CC BY
55
ЛИТЕРАТУРА
1. Вежбицка А. Русские культурные скрипты и их отражение в языке // Зализняк Анна А., Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира. М.: Языки словянской культуры, 2005.
2. Карасик В.И. Языковые ключи. - Волгоград: Парадигма, 2007.
3. Красавский Н.А. Эмоциональные концепты в немецкой и русской лингвокультурах: Монография. Волгоград: Перемена, 2001.
4. Слышкин Г.Г. Лингвокультурные концепты и метаконцепты: Монография. Волгоград: Перемена, 2004.
5. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. М.: Школа «Языки русской культуры», 2001.
Е.А. Дженкова (Волгоград)
Ассоциативная характеристика концептов вины и стыда в немецком и русском социумах (на материале экспериментальных данных)
Ключевым для психолингвистических и лингво-культурологических работ, использующих в качестве одного из методов исследования ассоциативный эксперимент, является следующее положение: «Любое слово в нашем сознании, в памяти (точно так же, как и в речевой цепи) не существует в отдельности: оно десятками, сотнями «нитей» тянется к другим словам. Любое слово требует «продолжения», ищет свою пару, хочет превратиться в «модель двух слов» [Караулов 2002: 751]. Возможность обнаружить эти «продолжения», «модели двух слов», а вместе с тем выявить язык в его предречевой готовности, вскрыть способ «держания» языка в памяти его носителя предоставляет ассоциативный эксперимент.
Согласно одному из множества определений, под ассоциацией понимают возникшую в опыте индивида связь между двумя содержаниями сознания (ощущениями, представлениями, мыслями, чувствами и т.п.), которая выражается в том, что появление в сознании одного из содержаний влечет за собой и появление другого [см.: Психологический словарь 1996: 26; Hormann 1977: 72]. Однако данные содержания сознания являются ментальными единицами, существующими потенциально, «in absen-tia», скрытыми от внешнего наблюдателя. Чтобы сделать их доступными для восприятия и анализа, эти единицы должны быть манифестированы средствами языка или любой другой семиотической системы, переведены из потенциального состояния в сущностную плоскость, «in praesentiam». Способом осуществить данный переход, по мнению ученых, является ассоциативный эксперимент [Hormann 1977: 72].
Кроме того, ассоциативный эксперимент выполняет еще одну важную функцию в лингвокультуро-логических исследованиях, а именно - он помогает зафиксировать отражение конкретного исторического момента, фрагмента действительности в массовом сознании. Как известно, современные лингвистические исследования зачастую строятся на анализе творчества или различных высказываний элитарных языковых личностей, «языковых автори-
тетов» - писателей, общественных деятелей, ученых. В то же время лингвокультурологические исследования призваны не только устанавливать специфику индивидуальных концептосфер отдельных (как правило, элитарных) языковых личностей, но и выявлять особенности национальной лингво-культуры в целом. В данном контексте принято говорить о «восприятии и оценке мира в определенный исторический момент неким безликим большинством членов общества, складывающимся <...> из единичных «сознаний» отдельных индивидуальностей, большинство из которых может быть охарактеризовано как 'средняя языковая личность', то, что называют 'языковым миноритетом'» [Караулов 2002: 775, 779]. Как раз на изучение «усредненного облика языкового миноритета», массового сознания, и направлен ассоциативный эксперимент.
Ассоциативная норма, или коллективное ассоциативное поле, выявленное в свободном ассоциативном эксперименте, «отражает как некоторый экстралингвистический, отчасти когнитивный, стандарт - стандарт типичных ситуаций, связанных в сознании носителей языка с исходными ключевыми словами, так и психолингвистический стандарт -ассоциативные нормы, т.е. наиболее актуальные и устойчивые связи лексикона человека» [Горошко 2001: 28]. При этом, на наш взгляд, важен вопрос о причинах формирования ассоциативной нормы, поскольку реакцией на заданный стимул не может служить любое слово, а частотность возникновения той или иной реакции подчиняется некоторым закономерностям. Несомненно, этот вопрос может быть темой отдельного исследования, однако можно отметить, что в данном случае мы сталкиваемся с действием разноуровневых факторов. С одной стороны, среди лингвистических факторов, влияющих на возникновение ассоциаций, называют качественное сходство между стимулом и реакцией. С другой стороны, ассоциативные связи являются частью прошлого опыта человека, сформированного бытовой и профессиональной деятельностью, принадлежностью к определенной социальной и возрастной группе и в целом осознанием себя как части
определенной социальной общности [Hörmann 1977: 72]. Уместно вспомнить в этой связи и утверждение Р.М. Фрумкиной о том, что «как феномен ассоциативная связь определена именно культурой во всем ее многообразии» [Фрумкина 2001: 19].
Не будем, однако, отрицать возможность индивидуальных отклонений от ассоциативной нормы, обусловленных субъективной притягательностью для информанта того или иного явления, необычностью или уникальностью стимула или ассоциата [Дридзе 1984; Леонтьев 1967 и др.]. Как правило, сказанное относится к характеристике ассоциативного поля некоторых индивидов; массовый же характер эксперимента снижает субъективность полученных результатов.
Вслед за Ю.Н. Карауловым мы считаем, что в вербально-ассоциативных сетях запечатлены особенности менталитета и национального характера, отражено ментально-эмоциональное состояние среднего носителя языка [Караулов 2002: 775], а значит, фиксируются все три составляющие культурного концепта - понятийная, образная и ценностная. Таким образом, ассоциативный эксперимент является одним из важнейших исследовательских методов при изучении культурных концептов, позволяя установить «дескриптивную» норму (термин Ю.Н. Караулова), актуальное содержание концепта, его интерпретационное поле.
Материалом для проведенного нами анализа ассоциативных характеристик вербальных репрезентаций концептов «вина»/«Schuld», «стыд»/«Scham» послужили как ассоциативные словари, так и данные собственного ассоциативного эксперимента, который проводился в письменной форме и включал, в частности, ответ на следующий вопрос: Что обозначает для вас «вина»/« Schuld», «стыд»/«Scham»? Информанты должны были ответить несколькими первыми пришедшими им в голову словами и были ограничены во времени, что является неотъемлемой составляющей ассоциативного метода. В качестве испытуемых в эксперименте приняли участие учащиеся, студенты, преподаватели, инженерно-технические работники.
Анализ слов-реакций позволил прийти к следующим результатам. Самыми частотными ответами русских информантов на стимул «вина» являются реакции «обида», «стыд», «наказание», на стимул «стыд» - «позор», «красный», «краснеть», «срам». Среди ответов немецких респондентов по степени частотности им соответствуют реакции «Verstoß» (проступок, нарушение), «Sühne» (искупление, покаяние), «falsch/unrecht handeln» (неправильно, несправедливо поступать), «Gewissen» (совесть) на слово-стимул «Schuld» (вина) и реакции «peinlich» (неприятно, неловко), «Peinlichkeit» (тягостность, мучительность, неприятность), «unangenehm» (неприятно), «rot» (красный) на слово-стимул «Scham» (стыд). Факт высокой частотности данных слов-реакций позволяет говорить об их принадлежности к ядерной зоне исследуемых концептов.
Формальное изучение реакций позволило выде-
лить следующие виды связи между словом-стимулом и полученными словами-реакциями:
а) парадигматическая связь (вина: ошибка, проступок; стыд: позор, срам, совесть; Schuld (вина): Verstoß (проступок, нарушение), Sühne (искупление, покаяние), Verantwortung (ответственность); Scham (стыд): Angst (страх), Peinlichkeit (тягостность, мучительность, неприятность), Zurückhaltung (сдержанность), Schande (срам, позор), Blamage (позор, срам));
б) синтагматическая связь (вина: горькая, за нанесенный человеку вред, чья?; стыд: бесчестья, великий, жжет, от поступка; Scham (стыд): hab ich nicht (нет у меня), haben viele (есть у многих), vor etwas (перед чем-то));
в) гипо-гиперонимическая связь (вина: чувство, преступление, проступок, ошибка; стыд: чувство, эмоция; Schuld (вина): Gefühl (чувство), Vergehen (проступок, преступление), Verbrechen (преступление), Fehler (ошибка); Scham (стыд): Gefühl (чувство)).
Приведенные примеры подтверждают тезис о том, что слова-реакции часто семантически близки слову-стимулу, обнаруживая схожий состав семантических компонентов. Тем не менее, симптоматично появление в ответах русских респондентов реакций на слово «вино», что, однако, не случайно, а вполне закономерно. Данное существительное, принимая форму единственного числа родительного падежа (вина), а также форму множественного числа именительного падежа ('вина), становится омонимичным по звучанию лексеме «вина» (отсюда следующие реакции на стимул «вина»: бутылка красного вина, глоток, рюмка, налить, выпить, ароматные, дорогие и т.п.). Объясняя этот языковой факт, Ю.Н. Караулов отмечает, что омонимия стимулов представляет собой «естественное отражение характера русской лексики»; причем преобладающими являются грамматические омонимы, или омоформы [Караулов 2002: 772], что и подтверждается приведенными примерами.
Содержательное рассмотрение слов-реакций, полученных на стимулы «вина»/«Schuld» и «CTbw^Scham», позволяет говорить как об общих чертах, так и об этнокультурных отличиях концептов вины и стыда. Более детальное рассмотрение начнем с анализа слов-реакций, полученных на стимулы «вина» и «Schuld».
Как показывают данные ассоциативных словарей и наши наблюдения, чувство вины оказывается чрезвычайно неприятным, мучительным переживанием для представителей обеих лингвокультур -горькая, подавленность, грусть, муки совести, совесть мучает, мучение, отчаяние, убиваться; Ohnmacht (слабость, бессилие), Reue (раскаяние, покаяние), schlechtes Gewissen (нечистая совесть). Об этом свидетельствуют и эмоционально-оценочные ответы испытуемых - плохо; schlecht (плохо), unangenehm (неприятно), negativ (отрицательно, негативно). Вина часто уподобляется тяжелой ноше, которая давит на человека, угнетает его, что сказывается на его душевном состоянии - душевная
тяжесть, душевный груз, подавленность, бремя, давящая, лежит, тяжелая, тяжкая; Last (ноша, груз, бремя), Bürde (ноша, бремя, обуза). Отметим, что данные и схожие с ними реакции воссоздают «мозаичную картину мира совокупного носителя языка» [Караулов 2002: 755], называют и характеризуют предметы и явления текущей жизни, повседневное взаимодействие носителя языка с окружающей действительностью. Е.М. Верещагин и В.Г. Костомаров называют это явление владением «миром слова», обладанием фоновыми знаниями о предмете, «благодаря которым люди удерживают в памяти знания о постигнутой обществом действительности» [Верещагин, Костомаров 2005: 195].
И русские, и немцы связывают в своих реакциях вину как сложный психический феномен с таким моральным качеством, как совесть (вина: совесть, муки совести, совестно, совесть мучает; Schuld (вина): Gewissen (совесть), schlechtes Gewissen (нечистая совесть)). На наш взгляд, этот пример показывает наличие точек пересечения сопряженных зон одноименных концептов.
Обратимся теперь к национально специфичным реакциям, полученным на стимул «вина»/«Schuld». Они, как известно, призваны отражать интерпрета-тивные слои в архитектонике концепта [Попова, Стернин 2001: 99]. В ответах русских информантов эксплицитно выражена связь с такими русскими концептами, как «душа» и «тоска», через которые описываются субъективные ощущения при переживании чувства вины (душевная тяжесть, душевный груз, тоска). В реакциях русских информантов находим также указание на вкусовое восприятие вины, которая является горькой.
В ассоциациях немцев находят оценочное отражение исторические события XX века, а именно, национал-социалистское прошлое Германии, за которое теперешнее поколение испытывает вину (historische Schuld (историческая вина), Nationalsozialismus (национал-социализм)). На основании реакций немецких информантов с большой долей уверенности можно предположить, что в современной Германии появился новый термин - zweite Schuld (вторая вина), связанный с недостаточным вниманием и ослаблением осуждения преступлений национал-социалистского режима („zweite Schuld": das Ignorieren und die nur marginale Aufarbeitung des Nationalsozialismus in Deutschland («вторая вина»: игнорирование и только лишь маргинальное отношение к национал-социализму в Германии)).
Если рассматривать вину в другой - эмоциональной - плоскости, то можно заключить следующее. Если русское языковое сознание больше сосредоточено на фиксации субъективных переживаний, сопровождающих чувство вины, констатируя при этом невозможность исправить ошибку, то немецкое сознание предпочитает искать средства преодоления переживания деструктивных эмоций, в том числе и вины (ср.: тяжесть, мучение, отчаяние, убиваться, угрызения совести, невозможно исправить -Entschuldigung (извинение), Versöhnung (примирение), Wiedergutmachung (исправление проступков),
Sühne (искупление, покаяние)). Интересен также факт цветового восприятия вины одним из немецких респондентов: за виной закрепляется один из наиболее семиотически нагруженных цветов, имеющих негативную коннотацию - черный (schwarz).
Перейдем к содержательному сопоставлению ответов русских и немецких информантов на стимулы «стыд» и «Scham». Общим для обеих лингво-культур являются внеязыковые знания, отражающие картину мира совокупного носителя языка, фиксирующие различные явления текущей жизни, реалии окружающей действительности. Так, определяя «стыд»/ «Scham» как «чувство», «эмоцию», и русские, и немцы приводят многочисленные реакции, указывающие на то, что стыд сопровождается покраснением лица (краска, краснеть, красный, краснота, покраснеть, вгонять в краску, до покраснения, на лице; rot (красный), Röte (die) (краснота), rot werden (краснеть, становиться красным), erröten (покраснеть), Errötung (покраснение), roter Kopf (красная голова), rotes Gesicht (красное лицо)).
Переживание стыда для представителей обеих лингвокультур сопряжено с неприятными ощущениями, которые оказываются более дифференцированными для немцев (ср.: нехорошее ощущение, неуверенность в себе, нежелание показываться на люди, обнаженность - peinlich (неприятно, неловко), Peinlichkeit (тягостность, мучительность, неприятность), verlegen (смущенный), Verlegenheit (смущение, затруднительное положение), Verzweiflung (отчаяние), Beklemmtheit (sic!) (стеснение), Elend (жалкое состояние), Nervosität (нервозность), Scheu (робость, боязнь), schrecklich (ужасно), unwohl fühlen (чувствовать себя нехорошо), unangenehm (неприятно), verklemmt (сковано), Gefühl „nackt" zu sein (чувство «обнаженности»), Schwitzen (потение), Stottern (заикание), Übelkeit (тошнота), Unsicherheit (неуверенность)). Интенсивность же переживания этой эмоции намного выше в русском социуме; типичными реакциями на стимул «стыд» являются позор, срам, совесть, бесчестья, великий, всеполагающий, жуть, страшно.
Довольно интересен и тот факт, что ассоциативное пространство обеих лингвокультур отводит роль стыдящегося женщине, которая выступает носителем признака в модели двух слов. Так, на стимул стыд информанты дают следующие ответы - девичий, девка, у девочки; scheues Mädchen (робкая девочка).
Стыд является неотъемлемой человеческой характеристикой (menschlich, normal), играя роль некоего нравственного ориентира, одного из регуляторов человеческого поведения, поэтому часто в ответах присутствуют и другие понятия, выполняющие схожую функцию (совесть, позор, вина, срам, справедливый, хорошее качество; Gewissen (совесть), Ehre (честь), „Gesicht verlieren" («терять лицо»), Schuld (вина), Schuldgefühle (чувство вины), gut (хорошо), relevant (важно)). Однако спектр ответов включает и противоположное отношение к стыду как к чему-то излишнему
(бред, ненужный, глупость; unbedeutend (незначительно), nutzlos (ненужно, бесполезно), komisch (комично, странно), konservativ (консервативно)), мешающему жить (помеха; ärgerlich (досадно, неприятно)), констатируется его отсутствие (отсутствие, отсутствует; hab ich nicht (у меня нет), gibt's nicht (не существует), selten (редко)).
Говоря о различных формах проявления языкового сознания, укажем на наличие эмоционально -оценочных ответов респондентов. Согласимся с Ю.Н. Карауловым в том, что «оценка, как составная часть суммарной взаимной информации стимула и реакции, в той или иной мере присутствует во всех разновидностях ответов, <...> однако среди них имеется и такая группа пар S - R, где оценка оказывается основной составляющей взаимной информации» [Караулов 2002: 761]. Приведем примеры, подтверждающие этот тезис: великий, всеполагающий, глупость, жуть, ненужный, страшно, ай-я-яй!, грустно, плохо; schrecklich (ужасно), peinlich (неприятно, неловко), nicht schön (нехорошо), nutzlos (ненужно, бесполезно), которые отражают амбивалентное, противоречивое отношение к эмоции стыда, констатируют ее важность и исключительное влияние на внутренний мир человека, свидетельствуют об интенсивности ее переживания.
Что касается культурно специфических реакций, то их спектр также оказывается довольно широким. Так, для немецких респондентов понятие стыда связано с темой «интимные отношения, секс», которая довольно широко представлена в ответах (Scham (стыд): Haare (волосы), Lippen (губы), Behaarung (обрастание волосами), ficken (заниматься сексом), Sex (секс), Geschlecht (пол), intim (интимный, близкий), intimreich (интимный), Nacht (ночь), Frau (женщина), Mädchen (девушка), Sexualität (сексуальность), Tabu (табу), ausziehen (раздевать), Erotik (эротика), Eva (Ева), lieben (любить), schön (красиво), Schönheit (красота), aufregend (возбуждающий)).
В этой связи нельзя не отметить появление такой довольно частотной реакции, как нагой/нагота (nackt (нагой), Nacktheit (нагота), Blöße (нагота, обнаженность), Gefühl „nackt" zu sein (чувство «наготы»)), которая находится в причинно-следственных отношениях с вызвавшим ее стимулом. С этих позиций не случайно появление в ответах
обеих групп реакции прикрывать надо/bedecken.
Стыд ассоциируется у немецких испытуемых с физической нечистотой (Scham (стыд): Dreck (нечистоты, грязь), Ekel (мерзость, гадость), Schmutz (грязь), Toilette (туалет)). Данные или схожие реакции вообще не упоминаются в ответах русских, что, как мы понимаем, объясняется известным культом чистоты в немецком социуме.
Отличительной чертой переживания эмоции стыда в русской лингвокультуре является уже отмеченная нами интенсивность (стыд: позор, срам, великий, всеполагающий, жуть). Среди реакций, типичных для русских, присутствуют примеры эмоционально-оценочных ответов назидательного характера (стыдно должно быть, прикрывать надо), а также метафорическое осмысление стыда (жжет). Русские информанты нередко проецируют стыд на самих себя (мой, мне). Данные реакции отсутствуют в ответах немцев, лишь констатирующих факт стыда (gibt's (существует), haben viele (есть у многих), schamvoll (стыдливый, застенчивый), schämen (стыдить(ся)).
По нашему мнению, показателен факт отказа ряда испытуемых отвечать на заданный стимул. С этим явлением мы встречаемся при анализе реакций представителей обеих разноязычных групп с той, однако, разницей, что число отказов среди немецких респондентов в 6-7 раз больше, чем среди русских (ср.: около 34% немцев и 5% русских затруднились с ответом на стимул стыд/Scham).
В заключение отметим, что в наивном языковом сознании сформированы образы вины и стыда, принятые в том или ином лингвокультурном сообществе и зафиксированные в словарных дефинициях номинантов этих эмоций. В то же время языковое сознание не ограничивается принятым узусом, а расширяет его за счет дополнительных смыслов, которые могут быть заимствованы из научной картины мира, личного, субъективного опыта информанта, а также могут являться окказиональными, созданными информантами ad hoc, или отражающими индивидуальные ассоциативные процессы. Эти образы, значительно расширенные индивиду -альными ассоциациями информантов, формирующие «дескриптивную» норму языка, еще раз доказывают важность ассоциативного эксперимента как одного из методов исследования концептов культуры.
ЛИТЕРАТУРА
1. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура. Три лингвострановедческие концепции: лексического фона, рече-поведенческих тактик и сапиентемы . - М.: «Индрик», 2005.
2. Горошко Е.И. Интегративная модель свободного ассоциативного эксперимента. - Харьков-М.: «РА -Каравелла», 2001.
3. Дридзе Т.М. Текстовая деятельность в структуре социальной коммуникации. - М.: Наука, 1984.
4. Караулов Ю.Н. Русский ассоциативный словарь как новый лингвистический источник и инструмент анализа языковой способности // Русский ассоциативный словарь. В 2 т. Т. 1. От стимула к реакции: Ок. 7000 стимулов. - М.: ООО «Изд-во Астрель», ООО «Изд-во АСТ», 2002.
5. Леонтьев А.А. Психолингвистика. - Л.: Наука, 1967.
6. Попова З.Д., Стернин И.А. Очерки по когнитивной лингвистике / З.Д. Попова,. - Воронеж, изд-во Воронежского госуниверситета, 2001.
7. Фрумкина Р.М. Психолингвистика: Учебник для студентов. - М.: Издательский центр «Академия», 2001.
8. Hörmann H. Psychologie der Sprache. - Berlin [u.a.]: Springer, 1977.
