CC BY
59
ИСТОРИЯ
HISTORY
УДК 7.037
АВАНГАРД: ИСКУССТВО УТОПИЙ, ТРАНСГРЕССИЙ И РЕВОЛЮЦИЙ
М. Р. Арпентьева
Современность ХХ века, эпоха модерна и постмодерна, традиционны и а-традиционны: начиная с авангарда традицией стало разрушение традиций. В статье автор раскрывает противоречивый смысл авангарда как утопического и дистопического, трансгрессивного и трансцендентного революционного и эволюционного феномена. Творчество означало для авангардистов устремлённость в будущее. Поэтому авангарду в целом характерен утопический, жизнестроительный (и гораздо реже — дистопический, жизнеразрушающий) пафос. Авангард есть искусство «против всего и всех», отражение принципа «тотального искусства», безграничного и неотличимого от жизни, эмерджентного и появляющегося в любом месте и времени.
Ключевые слова: авангард, революция, эволюция, утопия, дистопия, трансгрессия, трансценденции
AVANT-GARDE: ART OF UTOPIAS, TRANSGRESSIONS AND REVOLUTIONS
М. R. Arpentyeva
The modern age of the XX century, the epoch of modernism and post-modernism, are traditional and "a-traditional": since the appearance of avant-garde the destruction of traditions has become a tradition itself. In the article the author reveals an ambivalent sense of the avant-garde as a utopian and dystopian, transgressive and transcendent, revolutionary and evolutionary phenomenon. For avant-garde representatives creative work meant orientation to the future. Therefore, on the whole, avant-garde is characterized by utopian, life-constructing (and much more rarely dystopian, life-destructing) pathos. Avant-garde is an art "against everything and everybody", a reflection of the "total art" principle, unlimited and not differentiated from life, emergent and occurring in any place and at any time.
Key-words: avant-garde, revolution, evolution, utopia, dystopia, transgression, transcendences
Современность ХХ века, эпоха модерна и постмодерна, традиционны и а-традиционны: начиная с авангарда традицией стало разрушение традиций. Современность, постмодерн определяется как эпоха нигилизма, магического сознания, эпоха, наступившая после «смерти Бога»: «Мир для нас скорее еще раз сделался "бесконечным", поскольку мы не можем ему отказать в возможности заключать в себе бесконечные толкования» [1]. В магическую эпоху повсеместного варварства, «оттолкнувшись» от идей социального равенства, человечности, совершенства, гуманности общество пришло к идее социального использования, потребления, неразрывно связанного с экзистенциальной опустошенностью и нереализованностью, тревогой разрушения / смерти и потери / лишения, которую люди пытаются осмыслить и / или преодолеть, создавая все новые утопии и антиутопии [2; 3; 4; 5]. В зарубежном и особенно отечест-
венном модернизме создание социальных утопий разного уровня и типа связано с «эсхатологическим беспокойством» о катастрофичности бытия и истории человечества в целом, с критикой позитивистской картины мира, отрицающей духовные смыслы бытия и отрицания прогрес-сизма как согласия на развитие социума, не ведущее к возникновению нового качества его бытия. Переживания трансформации социального бытия и социальных катаклизмов, критика современных путей развития человечества и человека, исчерпанности прежних идеалов жизни и прежних целей социального бытия, кризис гуманистических ценностей стали основой возникновения негативных утопий и псевдоутопий: особенно — Апокалипсиса как Божественного суда над заблудшим «не туда» миром. Эсхато-логизм выступал при этом то как «умеренный» историософский негативизм, то как радикальный апокалиптизм, то как попытки осмыслить
ИСТОРИЯ М. Р. Арпентьева АВАНГАРД:
задачи трансформации как становления новой формы отношения человека и Бога: богочелове-ческого делания, сотрудничества Бога и человека [6; 7; 8; 9; 10]. В последнем смысле «жало» утопии притуплялось, она становилась вариантом «благой эсхатологии», ведущей не столько к катастрофе, сколько — через катастрофу и страдание индивидов и масс, коллапс сообществ, к преображению, спасению как «Царству Божию на земле», снятие «рубища» «ветхого человека», активировав внимание к проблеме апокатаста-сиса и возможностям превращения государства в церковь, проблематике софийности бытия, Богосозданного мира. Однако, и «благая» эсхатология не избежала описания периодов «катастрофических взрывов», «пришествия Антихриста» или полного растворения обретшего «ветхость» бытия [11; 12].
Художник, творец, еще во времена французской революции, понимался как человек, использующий искусство для пропаганды передовых, нетрадиционных идей. Даже само понятие авангарда в его художественном значении вышло из утопических и анархических идей и уже в начале XX века было тесно связано с политическим противостоянием или инновациями (модернизм). В культуре авангарда, «захватившей» в себя идеи, названные далее, идеями постмодерна, темы утопий и эсхатологические мотивы обретают иное содержание. В них Бог ушел из сознания людей, единая ценностно-смысловая канва жизни распалась: Апокалипсис наступил и слуги Антихриста строят его царство на Земле. Футуристические прозрения авангарда в соединении с попытками поиска роли человека в истории приводили к созданию проектов «антиутопий», декларировавших тотальное разрушение основ прежнего мира, общества и культуры, разрушение культурной трансмиссии как разрыв с традицией, изменения форм бытия, побуждавших мыслителей рассматривать его уже не как историю бытия, но как историю эсхатологии, игнорируя «здесь и сейчас», реальность жизни, так резко обесценивающуюся перед лицом активного самоуничтожения цивилизации. Пафос футуризма и конструктивизма сосредоточился на критике сначала индустриальной, а затем и информационной цивилизации, а также поиске духовно-нравственных опорах существования в эпоху наступающего Апокалипсиса: ответственности человека за себя и все бытие
ИСКУССТВО УТОПИЙ, ТРАНСГРЕССИЙ И РЕВОЛЮЦИЙ [13; 14]. «Утопия» как «евтопия», вариант «эсхатологии спасения», развивалась в контексте религиозно-философской мысли эпохи модернизма. Она же — сохраняет себя и в постмодерне с той разницей, что созерцание наступления, страданий человека и человечества мыслителями постмодерна воспринимается уже менее утопично и более — «эсхатологично»: евтопический сценарий оказывается типичным далеко не для всех. Кто-то выбирает страдание и дальнейшее падение: отказ от нравственного выбора и попытка сохранить приверженность «дигитальной» нравственности симулякрам. Кто-то продолжает «работу против Бога» в надежде снискать как можно больше земных благ, отказываясь от нравственности как таковой ради идеологии «экономического гангстера» и сиюминутного успеха, защищающего и творящего симулякры бытия [13; 14; 15]. Немногие — ищут основы воссоздания нравственных основ, новой церкви [12].
Авангард предвосхитил эти течения, сделав собственный выбор: от отчуждения и иммиграции до разделенного страдания народа, лишившего себя духовных ценностей ради этих же ценностей. Злоупотребление революционными переходами и игнорирование эволюционных отражает страх человека, группы и общества перед изменениями: игру трансценденции и трансгрессии, сопровождающих, соответственно, эволюционные и, революционные преобразования. Трансценденция является формой самосознания людей и групп, которые движутся в сторону саморазвития, самосозидания, самоутверждения. Человек и народ движется в строну потребности быть кем-то и становятся — «кем-то», обретают общечеловеческую, культурно-специфическую идентичности, позволяющие гармонично взаимодействовать с другими «кем-то», поскольку идентичности и сам народ говорят что он существует: бытие утверждается, подтверждается, и, таким образом, может развиваться. Трансгрессия — в сторону саморазрушения и самоотрицания: «Перед нами не просто способ мысли, но способ изживания мысли, которая, пытаясь уловить себя в движении тотальности, невероятным образом норовит опередить самое себя в самодвижении к абсолютному, чтобы наблюдать собственную смерть» [16, с. 28]. Ж. Батай описывает своеобразное движение индивидуального и группового субъекта в пространстве этого дискурса: «он (человек — А. М.) изживает эту
HISTORY М.R. Arpentyeva AVANT-GARDE:
мысль до предельной крайности». «Систематическое принуждение себя к тому, чтобы ощущать свою отвратительность» [17, с. 34, 36, 226]. Отсутствие идентичности и развал единства общества и личности фиксируют момент уничтожения и самоуничтожения: бытие отрицается, исчезает, и, таким образом, не может более не только развиваться, но и существовать.
Вообще говоря, трансценденция также является трансгрессией, но продуктивной, «трансгрессия сама по себе не является положительным или отрицательным явлением. Это один из механизмов приспособления к новым условиям существования, которые позволяют человеку или обществу выживать в сложных условиях гетерохронии или гетеротопии» [19, с. 228]. «Не питаясь протестом, отталкиванием, он должен научиться жить в мире, т. е. найти мир, найти свое место в мире, найти тишину и согласие, в котором способно осуществиться человеческое существо» [17, c. 34]. Таким образом, теоретически существует переход между ними: условия трансформации «конструктивного» в «негативное», например, хорошо знакомая авангарду и ставшая причиной крушения многих авангардистских течений и школ чрезмерность [20; 21; 22; 23; 24]. Р. В. Леушкин отмечает, что «В качестве ключевых характеристик социальной реальности выделяются аутонарративность и транс-грессивность, обыденная реальность имеет естественный и самоорганизующийся характер, а условия ее существования укоренены в самой жизни человека» [25, с. 98]. Однако, в разные эпохи и в разных странах «разброс реальностей» внутри реальности, мера лоскутности и территории культурно-смысловых и нравственно-идеологических «фронтиров» как зон между освоенным и неосвоенным человеком миром, различны [26; 27]. Возникают блуждающие или «мерцающие» границы. «Слово, по выражению П. Клос-совски, ставшее «схватыванием убегания бытия» [28, с. 84], и есть... блуждающее слово» [29, с. 99], которое создает искрящиеся и взрывоопасные тексты, которые являются «средством освобождения человеческого сознания». Сознание здесь освобождается от власти заданных теми или иными дискурсами траекторий смыс-лообразования, получает возможность смещать и перемещать перспективы. «По А. Шюцу, смысловой градиент любой интенции состоит из темы — области релевантности, схемы — набо-
ART OF UTOPIAS, TRANSGRESSIONS AND REVOLUTIONS
ра наличного знания и горизонта — области доступной типизации» [30, с. 26]. На смену рационализму и монолоскутности приходит мистицизм и множественность смысловых лоскутов [31, с. 160].
Важно отметить, что «трансгрессия нарушает пределы, но не возвращается затем в привычный мир, она открывает путь в неизведанное. «Любой прорыв в познании чего-либо, в раскрытии тайны, всегда связан с выходом за границы, с преодолением запрета» [32, с. 12]. А потому «любое открытие... есть трансгрессия, поскольку является выходом за пределы известного, понятного». Чаще всего результат новаторства не получает поддержки и подтверждающего одобрения, но со временем то, что было или казалось недопустимым, и даже преступным, может стать новой нормой [33, с. 96]. На этом, в частности, основано действие «окон Дж. Овертона»: в определенный момент в определенном месте — «окне» — возможен смысловой сдвиг, а серия таких смысловых сдвигов способна превратить преступление не просто в норму, но даже героизм или иной атрибут «избранности», социальной элитарности. «Однако же «преступление предела не есть его отсутствие» [22, с. 420; 33, с. 97; 34, с. 76], и потому ключевым моментом здесь является тот факт, что в результате трансгрессивного нарушения закона социальный мир не разрушается, но продолжает существовать, поскольку после точечного, конкретного акта трансгрессии человек возвращается в стабильный мир законности, который невозможно пошатнуть единичным нарушением закона», по крайней мере, полностью и сразу, для всех.
Авангард, при всей его масштабности, не ставил целью и не был способен превратить единичный процесс и стремление к дистопии в общую повседневность. Однако, он ввел их в «игру» повседневности как типические способы организации и осмысления опыта [35; 36]. Авангардизм направлен на поиск и развитие новых путей и форм в искусстве, это тенденция экспериментов. Ему присуща абсолютизация революции как творчества, в которой открывается новая и более «истинная» реальность: в этом смысле он связан с модерном, его поисками новизны как истинности и, вместе с тем, парадоксальный внешне разрыв формы и содержания искусства: рассогласование духовного смысла, реальностей искусства и жизни, новая
ИСТОРИЯ М. Р. Арпентьева АВАНГАРД:
прагматика, подмена ценностей: художественные сменяются эстетическими, а эстетические — спекулятивными. Неудивительно поэтому, что при неизменном антитрадиционализме, выступающей отправной точкой, авангардизм не представляет организованной и последовательно выстроенной системы эстетических и смысловых постулатов. Он характеризуется подвижностью границ и «плюрализмом», сосуществуя как набор тенденций и школ, в виде многочисленных направлений, воплощающих собственные программы, ценности и антиценности. Принципу реализма как воссоздания и проектирования внешнего и внутреннего мира человека в понятных всем и жизненно достоверных формах, персонажах, нарративах, авангардизм противопоставил идею эстетической деформации, всевозможных типов алогизма и гротеска, в наиболее радикальных проявлениях приводящую к подмене творческого акта символическим жестом, отображающим неприятие устоявшихся норм, мира и себя: чрезмерная зашифрованность (либо отсутствие) сюжета, конфликтные соотношения формальных элементов, слияние разновременных пластов, мифологизация реальности, транс-культуральность (использование «языков» иных культур, психически больных и непрофессионалов, детей и стариков). Демонстрируя ограниченность и неполноту традиционной картины действительности (экспрессионизм, абсурдизм, чёрный юмор и т. д.) и подменяя её миром подсознательных, сверхсознательных и псевдорефлективных переживаний и представлений (сюрреализм) авангард был протестом, протестом революционным, трансгрессивным [37; 38; 39]. Для того, чтобы стать чем-то иным, он вынужден был «пояснять» себя манифестами и т. д. «Документирование» же превращало новое и непонятное в понятное, формировало основы трансценденции, к которой и склонялись наиболее талантливые авторы позднее, после периода «бурь и метаний». Отказавшись от эстетической автономности искусства, авангардизм ввел идею искусства как социального действия, как психологической терапии , в том числе, «шокотерапии» (футуризм, дадаизм), в предельных случаях вообще отказываясь от эстетических опосре-дований во имя спонтанности (примеры — автоматическое письмо у сюрреалистов, «слова на свободе» у Ф. Т. Маринетти, «искусство прямого действия» и т. д.): все они пытались взорвать
ИСКУССТВО УТОПИЙ, ТРАНСГРЕССИЙ И РЕВОЛЮЦИЙ мир «серой предопределенности», традиционализма как основы бытия «маленького человека», побудить этого человека сделать шаг к собственному развитию, стать «большим человеком». Поэтому понятна важность идеи произведения как импровизационного текста, открытого для разных интерпретаций, римейков, вовлекающих «потребителя» в процесс сотворчества с автором, трансформирующих потребителя в со-творца. В этой «открытой системе» воплотилось намерение авангардизма разрушить границы между искусством и жизнью, произведением и публикой, вывести искусство в «массы», в жизнь. Для этого искусство кидалось и стороны в сторону: от «театрального театра» и иных «чистых искусств» самих по себе к коллажам, инсталляциям, синестезиям и смешению жанров и форм. Творчество означало также устремлённость в будущее, авангарду в целом характерен утопический (реже — дистопический, жизне-разрушающий) жизнестроительный пафос и левая идеологическая окраска (русский футуризм и конструктивизм, немецкий экспрессионизм, сюрреализм). Как «искусство революции», авангардизм в первой половине Х века признан в странах, победивших тоталитарный режим «антинародной» и «формалистической» тенденцией, также как и во многих странах, где этот режим бы принят — как «дегенеративное искусство». Т. о., авангард — искусство «против всего и всех», отражение принципа «тотального искусства», безграничного и неотличимого от жизни, эмерджентного и появляющегося в любом месте и времени [40; 41; 42].
Итак, современность, постмодерн определяется как эпоха нигилизма, магического сознания, эпоха, наступившая после «смерти Бога», то есть — традиций и твердых, однозначных основ. Это время революций во всех сфера бытия человека, и, вместе с тем, время и место эволюционного развития: точка бифуркации, перемен в отношениях человека с собой и миром, в котором неприятие и отчуждение сочетается с приятием и превознесением, с «играми на понижение и на повышение», верой в будущее и изменения и с неверием и ощущением невозможности перемен тупика. Авангард есть попытка «последнего исследования», парадоксально множественная в своей «последней попытке» понять себя и мир как доступные пониманию: продвинуться от fin mot к mot de la fin.
HISTORY
М. R. Arpentyeva
AVANT-GARDE: ART OF UTOPIAS, TRANSGRESSIONS AND REVOLUTIONS
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Недорога, В. А. Перспективизм / В. А. Недорога // Новая философская энциклопедия: в 4 т. — Т. 3. / Под ред. В. С. Стёпина. — М.: Мысль, 2001.
2. Ильин, И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм / И. П. Ильин. — М.: Интрада, 1996. — 256 с.
3. Лейнг, Р. Расколотое «Я» / Р. Лейнг. — СПб.: Белый кролик, 1995. — 352 с.
4. Лиотар, Ж.-Ф. Состояние постмодерна / Ж.-Ф. Лиотар,. — М., СПб.: ИЭС, Алетейя, 1998. — 159 с.
5. Постмодерн: новая магическая эпоха. Сб. статей / Под ред. Л. Г. Ионина. — Харьков, 2002. — 247 с.
6. Акаев, А. А. Кондратьевские волны / А. А. Акаев. — Волгоград: Учитель, 2012 — 384 с.
7. Желтикова И. В., Гусев Д. В. Ожидание будущего: утопия, эсхатология, танатология / И. В. Желтикова, Д. В. Гусев. — Орел: Издательство ОГУ, 2011. — 172 с.
8. Кондратьев, Н. Д. Большие циклы конъюнктуры и теория предвидения / Н. Д. Кондратьев. — М: Экономика, 2002. — 480 с.
9. Тойнби, А. Дж. Цивилизация перед судом истории / А. Дж. Тойнби. — М.: Рольф, 2007. — 592 с.
10. Шелудченко, Д. А. Утопия и эсхатология: два типа философского предвидения / Д. А. Шелудченко // Известия Томского ПТУ. — Т. 322, № 6. — 2013. — С. 104-109.
11. Шестаков, В. П. Эсхатология и утопия / В. П. Шестаков. — М.: Владос, 1995. — 208 с.
12. Андреев, Д. Роза мира / Д. Андреев. — М.: Прометей, 1991. — 289 с.
13. Де Токвиль, А. Демократия в Америке / А. Де Токвиль. — М.: Прогресс, 1992. — 554 с.
14. Бодрийяр, Ж. Симулякры и симуляция / Ж. Бодрийяр. — Тула: ТП, 2013. — 204 с.
15. Оруэлл, Дж. «1984» и эссе разных лет / Дж. Оруэлл. — М.: Прогресс, 1989. — 384 с.
16. Батай, Ж. Суверенность / Ж. Батай // Батай, Ж. Проклятая часть: сакральная социология. — Москва: Ла-домир, 2006. — 742 с.
17. Танатография Эроса: Жорж Батай и французская мысль середины XX века. — Санкт-Петербург: Миф-рил, 1994. — 346 с.
18. Круглова, И. Н. «Внутреннее и внешнее»: игра трансгрессии / И. Н. Круглова // Вестник Томского государственного университета. — № 309. — 2008. — С. 27-31.
19. Якушенкова, О. С. Религиозная трансгрессия в условиях гетеротопии / О. С. Якушенкова // Политематический сетевой электронный научный журнал Кубанского государственного аграрного университета. — № 113. — 2015. — С. 219-229.
20. Агапов, О. Д.Стратегии трансценденции и трансгрессии в социально-философском измерении / О. Д. Агапов // Социально-философские очерки: Казанско-Екатеринбургский сборник научных статей / Под ред. О. Д. Агапова. — Казань: КГУ, 2014. — С. 4-18.
21. Батай, Ж. Запрет и трансгрессия. / Ж. Батай // URL: http://vispir.narod.ru/bataj2.htm (дата обращения: 10.10.2016)
22. Бибихин, В. В. Внутренняя форма слова / В. В. Бибихин. — СПб.: Наука, 2008. — 420 с.
23. Актуальные проблемы теории и истории искусства: сб. науч. статей. Вып. 5. / Под ред. С. В. Мальцевой, Е. Ю. Станюкович-Денисовой, А. В. Захаровой. — СПб.: НП-Принт, 2015. — С. 745-752.
24. Топчиев, М. С. Религиозная трансгрессия и ее влияние на современное общество / М. С. Топчиев // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. — № 11-3 (61). — 2015. — С. 153-157.
25. Леушкин, Р. В. Режимы конструирования социальной реальности: аутонаррация и трансгрессия / Р. В. Леушкин // Философская мысль. — № 11. — 2015. — С. 98-111.
26. Куликов Д. В. Феноменология трансгрессии обыденного сознания / Д. В. Куликов // Личность. Культура. Общество. — Т. XV. — № 1 (77). — 2013. — С. 112-116.
27. Лафицкая, Н. В. Трансгрессия / Н. В. Лафицкая // Профессиональная психотерапевтическая газета. — Выпуск 2. — 2013. — С. 5-6.
28. Клоссовски, П. Симулякры Жоржа Батая / П. Клоссовски // Танатография Эроса. — СПб: Мифрил, 1994. — С. 79-91.
29. Фаритов, В. Т. Проблема философского языка / В. Т. Фаритов // Актуальные вопросы общественных наук: социология, политология, философия, история. — № 41-42. — 2014. — С. 94-100.
30. Schutz, A. Collected papers Vol. I. The problem of social reality / A. Schutz. Ed. by M. Natanson. — Hague: Martinus Nijhoff, 1962 / 1973. — 131 р.
31. Нольман, М. Л. Бодлер. Судьба. Эстетика. Стиль/ М. Л. Нольман. — Москва: Худ. лит., 1979. — 316 с.
32. Зимин, В. А. Функция трансгрессии / В. А. Зимин // Психоанализ и искусство / Сост. Е. А. Спиркина. — М.: Когито-Центр, 2011. — С. 11-35.
33. Каштанова, С. М. Трансгрессия социальная и трансгрессия культурная / С. М. Каштанова // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. — № 11-2 (49). — 2014. — С. 95-97.
34. Исаев, Н. А. Преступление как акт трансгрессии / Н. А. Исаев // Общество и человек. — № 3-4 (6). — 2013. — С. 75-77.
35. Schrakk, J. Snap, Crackle and Popular Taste / J. Schrakk. — New York, 1977. — Р. 117-118.
36. Авангард и идеология: русские примеры / Ред. Сл. Грубачич, ред.-сост. К. Ичин. — Белград: Издательство филологического факультета Белградского университета, 2009. — 712 с.
37. Гирин, Ю. Н. Картина мира эпохи авангарда. Авангард как системная целостность / Ю. Н. Гирин. — М.: ИМЛИ РАН, 2013. — 400 с.
38. Горячева, Т. В. Утопии в искусстве русского авангарда: футуризм и супрематизм / Т. В. Горячева // Авангард в культуре ХХ века (1900-1930 гг.): Теория. История. Поэтика: В 2 кн. / Под ред. Ю. Н. Гирина. — М.: ИМЛИ РАН, 2010. — Т. 2. — С. 66-138.
39. Мириманов, В. Б. Русский авангард и эстетическая революция ХХ века: Другая парадигма вечности /
B. Б. Мириманов. — М.: РГГУ, 1995. — 64 с.
40. Рыков, А. В. Дискурс эстетизма / тоталитаризма (К социополитической теории авангарда) / А. В. Рыков // Актуальные проблемы теории и истории искусства: сб. науч. статей. Вып. 4. / Под ред. А. В. Захаровой,
C. В. Мальцевой. — СПб.: НП-Принт, 2014. — C. 381-391.
41. Семиотика и авангард: Антология / Ред.-сост. Ю. С. Степанов, Н. А. Фатеева, В. В. Фещенко, Н. С. Си-роткин; Под общей ред. Ю. С. Степанова. — М.: Академический проект, 2006. — 1168 с.
42. Турчин, В. С. По лабиринтам авангарда / В. С. Турчин. — М.: Издательство МГУ, 1993. — 248 с.
УДК 94(47).084.2
ОКТЯБРЬ 1917 ГОДА В ОЦЕНКАХ СОВРЕМЕННЫХ РОССИЙСКИХ ИСТОРИКОВ
Т. В. Воробьева
Столетие, минувшее со времени событий 1917 г., не внесло ясности в понимание происходившего. Были ли Февраль и Октябрь 1917 года единой революцией, или это качественно различные исторические явления? В статье рассмотрены разнообразные подходы современных историков к анализу революционных событий.
Ключевые слова: Октябрь, Февраль, революция, государство, факторы, модернизация, пролетариат, крестьянство, ментальность
OCTOBER OF 1917 IN THE ASSESSMENT OF MODERN RUSSIAN HISTORIANS
Т. V. Vorobiyova
The century that had passed since the events of 1917 did not put any clarity into the understanding of what had happened. Were the February and October of 1917 the united revolution or were these qualitatively different historic events? The article considers various approaches of modern historians to the analysis of the revolutionary events.
Key-words: October, February, revolution, state, factors, modernization, proletariat, peasant class, mentality
В оценке событий октября 1917 года нет единства ни среди политиков, ни среди журналистов, ни среди историков. Диапазон понимания Октябрьской революции — от «цивилиза-ционной катастрофы» до «Великой революции по своим масштабам, глубине произошедших в ее результате социально-политических транс-
формаций, последствиям и всемирному значению» — слишком широк, что подтверждает вывод о неготовности современных исследователей к научным оценкам событий осени 1917 г. [23, с. 172].
Но стремясь объективно оценить события столетней давности, исследователи стараются
