн. V : Образования бессознательного (1957/1958).
8. Махлин, В. Л. Комментарии / В. Л. Махлин // Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи / Бахтин М. М. - М., 2000. - С. 590-601.
9. Падучева, Е. В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке ; Семантика нарратива) / Е. В. Падучева. - М., 1996.
10. Перлина, Н. Диалог о диалоге : Бахтин - Виноградов (1924-1965) / Н. Перлина // Бахтинология : исследования, переводы, публикации. - СПб., 1995. - С. 155-170.
11. Рождественский, Ю. В. Общая филология / Ю. В. Рождественский. - М., 1996.
12. Тамарченко, Н. Д. «Эстетика словесного творчества» М. М. Бахтина и русская религиозная философия / Н. Д. Тамарченко. - М., 2001.
13. Успенский, Б. А. Поэтика композиции / Б. А. Успенский // Семиотика искусства / Успенский Б. А. -М., 1995. - С. 9-18.
14. Чудаков, А. П. В. В. Виноградов и теория художественной речи первой трети XX века / А. П. Чудаков // О языке художественной прозы : Избр. труды. / В. В. Виноградов - М., 1980. - С. 285-315.
Summary
The article is devoted to the analysis of V. Vinogradov and M. Bakhtin's polemic on a problem of author. The conclusion about the various analytical aims inherent in V. Vinogradov and M. Bakhtin's works becomes result of comparison of sights which philologists adhered.
Поступила в редакцию 16.10.06.
