CC BY
58
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2012. №4(30)
УДК 82.7.73
АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЙ И МИФОЛОГИЧЕСКИЙ ДИСКУРСЫ В ПОЭТИКЕ Ю.В.БУЙДЫ (НА МАТЕРИАЛЕ КНИГИ РАССКАЗОВ «ВСЕ ПРОПЛЫВАЮЩИЕ»)
© Т.В.Сорокина
Творчество современного российского прозаика Ю.В.Буйды проникнуто духом трагизма рубежа XX-XXI веков. Человек в художественной картине мира писателя уподоблен броуновской частице, бесцельно мечущейся в хаосе исторического времени. Своеобразие концепции истории, представленной в книге «Все проплывающие», обусловлено взаимодействием автобиографического и мифологического дискурсов.
Ключевые слова: диалогическое взаимодействие автобиографического и мифологического дискурсов, мозаичная двуслойная композиция, творчество-сновидение, стремление к целостности, двойничество, категория памяти.
Современный отечественный писатель Ю.В.Буйда достаточно давно зарекомендовал себя как создатель неординарной историко-философской и мифопоэтической прозы. Он является автором нескольких романов, множества рассказов и новелл, как собранных в целостные книги, так и опубликованных отдельными циклами в журналах. В данной статье материалом исследования стала новая книга прозаика «Все проплывающие», увидевшая свет в 2011 г.
Исследователям буйдовского творчества данное произведение, безусловно, знакомо: это увеличенная почти вдвое известная книга «Прусская невеста», удостоенная в 1998 г. литературной премии имени Аполлона Григорьева и попавшая в шорт-лист Букеровской премии. Книга рассказов Ю.В.Буйды органично вписалась в тематику «Первых Григорьевских чтений», проходивших под эгидой Академии современной российской словесности («На перекрестке истории и автобиографии: из опыта современной прозы»). Нынешнее обновленное переиздание не только развивает основную концепцию «Прусской невесты», но и значительно углубляет авторский замысел.
В аннотации ко «Всем проплывающим» совершенно справедливо говорится о том, что автор, Юрий Буйда, родился и вырос «на фронтире двух миров и двух культур - русской и немецкой. Попытка найти себя в этом двуполярном космосе, обрести точку опоры и свое место - вот основной мотив книги» [1: 4].
В связи с этим заслуживает отдельного замечания особая мозаичная композиция «Прусской невесты»: рассказы-«осколки», из которых автор стремится собрать воедино мозаичное полотно, не только наглядно демонстрируют свойственный мироощущению ХХ-го, а затем и ХХ1-го веков
трагический распад целостной картины мира, но и ощущение человеком себя как броуновской частицы, бесцельно мечущейся в хаосе истории среди таких же «беспричинных» (термин Ю.В.Буйды) частиц. Стремление к обретению целостности, как на уровне отношений с миром, так и внутри самой личности - вот лейтмотив буйдовского произведения. Об этом сам автор говорит в первой из автобиографических новелл, обрамляющих книгу: «В ХХ веке люди вновь осознали как неизбежность устремления к Целому, так и то, что путь этот трагический, путь через разлад, который, как ни парадоксально, является источником нашего стремления к Целому. Быть может, единственным источником» [1: 10]. Там же Ю.В.Буйда размышляет о том, что именно Слово стирает границы между своим и чужим, живым и мертвым, прошлым и будущим, пишущим и читающим. Писатель, с точки зрения автора «Всех проплывающих», есть «сновидец», который «живет не в Знаменске или Велау, но там и там одновременно, - в России, Европе, мире, поскольку «сновидения национальности не имеют» [1: 9]. Данный интертекстуальный посыл включает произведение Ю.В.Буйды в семантическое поле предшествующего литературно-художественного опыта. Приведем в этой связи несколько примеров.
Так, М.И.Цветаева в статье «Поэты с историей и поэты без истории» проводит аналогии между стихотворчеством и сновидениями: «То, что в тебе скрыто и закопано, а в стихах открыто и выражено, и есть твое поэтическое «я», сновид-ческое «я». Другими словами, поэтическое «я» проступает как преданность души поэта особым снам, и это не воля его, а тайный источник всей его природы. «Я» поэта есть "я" сновидца плюс "я" творца слова <...>. Таков закон особости поэта. Поэтому все поэты столь схожи и столь не-
схожи. Схожи тем, что все без изъятья сновидят. Не схожи - своими снами» [2: 866].
Известный философ и поэт Ю.В.Линник назвал О.Э.Мандельштама поэтом ноосферы, или пневматосферы: «Жизнь ноосферы-пневмато-
сферы еще мало изучена нами. Быть может, на ее уровне действуют какие-то неведомые формы наследственности? О.Э.Мандельштам пишет:
Я получил блаженное наследство -Чужих певцов блуждающие сны...
В этих строчках заключается целая гипотеза. И она захватывает воображение! Представьте себе, что наука будущего откроет закон сохранения снов - и покажет непреложно: нас могут питать сны и фантазии древних магов, поэтов, художников, которые они не успели записать, закрепить в материале. Мигрирующие - блуждающие, по Мандельштаму сны, - сны ноосферы!» [3: 16-17].
Как нам представляется, явное маркирование узнаваемых оригинальных первоисточников отнюдь не случайно. С одной стороны, очевидно, что состояние «творчества - сновидения» дает возможность современному художнику слова пережить чувство сопричастности к мировой культуре, ощутить столь важное для мозаично распавшейся действительности чувство соборности. С другой стороны, художественное сознание конца XX - начала XXI века, говоря словами современного исследователя О.А.Кривцуна, «ощущает бесструктурность и невыразимость современной реальности, невозможность ее объять уже имеющимися поэтическими формулами», а потому ищет «новые, подчеркнуто условные формы и способы ее выражения» [4: 418]. В связи с этим барочная формула «жизнь есть сон» на новом витке исторического развития человечества приобрела необыкновенную актуальность.
В известной работе В.С.Библера «На гранях логики культуры. Книга избранных очерков» приводится следующая интересная мысль: «В каждой культуре есть особая форма эстетической, даже резче, художественной деятельности, в которой человек конкретной эпохи сознает свои нравственные интенции, воображает, отстраняет и остраняет их и - именно на основе такого поэтического остранения - доводит эти интенции до полной силы и ума, обращает их на себя, превращает в феномен самоустремленно-сти» [5: 253]. В определенной степени эта философская мысль перекликается с известным высказыванием М.Павича о том, что всякий материал и всякая тема требует особой формы. Сказанное выше, на наш взгляд, может рассматриваться как своеобразный комментарий, касающийся формы, в которую облекает свои «снови-денческие» размышления Ю.В.Буйда.
Основным принципом художественного мышления автора «Всех проплывающих» является осознание разорванности мира, отсутствия в нем целостности, наличие двойничества, приобретающего мучительно-болезненные формы, и стремление преодолеть его, преобразовав «беспричинный» хаос в порядок. Этот принцип проявляется на всех смысловых уровнях текста. Двойственность, заданная уже на уровне хронотопа («Знаменск - Велау», «заколдованное место
- захолустный провинциальный послевоенный городок»), усугубляется своеобразными «ролевыми» номинациями героев: вместо собственного имени или вместе с ним персонажи наделены значимыми прозвищами, в которых зафиксированы их роли или амплуа. Одни из них связаны с культурной традицией: старуха «Синдбад Мореход», девочка «Магилена», «Чарли Чаплин», «Общая Лиза» и «Веселая Гертруда», «Тарзани-ха». Другие порождены низостью и абсурдом социальной среды, среды обитания героев, например: «Жопсик», «Чекушка» и «Чекушонок», «Урблюд», «Гадончик». Однако все эти прозвища - высокие и низкие, поэтические и грубопрозаические, литературные и социальные - растворяясь в мифологическом измерении, приобретают новую семантическую окрашенность.
Стремлением к целостности обусловлена и специфика диалогического взаимодействия документально-автобиографического и мифопоэтического дискурсов. Наиболее интересным в плане заявленной нами темы является рассказ «Замок Лохштедт», в котором автобиографический пласт (Ю.В.Буйда рассказывает историю приезда его матери из Саратова в Знаменск / Ве-лау после того, как ее, следователя прокуратуры, изгнали из органов военной юстиции, несмотря на отречение от мужа, объявленного врагом народа) накладывается на историю человечества, растворяясь в вечности. Это рассказ с подчеркнуто специфической («двуслойной») композицией: сюжетно-событийный, автобиографический пласт обрамляется с двух сторон эссеистически-ми отступлениями.
Примечательно, что современный автор использует в качестве эпиграфа строку «Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной...» из стихотворения И.А.Бродского «Я входил вместо дикого зверя в клетку.» [6: 224]. Многозначность эпиграфа задает магистральные проблемы рассказа: человек и время, смысл и цель жизни, время и вечность, судьба и предназначение художника. Вспомним, что речь идет об одном из самых пронзительных и, как отмечают исследователи, любимых стихотворений И. А.Бродского, написанных им к собственному сорокалетию.
ДОКУМЕНТ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Его итоговый характер не вызывает сомнений, однако для нас в данном случае важно другое: ключевые вехи жизни поэта (заключение, ссылка, вынужденная эмиграция, жизнь на чужбине) также растворены в плане вечности. Такие детали, как «жил у моря», «надевал на себя, что сызнова входит в моду», «играл в рулетку», «обедал черт знает с кем во фраке», «слонялся в степях, помнящих вопли гуннов», «сеял рожь», собственно и переключают лирическую автобиографию в общечеловеческий план, актуализируя мотивы вечного возвращения, игры с жизнью, искушения, постижения себя и своего места в мире. Более того, в стихотворении И.А.Бродского возникает мотив сна («Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя»), причем речь здесь идет о некоем внешнем и грубом вторжении в область бессознательного. Если вновь посмотреть на сон как на метафору творчества (основание для этого существует, поскольку дальше у поэта следует строфа, явно указывающая на присутствие такой аналогии: «Позволял своим связкам все звуки, помимо воя; / перешел на шепот»), то можно вести речь и о самоцензуре.
Таким образом, ключевая идея рассказа Ю.В.Буйды задается уже в эпиграфе: время - это всегда отрезок вечности, творчество-сновидение поэта - всегда часть Божьего промысла, а плоть
- всегда временное пристанище вечного Духа. Об этом современный писатель говорит уже в первой строке рассказа: «Рождение и смерть, являющиеся всего-навсего событиями вечной жизни, не из тех произведений, которые могут иметь окончательную редакцию» [1: 603]. Если человек воспринимает отпущенную ему жизнь как отрезок вечности, размышляет о ее цели, смысле, то мысль о вечном возвращении («Я родился в такой-то раз») не будет восприниматься как нечто странное. В связи с этим Ю.В.Буйда вводит в художественную ткань текста цитату из Евангелия от Иоанна, содержание которой воспроизводит беседу фарисея Никодима, «одного из начальников Иудейских» (Ин. 3: 1 [7: 102]), с Иисусом. Никодим в ходе этой беседы высказывает сомнения относительно того, что «человек может родиться, будучи стар» (Ин. 3: 4 [7: 102]), что он может «в другой раз войти в утробу матери своей» (Ин. 3: 4 [7: 102]). Ответ Спасителя («Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие. Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух» (Ин. 3: 5-6 [7: 102]), безусловно, предполагает истолкование данной мысли с религиозной точки зрения: невозможно рассуждать о духовных предметах, исходя из человеческих представлений. Рождение земное есть рождение
от плоти, и только рождение от Духа, т.е. принятие веры и отказ от всего земного, «отверзает небесные врата».
Ю.В.Буйда сквозь призму евангельской истины пытается осмыслить историю человека и человечества. С его точки зрения, детство - это своеобразный утраченный рай, поэтому мысленно в него возвращается каждый человек. Силой памяти он способен еще раз «войти в утробу матери» и заново родиться, при этом мысленно человек может делать это столько, сколько позволяет его память. Однако в представлении Ю.В.Буйды, прошлое и наше представление о нем - понятия отнюдь не эквивалентные. Второе и есть то, что создается силой воображения, силой творческой мысли. Человек как бы сочиняет свое прошлое, собирая его из осколков, которых, возможно, и не было («История приезда моей матери в Знаменск / Велау точна до последней детали, но поскольку она передана словами и выстроена в порядке, который показался мне наиболее приемлемым, - эта история от начала до конца лжива» [1: 607]). Это касается и истории человечества, начавшейся, как известно, с изгнания Адама и Евы из райского сада, Эдема, и движущейся к неизвестности. Причем периодически эта история испытывает чужеродные влияния, все дальше отодвигающие нас от «исторической утробы» и лишающие возможности возвратиться туда силой памяти: «Золотой век - в прошлом, в будущем - Утопия. Трезвомыслящий Томас Мор выбрал точное название для идеальной жизни - Нет-Такого-Места (u-topos). Европейцы живут Сегодня, русские живут Всегда. В России никогда не было Золотого Века, ибо Византия погрузилась в него, как град Китеж, не оставив нам места в заветном, но оставшемся получужим для нас европейском Вчера» [1: 605].
Вывод, сделанный Ю.В.Буйдой, можно истолковать следующим образом: будущее есть тоска по прошлому, но если будущее - это утопия, то человечество вышло из места, которого нет, и движется к месту, которого тоже нет.
Эту идею писатель иллюстрирует автобиографическим материалом: «Она уехала из старой жизни. <...> она приехала в новую жизнь, где еще пылили под ветрами с моря развалины Восточной Пруссии и трое рабочих <. > сбивали с фасада станционного здания имя городка, обозначенное на ее билете - Wehlau. Приехала в город без имени. В город Нет-Такого-Места» [1: 605]. В ответе на ее вопрос, как он будет называться, и воплощена неизбывная тоска об утраченной целостности: «Это не имеет значения, Зоя. Но Где-То - имя нерусское. Самое подходящее для России название - Когда-Нибудь. На
22З
худой конец - Как-Нибудь» [1: 605]. Примечательно, что сразу после этих слов, Ю.В.Буйда упоминает о «призраке изумленного Аристотеля», который возник на «прокуренной немецкой кухне», где пили чай русская Зоя, татарка Роза и ее муж еврей Самуил Миркин [1: 606].
В связи с этим представляется необходимым оговорить семантику заглавия рассказа. В нем, на наш взгляд, маркирована идея, о которой говорилось выше. Согласно сохранившимся преданиям, замок Лохштедт задумывался как крепость между Кенигсбергом и Бранденбургом. Он был построен на берегу пролива, соединявшего море и залив. Пруссы (народ балто-германского происхождения) считали его заповедным «ключом» к их стране. В течение многих веков он переходил из рук в руки, и его собственная история оказалась настолько «стертой», что его стали называть «замок, которого нет». Замок Лохштедт знаменит не столько как орденская крепость, сколько как «янтарная кладовая» [1: 606]. У Ю.В.Буйды живущие в прапамяти обывателей представления складываются в следующую картинку: «.однажды пруссам удалось выловить со дна залива огромную глыбу янтаря, мерцавшую ядовитым жидким светом, - внутри, как установили монахи, был заключен дьявол» [1: 606]. Командор замка приказал растопить янтарь и вернуть в мир зло, без которого «немыслимо существование добра» [1: 606]. Сочиненную
Ю.В.Буйдой фантазию можно истолковать, исходя из символики данного минерала. Как известно, янтарь - это окаменелая смола, которая выделилась из стволов древних деревьев. Одним из важных символических свойств янтаря является способность наладить связь с прошлым, соединить в единое целое разрозненные части. В этом смысле растворение янтаря можно прочитать как разрушение естественной связи, а зло, олицетворенное в образе дьявола, есть не что иное, как распад связей между прошлым и настоящим, разлад между людьми в широком смысле слова (разлад национальный, языковой, сословный - любой!).
И только писатель, не имеющий, по мысли Ю.В.Буйды, ни национальности («национальность писателя - четверг» [1: 607]), ни собственной биографии (она «сжигается» в творчестве), ни Родины («писатель - иностранец в любой стране» [1: 607]), способен «связать воедино место, время и действие и, претворяя все это в историю, оживить, то есть рассказать, сделать случившимся» [1: 607]. Только его «мучает распад Аристотелева триединства - и поэтому он писатель. <...> Восточная Пруссия, в силу уникальной исторической судьбы, заставляет, быть может, чуть острее чувствовать этот распад (или разлад), только и всего» [1: 607].
Итак, подводя итоги авторским размышлениям о глубинных вопросах существования человека и человечества, можно сказать следующее: добро не иссякнет в мире до тех пор, пока жива память. Память способна приобщить человека к вечности, дав ему возможность как рожденному от воды и Духа, возвращаться в прошлое и стремиться к будущему. Кроме того, память, воображение, творчество как сновидение становится той силой, которая может преодолеть разлад и сделать мечту об искомой Целостности явью, рассказанным, а значит свершившимся фактом.
1. Буйда Ю.В. Все проплывающие. - М.: Эксмо, 2011. - 704 с.
2. Цветаева М.И. Полное собрание поэзии, прозы, драматургии в одном томе. - М.: АЛЬФА-КНИГА, 2008. - 1214 с.
3. Линник Ю.В. Поэзия Осипа Мандельштама // Мандельштам О.Э. Стихотворения. - Петрозаводск: Карелия, 1990. - С. 5 - 32.
4. Кривцун О.А. Эстетика. - М.: Аспект Пресс, 2000.
- 434 с.
5. Библер В. С. На гранях логики и культуры: книга избранных очерков. - М.: Русское феноменологическое общество, 1997. - 440 с.
6. Бродский И.А. Письма римскому другу: стихотворения. - СПб.: Азбука-классика, 2002. - 288 с.
7. Евангелие от Иоанна // Библия: книги Священного писания с параллельными местами / Синодальное издание. - М.: Библейская Лига, 2002. -С. 100 - 129.
ABTOBIOGRAPHICAL AND MYTHOLOGICAL DISCOURSE IN THE POETICS OF YU.V.BUIDA’S BOOK OF SHORT STORIES
T.V.Sorokina
The contemporary Russian writer Yu.V.Buida’s works reflect a tragic turn of the end of the 20th - the beginning of the 21st century. Man in his works is presented as a Brownian particle rushing about in the historical chaos. Autobiographical and mythological discourse contributes to the peculiarities of the author’s conception of history presented in his book “Everybody Passing By”.
ДОКУМЕНТ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Key words: dialogical interaction of autobiographic and mythologic discourse; mosaic two-lair composition; creativity-dream; desire for integrity; twoness, category of memory.
Сорокина Татьяна Викторовна - кандидат филологических наук, доцент, заведующий кафедрой литературы и межкультурной коммуникации Казанского государственного университета культуры и искусств.
E-mail: [email protected]
Поступила в редакцию 26.05.2012
