«Августейший больной», жандармы и психиатры: «Крымские каникулы» Великого князя Николая Константиновича (1901 - 1904 годы) Текст научной статьи по специальности «История и археология»

А.М. Лаврёнова, М.Ю. Черниченко

«АВГУСТЕЙШИЙ БОЛЬНОЙ», ЖАНДАРМЫ И ПСИХИАТРЫ: «КРЫМСКИЕ КАНИКУЛЫ»

ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ НИКОЛАЯ КОНСТАНТИНОВИЧА (1901 - 1904 годы)

A. Lavryonova, M. Chernichenko

"His Most August Majesty Is Ill," Gendarmes, and Psychiatrists: The "Crimean Vacation" of Grand Duke Nicholas Konstantinovich

(1901 - 1904)

Великий князь по рождению и неугомонный бунтарь по характеру, неоднократно приветствовавший Февральскую революцию и Временное правительство1, Николай Константинович Романов -возможно, одна из наиболее противоречивых фигур своего времени.

В мемуарах родственников и на страницах официальных изданий его имя практически не встречается2.

Тем более притягательной делается персона великого князя для историков. Первым из исследований, посвященных жизни Николая Константиновича, стала статья Р.Г. Красюкова3, затем еще более точное жизнеописание появилось из-под пера И.В. Зимина4.

Основная канва судьбы великого князя-изгнанника общеизвестна: итогом бурной молодости и роковой страсти юного аристократа к американской танцовщице Фанни Лир стала скандальная история варварского похищения бриллиантов с оклада иконы, принадлежавшей матери Николая Константиновича, великой княгине Александре Иосифовне. В ходе расследования выяснилось, что все улики неопровержимо указывают на виновность любимого сына Николы, но тот отпирался и старался свалить вину на адъютанта. Шокированное семейство, дабы избежать скандала, назначило врачебное освидетельствование, выводы которого, впрочем, были предрешены заранее: «какой бы ни был его результат, объявить его для публики больным душевным недугом и запереть»5.

После этого до конца своих дней великий князь сделался изгоем и большую часть жизни прожил в Туркестане, увлеченно занимаясь орошением пустыни и борьбой с надзирающими над ним лицами.

Наличие у великого князя душевной болезни, не оспариваемое в работах Р.Г. Красюкова и И.В. Зимина, в статье В.В. Корнеева было поставлено под сомнение6, а свидетельства его недуга приписаны злокозненности жандармов, алчных до содержания, выплачиваемого из великокняжеских сумм. Единственное, что невозможно было проигнорировать, - это утверждение любовницы великого князя, Фанни Лир, о, якобы, присутствующей у него клептомании7. В дальнейшем тенденцию обеления образа «августейшего больного» продолжил принц греческий Михаил8.

* * *

О «крымских каникулах» великого князя, проведенных в Балаклаве, написано сравнительно мало, а между тем эти три года, проведенные под пристальным жандармским надзором, позволяют наиболее точно судить о нравственности и психологии «августейшего больного». В Туркестане, окруженный роскошью в своем имении Золотая Орда, овеянный славой оросителя Голодной степи, великий князь представлял собой не самый удобный объект для наблюдения.

В беллетризованной биографии, написанной греческим принцем, пребывание великого князя в Балаклаве предстает едва ли не семейной идиллией9, а в статье Р.Г. Красюкова о его переезде в Крым в 1901 г. не упоминается вовсе10.

В действительности же весной 1901 г. Николай Константинович был выслан из Туркестана, где прожил последние 20 лет, в Тверь, а вскоре переведен в ненавистный ему Крым. Ненавистный потому, что прежде ему уже доводилось бывать в Крыму в качестве ссыльного: в декабре 1874 г. он был отправлен в Ореанду, имение его отца11.

Что же послужило причиной опалы и заставило императора Николая II пренебречь плодами столь полезной деятельности великого

князя в Туркестане и выслать его в Балаклаву?

* * *

Большинство исследователей склонны видеть основную причину злоключений великого князя в его тайном, противозаконном венчании с 15-летней гимназисткой Валерией Хмельницкой, однако документы позволяют предположить, что история с венчанием стала лишь последней каплей.

Сама по себе попытка завязать отношения с «неподходящей персоной» была для великого князя далеко не нова.

Первой его спутницей жизни после злополучной истории с бриллиантами стала А.А. Демидова, урожденная Абаза, с 1874 по 1877 гг. «как кошмар, как привидение» преследовавшая опального члена императорской фамилии, которого надзирающие лица безуспешно пытались скрыть от нее в Ореанде, Умани и Тыврово. Старания их были напрасны: энергичная Демидова то и дело находила возможность поселиться вблизи возлюбленного. Так, в 1876 г. она тайком пробралась к великому князю, который на протяжении 10-ти дней прятал ее в своей гардеробной12.

В 1878 г. в Оренбурге, где великого князя в очередной раз пытались спрятать от настойчивой любовницы, тот снова шокировал общественность, женившись на 17-летней дочери местного полицмейстера, Надежде Александровне Дрейер. В браке с великим князем Дрейер родила двоих сыновей - Артемия (1878 г.) и Александра (1887 г.). В 1899 г. Николай II пожаловал ей потомственное дворянство и фамилию Искандер13. Так Н.А. Искандер, урожденная

Дрейер, стала единственной признанной супругой «августейшего больного».

В 1883 г., уже в Туркестане, великий князь снова ударился во все тяжкие: совратил несовершеннолетнюю дочь полковника Берх-мана и, предполагая на ней жениться, вознамерился удалить от себя Надежду Александровну. Чтобы скрыть свою связь, он собирался обвенчать Берхман с есаулом казачьей артиллерии Мансуровым, человеком нетрезвого поведения, но ее отец воспротивился этому и пожаловался военному губернатору, так что с идеей женитьбы Николаю Константиновичу пришлось распрощаться14.

Впоследствии, живя в степи, он вступил в любовную связь с 16-летней казачкой Дарьей Часовитиной, которую, по слухам, купил у отца - казака Елисея Часовитина - за 100 руб.15 Это, однако, не помешало ему устраивать оргии с сартянками и иметь половые отношения как с ними, так и с мальчиками16.

В январе 1901 г. у великого князя произошел инцидент с надзиравшим над ним генерал-майором М.К. Гейштором, которого тот угрожал убить17. По словам самого генерала, великий князь едва не исполнил обещанное, «придя к нему в особенно раздраженном настроении и крайне резко выражаясь, сразу опустил обе руки в карманы панталон, намереваясь вынуть револьверы», но генерал быстро и сильно схватил его за руки и в то же время успел надавить пуговку звонка и вызвал казака18.

Вопиющий случай, но и он один вряд ли стал бы причиной перевода в Крым, ведь и прежде инцидентов с участием великого князя хватало. Так, еще летом 1883 г. «августейший больной», наперекор инструкциям, вмешивался в дела народных выборов, а позднее и вовсе попытался учинить бунт. Выехав на строительство арыка вблизи Ташкента, он принялся пьянствовать со ссыльными уральцами и тут же попытался воспользоваться произведенным на них впечатлением. Вооружив семерых уральцев ружьями и револьверами, он взял с них клятву «положить за него живот» и, понося бранью офицеров Туркестанского военного округа, выразил желание стать вторым Пугачевым. Затем он обратился к казачьей сотне, вызванной, дабы пресечь беспорядки: «Генералов полков много, я брат государя, здесь один, сто рублей каждому! Меня слушаете или Церпицкого?» Сотня смутилась. Отвечали, хотя не дружно: «Ваше Высочество». На счастье командиров, оставшихся в меньшинстве, вскоре на арык прибыла Надежда Александровна, и ей удалось урезонить великого князя и уговорить его возвратиться в Ташкент19. В итоге уральцев посадили в крепость, прислугу и казаков немедленно удалили, а великому князю на время запретили покидать его имение, но ни о каком переводе речи не было20.

Но к началу 1900-х гг. масса отягчающих обстоятельств приблизилась к критической. Находясь на большом расстоянии от Ташкента, административного центра Туркестанского генерал-губернаторства, великий князь нередко совершал незаконные земельные сделки, игнорировал распоряжения администрации края и нарушал

права частных лиц, создавал почву для различного рода конфликтов и столкновений. В довершение всего он стал предаваться неумеренному употреблению спиртных напитков, жестоко обращался с окружающими и в состоянии опьянения наносил им сильные побои, чего не избегла и уважаемая им Надежда Александровна21.

Такое поведение побудило Туркестанского генерал-губернатора С.М. Духовского приостановить оросительные работы, так что осенью 1899 г. великий князь был принужден вернуться в свой дворец в Ташкенте.

Психиатры Павел Яковлевич Розенбах, приват-доцент Императорской военно-медицинской академии, и Владимир Николаевич Хардин, директор Творковской психиатрической лечебницы, посланные обследовать его состояние летом 1900 г., были поражены условиями жизни, всей обстановкой и привычками великого князя22.

Проживая в роскошном дворце, Николай Константинович занимал всего одну комнату с низким потолком, проводил в ней большую часть дня в окружении полдюжины собак, тут же справлявших естественные надобности. Постель великого князя была устроена на полу; ложась спать, он раздевался донага и окружал себя собаками. Ежедневно к нему являлся брадобрей, который брил ему не только лицо и голову, но и все тело. В постели великий князь оставался по полдня, там завтракал, а одевался лишь к обеду, после чего отправлялся на прогулку23.

Однажды, когда Надежда Александровна уехала в С.-Петербург, и состоялось то самое скандальное венчание с В. Хмельницкой. Поползли слухи, которые Николай Константинович не только не пытался пресечь, но и бравировал своей незаконной связью, показываясь со своей 15-летней любовницей на публике24.

Осознанное и публичное унижение фамильной чести, а не сам факт «венчания», проведенного, кстати, с нарушениями, и привело к новым попыткам положить предел «ненормальным проявлениям» великого князя. В конце концов, многие члены дома Романовых позволяли себе больше, нежели им предписывала общественная мораль и благородное происхождение, но доселе никто не пытался намеренно и сознательно запятнать честь императорской фамилии.

* * *

Согласно повелению Николая II, последовавшему 19 мая 1901 г., надзор за великим князем был вверен чинам Отдельного корпуса жандармов. 14 июня были утверждены новое «Положение о Распорядительной части по делам Его императорского Высочества Великого князя Николая Константиновича» и инструкция начальнику Распорядительной части25.

Состоящая из 27-ми пунктов, инструкция предполагала назначение начальника Распорядительной части из генералов или штаб-офицеров Отдельного корпуса жандармов, а также создание подведомственной ему жандармской команды для охраны великого князя.

По отношению к подведомственным чинам начальник Распорядительной части получал права начальника губернского жандармского управления, включая назначение начальника охранной команды и отчисление нижних чинов. В его ведении оказались также распоряжение суммами «августейшего больного», найм и увольнение прислуги. Параграфы 19-й и 21-й присваивали начальнику охранной команды права, аналогичные правам начальников крепостных жандармских команд, и возлагали на него делопроизводство в канцелярии начальника Распорядительной части в соответствии с правилами, установленными для адъютантов губернских жандармских управлений. Параграф 8-й даже разрешал жандармским нижним чинам носить статское платье. Великому князю было запрещено владеть оружием, употреблять спиртное без разрешения врача, а также видеться с какими бы то ни было знакомыми из Туркестана. Охраняющим же великого князя лицам было рекомендовано проявлять «твердость и неуклонность в ограничении ненормальных проявлений воли августейшего больного», а в случае же его неповиновения разрешалось посадить его под домашний арест с приставлением часового или даже применить силу «при внезапном наступлении у Великого князя душевного аффекта»26.

Начальником Распорядительной части был назначен 50-летний полковник Николай Васильевич Васильев, бывший начальник Воронежского губернского жандармского управления. Васильев окончил 3-е военное Александровское училище по 1-му разряду в 1870 г., проходил службу в 1-й резервной Конно-артиллерийской бригаде, 14 сентября 1877 г. поступил в Отдельный корпус жандармов. Примечательно, что в справочном издании «Общий состав управлений и чинов Отдельного корпуса жандармов» за 1904 г. фамилия Васильева помещена сразу после фамилии шефа жандармов - министра внутренних дел князя П.Д. Святополк-Мирского27.

В подчинении у Васильева оказался адъютант (сначала ротмистр Г.Е. Власов, затем ротмистр К.А. Тимофеев), вахмистр и 17 унтер-офицеров. Расходы на содержание жандармской команды находились в ведении Августейшей опеки28.

Первоначально предполагалось перевезти Николая Константиновича в Прибалтику29, но полковник Васильев, осмотревший предназначенное великому князю имение, счел его непригодным для «августейшего больного», и того решено было перевести в Крым, где поместить в Балаклаве на даче Цвингмана. 29 июня 1901 г. «августейший больной» прибыл в Балаклаву30. Ему шел 52-й год.

Надежда Александровна тотчас по приезде отправилась в Севастополь, где заняла номер в гостинице. Великий князь склонен был видеть в столь скором ее отъезде происки жандармов, которые якобы не удосужились подготовить для нее подобающие покои, однако сами жандармы объясняли это деликатностью Искандер, не пожелавшей своим присутствием замедлять возможный приезд девицы Хмельницкой. Великий князь ежедневно виделся с женой, катался по Нахимовскому проспекту, раскланивался с адмиралами Черно-

морского флота и обсуждал с ней проходящих дам. Но она пробыла в Крыму недолго, и вскоре уехала в С.-Петербург хлопотать о судьбе сыновей, а великий князь остался в одиночестве.

«Нельзя придумать обстановку печальнее той, какую нашел в Балаклаве, - писал изгнанник своему брату, великому князю Константину Константиновичу. - Нет занятий, нет знакомых, ничего, кроме прогулок по пыльным дорогам... Я обречен здесь на безделье, уныние и одиночество»31.

Разлука с Туркестаном заставила его заранее возненавидеть Балаклаву. Полковник Васильев, регулярно писавший пространные донесения в С.-Петербург, министру внутренних дел, последовательно фиксировал желания своего поднадзорного: то он просился назад в Туркестан, то изъявлял желание переехать в Египет или на Принцевы острова. За первый месяц пребывания в Крыму «августейший больной» грозил несколько раз «покончить с собой», «бежать в Англию к приятелю своему королю Эдуарду», «поступить в монастырь послушником-чернорабочим», «устроить такой скандал, который вызовет необходимость уехать из Балаклавы»32.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы наблюдающие лица не старались организовать великому князю подобающий круг общения и занятий, однако преуспеть в этом им было не суждено. Так, в ответ на предложение вице-адмирала Н.И. Казнакова, служившего когда-то начальником штаба командующего Черноморским флотом и назначенного попечителем великого князя Николая Константиновича, заняться в Крыму археологией, «августейший больной» ответил насмешкой33. Не пожелал он заниматься здесь и своей любимой ирригацией.

Распорядок дня со времен Туркестана не сильно переменился: великий князь до самого обеда оставался в постели, постеленной на полу, окруженный собаками, читал газеты и гонялся с пинцетом за отдельными волосками, которые пропустил брадобрей, а днем катался в экипаже. К требованиям гигиены, диеты и общепринятым приличиям великий князь относился отрицательно. Если летом он ежедневно принимал ванны морской воды, то с наступлением зимы неделями пренебрегал гигиеническими процедурами. В теплое время года великий князь ходил по дому босиком и совершенно голый, накинув на плечи кусок кумача в форме плаща и не стесняясь в таком виде выходить на балкон на потеху зевакам34.

Круг знакомств великого князя ограничился жандармами, докторами и прислугой. Вечера он проводил в обществе портного Фе-дермессера или дантиста Видуцкого, рассказывая им сальные анекдоты и шутки35. Завязать новые знакомства оказалось также затруднительно: всех новых знакомых Николай Константинович пытался подчинить своему влиянию и заставить способствовать исполнению своего самого заветного и жгучего желания - приезда в Балаклаву Валерии Хмельницкой (в некоторых документах ее имя называется иначе: Варвара).

В ожидании приезда возлюбленной великий князь писал стихи, специально заказывал папиросы с надписью «Царевна» на мунд-

штуке, приказал отделать для нее комнаты во флигеле рядом с домом, заказал для себя какой-то особенный костюм (флотский китель, кавалерийские рейтузы и фуражка велосипедистов), который ни разу не надевал, дожидаясь ее36.

На содержание своей пассии великий князь ассигновал 12 тыс. руб. в год, говоря, что это его определенная цифра для содержания любимых им женщин37.

Во имя исполнения своей цели великий князь осаждал Васильева просьбами, доводами, мольбами, слезами и угрозами, но, не обнаружив у жандармского полковника никакого сочувствия к своей мечте, возненавидел его. Да и вообще, надо сказать, великий князь разделял свойственное обществу той поры мнение, будто «порядочный офицер не примет на себя обязанности жандарма», и не раз обещал гнать непрошеных гостей вон или встречать плевками38.

В сентябре 1901 г. Васильев доложил в С.-Петербург о планах Николая Константиновича приискать «царевне» жениха, причем великий князь требовал, чтобы «последний был непременно жалким, ничтожным человеком, купив имя которого, можно было бы прогнать из-под венца»39. Вскоре великий князь подыскал для своей "plus que femme" «достойных» кандидатов в мужья: местного извозчика со звучной фамилией Кантемир, чтобы все думали, что муж Валерии - потомок Молдавского господаря40, и своего приятеля портного Федермессера41. Кроме того, выяснилось, что, мечтая о сожительстве с Хмельницкой, великий князь желал также сохранить свои отношения с Искандер. Что же касается третьей «жены», казачки Часовитиной, то о ней он отзывался в том смысле, что она «тоже очень хорошая женщина», и что своих «малолетних от нее детей он очень любит»42.

Но ни страсть к Хмельницкой, ни дружба с Искандер, ни теплые воспоминания о семейном счастье с Часовитиной, не мешали великому князю атаковать окружающих настойчивыми просьбами привести ему «красную даму»43. Дошло до того, что великий князь стал добиваться привода какой-либо «девочки» или «мальчика». Входя в детали своих вкусов и потребностей, великий князь просил не приводить к нему изящных и нарядных дам, а что-нибудь попроще - «в платочке», лишь бы помоложе. Причем он советовал обращаться не к девушкам, а к их матерям, и ставить непременным условием своего сближения взятие у матери и дочери подписки в том, что они «никаких к Великому князю претензий не имеют». Не ограничиваясь просьбой о «девочках», «августейший больной» настойчиво добивался, чтобы ему разыскали «мальчика», но отнюдь не юношу, а подростка лет 12-ти44.

Разумеется, хотя неотлучное присутствие жандармского караула и служило непреодолимым препятствием к воплощению этих побуждений, пребывание возле великого князя давалось Искандер нелегко. Николай Константинович неоднократно в крайне резкой, неприглядной форме требовал от нее, чтоб она сама лично способствовала восстановлению его связи с Валерией Хмельницкой45. Тяготясь

подобными разговорами, Надежда Александровна, как могла, старалась отвлечь великого князя и пыталась побудить его к разведению собак и занятиям благотворительностью. Сначала бездомным псам скармливали объедки со стола, затем ежедневно стали выпекать до 50-ти хлебов исключительно для собак, покупать ошейники и вести им списки. Как и всякое увлечение великого князя, привязанность к собакам вскоре сделалась болезненной: то он наблюдал сцену разрешения от бремени одной из них, в другой раз приказал своим лакеям принести самца и самку во время акта совокупления для личного наблюдения46. Местные жители стали жаловаться на то, что, пока великий князь кормил собак из своего экипажа, сбегавшиеся дворняги кидались на прохожих и рвали на детях платье47.

Со второй половины 1902 г. к кормлению собак добавилась раздача хлеба, пряников и кумача детям. Со временем число претендентов на подаяние великого князя все росло, аппетиты у претендентов увеличивались, рядом с людьми, действительно нуждающимися, стали появляться вполне зажиточные, но не гнушавшиеся вымогать разного рода подарки. Иные ради подаяния выводили в холодное сырое время своих полураздетых, дрожавших и плачущих от стужи детей48. «Дела добра», как их называла Надежда Александровна, всюду сопровождали деланно-печальные лица, трогательные жесты и умиленные взгляды, но только таким образом супруга великого князя могла отгородить себя от упрямых просьб «августейшего больного».

Что же до просьб, в конечном итоге так или иначе сводившихся к идее водворения Хмельницкой в Балаклаве, то полковник Васильев, человек наблюдательный и образованный, проник в сущность этой неугасимой страсти великого князя к гимназистке и очень быстро смекнул, что причиной настойчивых попыток заполучить Хмельницкую была вовсе не любовь к ней, пусть и экзальтированная. «Томление о Хмельницкой и Туркестане, так страстно, настойчиво и рельефно рисуемое Его Высочеством в своих телеграммах, - докладывал Васильев, - ничуть не мешает ему и кушать, и спать превосходно, и подговаривать окружающую его прислугу к содействию ему осуществить то или другое любовное приключение»49.

Хмельницкая стала для великого князя его знаменем в его противостоянии с охраняющими его лицами и изгнавшими его родственниками. «Я хорошо знаю Петербург и его власти; их надо изводить, надоедать им непрестанно... и тогда наверное они уступят», - такова была логика Николая Константиновича50. Упорству великого князя можно было только позавидовать: в продолжение всех трех лет своего пребывания в Балаклаве он ни на один день не оставлял стремления одержать верх в этой борьбе. Однажды он, пытаясь незаметно отправить Хмельницкой письмо, выскочил из экипажа и бегом помчался за почтовой телегой. Когда письмо было перехвачено Васильевым, у великого князя родился план перевезти Хмельницкую, переодев ее мальчиком. Сделав своим конфидентом портного Федермессера, он обучал его шифрованной переписке51.

«Августейший больной» рассказывал приятелю, что был рожден матерью по приезде во дворец из театра, где шла известная опера «Гугеноты», причем ее высочество оставила спектакль в тот момент, когда один из героев пьесы ломает шпагу в знак протеста против предъявленного ему требования правительства. Из этого великий князь заключал, что он «рожден для борьбы, в ней его предназначение», «он только тогда и может считать себя счастливым, когда ведет борьбу и низвергает тех, кто становится у него на пути»52. «Обмануть полковника необходимо, - внушал великий князь портному, - унизив его в глазах его начальства и доказав его служебную неспособность». А как этого достичь - он видел только один способ: предъявить начальству полученную нелегальным путем собственноручную записку Хмельницкой53.

Проницательный Васильев полагал, что великий князь предпочел бы быть окруженным врачами, а не жандармами, потому что их проще «разжалобить и обмануть»54.

Борьбу против своего положения поднадзорного Николай Константинович развернул и в переписке с родственниками. Основными его адресатами были сестра Ольга Константиновна, греческая королева, чей визит, в итоге, и способствовал отъезду из Балаклавы, и брат, великий князь Константин Константинович, знаменитый «К.Р.». Вопреки расхожему мнению, Николай Константинович переписывался и с матерью, переживал за ее здоровье и выражал желание получить ее прощение55. В приезде ему, впрочем, было отказано, так что последний раз мать и сын виделись в Стрельне, 5 апреля и 4 мая 1881г., еще перед отъездом великого князя в Туркестан56.

Несмотря на ласку и теплоту, высказываемую им в телеграммах к родственникам, ненависть к правительству великий князь выражал при каждом удобном случае в крайне резкой и зачастую неприличной форме. Бывали случаи, когда ему доводилось произносить смешные эпитеты в адрес родственников и государя Николая II в присутствии извозчиков, что немало беспокоило его попутчиков, облаченных в жандармские мундиры57.

С началом Русско-японской войны он злорадствовал, читая газетные известия о неудачах русской армии, глумился над стратегическими соображениями военачальников и грубой площадной бранью поносил генерал-адъютанта А.Н. Куропаткина58.

* * *

Помимо опостылевших жандармов частыми гостями, отчасти вынужденными и порой непрошенными, в доме великого князя являлись медики - главный врач Севастопольского морского госпиталя К.И. Тимофеевский, М.М. Костров и судовой врач эскадренного броненосца «Ростислав» Иосиф Яковлевич Бильвайс (в некоторых документах фамилия написана через «е» - Бильвейс). Сын учителя уездного училища и выпускник Медицинского факультета Императорского Московского университета (1896 г.), 30-летний Биль-

вайс был приглашен на смену доктору Г. Крепиону, категорически отказавшемуся продолжить службу при «августейшем больном»59. «Ростиславом» тогда командовал капитан 1-го ранга великий князь Александр Михайлович; вероятно, он и порекомендовал полковнику Васильеву своего судового врача.

Регулярные медицинские осмотры засвидетельствовали неплохое физическое состояние великого князя при явном наличии душевной болезни, которую Бильвайс диагностировал так: "Folie raisonante", "Folie morale" - «нравственное безумие»60.

Сходный диагноз - "Moral insanity", «нравственное помешательство» - поставил перед высылкой великого князя из Туркестана и профессор Иван Павлович Мержеевский, один из основоположников русской психиатрии. Согласился с этим диагнозом и приват-доцент Розенбах, вторично приглашенный к великому князю, уже в Балаклаву, и освидетельствовавший того 23 и 24 октября 1901 г.61

По мнению Мержеевского и Розенбаха, «нравственное помешательство» могло или явиться следствием перенесенного великим князем в юности сифилиса62, или иметь наследственное происхождение, поскольку у его матери, великой княгини Александры Иосифовны, нервные расстройства доходили до галлюцинаций63.

17 декабря 1901 г. в Балаклаву приехал 43-летний приват-доцент Императорского Московского университета Владимир Петрович Сербский64.

Месяцем ранее Сербский получил из Балаклавы письмо, подписанное «Врач, состоящий при В.К., Бильвейс». Обратный адрес в конце письма был указан так: «Балаклава Тавр. Д-ру Иосифу Яковлевичу Бильвейс».

«Милостивый государь!

Будьте так добры написать мне, не имеете ли Вы возможность приехать в г. Балаклаву Тавр. губ. для исследования психически больного Вел. Князя Николая Константиновича.

В.К. с ясно выраженными физическими признаками дегенерации страдает резонирующей формой помешательства при полном дефекте нравственных чувств и при не нарушенном интеллекте (Moral insanity et folie raisonante). Более подробные сведения (и анамнез истории болезни) я Вам вышлю потом. В Балаклаве при дворце, я полагаю, придется прожить не менее месяца, а потому покорнейше прошу Вас, напишите Ваши условия и время, в какое Вы считаете удобным приехать.

Если почему-либо Вам нельзя будет приехать, то прошу передать приглашение В.К. Роту или какому-либо из Московских пси-хиатров»65.

Мотивы, по которым Бильвайс обратился прежде всего к Сербскому, очевидны: в минувшем, 1900-м, году, после смерти профессора С.С. Корсакова, Сербского назначили директором Психиатри-

ческой клиники имени А.А. Морозова Медицинского факультета Императорского Московского университета. Более того, Сербского, преемника Корсакова, уже стали считать ведущим психиатром России.

Ответил Сербский без промедления:

«Милостивый государь!

Ввиду предстоящего в январе Пироговского съезда и моей подготовительной работы (в качестве одного из заведующих секцией нервных и душевных болезней) я мог бы приехать в Балаклаву в ближайшем будущем не более как на 7 дней, причем выехать из Москвы мне было бы возможно только 14-15 декабря. Если же требуется продолжительное пребывание не менее месяца, то это для меня было бы осуществимо только не ранее весны.

Я передал о Вашем предложении В.К. Роту, но он совсем не может приехать, так как, помимо той же самой причины, он не может оставить клинику вследствие болезни ассистента. Кроме того, он не считает такие болезни относящимися к его специальности - нервные болезни.

Что касается до условий приезда, то я считал бы более правильным, чтобы они были назначены Вами»66.

* * *

Сербский пробыл в Балаклаве десять дней.

27 декабря, в день отъезда в Москву, он написал и вручил Васильеву свое заключение о состоянии здоровья «августейшего больного».

«Приехав 17 декабря 1901 г. по приглашению доктора Бильвейс в г. Балаклаву для врачебного исследования Его Императорского Высочества Великого князя Николая Константиновича, я в тот же день был ознакомлен полковником Васильевым с наиболее главными данными, касающимися прошлой жизни и настоящего состояния Его Высочества, при чем мне были предъявлены 1) копия с Высочайшего указа о признании Его Высочества душевнобольным, 2) «врачебное наблюдение и заключение о психическом состоянии Его Императорского Высочества» за подписью докторов П.Я. Розенбаха и В.Н. Хардина и 3) стихотворения, написанные Его Высочеством, а также его записка по поводу произведенных им в Туркестане работ; кроме того, мне были прочитаны: история болезни Его Высочества, составленная д-ром Бильвейс, и обширные выдержки из докладов, представляемых полковником Васильевым.

На следующий день я представился Его Высочеству в присутствии Надежды Александровны Искандер и затем ежедневно посещал Его Высочество до своего отъезда из г. Балаклавы 27 декабря 1901 г., оставаясь у него в течение 3-8 часов, причем помимо разговоров с Его Высочеством имел возможность произвести физическое

исследование его организма, а во время прогулок по окрестностям Балаклавы мог получить от Н.А. Искандер подробные сведения относительно образа жизни Великого князя, его характера, привычек, отношения к другим лицам, женщинам и проч.

На основании всех собранных мною данных, а также личного наблюдения я должен всецело присоединиться к заключению докторов Розенбаха и Хардина, что Великий князь Николай Константинович страдает психическим расстройством в форме дегенеративного психоза с притуплением нравственного чувства.

Ввиду очень подробного и обстоятельного описания болезненных проявлений у Его Высочества в докладе докторов Розенбаха и Хардина, я считаю возможным ограничиться только указанием на найденные мной физические изменения, которые не соответствуют данным упомянутого доклада и, следовательно, надо полагать, развились лишь в последние 1 1/2 года.

В докладе сказано: "Коленные рефлексы на обеих ногах одинаковы, довольно сильны. Подошвенные рефлексы также на обеих ногах одинаково живы. Брюшные не получаются". При моем исследовании мне не удалось вызвать не только брюшных, но и подошвенных рефлексов. Что касается до коленных, то при первом исследовании, произведенном при лежачем положении Великого князя с согнутыми в коленях ногами, не прикрытыми никакой одеждой, они могли быть названы довольно живыми; при повторном же исследовании, произведенном при сидячем положении Великого князя и в одежде, они оказались скорее пониженными. Эта вялость сухожильных рефлексов не может, однако, служить указанием на возможность развития какой-либо болезни спинного мозга у Великого князя, напр. спинной сухотки, ввиду совершенного отсутствия каких-либо других симптомов табеса (изменения со стороны зрачков, стреляющих болей, расстройства чувствительности, расстройства со стороны тазовых органов, атании).

Гораздо более значения имеют изменения кровеносной системы у Его Высочества. Доступные наружному исследованию сосуды оказались жесткими и извитыми, что с особенной резкостью заметно на височных артериях; тоны сердца довольно слабы и глухи; деятельность сердца неправильна, пульсовые удары постоянно колеблются в своей частоте, делаясь то более частыми, то более медленными; в течение минуты раза 2 или 3 пульсовая волна совсем выпадает или очень слабо доходит до сжимающего ее пальца. Помимо этой аритмии и перебоев обращает на себя внимание также большая возбудимость со стороны сосудистой системы. Утром при лежачем положении Великого князя пульс около 60 ударов в минуту; тотчас после обеда, во время которого было выпито небольшое количество вина, число ударов поднялось до 100 при сохранении той же неправильности его ритма. Подобное же учащение наблюдалось и при небольшом волнении, а также при совершенном отсутствии какого-либо внешнего повода. Толчок сердца слаб и не прощупывается; что касается до размеров сердца, определяемых путем выстукивания, то в

этом отношении очень трудно сказать что-либо определенное ввиду существования у Его Высочества эмфиземы.

Объективным изменениям в области сосудистой системы соответствуют и субъективные жалобы Августейшего больного на бывающие по временам покалывания и другие неприятные ощущения в области сердца. Отмеченные изменения в кровеносной системе представляют чрезвычайную важность в том отношении, что указывают 1) на возможность изменения сердечной мышцы и венечных сосудов сердца и 2) на аналогичное изменение (артериосклероз) мозговых сосудов, на почве которого легко может последовать мозговое кровоизлияние (apoplexia)»67.

* * *

Сразу же по возвращении в Москву, 2 января 1902 г., Сербский написал заключение о режиме жандармского надзора за великим князем Николаем Константиновичем, содержащее рекомендации и по врачебному уходу за «августейшим больным», и по изменению режима надзора за ним.

«Помимо изложения результатов физического исследования я считаю своим долгом высказать также свои соображения относительно установленного в данное время режима. Этот режим ни в коем случае не может быть признан соответствующим тем требованиям, которые выработаны современной психиатрией по отношению к уходу за душевнобольными.

Главные пункты, которые я могу указать, сводятся к следующему.

1) Присутствие жандармов в качестве лиц, которым поручен непосредственный надзор за Его Высочеством и ближайшее руководство всем окружающим Великого князя, с психиатрической точки зрения не может быть допустимо уже по одному тому, что подобные условия могут вести к образованию бредовых идей (напр., к мысли, что больного считают политическим преступником) и таким путем способствовать резкому ухудшению психического состояния. К счастью, болезненная форма, которой страдает Его Высочество, не сопровождается ясно выраженной наклонностью к образованию идей бреда, однако во время наших бесед Его Высочество неоднократно останавливался на своих верноподданнических чувствах и полном отсутствии каких-либо политических тенденций, которые могли бы обусловить собой установленный режим.

Но и помимо этих чисто специальных условий нельзя признать правильным, чтобы сторонние лица, которым вверяется забота о Его Высочестве, принадлежали к лицам, не получившим медицинского и, в частности, психиатрического образования. Как психически больной и признанный таковым Высочайшей волей, Великий князь должен находиться под постоянным наблюдением опытного врача психиатра, которому только и может быть поручено руководство во всех вопросах, касающихся условий быта Его Высочества. Как

больной неизлечимый, Великий князь не нуждается собственно в лечении, а требует лишь правильного ухода, который, помимо поддержания физических и психических сил Августейшего больного, должен иметь своей главной целью поставить Его Высочество в условия, соответствующие, по возможности, жизни здоровых людей, насколько это позволяет его психическое состояние, без вреда для него и других лиц. Поэтому врачебный уход за Его Высочеством отнюдь не может сводиться к лечению какого-либо случайного физического заболевания, а должен касаться всех без исключения сторон окружающей обстановки и в том числе многих хозяйственных распоряжений, насколько последние могут отразиться на психическом состоянии Августейшего больного.

При настоящих условиях некоторые из этих распоряжений (приобретение не соответствующего местным условиям экипажа, покупка лошадей не той масти, которая нравится Его Высочеству, пристройка к дому без его ведома крыльца и пр.) хотя, очевидно, имели целью сделать угодное Его Высочеству, тем не менее, вызывают его неудовольствие и обостряют его отношения к окружающим, между тем как эти мелочи легко могли бы быть устранены при надлежащем руководстве со стороны врача. Врачу должны быть подчинены и все сторонние лица, имеющие непосредственное отношение к Августейшему больному, так как только врач может дать правильные указания относительно их обращения и предотвратить те ошибки, в которые склонны впадать лица без специального образования, к сожалению, часто считающие себя вполне опытными в сложном и трудном деле ухода за душевнобольными.

Позволяю себе прибавить, что только при условии самостоятельности можно рассчитывать на приглашение к Великому князю опытного и преданного делу психиатра; насколько мне известно, сделанные ранее в этом отношении попытки (приглашение доктора Бяшкова, переговоры с доктором Тишковым) потерпели неудачу именно потому, что означенные врачи не могли согласиться на свое подчиненное положение по отношению к лицам, состоящим при Его Высочестве. Лично для меня одного факта отобрания полковником Васильевым - вопреки моему желанию - собственноручно написанной Его Высочеством записки, в которой им были выражены его желания, - одного этого факта совершенно достаточно, чтобы решительным образом отказаться не только от постоянного наблюдения, но даже и от кратковременного вторичного посещения Его Высочества при существующем режиме, так как при подобных условиях коренным образом нарушается принцип врачебной тайны, и врач совершенно лишается возможности пользоваться необходимым для него доверием больного.

2) Размеры той свободы, которая предоставлена Его Высочеству, должны быть признаны слишком ограниченными и не соответствующими его психическому состоянию. Великий князь не принадлежит к числу опасных душевнобольных, и ограничение его свободы, как это указывали и доктора Розенбах и Хардин, должно скорее

приближаться к опеке над несовершеннолетним. Хотя полковником Васильевым мне было выяснено, что установленные меры строгого надзора (запертые на ключ ворота с жандармом около них, переодетая стража вокруг стен) приняты не против Великого князя, а против дурного поведения находящихся при нем в услужении двух татарчат, тем не менее, они производят гнетущее впечатление и не могут считаться успокоительно действующими на психически больных.

Позволяю себе при этом указать, что император Николай I во время своего путешествия по России в 1832 г., найдя в Рязанском доме умалишенных военный караул, нашел это неприличным и сейчас же велел отменить его; по ст. 625 Св[ода] Зак[онов] Т. XIII Уст[ав] Общественного] Пр[изрения] "в доме умалишенных запрещается вообще наряжать караулы и ставить часовых в комнатах, где содержатся умалишенные, или в садах и дворах, служащих местом их прогулок". Это запрещение, надо думать, с еще большим основанием должно быть распространено и на частные помещения, в которых находятся душевнобольные.

3) Вследствие большой близорукости Его Высочество не может ходить по горам, и потому лишен возможности делать прогулки пешком благодаря гористому местоположению Балаклавского дворца; прогулки же в экипаже мало привлекательны благодаря однообразным и унылым окрестностям Балаклавы. Вообще выбор этого места, окруженного некрасивыми, лишенными растительности горами, нельзя считать подходящим для долговременного пребывания лица, привыкшего к широкому простору степей с их неограниченным горизонтом.

4) Условия жизни, в которые в настоящее время поставлен Великий князь, совершенно не соответствуют требованиям правильного психиатрического ухода, так как Его Высочество, с одной стороны, вследствие совершенного отсутствия каких-либо занятий обречен на полную бездеятельность, а с другой - лишен и каких-либо развлечений, которые могли бы хоть несколько скрасить его монотонный и крайне однообразный образ жизни.

По отношению к развлечениям вопрос разрешается очень легко, раз последует разрешение на выезд в Севастополь, где Его Высочество мог бы пользоваться видом на море, прогулками по бульвару, слушать там музыку, а равно посещать театральные представления. Расспросы Надежды Ивановны Искандер убедили меня, что поведение Его Высочества в общественных местах отличается полной корректностью и вполне соответствует его высокому положению. Было бы поэтому крайне желательно предоставить более широкие полномочия в этом отношении врачу, который может беспристрастно оценить, насколько состояние здоровья Августейшего больного позволяет в данное время посещать тот или другой из ближайших городов и пользоваться там соответствующими развлечениями.

Гораздо более сложным представляется вопрос о занятиях, которые, как это подробно выяснено в докладе докторов Розенбаха и Хардина, являются существенно необходимыми в деле ухода за ду-

шевнобольными. Ввиду их крайней важности финансовая сторона дела должна стоять на втором плане: если бы работы оказались даже малопроизводительными, то и в этом случае они вполне окупались бы той пользой, которую они оказывали бы на психическое состояние больного. К сожалению, Его Высочество не обнаруживает никакой наклонности к сельскохозяйственным занятиям и исключительно интересуется привычными для него работами по орошению, между тем как занятия будут иметь значение только в том случае, если они заинтересуют и наполнят жизнь Августейшего больного.

Я позволю себе высказать сомнение, удастся ли устроить в другом месте работы, аналогичные тем, которые Его Высочество вел в Туркестанском крае. В этом отношении имеет важное значение: а) возможность широкой постановки работ ввиду того государственного значения, которое им придает Его Высочество, б) возможность производить эти работы без нарушения чьих-либо интересов, так как близкое соприкосновение с другими владениями может вести к нежелательным недоразумениям, в) жаркий степной климат, к которому Его Высочество привык в течение 20 лет и, наконец, г) самый характер работ в техническом отношении. Вследствие этих условий было бы наиболее правильным предоставить Его Высочеству продолжать его работы по ирригации Туркестанских степей.

При этом возвращение Его Высочества в Туркестан возможно только при соблюдении основного условия - подчинения Его Высочества правильному психиатрическому наблюдению и надзору; при этом я должен отметить, что Его Высочество сам желает находиться под наблюдением врача психиатра, считая таковое наблюдение логическим последствием, вытекающим из признания его душевнобольным. Установление психиатрического режима, несомненно, способствовало бы устранению того двойственного отношения к Великому князю, которое вполне правильно подмечено им самим и которое сказывалось в том, что на него смотрели то как на здорового, то как на психически больного. Не подлежит никакому сомнению, что присутствие опытного психиатра предотвратило бы те последствия, за которыми последовало удаление Его Высочества из Туркестана, уже по одному тому, что при надлежащей обстановке окружающие смотрели бы на Его Высочество более правильно, т.е. как на психически больного, и не стремились бы вовлекать его в различные неблаговидные поступки.

Я должен прибавить к этому, что при возвращении в Туркестан -равно как пребывании в каком-либо другом месте - Великий князь, как психически больной, должен быть вполне изъят из ведения местной администрации; последняя не должна иметь никакого непосредственного отношения к Его Высочеству, а должна сноситься только с состоящим при Его Высочестве врачом, который, конечно, должен подчиняться всем существующим в этом отношении узаконениям и в том числе контролю местного губернского начальства. Одним словом, Его Высочество должен находиться в условиях, аналогичных тем, в которые поставлены душевнобольные простого

звания: местная администрация их совершенно не касается, а имеет дело либо с врачами, под наблюдением которых они состоят, или же с ближайшими их родственниками и опекунами.

В заключение я должен коснуться и отношения Великого князя к г-же Хмельницкой. Я смотрю на это как на чисто личное дело, в котором ближайшей заинтересованной стороной является еще третье лицо - Надежда Александровна Искандер, и потому полагал бы наиболее правильным предоставить разрешение его их взаимному соглашению. С врачебной же точки зрения могу указать только, что пережитые и переживаемые Великим князем волнения могли способствовать тому расстройству кровеносной системы, которая описана выше, и что дальнейшее продолжение этих волнений может вести к более грозным и непоправимым последствиям. Сами же волнения вызываются и поддерживаются не только чувством привязанности Его Высочества к г-же Хмельницкой, но и сознанием невыполненного им обязательства быть ее защитником и покровителем.

Единственная дурная сторона, которую я мог бы указать по отношению к сближению Его Высочества с г-жой Хмельницкой, - это возможность добровольного устранения со стороны Надежды Александровны Искандер, благотворное влияние которой на Его Высочество признается всеми окружающими и которое могу подтвердить и я на основании личного наблюдения. Я допускаю, однако, полную возможность урегулирования их взаимных отношений, как это имело место при сожительстве Его Высочества с казачкой Дарьей, тем более что Надежда Александровна в течение многих уже лет является не женой Великого князя, а только другом, и Его Высочество сам считает себя крайне обязанным ей и не допускает возможности разойтись с ней.

Что касается до других неблагоприятных последствий, которые могут быть усмотрены в этом отношении, то им нельзя придавать сколько-нибудь существенного значения.

Это, во-первых, возможность половых злоупотреблений со стороны Великого князя и вредного влияния их на его физическое здоровье. Подобная возможность мне представляется довольно сомнительной: Его Высочество очень дорожит своим здоровьем и охотно подчиняется врачебным указаниям, как это я имел случай лично убедиться по отношению к сделанному мной указанию о вредном влиянии вина на его сосудистую систему; по словам Его Высочества, он, согласно данным ранее ему врачебным советам, позволяет себе половые общения не чаще как 2 раза в месяц, и этому условию приписывает то обстоятельство, что он для своих лет так хорошо сохранился в физическом отношении. Если бы даже половые злоупотребления и имели место, то их следует считать менее вредными, чем то напряженное душевное состояние, в котором в последнее время постоянно находится Его Высочество: из двух зол это было бы меньшее, так как половые злоупотребления имеют все-таки известный предел благодаря физической организации человека, ду-

шевные же волнения такого предела не имеют.

Во-вторых, заслуживает обсуждения возможность появления болезненного потомства. В этом отношении я могу привести следующие соображения: 1) возможность оставить потомство при годах Великого князя (около 52 лет) является лишь гадательной; 2) наряду с явлением вырождения, несомненно, существует и процесс возрождения семей; имеется немало примеров, что от больного отца или матери рождаются не только здоровые, но и полезные и даже талантливые дети; поэтому если и будет потомство, нельзя наверное сказать, что оно непременно должно быть болезненным; 3) было бы странно ставить вопрос о потомстве в настоящее время, когда остаток жизни Его Высочества измеряется не десятками лет, а самое большее, несколькими годами, между тем как в течение 30 лет этот вопрос совершенно не поднимался, а равно как вряд ли бы был поставлен и теперь по отношению к сожительству Его Высочества не с г-жой Хмельницкой, а с другими женщинами, напр., Надеждой Александровной или казачкой Дарьей»68.

Чтобы верно понять и желание Сербского дать отдельное заключение о режиме надзора, и смысл самого заключения, важно знать: все увиденное им в Балаклаве шло в разрез с его собственными научными знаниями и опытом психиатра, с уже прочно укоренившейся при Корсакове в Психиатрической клинике имени А.А. Морозова практикой ухода за душевнобольными. Эта практика, в которой учитывался и опыт европейских психиатров, была основана на отказе от «стеснения свободы» душевнобольных, на создании для них обстановки, приближенной, насколько это возможно, к домашней, и условий для относительно разнообразного времяпровождения. И так в клинике ухаживали за душевнобольными независимо от их сословной принадлежности: и за дворянами, и за мещанами, и за крестьянами.

Именно этим вызвано было и развернутое изложение Сербским обоснования своего отказа не только от постоянного наблюдения за великим князем, но даже от его повторного кратковременного посещения и осмотра.

* * *

Если врачи могли отказаться лечить «августейшего больного», а прислуга могла попросить расчет, то полковник Васильев продолжал выполнять свой долг офицера: лишь приказ о новом назначении мог освободить его от несения службы подле своего поднадзорного. Обстоятельства жизни «августейшего больного», по его признанию, вызывали у него «чувство глубокого сожаления», однако он постоянно помнил и напоминал самому себе: жизнь великого князя - это жизнь неудачника, «уснащенная рядом безнравственных поступков, нередко потому только не преступлений, что они совершены юридически невменяемым психопатом»69.

Свою главную задачу полковник видел в том, чтобы ограждать

окружающих от своенравных поступков «августейшего больного», не щадивших ни пола, ни возраста, ни звания, ни чина, ни происхождения.

Ознакомившись с заключением Сербского о режиме надзора за великим князем, Васильев посчитал своим долгом высказать на этот счет свое «служебное» мнение в очередном донесении министру внутренних дел. Похоже, суждения авторитетного московского психиатра сильно задели жандармского полковника. И его очередное донесение в С.-Петербург вышло не только пространным, но эмоциональным и порою резким по тону в отношении Сербского и психиатров вообще, а потому заслуживающим того, чтобы привести его целиком. Примечательно, что Васильев именует Сербского профессором: вероятно, он уже был осведомлен о недавно состоявшемся назначении приват-доцента экстраординарным профессором по кафедре психиатрии Медицинского факультета Императорского Московского университета.

«Отнюдь не претендуя быть комментатором специально-медицинского заключения приват-доцента Императорского Московского Университета В.П. Сербского о посещении им Его императорского Высочества Великого князя Николая Константиновича и о результатах врачебного исследования физического и психического здоровья Августейшего больного, каковое заключение, ввиду важности предметов, коих оно касается, вероятно, в должной мере обосновано выводами науки, я, тем не менее, считаю себя обязанным указать на те его части, приведенные в коих факты, по их освещению, не соответствуют, по-видимому, имеющимся в моем распоряжении сведениям, своевременно мною сообщенным профессору.

Заключение г-на Сербского изложено в двух отдельных частях: первая из них представляет описание результатов физических исследований состояния здоровья Его Высочества, вторая - взгляд профессора на установленный для Великого князя режим и отношения его к девице Хмельницкой.

В первой части, узкоспециального характера, я могу лишь отметить разноречие врачей, производивших физическое исследование Августейшего больного, на которое я уже указывал в донесении моем за октябрь месяц (10 ноября 1901 г. за № 59), именно в отношении времени, потребного на происхождение изменений, замеченных в кровеносной системе Его Высочества. По словам доктора Розенбаха, он, в бытность свою в Ташкенте, при врачебном исследовании Великого князя, не заметил резких изменений в кровообращении, а потому, по его мнению, вышеупомянутое явление, по своему образованию, должно быть отнесено к позднейшему периоду. К аналогичному выводу склонен также и профессор Сербский. Между тем состоящий при Его Высочестве врач И.Я. Бильвайс по-прежнему продолжает утверждать, что развитие артериосклероза, как это, по его словам, известно каждому анатомо-патологу, длится многими годами, и если оно не было замечено в Ташкенте доктором Розенба-хом, то, вероятно, только потому, что он, будучи всецело поглощен

психиатрическим исследованием, не придал признакам артериосклероза серьезного значения, тем более что явление это свойственно большинству лиц, достигших возраста Великого князя. К этому г-н Бильвайс прибавляет, что за минувшие полтора года со времени исследования г-на Розенбаха, болезнь, конечно, могла прогрессировать в своем развитии, в особенности при условии глубоких волнений, испытанных Его Высочеством.

Во второй части своего заключения г-н Сербский находит, что установленный ныне режим для надзора за Великим князем не соответствует требованиям, выработанным современной психиатрией по отношению к уходу за душевнобольными.

В доказательство этого несоответствия он приводит следующие четыре пункта:

поручение жандармам непосредственного надзора за Его Высочеством и ближайшего руководства всем, его окружающим;

ограниченные размеры свободы, предоставленной Августейшему больному;

неподходящий выбор места для долговременного пребывания Великого князя, и

отсутствие занятий и развлечений.

Бесспорно, что все эти четыре замечания вполне резонны и заслуживают самого внимательного их рассмотрения.

Приняв за основание доказанное психическое расстройство Августейшего больного и признание Великого князя душевнобольным Высочайшей волей, неизбежно придется прийти к логическому выводу о подчинении психически больного психиатрическому надзору. Вопрос этот, по всему вероятию, не раз возникал и немало обсуждался, и если, тем не менее, признано было необходимым, по Высочайшей же воле, подчинить Августейшего больного надзору Отдельного корпуса жандармов, то, вероятно, для этого были очень веские причины, о чем мною и было сказано г-ну Сербскому.

Придавая выдающееся значение психиатрическому надзору, профессор объясняет исключительно только отсутствием этого надзора возможность тех событий, за которыми последовало удаление Его Высочества из Туркестана, возможность вовлечения его в различные неблаговидные поступки, возможность двойственного к Великому князю отношения, которое сказывалось в том, что на него смотрели то как на здорового, то как на психически больного и т.д. Оставляя в стороне рассуждения о том, насколько специально-психиатрический надзор мог бы послужить панацеей от всех злоключений, постигших в жизни Великого князя Николая Константиновича, я могу сказать лишь одно, что всякое дело прежде всего и более всего зависит от степени любви к нему и степени корректного к нему отношения. Errare humanum est - эту пословицу никогда не лишнее помнить, и если выбор подходящего человека может быть иногда затруднителен в обширной корпорации гг. русских офицеров, то насколько же он тяжел в среде специалистов-психиатров, число которых определяется малыми единицами. Таким образом, выбор офи-

цера для постоянного надзора за Августейшим больным лишь облегчает задачу: офицер имеет надзор, а психиатр, периодически посещая Великого князя, своими советами и указаниями содействует правильности его осуществления. Вот, мне кажется, одна из причин предпочтения, оказанного Отдельному корпусу жандармов в деле наблюдения за больным Великим князем, тем более что, по словам самого профессора, Его Высочество "как неизлечимо больной, собственно в лечении не нуждается, а требует лишь правильного ухода, который должен иметь своей главной целью поставить Его Высочество в условия, соответствующие, по возможности, жизни здоровых людей, насколько это позволяет его психическое состояние без вреда для него и других лиц".

Превосходное определение, которое должно служить базисом при осуществлении всех мероприятий по отношению Августейшего больного!

Но мне думается, что для того, чтобы поставить Великого князя в условия жизни здоровых людей без вреда для него и других лиц, совершенно достаточно приставить к нему хорошо образованного человека, притом тактичного и сердечного, а главное - безусловно корректного, который мог бы заменять ему опытного друга, старшего брата, всегда готового воздержать его от своенравных и своевольных поступков, а где надо - выступить защитником его действительных интересов, короче, по мысли гг. Розенбаха и Хардина, в обращении с ним придерживаться приемов обращения с несовершеннолетними. Для такой роли нужны, разумеется, прежде всего, люди и физически, и морально здоровые, вполне уравновешенные, с возможно неповрежденной нервной системой, а последнее менее всего встречается между психиатрами, иногда с юных лет посвятившими себя общению с душевнобольными и с течением времени успевшими привить себе много своеобразного, неизбежно вытекающего из особенностей их специальности.

Кто из нас, имевших случай сталкиваться в жизни с психиатрами, не знает тех странностей в манерах, суждении и умозаключениях, которыми почти все они поражают каждого свежего человека! Лично для меня, напр., совершенно достаточно взглядов г-на Сербского на возможные, с его точки зрения, отношения Великого князя к девице Хмельницкой для того, чтобы не приглашать его не только для постоянного наблюдения, но даже и для вторичного кратковременного посещения Августейшего больного, так как, по моему мнению, рассуждения профессора об этих проектируемых им отношениях, во-первых, безнравственны, а, во-вторых, коренным образом нарушают интересы и Надежды Александровны Искандер, и девицы Хмельницкой, по своей молодости и неопытности, конечно, имеющей право не ведать того, что она творит. Кстати сказать, предлагая поставить Августейшего больного в условия жизни здорового человека, г-н Сербский должен же знать, что в жизни здоровых людей всякий разврат, а тем паче под кровлей домашнего очага, если и существует, то всегда порицается, а отнюдь не рекомендуется как

верное средство для успокоения метущегося духа. Впрочем, по вопросу о взглядах профессора на этот предмет я еще буду иметь случай здесь говорить.

В практическом отношении уход и надзор за Августейшим больным не представляют никаких трудностей; по крайней мере, я до сих пор не встречал по осуществлению этого надзора ничего такого, что не разрешалось бы с успехом помощью простого здравого смысла. Если что и служит тормозом к надлежащему урегулированию быта Его Высочества, так это его собственное противодействие всем благим начинаниям, направленным в его пользу. Но причину этому следует искать в характере болезни, которой страдает Великий князь: по диагнозу докторов Розенбаха и Хардина, а затем и профессора Сербского, все проявления этой болезни указывают на существование у него дегенеративного психоза с притуплением нравственного чувства. Вот в этом-то дефекте нравственности и вся сила: будь Августейший больной только дегенератом - жизнь его, конечно, протекала бы иначе, но нравственное помешательство дает себя чувствовать на каждом шагу, проницая собой все его существование, вызывая постоянную потребность безнравственных поступков и вражду к тем, кто может им воспрепятствовать - представителям установленного за ним надзора, кто бы они ни были. Очевидно здесь дело не в "жандармах" и не в "психиатрах", а в свойствах помешательства самого больного.

Пространно развивая свою мысль о непригодности "жандармского надзора", г-н Сербский ищет тому доказательства в теперешней обстановке Августейшего больного, указывая между прочим: во-первых, что присутствие жандармов может вести к образованию у Великого князя бредовых идей (напр., к мысли, что его считают политическим преступником) и что хотя болезненная форма, которой страдает Его Высочество, не сопровождается ясно выраженной наклонностью к образованию идей бреда, однако во время бесед с профессором Великий князь «неоднократно останавливался на своих верноподданнических чувствах и полном отсутствии каких-либо политических тенденций, которые могли бы обусловить собой установленный режим».

Г-н профессор позабыл, вероятно, что он, кроме уверений в верноподданнических чувствах, слышал также, как Его Высочество с пафосом декламировал свое стихотворение "Стенька Разин" (для иллюстрации при сем прилагается), получал от Великого князя для прочтения стихотворения ташкентского виршеплета Грязнова, из коих некоторые далеко не пропитаны чувствами преданности престолу, позабыл г-н профессор также и то, что я сообщал ему из прошлой жизни Августейшего больного. А между тем именно все это и может служить объяснением, почему Его Высочество иногда считает нужным вставить слово о своих верноподданнических чувствах. Между людьми, которым доверяет, Великий князь любит выставить себя либералом, революционером, противником царской воли и самодержавия, но чтобы его не вздумали серьезно счесть политически

неблагонадежным, он на всякий случай, по временам, выступает защитником абсолютизма и силится уверить слушателя в своих верноподданнических чувствах.

В действительности, у Августейшего больного нет никаких определенных политических убеждений, да и вообще нет того, что мы привыкли называть нравственными принципами, кроме, пожалуй, единственного принципа - "Sic voleo". К сказанному могу добавить, что если в течение всей прожитой жизни, полной известных эпизодов, о которых я был своевременно осведомлен и, в свою очередь, осведомил г-на профессора, у Великого князя не образовалось бредовой идеи на политической подкладке, то появление таких идей в настоящее время менее всего можно опасаться.

Во-вторых, что "некоторые хозяйственные распоряжения, имевшие место при настоящем режиме (приобретение не соответствующего местным условиям экипажа, покупка лошадей не той масти, которая нравится Его Высочеству, пристройка к дому без его ведома крыльца и проч.) хотя, очевидно, имели целью сделать угодное Его Высочеству, тем не менее, вызывают его неудовольствие и обостряют его отношения к окружающим, между тем как эти мелочи легко могли бы быть устранены при надлежащем руководстве со стороны врача".

По поводу этих "доказательств" я считаю себя обязанным сказать следующее: г-н Сербский приехал в Балаклаву как раз в то время, когда Великий князь, после бесконечных настойчивых требований, угроз и умиленных просьб, убедившись в невозможности моего содействия к возобновлению сожительства его с девицей Хмельницкой, стал искать со мной ссоры в надежде заменить меня лицом, более податливым. Отсюда усиленное недовольство режимом, жалобы на "жандармский караул", уверение в своих верноподданнических чувствах и огульное порицание всех моих распоряжений. Я очень счастлив, что Великий князь, порицая эти распоряжения, в конце концов, мог остановиться лишь на "экипажах", "лошадях" и "крыльце" - "мелочах", как их совершенно справедливо называет г-н профессор. Касательно этих "мелочей" (которым, однако, профессор придает значение), я дам сейчас же объяснение.

Экипажи были приобретены для Его Высочества в С.-Петербурге, причем один из них - легкая, двухместная коляска - был предназначен для постоянных прогулок Его Высочества и по своей конструкции вполне соответствует местным условиям; другой, на который, собственно, и жаловался Великий князь, находя его тяжелым, малоповоротливым и для грунтовой дороги будто бы непригодным, - ландо, которое приобретено на случай возможных поездок в холодную или дождливую погоду. Ландо это в обыкновенное время никогда Его Высочеству не подается, при профессоре же оно употреблялось ввиду желания Августейшего больного кататься одновременно в двух экипажах.

Из числа приобретенных лошадей собственно для Великого князя была куплена великолепная пара вороных без примет - любимей-

шая масть Его Высочества, как, по крайней мере, он мне сам высказывал, говоря, что "это моя любимая масть, масть моего полка" [Лейб-гвардии Конного полка. - А.Л., М.Ч.]. Вторая пара - гнедая (масть Великим князем нелюбимая) вовсе не предназначалась для его экипажа, а главным образом для лиц, имеющих его сопровождать, а также для других хозяйственных и служебных разъездов. Для Его Высочества эта пара запрягается только по его особому распоряжению. При профессоре Сербском пара эта по необходимости должна была быть в запряжке, потому что, как уже сказано, прогулки происходили в двух экипажах. По поводу этих любимой [масти] и нелюбимой масти (кавалергардской) [Кавалергардского полка. - А.Л., М.Ч.] я сам спрашивал Великого князя, предлагая иметь на конюшне исключительно вороных лошадей, на что он мне ответил, что, в сущности, это ему решительно все равно, но тогда он со мною дружил и был в духе; а при профессоре, по своему обыкновению, воспользовался этим случаем, чтобы выставить меня в невыгодном свете.

Легкое крыльцо (вернее - стеклянный тамбур) было пристроено к дому по следующей причине: еще в октябре, при наступлении вдруг холодной погоды, когда Августейший больной стал добиваться переезда из г. Балаклавы в г. Тверь, ко мне неоднократно, по его приказанию, приходил дворецкий с докладом о необходимости принять какие-нибудь меры против сквозного ветра, проникающего через наружную дверь, которая то и дело отворяется, служа единственным выходом для прислуги. Наконец, подобные же жалобы я услышал от самого Великого князя. Отлично понимая, что все это говорится главным образом с целью доказать непригодность дома для зимнего сезона, а потому - необходимость скорейшего выезда из г. Балаклавы, я решил уничтожить повод к неудовольствию и приказал сделать пристройку. Получилось довольно изящное ажурное крыльцо, которое очень понравилось Великому князю, что он и высказывал мне несколько раз, пока, по-видимому, не сообразил, в чем дело; тогда он, понятно, рассердился и, очевидно, затрудняясь, чем бы объяснить перемену своих взглядов, выразил обиду, зачем крыльцо построено, не спросив его разрешения.

Обрушиваясь на "жандармов", уважаемый профессор в конце первого пункта второй части своего заключения высказывает неудовольствие лично против меня за отобрание, будто бы, у него мной, вопреки его желанию, собственноручно написанной Великим князем записки и предусмотрительно отказывается от вторичного посещения Его Высочества "при существующем режиме" ввиду де нарушения принципа врачебной тайны. "Отобрание" это произошло в присутствии врача Бильвайса при следующих обстоятельствах. Признавая необходимость полной солидарности лиц, состоящих при Великом князе, г-н Бильвайс аккуратно сообщает мне все получаемые им сведения, касающиеся Августейшего больного. Узнав, что Великий князь передал записку г-ну Сербскому, он мне об этом сообщил немедленно, рассказав и содержание записки. Предпола-

гая, что единство цели обусловливает единство действий всех лиц, имеющих прикосновение к делу надзора за Августейшим больным, не исключая и профессоров, я попросил г-на Сербского передать мне эту записку, но получив в ответ, что "он желал бы сохранить ее у себя", я объяснил, что "просьба моя имеет место лишь потому, что обо всем здесь происходящем я должен доводить до сведения господина министра внутренних дел и, в данном случае, Его Высокопревосходительство скорее всего может разрешить вопрос, надлежит ли этот документ оставить в руках профессора". На это г-н Сербский молча отдал мне бумагу. Таков факт. Никаких заявлений о "святости профессиональной тайны" ко мне обращаемо не было, и мне не приходилось настаивать на моей просьбе, так как удовлетворение ее, видимо, не представляло для г-на Сербского особого затруднения.

Во 2-м пункте г-н профессор высказывает, что "размеры той свободы, которая предоставлена Его Высочеству, должны быть признаны слишком ограниченными и не соответствующими его психическому состоянию", в доказательство чего приводит установленные будто бы мною "меры строгого надзора - запертые на ключ ворота с жандармом около них и переодетая стража вокруг стен", - которые "производят гнетущее впечатление и не могут считаться успокоительно действующими на психических больных". Далее профессор делает ссылку на отмену императором Николаем I военного караула в Рязанском доме умалишенных и на ст. 625 Св[ода] Зак[онов] Т. XIII Уст[ав] Общественного] Пр[изрения], коей воспрещается наряжать караулы в доме умалишенных и ставить часовых в комнатах, где они содержатся, или в садах и дворах, служащих местом их прогулок.

На это я отвечу следующее:

Размеры свободы, которая может быть предоставлена Его Высочеству, определены преподанной мне инструкцией, от которой я не только не отступаю в смысле увеличения строгости, но, напротив, стараюсь, где и как только можно, смягчить приемы, применение которых обязательно по смыслу ее параграфов. Если строгий надзор и существует, то он кроется в общем духе порядка и дисциплины, которыми проникнут установленный режим, при наличности коего, разумеется, становятся невозможными разнузданность и своеволие, имевшие место в туркестанском быте Великого князя.

Что же касается внешних проявлений этого надзора, то, понятно, они ничего общего не имеют, да и не могут иметь, с надзором, учрежденным в домах умалишенных. Великий князь Николай Константинович признан не умалишенным, а душевнобольным, и притом сохранившим рассудок. Сам г-н Сербский признал у Его Высочества дегенеративный психоз с притуплением нравственного чувства, а подобного рода больные в общежитии, в среде простых смертных, даже и за больных не считаются, а зовут их обыкновенно просто людьми порочными. На профессора, вышедшего из среды студентов, для которых самый вид жандарма связан с представлением о Петропавловской крепости, конечно, дежурный у ворот может произвести гнетущее впечатление, в особенности, если смотреть на

него с предвзятой мыслью, но Великому князю, с детства привыкшему видеть военных, самому военному, вряд ли покажется странным видеть унтер-офицера около ворот, тем более что и в столичных, и загородных дворцах всегда бывают около ворот часовые. То, что ворота заперты - в этом, мне кажется, нет ничего удивительного, и как-то странно слышать это от столичного жителя, да еще директора клиники. В каждом приличном частном жилище ворота открываются только для проезда, во всех казенных учреждениях около ворот всегда находится сторож и в самой клинике г-на Сербского как парадное крыльцо, так и ворота, вероятно, тоже охраняются, первое -швейцаром, а вторые - сторожем или дежурным дворником.

У нас ворота не могут быть нараспашку уже потому, что они выходят в маленький переулок маленького города, где часто ходит не столько людей, сколько собак и коров, и дежурство унтер-офицера по необходимости проходило бы лишь в удалении этих непрошенных посетителей. Что наши парадные ворота не только ночью, но и днем на замке - этому есть основательная причина: когда мы только что приехали в г. Балаклаву, ворота не запирались до поздней ночи, спустя некоторое время дежурные стали жаловаться, что личная прислуга Его Высочества - два молодых сарта - самовольно уходят со двора, ведут себя дурно, а когда их останавливают, показывают кулаки и дразнятся языками, пришлось обуздать распущенных мальчишек и замкнуть ворота на замок. Но для Великого князя ворота никогда (кроме особых, исключительных случаев, о коих каждый раз и доносится) не бывают заперты, и как только Его Высочество собирается выходить из своих апартаментов, ворота заблаговременно раскрываются настежь.

Считаю нелишним добавить, что в настоящее время, когда, после полугодовых усилий, мне удалось внести в среду служащих надлежащий дух дисциплины и развить в них уважение и привычку к известному порядку, я ничуть не стою ни за замки, ни за дежурных у ворот; теперь ворота могут быть не замкнуты, а дежурный находиться в другом месте, и тем не менее, и служащие, и обыватели настолько уже свыклись с заведенным порядком, что нарушать его не станут и пойдут не парадными воротами, а теми, которые для них предназначены.

"Переодетая стража вокруг стен" (по г-ну Сербскому), проще говоря - наружное дежурство - отбывается действительно всегда в статском платье. Это, во-первых, предусмотрено инструкцией и делается с целью не привлекать внимания проходящих, а во-вторых, потому что наружные дежурные несут также обязанности филеров.

Наконец, если г-ну Сербскому угодно порицать даже наружную охрану стен, то, к сожалению моему, устранить этой охраны никак не могу. В число функций надзора, возложенного на мою ответственность, входит также принятие надлежащих мер, дабы не дать возможности больному скрыться из-под надзора; число же таких мер очень ограничено и все они, в конце концов, сводятся к высокой стене, крепкому замку и бдительному досмотру; все это, конечно,

можно видоизменять, маскировать, что я по возможности и делаю, но сущность останется всегда та же.

Скажу и то: не строгость надзора eo ipso раздражает Великого князя, а сознание, что его перехитрили и, при соблюдении всех требований, которые вызываются его высоким саном и происхождением, поставили в невозможность совершать акты своеволия подобно тому, как это имело место в Туркестанском крае.

По поводу 3-го пункта заключения г-на Сербского, в коем он порицает выбор Балаклавы для пребывания Великого князя, считаю нужным заметить, что мною обстоятельно было изложено профессору, при каких обстоятельствах состоялся переезд Его Высочества в г. Балаклаву, причем сообщено также, что город этот всегда рассматривался как место временного жительства Августейшего больного.

В 4-м пункте своего заключения г-н Сербский трактует о необходимости для Великого князя занятий и развлечений, т.е. о том, рассмотрением чего заняты уже несколько месяцев все лица, попечению коих вверены заботы об Августейшем больном. На этом пункте я не считаю нужным долго останавливаться, так как все, что касается вопросов о возможной деятельности и развлечениях для Его Высочества, было мной обстоятельно изложено в представленных мной срочных донесениях. Повторю лишь вместе с г-ном профессором, что, как мною и ранее в одном из донесений было сказано, выбор деятельности для Великого князя, причем такой, которая удовлетворяла бы прежде всего его самого, - дело нелегкое, если только в этом случае не поступиться до известной степени его вкусами и желаниями, т.е. взамен Туркестана, куда он так стремится, предоставить для его жизни и работ местность в других областях или губерниях, по климату, почве и свойству работ по ирригации, достаточно подходящей к излюбленному им краю.

Касательно развлечений (поездок в города, прогулок по бульварам, посещений театров и проч.) могу заметить, что г-н профессор, движимый чувством приязни к своим пациентам и близко принимая к сердцу их интересы, совершенно игнорирует интересы их родственников. Каждая семья, в которой есть душевнобольной, испытывает скорбное чувство и стремится укрыть от постороннего глаза страждущего сородича, как бы стыдясь за него и за его ненормальные слова и поступки. Но если такие чувства естественны и понятны в обыкновенной семье, то как же их не предугадать в душе Августейших родственников больного Великого князя, как не представить себе, какую скорбь они должны переносить, сознавая всю тягость испытания, ниспосланного им от Господа; и как не уяснить себе, что они так же, как и все люди, могут хотеть скрывать, по возможности, от постороннего глаза причину своих страданий - того, кто по свойствам болезни не всегда способен воздержаться от тех или других ее проявлений.

Великий князь во время своих прогулок нисколько не стесняется присутствием сторонних зрителей и слушателей, чему я сам много

раз был очевидцем. Увлекаясь своими рассказами и разговором, он совершенно забывает об окружающих и позволяет себе говорить такие речи и произносить такие слова, которые не должны быть допускаемы до постороннего уха. Временами мне казалось, что он бравирует своим положением и сознательно привлекает к своим словам внимание. За время пребывания в Туркестанском крае, подолгу проживая в степях в общении с чернорабочими, Его Высочество во многом утратил привычку следить за собой, присущую людям изящно воспитанным, и взамен приобрел некоторые привычки (в манерах и телодвижениях), которые невольно заставляют обращать на него внимание и притом говорящее не в его пользу. Г-н Сербский пишет, что из расспросов Надежды Александровны он убедился в корректном поведении Великого князя в общественных местах. Да, это правда, но при том непременном условии, чтобы около него находилась безотлучно Надежда Александровна или кто-либо из особо уважаемых им лиц, мужчин или женщин - безразлично; в противном случае он не любит себя стеснять и быстро переходит к тону и обращению, не всегда удобным в общественных местах, в особенности при его высоком положении. Августейший больной, по-видимому, и сам сознает, что он уже отстал от общества, не чувствует к нему влечения и любит иногда толпу только как зрелище для наблюдения; любит послушать на открытом воздухе музыку, желал бы послушать оперу, но только хорошую и, пожалуй, изредка не прочь посмотреть легкую комедию или не слишком пустой и пошлый фарс.

Все остальные развлечения он совершенно игнорирует и сторонится от них, что лучше всего подтверждается его ташкентской жизнью, где он пользовался широкой свободой и мог бы при желании иметь обширный круг избранного знакомства; и, однако, он систематически отказывался и от приглашений генерал-губернатора, и от общения с местной интеллигенцией, предпочитая в степи - толпу рабочих, в Ташкенте - компанию своих слуг и казачки Дарьи с ее гостями, близкими ей по происхождению, а последнее время целыми днями проводил втроем с девицей Хмельницкой и преданным ему, развращенным до мозга костей слугой татарином. Все это профессору было подробно рассказано и Надеждой Александровной, и мной.

В заключение профессор Сербский рассматривает отношения Великого князя к г-же Хмельницкой и, ни более, ни менее, как предлагает устроить ему жизнь втроем (а так как Его Высочество не имеет намерения окончательно отказаться от казачки Дарьи, детей которой, по его словам, он очень любит, - то, следовательно, и вчетвером).

Прежде всего, г-н Сербский "смотрит на это как на чисто личное дело", а потому "полагает наиболее правильным" предоставить Великому князю, Надежде Александровне и т-11е Хмельницкой самим на этот счет столковаться. Но "с врачебной точки зрения" профессор находит, что девицу Хмельницкую дать Августейшему больному все-таки необходимо, так как переживаемые им волнения, причиной

которых служит желание ее получить, "могут вести к грозным и непоправимым последствиям" вследствие обнаруженного у Великого князя артериосклероза.

"Единственная" дурная сторона, которую профессор может указать в деле сближения Его Высочества с г-жой Хмельницкой, - это возможность добровольного устранения Надежды Александровны от участия в таком тройственном союзе, что лишит Августейшего больного того благотворного влияния, которое Надежда Александровна на него имеет и которое признается всеми окружающими и даже самим профессором. Впрочем, профессор изыскал средство "урегулировать" взаимные отношения заинтересованных лиц, поставив Хмельницкую в положение казачки Дарьи.

Другим "неблагоприятным последствием" "сближения", именно "возможности половых злоупотреблений со стороны Его Высочества", а также "возможности появления болезненного потомства", профессор не придает значения потому, во-первых, что Великий князь, как он сам о том сказал профессору, очень воздержан, притом "половые злоупотребления менее вредны, чем напряженное душевное состояние", происходящее от желания получить понравившуюся девицу, а во-вторых, потому что у Его Высочества детей может и не быть, а если и родится ребенок, то, по данным науки, он может быть даже и гений (подлинные слова профессора, сказанные им при личном разговоре) и, наконец, "странно ставить вопрос о потомстве, когда Великому князю осталось жить каких-нибудь 3-4 года (подлинное определение профессора, сказанное им врачу Бильвайсу), когда в течение 30 лет вопрос этот совершенно не поднимался и вряд ли был бы поставлен по отношению к сожительству Его Высочества не с г-жой Хмельницкой, а с другими женщинами, напр., Надеждой Александровной или казачкой Дарьей".

Таковы умозаключения г-на Сербского по отношению "сближения" Великого князя с г-жой Хмельницкой. По этому поводу перед отъездом профессора из г. Балаклавы, у меня с ним дважды было объяснение, причем я на его доводы счел необходимым изложить ему следующее:

1. Что романтическое приключение Великого князя с девицей Хмельницкой, завершившееся тайным бракосочетанием, получило характер и значение крупного скандала весьма компрометирующего свойства для Его Высочества, сделалось известно государю императору и вынудило отнестись к нему с должной серьезностью, следствием чего было отбытие Августейшего больного из Туркестана и запрещение Хмельницкой въезда в Таврическую губернию.

2. Что Великий князь и до сего времени в душе продолжает смотреть на Хмельницкую как на свою венчанную жену, и, на случай сближения с ней, заранее решил поставить ее в те же условия, в каких с ним проживала в г. Ташкенте Надежда Александровна.

3. Что девица Хмельницкая, со своей стороны, продолжает считать себя законной женой Великого князя и в случае восстановления их связи потребует занятия в его доме положения, подобающего су-

пруге Его Высочества.

4. Что Надежда Александровна, по слишком понятному чувству собственного достоинства, никогда не согласится жить при Великом князе под одной кровлей с Хмельницкой или хотя бы даже в одном с ней городе.

5. Что все обещания, даваемые Великим князем, как, напр., поставить Хмельницкую в положение казачки Дарьи, воздерживаться от половых злоупотреблений и проч., не заслуживают никакого доверия ввиду доказанной неисправимой склонности его к самой беззастенчивой лжи. А если бы и в самом деле Его Высочество, из чувства самосохранения, оказался весьма воздержан по отношению половых эксцессов, то не будет ли это значить - давать повод Хмельницкой к половой распущенности.

6. Что самый факт допущения сближения Великого князя с г-жой Хмельницкой рассматривается как поступок безнравственный, имея в виду, что, с одной стороны, мы имеем дело с душевнобольным стариком, с другой - с несовершеннолетней девушкой, почти девочкой, ребенком сосватанной (в действительности, проданной) заведомо развращенной матерью. Кстати, уместно вспомнить, что действующее законодательство предусматривает возможность склонения психически больных ко вступлению в брак (ст. 1551 Улож[ения] о наказ[аниях]).

7. Что возможность оставить потомство при годах Великого князя (около 52 л.) не только не является гадательной, а подтверждается фактически рождением в недавнее еще время казачкой Дарьей сына и случаем абортуса у Хмельницкой во время сожительства ее с Его Высочеством. Не лишнее принять во внимание и такую случайность (предусмотрительность никогда не лишняя, а жизнь чревата случайностями) - рождение Хмельницкой не от Великого князя ребенка, которому, однако, ввиду явного ее с Его Высочеством сожительства, придется предоставить те же права, как и другим, рожденным от Августейшего больного детям.

8. Что возможность появления болезненного (дегенеративного) потомства от связи Его Высочества с девицей Хмельницкой имеет более основания, нежели возможность появления гения (путем регенерации), которого ожидает г-н Сербский, и подтверждается это фактически теми дефектами физическими и моральными, которые обнаруживают дети Великого князя от г-жи Демидовой и г-жи Искандер (на что профессору указывала Надежда Александровна, обстоятельно изложив проявления и сущность самих дефектов). И однако (если уже придерживаться теории Ломброзо) дети эти были последствием связи молодого и сильного, хотя душевнобольного, мужчины с молодыми и совершенно здоровыми, физически и морально, женщинами, и притом связи во имя обоюдной страстной любви; тогда как в деле сближения Великого князя с Хмельницкой мы имеем изношенный организм, пораженный артериосклерозом, и старческую похоть, с одной стороны, и совершенно юное, но, по слухам, истеричное существо (рождена от алкоголика отца и раз-

вращенной в половом отношении матери) и расчет или, в крайнем случае, увлечение богатством и блеском имени - с другой.

9. Что ставить вопрос о потомстве в настоящее время, когда его не ставили в течение 30 лет, не только не странно, но вполне своевременно, хотя бы по одному тому, что старые, но осознанные ошибки новыми ошибками не поправляются. По определению профессора Розенбаха, мнение которого разделяет и профессор Сербский, Великий князь не имеет в настоящее время надобности в половых сношениях с женщинами, причем доктор Розенбах находит, что для него даже полезнее избегать этих сношений, а врач Бильвайс, обнаруживший впервые явление артериосклероза у Его Высочества и тщательно, путем многократных исследований и постоянного наблюдения, изучивший его организм, утверждает, что половое общение неизбежно должно пагубно отразиться на состоянии здоровья Августейшего больного и ускорить роковой исход.

Мало того: врач Бильвайс совершенно расходится во мнениях с профессором Сербским по вопросу о сожительстве Великого князя с девицей Хмельницкой, утверждая, что переживаемые ныне Его Высочеством волнения, вызываемые отсутствием Хмельницкой, в отношении развития болезни (артериосклероза), ничто в сравнении с теми гигантскими шагами, которые сделает эта болезнь под влиянием половых эксцессов. Я же со своей стороны добавлю: и под влиянием того мучительного душевного состояния и адских терзаний ревности, которые придется переживать Августейшему больному, когда наступит сознание своего полового бессилия, ибо, как совершенно верно говорит в своем заключении г-н профессор Сербский, "половые злоупотребления имеют известный предел, благодаря физической организации человека, душевные же волнения такого предела не имеют"»70.

* * *

Балаклавское общество не считало великого князя психически больным и недоумевало, за что он, любезно отвечающий на поклоны и добродушно беседующий с прохожими, подвержен столь суровому надзору. Такой взгляд обывателей лишний раз доказывал успешность миссии полковника, на протяжении трех с лишним лет «крымских каникул» Николая Константиновича ограждавшего фамильную честь Романовых от новых скандалов. За свои труды Васильев в 1903 г. получил орден Св. Владимира 4-й ст. и приказом по Отдельному корпусу жандармов № 36 от 31 марта 1904 г. был произведен в генерал-майоры. И вскоре распрощался со своим под-надзорным71.

В мае 1904 г. великий князь наконец покинул ненавистную Балаклаву: его перевезли в Ставрополь72. Заведование Распорядительной частью было поручено Ставропольскому губернатору (эту должность занимал в ту пору статский советник А.Н. Вельяминов)73. Такой переменой в своей судьбе он, скорее всего, был обязан сестре

Ольге, греческой королеве, посетившей Балаклаву в июне 1903 г., и ее последующим ходатайствам перед Николаем II74.

Спустя еще почти три года, 15 апреля 1906 г., Николай II наконец-то позволил великому князю вернуться в Ташкент75.

До гибели российской монархии оставалось менее 11-ти лет. Николай Константинович Романов переживет ее почти на год...

Примечания

1 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 1778. Оп. 1. Д. 95. Л. 26; Д. 300. Л. 33, 34.

2 Пчелов Е.В. Романовы: История великой династии. М., 2013. С. 249.

3 Красюков Р.Г. Великий князь Николай Константинович: Опыт биографии // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 106-123.

4 Зимин И.В. «Забытый» великий князь // Вопросы истории. 2002. № 10. С. 131-139.

5 Красюков Р.Г. Великий князь Николай Константинович: Опыт биографии // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 108.

6 Корнеев В.В. Изгой: За что царского племянника объявили душевнобольным // Родина. 2002. № 1. С. 37-41.

7 Корнеев В.В. Изгой: За что царского племянника объявили душевнобольным // Родина. 2002. № 1. С. 41.

8 Михаил Греческий, кн. В семье не без урода: Биография великого князя Николая Константиновича. М., 2002.

9 Там же. С. 242, 243.

10 Красюков Р.Г. Великий князь Николай Константинович: Опыт биографии // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 118, 119.

11 Красюков Р.Г. Великий князь Николай Константинович: Опыт биографии // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 111

12 Красюков Р.Г. Великий князь Николай Константинович: Опыт биографии // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С.113.

13 Красюков Р.Г. Великий князь Николай Константинович: Опыт биографии // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 118.

14 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 837. Л. 195-198.

15 Красюков Р.Г. Великий князь Николай Константинович: Опыт биографии // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 118.

16 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 322об.

17 Зимин И.В. «Забытый» великий князь // Вопросы истории. 2002. № 10. С. 137.

18 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 51, 52.

19 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 837. Л. 213-228.

20 Там же. Л. 228.

21 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 322об., 323.

22 Зимин И.В. «Забытый» великий князь // Вопросы истории. 2002. № 10. С. 137.

23 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 323.

24 Там же. Л. 323

25 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 817. Л. 61-66.

26 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 80-86.

27 Общий состав управлений и чинов Отдельного корпуса жандармов

по 10-е октября 1904 г. СПб., 1904. С. 27, 63, 202.

28 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 89.

29 Зимин И.В. «Забытый» великий князь // Вопросы истории. 2002. № 10. С. 138.

30 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 111, 329.

31 Там же. Л. 138.

32 Там же. Л. 171, 172.

33 Там же. Л. 176.

34 Там же. Л. 175.

35 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 169об.; Ф. 617. Оп. 1. Д. 8. Л. 88об.

36 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 178.

37 Там же. Л. 228-230.

38 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 837. Л. 111.

39 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 228-230.

40 Там же. Л. 267-273.

41 ГА РФ. Ф. 617. Оп. 1. Д. 6. Л. 69об.

42 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 179об.

43 ГА РФ. Ф. 617. Оп. 1. Д. 6. Л. 35-37.

44 ГА РФ. Ф. 617. Оп. 1. Д. 7. Л. 116об. , 238об.

45 ГА РФ. Ф. 617. Оп. 1. Д. 4. Л. 107, 108.

46 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 275.

47 ГА РФ. Ф. 617. Оп. 1. Д. 6. Л. 78.

48 Там же. Л. 183.

49 Там же. Л. 237об.

50 Там же.

51 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 233; Ф. 617. Оп. 1. Д. 8. Л. 57об., 58.

52 ГА РФ. Ф. 617. Оп. 1. Д. 8. Л. 58.

53 Там же. Л. 90.

54 Там же. Л. 94., 95.

55 Там же. Л. 41, 45, 46.

56 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 836. Л. 17, 17об., 29.

57 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 239об.

58 ГА РФ. Ф. 617. Оп. 1. Д. 7. Л. 33об.-34.

59 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 202об.

60 Там же. Л. 274-276.

61 Там же. Л. 325.

62 Зимин И.В. «Забытый» великий князь // Вопросы истории. 2002. № 10. С. 131; ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 275.

63 Красюков Р.Г. Великий князь Николай Константинович: Опыт биографии // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 110; ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 275.

64 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 332.

65 Музей истории медицины Первого Московского государственного медицинского университета имени И.М. Сеченова. Фонд В.П. Сербского. ПХ 4/90/42.

66 Там же. ПХ 4/90/44.

67 ГА РФ. Ф. 617. Оп. 1. Д. 3. Л. 172-173об.

68 Там же. Л. 174-177.

69 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 816. Л. 165, 166об.

70 ГА РФ. Ф. 617. Оп. 1. Д. 3. Л. 178-187 об.

71 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 3. Д. 2755. Л. 7-10.

72 ГА РФ. Ф. 617. Оп. 1. Д. 7. Л. 371.

73 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 9. Д. 817. Л. 95.

74 ГА РФ. Ф. 617. Оп. 1. Д. 8. Л. 93; Михаил Греческий, кн. В семье не без урода: Биография великого князя Николая Константиновича. М., 2002. С. 247.

75 Зимин И.В. «Забытый» великий князь // Вопросы истории. 2002. № 10. С. 138.

Авторы, аннотация, ключевые слова

Лаврёнова Анна Михайловна - аспирантка Российского государственного гуманитарного университета (Москва)

lavryonova@mail.ru

Черниченко Марина Юрьевна - директор Музея истории медицины Первого Московского государственного медицинского университета имени И.М. Сеченова (Сеченовского университета)

cher_@inbox.ru

В статье рассматривается трехлетний период жизни великого князя Николая Константиновича Романова, который в 1901-1904 гг. он вынужден был провести в Крыму, в городе Балаклава. Состояние его здоровья, его образ жизни и стиль поведения заставили императора Николая II признать великого князя душевнобольным и установить над ним строгий надзор со стороны офицеров Отдельного корпуса жандармов. С другой стороны, великого князя постоянно наблюдали врачи, в основном психиатры. Для оказания врачебной помощи великому князю был привлечен и профессор В.Н. Сербский, основоположник судебной психиатрии в России. На основе большого количества неизвестных архивных документов в статье воссоздаются многие характерные черты и эпизоды жизни великого князя Николая Константиновича в Балаклаве, его общения с окружавшими его людьми. В поведении великого князя действительно было немало моментов, которые современники воспринимали как проявления душевной болезни. По убеждению жандармского полковника Н.В. Васильева, руководившего надзором за великим князем, этот строгий круглосуточный надзор сыграл свою положительную роль в оберегании фамильной чести правящей династии Романовых. По мнению же профессора В.Н. Сербского, строгий жандармский надзор осложнял психиатрам уход за душевнобольным и усугублял его психическое состояние.

Династия Романовых, великий князь Николай Константинович Романов, морганатический брак, Отдельный корпус жандармов, жандармский офицер, Медицинский факультет Императорского Московского университета, Крым, Севастополь, Балаклава, душевная болезнь, карательная психиатрия, история психиатрии, И.П. Мержеевский, П.Я. Розенбах, В.Н. Сербский, В.Н. Хардин, И.Я. Бильвайс

References (Articles from Scientific Journals)

1. Komeev V.V. Izgoy: Za chto tsarskogo plemyannika obyavili dush-evnobolnym [The Outcast: Why the Tsar's Nephew Was Declared Insane]. Rodina, 2002, no. 1, pp. 37-41.

2. Korneev V.V. Izgoy: Za chto tsarskogo plemyannika obyavili dush-evnobolnym [The Outcast: Why the Tsar's Nephew Was Declared Insane]. Rodina, 2002, no. 1, p. 41.

3. Zimin I.V. "Zabytyy" velikiy knyaz [The "Forgotten" Grand Duke]. Vo-prosy istorii, 2002, no. 10, p. 131.

4. Zimin I.V. "Zabytyy" velikiy knyaz [The "Forgotten" Grand Duke]. Vo-prosy istorii, 2002, no. 10, pp. 131-139.

5. Zimin I.V. "Zabytyy" velikiy knyaz [The "Forgotten" Grand Duke]. Vo-prosy istorii, 2002, no. 10, p. 137.

6. Zimin I.V. "Zabytyy" velikiy knyaz [The "Forgotten" Grand Duke]. Vo-prosy istorii, 2002, no. 10, p. 137.

7. Zimin I.V. "Zabytyy" velikiy knyaz [The "Forgotten" Grand Duke]. Vo-prosy istorii, 2002, no. 10, p. 138.

8. Zimin I.V. "Zabytyy" velikiy knyaz [The "Forgotten" Grand Duke]. Vo-prosy istorii, 2002, no. 10, p. 138.

(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)

9. Krasyukov R.G. Velikiy knyaz Nikolay Konstantinovich: Opyt biografii [Grand Duke Nicholas Konstantinovich: The Experience of a Biography]. Iz glubiny vremen [From the Depths of Times]. St. Petersburg, 1994, vol. 3. pp. 106-123.

10. Krasyukov R.G. Velikiy knyaz Nikolay Konstantinovich: Opyt biografii [Grand Duke Nicholas Konstantinovich: The Experience of a Biography]. Iz glubiny vremen [From the Depths of Times]. St. Petersburg, 1994, vol. 3. p. 108.

11. Krasyukov R.G. Velikiy knyaz Nikolay Konstantinovich: Opyt biografii [Grand Duke Nicholas Konstantinovich: The Experience of a Biography]. Iz glubiny vremen [From the Depths of Times]. St. Petersburg, 1994, vol. 3. p. 110.

12. Krasyukov R.G. Velikiy knyaz Nikolay Konstantinovich: Opyt biografii [Grand Duke Nicholas Konstantinovich: The Experience of a Biography]. Iz glubiny vremen [From the Depths of Times]. St. Petersburg, 1994, vol. 3. p. 111.

13. Krasyukov R.G. Velikiy knyaz Nikolay Konstantinovich: Opyt biografii [Grand Duke Nicholas Konstantinovich: The Experience of a Biography]. Iz glubiny vremen [From the Depths of Times]. St. Petersburg, 1994, vol. 3. p. 113.

14. Krasyukov R.G. Velikiy knyaz Nikolay Konstantinovich: Opyt biografii [Grand Duke Nicholas Konstantinovich: The Experience of a Biography]. Iz glubiny vremen [From the Depths of Times]. St. Petersburg, 1994, vol. 3. p. 118.

15. Krasyukov R.G. Velikiy knyaz Nikolay Konstantinovich: Opyt biografii [Grand Duke Nicholas Konstantinovich: The Experience of a Biography]. Iz glubiny vremen [From the Depths of Times]. St. Petersburg, 1994, vol. 3. p. 118.

16. Krasyukov R.G. Velikiy knyaz Nikolay Konstantinovich: Opyt biografii [Grand Duke Nicholas Konstantinovich: The Experience of a Biography]. Iz glubiny vremen [From the Depths of Times]. St. Petersburg, 1994, vol. 3. pp.

118, 119.

(Monographs)

17. Pchelov E.V. Romanovy: Istoriya velikoy dinastii [The Romanovs: A History of a Great Dynasty]. Moscow, 2013, p. 249.

Authors, Abstract, Key words

Anna M. Lavryonova - Postgraduate Student, Russian State University for the Humanities (Moscow, Russia)

lavryonova@mail.ru

Marina Yu. Chernichenko - Director, Museum of the History of Medicine, I.M. Sechenov First Moscow State Medical University (Sechenov University) (Moscow, Russia)

cher_@inbox.ru

The article highlights the life of Grand Duke Nicolas Konstantinovich Romanov over a three-year period from 1901 to 1904 when he had to stay in the town of Balaklava, Crimea. Judging by his health condition, life style and conduct, Emperor Nicolas II was obliged to acknowledge the Grand Duke's mental illness and put him under the strict surveillance of officers from the Separate Gendarme Corps. Moreover, the Grand Duke was constantly supervised by physicians, mostly psychiatrists. Professor Vladimir N. Serbskiy, the founder of forensic psychiatry in Russia, was also engaged to provide medical assistance. A number of previously unknown archival documents reproduce the Grand Duke's typical traits and episodes of his life in Balaklava and his communication with surrounding people. Much about the Grand Duke's behavior suggests what was treated by his contemporaries as mental illness. According to Gendarme officer N.V. Vasilyev who was in charge of supervision over the Grand Duke, the strict 24-hour surveillance played a positive role protecting the family honour of the Romanovs' ruling dynasty. Professor Serbskiy, on the contrary, argued that the Gendarmery's rigid surveillance interfered with the psychiatrists' assistance to the patient and deteriorated his mental condition.

Romanov dynasty, Grand Duke Nicolas Konstantinovich Romanov, morganatic marriage, Separate Gendarme Corps, Gendarme officer, Medical Faculty of Imperial Moscow University, Crimea, Sevastopol, Balaklava (city of), mental illness, punitive psychiatry, history of psychiatry, Professor Ivan P. Merzheevs-kiy, Professor Pavel Ya. Rozenbakh, Professor Vladimir N. Serbskiy, Doctor of Medicine Vladimir N. Khardin, Medical Doctor Iosif (Joseph) Ya. Bilvays