CC BY
177
quial speech of townspeople. Nonstandard and expressive types of vernacular on the phonetic level of the modern Russian language system are considered, obvious and faint signals of the phonetic vernacularity are differentiated.
Standard and functional-stylistic criterions of vernacularity are being used.
Key words: phonetic vernacularity; nonstandard and expressive vernacularity; obvious and faint signals of the phonetic vernacularity.
УДК 316.722
АРТУРИАНА МЭЛОРИ КАК НОРМАТИВНАЯ ЭТИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ РЫЦАРСКОЙ КУЛЬТУРЫ
© Ю.С. Серенков
Статья посвящена видению Томасом Мэлори (английский писатель XV в.) проблем, связанных с усугублением культурного кризиса внутри рыцарских сообществ. Используя иносказательный и пропагандистский потенциал мифа о короле Артуре, Мэлори намечает пути повышения статуса рыцарского сословия через следование определенным поведенческим и коммуникативным моделям, которые кодирует в тексте «винчестерской рукописи». Основная модель окультуривания сопряжена с суг-гестируемой этим текстом мысли о ценности репутации, добытой не путем насилия, а через обретение расположения короля и дамы и опирается на пересмотр рыцарских «концептов» чести (Иоппеиг) и славы ^Іоіге).
Ключевые слова: культурный код; рыцарство; социум; средние века.
О наследии сэра Томаса Мэлори, рыцаря по рангу, автора знаменитого романа «Смерть Артура» (впервые опубликован в издательстве Кэкстона в Англии в 1485 г.), писалось много не только литературоведами, но и социологами, политологами, историками, текстологами. «Артуровская пропаганда: «Смерть Артура» как исторический идеал жизни» Э.Т. Пакода, (Pachoda, Elizabeth T. Arthurian Propaganda: Le Morte Darthur as an Historical Ideal of Life. Chapel Hill: The University of North Carolina Press, 1971.), «Структура Артуриады Томаса Мэлории» С. Найта (Knight S. The Structure of Sir Thomas Malory’s Arthuriad. University of Sydney Press, 1969), статьи А. Д. Михайлова, вошедшие в подготовленные им издания средневековых текстов, касающихся легенды о короле Артуре (Гальфрид Монмутский. История бриттов. История Мерлина. М., 1984; Легенда о Тристане и Изольде. М., 1976; Кретьен де Труа. Эрек и Энида. Клижес. М., 1980; Томас Мэлори. Смерть Артура. М., 1974) - лишь немногие из работ, исследующих феномен Мэлори и его «аллегорического универсума», породившего целую традицию в словесностях и социальных практиках Британии, Европы, Америки.
Собрание сочинений Мэлори, изданное с комментариями О. Винавера по т. н. «винчестерской рукописи» является более полной, по сравнению с изданием Кэкстона, версией романа «Смерть Артура» и, кроме того, ценным свидетельством попыток Мэлори реабилитировать утратившие в XV в. актуальность культурные и общественные устои рыцарского сословия средствами особой «артуров-ской» идеологии. Существует мнение, что Мэлори, писавший о вымышленном Артуре, его рыцарях, его временах, сам того не ведая, прививал «культурный иммунитет» лордам-покровителям своего века [1], которым рыцари служили и которые пользовались плодами рыцарской славы, оставаясь неуязвимыми во времена новых общественных и экономических веяний. Но речь, как кажется, может идти и о сознательном «культурном иммунитете» самих английских рыцарей XV в., неприглядные аспекты деятельности которых Мэ-лори «эвфемизировал», окультуривал уже тем, что выбрал в качестве «рамки» для своего современного и идеологического, по сути, произведения, метафору короля Артура и его двора.
Вопрос, однако, состоит в том, что стояло за необходимостью оправдывать и приук-рашавать реально творимое рыцарями. Отве-
тить на этот вопрос - значит понять, ценою каких стрессов и лишений обходилось окружающему миру рыцарство, в какой мере насилие, практикуемое рыцарством, было необходимым в порядке самообороны и, в более широком смысле, выживания и каким образом по скрытым в тексте Мэлори намекам рыцарство могло стать «окультуренным» и общественно приемлемым институтом в контексте прогнозируемого будущего. Об этом и пойдет речь далее.
Мэлори осознавал, что наведение порядка в королевстве и связанные с ним действия требуют учреждения подобия рыцарской полиции; Мэлори видел «пропаганду» патрулирования рыцарями просторов королевства в качестве важного аспекта своего произведения. Почти в самом конце своей книги Мэлори, словами рыцарского речитатива, подводит итог результатам подобной деятельности: “by the noble felyshyp of the Rounde Table was kynge Arthur upborne, and by their nobeles the kynge and all the realme was ever in quyet and reste”. - (Артур стоял благодаря поддержке благого содружества Круглого стола и через доблесть содружества его королевство всегда было в мире и покое (здесь и далее перевод наш. - Ю. С.) [2]. В ходе чтения Мэ-лори становится очевидным, что процесс защиты мира в королевстве не был рыцарской фантазией автора. Своей структурой он напоминает реально существовавшую в XV в. систему охраны порядка. В силу многих сложных причин, включавших ослабление феодальных и манориальных связей, усиливающееся давление на законодательную систему и связанную с этими факторами развивающуюся денежную экономику, а также общественную и географическую мобильность, этот период известен гражданскими беспорядками. Историк и социолог Джон Беллами пишет по этому поводу: «В Англии поздних Средних Веков сохранение общественного порядка часто становилось самой большой проблемой, с которой сталкивались короли. Ни до этого периода английской истории, ни после него проблема общественного порядка не принимала столь внушительных размеров» [3]. Сохранение мира было достаточно тонким искусством, и в плане сотворчества мира король мог рассчитывать только на класс имущих. Английский историк Лендер говорит об этом кратко, но дос-
таточно ясно: «При столь недееспособных институтах, при столь ограниченной возможности правительства употреблять власть непосредственно, поддержание порядка в государстве зависело от терпимости и сотрудничества имущих, потому что именно они могли воздействовать и на тех, кто был от них зависим, и на своих соседей, комбинируя покровительство с дисциплинарными мерами» [4].
Рыцари произведений Мэлори, подобные Ланселоту, Пеллинору и Ивейну, вызывают боязнь людей тем, что были причастны авторитету Круглого стола как института власти; впечатление от их силы и удали могло быть вторичным. При этом некоторым нарушителям мира и спокойствия, ожидавшим от рыцарей самого худшего, неожиданно доставались поощрения и награды от содружества Круглого стола. Критерием наказания / поощрения служила весомость причины, подтолкнувшей к нарушению порядка.
Но дело в том, что сами рыцари Артура вносят существенную лепту в беспорядок либо являются исходной его причиной. Сначала остановимся на беспорядках, творимых рыцарями во внешнем мире. У Мэлори можно прочесть о наглядных и типичных случаях, которые прояснят «модель» отношений рыцарей со злоумышленниками и провокаторами беспорядка. Здесь неизменными компонентами становятся бой, принуждение к сдаче и налагание соответствующего наказания. Само введение очень большого числа подобных происшествий в повествование Мэлори следует, очевидно, видеть в качестве способа установления (или укрепления) всеобщности закона поддержания миропорядка силами рыцарства. Частности, которые мы находим в описаниях столкновений рыцарей со злоумышленниками, позволяют предположить, что рыцари разрабатывали по ходу дела (либо использовали в готовом виде) некую типологическую таблицу злых умыслов и наказаний, которые те за собой влекут. Подобной типологией, в частности, устанавливалось, когда злодея следует обезглавить, когда его можно помиловать и сказать, чтобы не грешил более, и когда «злодея» следует пригласить в Камелот и обнадежить перспективой произведения в члены братства Круглого стола.
Но во времена Мэлори действительно существовала теоретическая база для миротворческой практики рыцарства. В тексте издания Винавера встречаются многочисленные ссылки на ценности «Рыцарского Ордена»; в упорядоченном виде они встречаются в конце главы, описывающей женитьбу короля Артура (Винавер, комментируя эту главу, предлагает назвать ее «Торр и Пеллинор»). Артур, после появления у него королевы и Круглого стола, сам прилагает руку к установлению законов, как и подобает королю-герою. Цитируем: “Than the kynge stablysshed all the knyghtes and gaff them rychesse and londys; and charged them never to do outrage nothir morthir, and allwayes to fle treson, and to gyff mercy unto hym that askith, uppon payne of forfiture of their worship and lordship of kynge Arthure for evirmore; and allwayes to do ladyes, damesels, and jantilwomen and wydowes socour” - Затем король производил назначение рыцарей и раздавал им богатства и земли и не велел им совершать поступки, связанные с жестокостью и убийством; не велел предавать; велел миловать тех, кто просил о пощаде - под страхом потери расположения короля навеки; велел всегда помогать госпожам, дамам, женщинам достойного рода и вдовам [2, с. 120].
Написанное Мэлори показывает, в данном случае, всю меру его компетентности в теме «политики» рыцарства. Король раздает рыцарям земли, но может забрать их обратно. Феодальная - в целом - природа клятвы, которую Артур потребовал у рыцарей вскоре после учреждения Круглого стола, не является единственной привязкой рыцарских ценностей, на которые указывает цитата, к современности Мэлори. И король Генрих IV, и король Эдуард IV требовали публичных клятв рыцарей, посвящаемых в Батский орден. Нерелигиозные рыцарские ордена все еще существовали и, возможно, были значимой военной силой [5]. Вступавшие в эти ордена давали клятву (некое подобие военной присяги) и, впоследствии, защита порядка становилась их постоянной обязанностью. Клятва в тексте Мэлори, в частности, напоминает современные ему указы о начале боевых действий и тексты приказов в действующих армиях, поэтому читающая публика той поры вполне могла ощущать «интертек-
стуальный» характер этой клятвы и реагировать на нее соответствующим образом [6].
Став частью формализованной, но не вполне четко очерченной общественной структуры, рыцари отправлялись в свои миротворческие странствия. Действия потенциальных врагов, которые могли быть расценены как беспорядки, имели свое определение - с аристократической точки зрения. В день бракосочетания Артура, до того, как рыцари были приведены к присяге-клятве, Гавейн, Пел-линор и Торр сталкиваются с похищением невесты, преднамеренным убийством и оскорблением действием, связанным с насилием; они обязаны соответствующим образом реагировать на эти беспорядки. В главе «Артур и Акколон» в издании Винавера Артур оспаривает наследование трона и Морган Ле Фей, сестра Артура и вездесущая возмутительница спокойствия, вынуждает Акколона совершить государственную измену и попытку цареубийства. Она также старается погубить собственного мужа Уриена, подталкивая своего сына Увейна к отцеубийству, а затем пытается убить Артура сама. В результате Увейна обвиняют в государственной измене и высылают из королевства; с ним отправляется и его друг Гавейн. Во время странствий они встречают Морхольта, который был оклеветан женщинами, и рыцари отправляются на дальнейшие приключения уже втроем. Гавейн встречает Пеллеаса и тот не желает сражаться, т. к. страдает от неразделенной любви; Морхольт вступает в разногласия с компанией, а затем имеет дело с гигантом, заточившим рыцарей и дам; Увейн бьется за даму, на наследство которой незаконно посягали два рыцаря.
Подобные нарушения порядка были широко известны в XV в. в качестве реально существовавших угроз аристократическому благоденствию, хотя некоторые из них позаимствованы Мэлори из источников XIII в. Беспорядки случались неожиданно, и реагировать на них надо было оперативно. Но стихия произвола, показанная в первой условной части «винчестерской рукописи» (опубликованная Винавером рукопись состоит из семи условных частей, или “tales”), никоим образом не сводится к подобным легко устранимым беспорядкам, и частные беспорядки вовсе не выступают самым серьезным аспектом общего беспорядка.
Группа серьезных проблем кроется в самом рыцарском товариществе, и здесь приходит время сказать о внутренних проблемах и беспорядках рыцарских сообществ. Именно внутренние проблемы выльются, в конечном счете, в ту силу, которая положит конец Круглому столу; эти проблемы ощутимы уже у истоков института рыцарства, на который аристократия возлагала такие большие надежды.
Еще до того, как в книге возникает рыцарская кавалерия Артура, в главе «Повесть о Балине Свирепом» (Tale of Balin le Sauvage) мы читаем о рыцаре, ярость которого была своего рода инстинктом; он начинает с того, что обезглавливает деву, и заканчивает тем, что погибает в поединке с собственным братом. Балин - рыцарская фигура необузданной удали. Он известен в качестве «Рыцаря с двумя мечами»; он сверх всякой меры мужественен и совершенно дик. Повествование о Балине было вполне правдоподобно в период серьезных беспорядков и непредсказуемых вспышек насилия в Англии XV в.; его вполне можно было принять за предупреждение о том, чем для окружающих могла обернуться физическая сила отдельных удальцов-рыцарей.
В мире Круглого стола Гавейн олицетворяет силу подобного рода, но его сила имеет королевскую протекцию. Он не щадит рыцаря, который упал на землю и, в результате, убивает даму [2, с. 106]; позже он предает Пеллеаса, соблазнив Этер. То, что Гавейн является племянником Артура, спасает его от осуждения: злобность вельмож была хорошо известна в XV в. и, несмотря на упоминание подобных случаев злобности в источниках Мэлори, злобность Гавейна у Мэлори вполне соотносима с вынужденной терпимостью Эдуарда IV к возмутительному поведению его младшего брата Георга, герцога Кларенса.
Преступлением, которого приходилось постоянно опасаться в XV в., была государственная измена. Акколон обвиняется в измене справедливо, Увейн - несправедливо. Но и в том, и в другом случае измена связана с фигурой Морган Ле Фей. Конечно же, Морган Ле Фей - колдунья, и она через волшебство делает невозможным либо неэффективным обвинение и наказание сообщников, мужскими руками (и другими частями тела) которых она творит беспорядки. Но она также может быть интерпретирована в качестве
женской силы королевского рода, плетущей ожесточенные интриги с целью упрочения статуса и возвышения своей семьи. Историческим воплощением подобной силы можно считать Маргариту Анжуйскую, королеву Генриха IV и самого серьезного врага нового короля сторонников Йоркской династии.
Проблемами менее серьезного характера были негибкое поведение Пеллинора, непризнание сэром Дамасом права своего брата на наследование собственности и отношения Морхольта с ложными обвинителями. Картина рыцарского мира, представленная в условной первой части «винчестерской рукописи», - это картина разрозненного и сомневающегося в своих силах сообщества, которое страдает от собственной слабости и разрозненности в той же мере, что и от внешних врагов. Это весьма реалистичное изображение класса английских землевладельцев XV в. Но, как в любом идеологизированном тексте, открытое изобличение и искренность автора не являются самоцелью; важен и «утешительный» аспект. В силу этого Пеллинор учится на собственных ошибках, Торр учится на ошибках Гавейна, Дамас уступает наследство брату, Морхольт возвращает себе доброе имя. Артур прощает Акколона, Увейна восстанавливают в правах и Гавейн обещает вести себя впредь по-иному. Деконструктив-ные силы, возникающие вследствие заблуждений и агрессии отдельных рыцарей Круглого стола, обузданы, но не искоренены: раздоры еще вернутся, и их масштаб будет несравнимо большим.
Образчик внутренней распри, последствия которой гораздо более ощутимы, чем последствия слабостей либо откровенной дикой враждебности странствующих рыцарей, также находится в условной первой части. В ходе повествования зреет серьезный конфликт, связанный с рыцарской честью как предметом соревнования. Артур, формируя Круглый стол, отклоняет кандидатуру Баде-магуса, но принимает своего племянника Га-вейна и сына Пеллинора Торра, что вполне правдоподобно и может быть истолковано в терминах протекции, оказываемой родственникам. Бадегамуса это приводит в негодование и во вспышке гнева он покидает двор с намерением впредь сражаться с рыцарями Круглого стола. В конечном счете, Бадегамус будет признан достойным братства Круглого
стола, но важен сам факт осознания проблемы чести, в ходе оспаривания которой могли возникать конфликтные ситуации.
Честь - понятие общественное по своей природе, но способы (и динамика) обретения чести могут иметь сугубо личный характер, что Мэлори осознавал в полной мере. Причем подобное видение чести едва ли являлось авторским «концептом» Мэлори; оно вполне могло быть отражением общепринятого, во времена Мэлори, видения. В исследовании английского историка М. Джеймса говорится о чести как источнике многих беспорядков в период жизни Мэлори: «проблема коренится в той ментальности, которая определялась понятием ‘честь’. Честь, возникающая в длительном процессе становления военной и рыцарской традиции, характеризуется, прежде всего, напором и соревновательностью; она подразумевает то состояние дел, при котором естественно и оправдываемо было бы прибегнуть к насилию; подразумевает повторяемость личной и политической ситуации, в которой конфликт не мог быть разрешен какими-либо иными путями, кроме насилия. Честь могла и легитимировать политику насилия, и служить средством ее укрепления с позиций морали» [7].
Все это Мэлори имел в виду, когда работал над материалом условной первой части. Если сопряженные с рыцарской честью «напор и соревновательность» и не отлились в своеобразную политику насилия во времена Мэлори, то рыцарство, очевидно, прилагало все усилия к тому, чтобы свести воедино борьбу за честь (как личное устремление) с контролем порядка (ожидаемой от рыцарства деятельностью). Мэлори отражает в своей Артуриане те огромные усилия, которые совершались в этом направлении, особенно усилия рыцарей, «учащих» окружающий мир рыцарской добродетели. Среди них первостепенная роль принадлежит сэру Ланселоту. Его приключения Мэлори компактно излагает в условной третьей части «винчестерской рукописи». Ланселот, как и весь класс магнатов XV в. (который Ланселот призван представлять в Артуриане Мэлори), добивается права на применение физической силы и защищает это право впоследствии. Защита этого права (как и потребность в регулярном упражнении физической силы), в конечном
счете, приводит его (как и других представителей класса магнатов) к борьбе с королем.
Но помимо чести существовал другой важнейший рыцарский «концепт», имеющий более непосредственное отношение к окультуриванию рыцарской деятельности в условиях произвола и неразберихи XV в. Речь идет о славе. Рыцарская слава, во-первых, формировалась не столько героикой индивидуальных достижений рыцаря, сколько репутацией его рода. Об этом пишется в текстах, подобных рыцарскому роману «Ивэйн, или Рыцарь со львом» Кретьена де Труа. Кретьен уделяет должное внимание тому, откуда новые воины приходят и каким образом они прилаживаются к существующему рыцарскому «образцу» [8].
Томаса Мэлори, с другой стороны, происхождение Ланселота интересует мало. Его Ланселот, как и положено архетипическому герою, лишен начал - поэтому, очевидно, мы не увидим и «конца» Ланселота в издании Винавера. В этом состоит один из самых важных идеологических вопросов, который возникает в ходе, как видится, наиболее самобытной во всей Артуриане Мэлори условной четвертой части, носящей название «Повесть о сэре Гарете Оркнейском» (The Tale of Sir Gareth of Orkney).
Здесь Мэлори акцентирует ряд идеологических, по своей природе, общих мест, присущих повествованиям о «славном неизвестном» (подобные общие места можно было увидеть и в упомянутом романе Кретьена де Труа «Рыцарь со Львом»). Впервые Гарет возникает в повествовании как персона, причиняющая неприятности двору. Он олицетворяет тип пришельца, сила которого представляет угрозу двору, поэтому должна быть каким-либо образом «поглощена», окультурена в контексте аристократического сообщества. Характер этой угрозы определен сэром Каем, который подозревает, что по своему происхождению Гарет не выше кухонного мужика.
Когда Гарету жалуют рыцарское звание, и он отправляется в Обетованный Поиск, его физическая сила лишь способствует росту ощущения «угрозы» у окружающих. Теперь об этом уже можно слышать из уст Лионет, девы, пришедшей ко двору, чтобы просить какого-нибудь рыцаря спасти свою госпожу и свою сестру. Она называет Гарета худо-
родным проходимцем, добившимся звания рыцаря. Чтобы не сеять дальнейшей смуты, Гарет в частной беседе с Ланселотом признается в том, что он - сын короля. Очевидное благородство манер и телосложения, само по себе служащее знаком «высокого» происхождения, становится, как в истории с Гаретом, так и в романе о Ивэйне у Кретьена де Труа, механизмом, который понижает общественное напряжение, связанное с ощущением угрозы и ожиданием проявлений «маскулинной» грубости.
Новый герой доказывает собственную «приемлемость», оправдывает доверие короля, пожаловавшего ему рыцарское звание. (Мотивы оправдания доверия присутствуют только в повествовании о Гарете и параллелей им не найдено в более ранних англоязычных нарративах, могущих быть типологически отнесенными к повествованиям о «славном неизвестном» [9]). Гарет, через любовь благородной дамы, также завладевает значительной собственностью; Мэлори, очевидно, не случайно увязывает в одно любовь и земли, потому что дама в его Арту-риане носит имя мифического королевства Лионессы. Гарет «завоевывает» благородную даму в ходе боевых действий, побеждая Красного Рыцаря, который не один год осаждал ее владения. Но триумф физической силы, который подчеркнутым образом соотносим со временами Мэлори, «эвфемизиру-ется» в контексте повествования о Гарете. Как и Ивэйн, он завоевывает даму любовью. После договоренности о браке через год, после возвращения Гарета с «авантюры» (эта договоренность имеет место после битвы с Красным Рыцарем), дама сразу же отводит Гарета в замок своего брата, где тот и влюбляется в нее, говоря, что очень хотел бы обладать дамой, столь же прекрасной, как Лио-нес (were so fayre as she is) [2, с. 331]. Это причудливое и по своей структуре, и по содержанию происшествие вполне может озадачить современного читателя: является ли Гарет безнадежным бабником, напутал ли Мэлори что-то в ходе рассказа, неужели Гарет до сих пор не имел возможности увидеть Лионес вблизи? Очевидно, подобные вопросы неуместны и «странности» нарратива лишь подчеркивают идеологическое напряжение того момента «романа», когда автор доказывает, что герой завоевывает даму лю-
бовью, а не силой. Мэлори продолжает «эв-фемизировать» удаль Гарета и далее, когда Гарет выигрывает стилизованный турнир, наградой в котором объявлена рука Лионес.
Итак, «славный неизвестный» доказывает, что достоин; открывает свое имя; становится вельможей. После этого с ним желает ближе познакомиться сам Артур, и теперь у него для «славного» припасена похвала. В книге Ю.М. Лотмана «Культура и взрыв» упоминается монография аргентинской исследовательницы Марии Розы Лиды де Маль-киель «Идея славы в западной традиции. Античность, западное средневековье, Кастилья» (1952). Ю.М. Лотман, знакомый с этим испаноязычным исследованием во французском переводе, писал: «Из приведенных ею данных с очевидностью следует, что в классической модели западного рыцарства строго различаются знак рыцарского достоинства, связанный с материально выраженным обозначаемым - наградой, и словесный знак -хвала» [10]. То есть хвала имеет отношение уже не к «чести», а к «славе». Далее Ю.М. Лотман, проанализировав определения понятий ‘Ъоппеиг” и ‘^Ыге” в словаре
А.-Ж. Греймаса, приходит к мысли, что ‘Ъоппеиг” и ‘^Ыге”, употребляемые «в паре как двуединая формула», глубоко различны по смыслу и их «различия <...> сводятся к противопоставлению вещи в знаковой функции и слова, также выполняющего роль социального знака» [10, с. 86].
Наш материал подтверждает справедливость этого замечания. В повествовании о Гарете, по сути, разыгрывается в лицах миф о возможности репродуцирования славы в обход беспорядка и беззакония, через «репутацию», в основе которой лежит похвальное слово короля. Мощь и влияние Круглого стола прирастают славной репутацией «костяка» этого легендарного сообщества, но важна (и необходима) репутация вливающейся в Круглый стол «свежей крови». При этом рыцарям братства Круглого стола не приходится испытывать страх перед новым, не приходится из инстинктивного беспокойства за стабильность своей столь славной структуры противостоять новым ценностям. Очевидно, что в период, подобный XV в., когда драматически возросла социальная мобильность, публика восприняла этот миф как нечто ценное. Этот миф и ложится в основу
модели окультуривания рыцарства в контексте переменчивого и, в целом, крайне «некультурного» XV в.
9. Benson L.D. Malory’s Morte d’Arthur. Cambridge; Mass., 1976. P. 99-101.
10. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992. С. 85.
1. Knight S. Arthurian Literature and Society. N. Y., 1983. P. 113.
2. Malory Sir T. The Works of Sir Thomas Malory / еd. E. Vinaver. L., 1967. P. 1203-1204.
3. Bellamy J. Crime and Public Order in England in the Later Middle Ages. L., 1973. P. 1.
4. Lander J.R. Conflict and Stability in Fifteenth Century England. L., 1977. P. 167.
5. Barber R.W. The Knight and Chivalry. L., 1970. Chapter XX.
6. Field P.J.C. Introduction // Maloty T. Le Morte Darthur. L., 1978. P. 46.
7. James M. English Politics and the Concept of Honour 1485-1642. Oxford, 1979. P. 1.
8. Михайлов А.Д. Роман и повесть Высокого Средневековья // Средневековый роман и повесть. М., 1974. С. 17-18.
Поступила в редакцию 5.12.2008 г.
Serenkov Yu.S. Malory’s Arthuriana as a prescriptive ethical model of the knighthood culture. The article is devoted to the Thomas Malory’s vision of problems caused by an aggravation of the cultural crisis inside the English knighthood. Using the artistic and propagandist potential of the Arthurian myth, Malory traces the ways of refining the knighthood mentality through following certain behavioral and communicative patterns which he encrypts in the text of the “Winchester manuscript”. The main model of cultural refining is linked with the idea of the preciousness of reputation gained not by means of violence but through appropriation of king’s and lady’s goodwill and leans on reconsideration of the chivalric concepts of honor (hon-neur) and glory (gloire).
Key words: cultural code; knighthood; society; Middle Ages.
УДК 811.11Г38
КЛАССИФИКАЦИЯ СТИХОТВОРНЫХ ТЕКСТОВ МЕТОДОМ ДИСКРИМИНАНТНОГО АНАЛИЗА
© Ю.Е. Ермолаева
Статья посвящена классификации поэтических произведений австралийских поэтов XIX в. на основе 32 разноуровневых признаков методом дискриминантного анализа. Выявлены признаки, релевантные для дифференциации поэтических текстов. Получены данные о степени сходства и различия классов текстов различных авторов.
Ключевые слова: дискриминантный анализ; Австралийская поэзия; индивидуальный стиль; характеристики текста.
Стилеметрия в настоящее время является одним из ведущих направлений в области изучения особенностей творческой манеры авторов, классификации текстов, определения авторства, выявления жанровой характеристики текстов. Основной целью стилеметрического анализа является нахождение признаков, отображающих как сходство стиля разных авторов, так и имеющиеся в них различия. В большинстве случаев указанная задача решается на материале прозаических текстов [1, 2]. В отношении стиля стихотворных текстов таких исследований значительно меньше. Из их числа следует отметить работы
В.С. Баевского [3, 4], получившего ценные выводы на материале стихотворных текстов
российских поэтов, и работы В. С. Андреева -на материале американских поэтов [5, 6].
Целью данной статьи является поиск маркеров стиля для ряда ведущих австралийских поэтов XIX в. Материалом исследования послужили стихотворные произведения выдающихся австралийских поэтов Адама Гордона, Генри Кендалла, Виктора Дейли, Чарльза Харпура и Генри Лоусона. XIX в. в Австралии - время литературного ученичества, накопления поэтического опыта, но уже с ощутимыми проявлениями самостоятельности эстетического мышления, с поисками национального материала и национальных принципов его художественного воплощения [7].
