CC BY
104
УДК 482: 412[43+44] Д. Г. Демидов
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2011. Вып. 2
АРТИКЛЕВАЯ И АНАФОРИЧЕСКАЯ ФУНКЦИИ РУССКОГО УКАЗАТЕЛЬНОГО МЕСТОИМЕНИЯ В ИСТОРИКО-ТИПОЛОГИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ
При изучении функций указательных местоимений особую трудность вызывают их вторичные употребления при именах существительных. Академик В. В. Виноградов отмечает, что только те местоимения, которые близки по морфологическим и синтаксическим свойствам к существительным, остались в составе своей особой части речи [1, с. 265], остальные перешли в прилагательные, наречия, частицы и союзы. Местоимение, действительно, исторически лавирует между Сциллой и Харибдой — частицей и прилагательным. Полное согласование с далеко отстоящим существительным-антецедентом даже в случае субстантивного употребления местоимения провоцирует его дальнейшее атрибутивное использование с утратой собственной синтаксической позиции. Следовательно, только функция первичного наглядного дейксиса обеспечивает лексико-грамматическую полноту заместительного действия местоимения, когда оно употребляется не вместе с именем, а вместо имени (которое дано в виде ощущаемой вещи). Но и само атрибутивное применение местоимений неоднородно.
Можно выделить три основные функции1 указательных местоимений:
1) Собственно дейктическая. Местоимение указывает на находящийся в поле зрения объект, который может не называться словом, и эквивалентно жесту. В случае номинации референт должен совпадать со значением имени (грамота си), и тогда местоимение уже приобретает атрибутивную функцию. Обе ситуации часто переносятся в текст, например, в прямой речи. Тогда возникает прямой (наглядный), но вторичный дейксис.
2) Предмет действительности, на который происходит указание, может быть заменен каким-либо описанием. К. Бюлер [2] называет это дейксисом к воображаемому (am Phantasma). Такой вторичный дейксис практически неотличим от анафоры, поэтому, сохраняя за термином «дейксис» родовое значение, включим случай отсылки к воображаемому в анафорическую функцию. Анафора в препозиции к антецеденту называется катафорой. Если анафорическое средство входит в синтаксическую структуру и участвует в оформлении сложного предложения, то будем считать, что оно развивает специализированный вариант анафорической связи — связь относительную. При этом либо указательное местоимение становится словом, коррелирующим с относительным место-имением2, либо второе употребляется без первого.
1 Под функцией понимаем зависимость любой значимости от употребления местоимения. Функции могут выстраиваться в родовидовые отношения; морфологические формы, значения, позиции — частные случаи функций.
2 С. А. Крылов справедливо сближает современные местоимения он и который на основании рекционного характера падежа (управления падежом) и называет их анафорическими [3, с. 739742]. Мы также до недавнего времени склонялись к функциональному объединению слов онъ-его, иже, который, но по образцу слова который. После знакомства с трудом Э. Виндиша [4] стало ясно, что, с учетом синтаксического фактора, следует все-таки разделять собственно анафорические и относительные («подчинительные» по А. А. Зализняку) местоимения. В русистике местоимение он-его называют либо указательным (по происхождению его начальной формы), либо личным (по В. = Р. п. его, ее), наподобие местоимений я или ты. По основной функции оно является анафорическим.
© Д. Г. Демидов, 2011
3) Если указательное местоимение при существительном не замещает его, а лишь идентифицирует обозначаемый им в тексте предмет, либо генерализирует содержание понятия, отрывая его от его объема, актуализирует его («именно тот»), либо напоминает о хорошо известном («тот самый»), налицо артиклевая функция местоимения. В артиклевых языках она грамматикализовалась как морфологическая категория определенности/неопределенности имени и обязательно выражается при существительном в виде артикля. В безартиклевых языках, как русский, она факультативна и относится не к грамматике, а к прагматике речи.
Артиклевая функция выделяется обычно при описании северно-русского постпозитивного указательного местоимения [см.: 5], среди древнейших памятников письменности обильно представленного в «Хождении игумена Даниила» [см.: 6; 7], а также для церковно-славянского члена иже, имеющего, кроме того, значение относительного местоимения. Представляется, что к этим артиклеподобным средствам следует присоединить многие случаи препозитивного употребления местоимения (тотъ), о которых пишут, что они имеют значение ослабленной анафоры [6; 7].
Гумбольдтианское направление исторического языкознания исходит из того, что язык преобразует энергию мысли в материальную форму языка, сначала внутреннюю, затем внешнюю. Внешняя форма языка выражается элементами указательного поля, т. е. служебными словами и местоимениями. Внутренняя форма местоименных слов служит прежде всего для внешнего оформления языка, предоставляя необходимый материал для образования собственно местоимений, союзов, артиклей и суффиксов. Союзную функцию на уровне предложения приобретают частицы, артиклевую функцию на уровне аналитической словоформы, возникающей из словосочетания, — местоимения. Союз способствует развитию предложения, в частности развитию отношений между частями сложного предложения. Артикль содействует развитию имени, приспосабливая его словоформы к определенным синтаксическим функциям разной зависимости от глагола и от других имен, а позже — к субъективным отношениям референции. Постпозитивный артикль сохраняется на индоевропейской периферии: в шведском, румынском, болгарском языке, русских диалектах. В древнерусском языке привычная постпозиция наблюдается не только для местоимений тъ-та-то, но и для сь-си-се и онъ-оно-она, причем в архаических наиболее простых (не сложных типа той-тая-тое, сей-сия-сие, оный-оное-оная) формах, ср. наречия времени, образованные по модели дне-сь. Важно, что постпозиция оставалась всегда контактной, тяготеющей к суффигированию.
Вероятно, это всего лишь вторичные остатки прежнего раннепраславянского перехода местоименных частиц и примитивных словоформ местоимений в суффиксы и окончания полнознаменательных слов — элементов символического поля языка. Таким образом, если местоименные слова утрачивают лексическую самостоятельность, они участвуют в становлении внешней формы слова; если они так или иначе сохраняют статус отдельного, хотя бы и служебного, слова, то участвуют в становлении внешней формы языка.
Например, аморфное слово то (с основой ЧМ-) включается в оформление обстоятельственных и относительных синтаксических структур аже... то..., что... то..., кто... тотъ; выражение определенной референции село-то, городо-тъ; форм 3-го лица глагола несе-тъ, несу-тъ, других форм глагола; аблятивного падежа имени, совпавшего в славянском с родительным, стол-а < *81о1о-^ *81о1о-1о8, наконец, многочисленных словообразовательных суффиксов, как в словах мпс-то, шепо-тъ, пода-ть. Промежуточный харак-
тер функционального положения артикля заключается в том, что он оформляет такую же морфологическую категорию определенности/неопределенности, как и падеж, теряя при этом способность к самостоятельному анафорическому замещению имени в известной синтаксической позиции, и в атрибутивной функции из полноценного местоимения переходит в неполнознаменательный артикль без своей особой синтаксической позиции, превращаясь в элемент аналитической формы, показывающий определенность имени. В результате имя приобретает 3 категории форм: 1) звательную без праславянского окончания, 2) определенные (по всем другим падежам) с праславянскими окончаниями и, в ряде диалектов и языков, 3) определенную по референтной отнесенности. Последнюю и призван выражать артикль. Если исконный падежный «артикль» всегда синтетический и постпозитивный, то новый определенный артикль чаще аналитический, препозитивный и развивается в отдельных индоевропейских языках. Четвертой формообразующей категорией оказывается число; степень сравнения сосредоточивается на имени прилагательном.
В эпоху «накопления форм» преобладал лексико-синтаксический способ словообразования. В эпоху сокращения («упадка» с точки зрения синтетического идеала) форм и их парадигматического упорядочения на первый план вышел собственно морфологический способ словообразования, начала высвобождаться функция аналитического артикля, активно использующего возможности согласования. В языке, в котором имя надежно сохраняет свои флективные падежные формы (например, русском), такое согласование становится избыточным, и артикль преобразуется в выделительную частицу -то.
Помимо относительных моделей, субстантивная анафорическая функция способствует закреплению в языке биноминальных структур типа се чара... Анафора предстает здесь в виде, наиболее близком к исходному дейксису (указанию на внешний объект): ка-тафорическом, поскольку отсылка осуществляется уже внутри текста, но еще к следующему за местоимением имени. Местоимение сохраняет здесь свою частеречную природу либо, так и не приобретши способность к словоизменению, переходит в частицу. Атрибутивная анафорическая функция способствует развитию артикля, особенно при третьем и последующих членах кореферентной цепи3. Анафора перерождается в артикль тогда, когда от полноценного лексического понятия с известным объемом и содержанием остаются либо только объем (в случае идентификации), либо только содержание (в случае генерализации). Обозначаемый конкретный или абстрактный предмет мысли изымается из множества, таким образом определенность/неопределенность соотносится с категориями не только падежа, но и числа [9]. О том, что определенность/неопределенность свободно пересекается с падежом, говорит тот факт, что «в системе именного склонения не артикль явился тем грамматическим средством, которое задавало тон, а падежные формы самого существительного... артикль не поколебал основ флективной организации системы склонения, восходящей к синтетической латинской» [10, с. 28]. Утрата русским постпозитивным членом склонения оказывается в этой связи совершенно закономерной. Утрата немецким именем своего флективного склонения происходит
3 При сопоставлении с артиклевыми языками это видно особенно отчетливо. Так, русское слово этот при первом употреблении во втором члене кореферентной цепи еще сохраняет анафорическую функцию, в случае дальнейших повторов при существительном в этой же цепи становится эквивалентным немецкому йгт [8, S. 41]. В русских грамотах ХУ-ХУ11 вв. в этой функции употреблялось местоимение тотъ (та вотчина — ту вотчину и т. д. в одной и той же грамоте об одной и той же вотчине). С развитием эгоцентрического дейксиса в функции артикля стало употребляться местоимение этот.
в условиях сохранения аналитически выраженного падежа: немецкий артикль выражает не только определенность или неопределенность, но и падеж. И он не «задает тон», а сохраняет падеж как морфологически выраженную синтаксическую категорию.
В русском языке отсылочность (иначе говоря, собственно анафорическая функция) со временем не исчезает, но, напротив, становится все более востребованной. Эта функция была совместимой только с синтаксическими функциями косвенных падежей, исключавшими значение главного члена предложения, который мог только называться прямо или подразумеваться. Но она стала совместимой со всеми падежами, в том числе и прямым именительным. Отсюда функционирование слова его-ему с недостаточной парадигмой, без формы именительного падежа, наподобие себе, до ХУ в., пока заимствованная из указательного разряда субстантивная форма онъ-она-оно не стала, сначала при отсылке к лицам, а с конца XVII в. и к предметам, начальной в новой супплетивной парадигме онъ-его. В период вхождения в лексическую парадигму личных местоимений сложились одушевленные формы В. = Р. п. мене (я), тебе (я), его, еп> (ее, ея), ихъ. Особенно трудно входила в систему форма винительного падежа единственного числа женского рода еп> (ее, совр. её) на месте неодушевленного ю или ею. Вплоть до орфографической реформы 1917-1918 гг. различались формы родительного (ея) и винительного (ее) падежей. Артиклевая функция при именах лиц (онъ Иванъ — его Ивана) — необходимая переходная стадия от личного к общеанафорическому местоимению-субстантиву. Современные формы винительного падежа его-её-их десемантизированы (вот окно, я протираю его) и остаются «одушевленными» только по происхождению, но не по употреблению. Артиклевая функция перешла и здесь к инновации этот. Новым русским препозитивным артиклем, конкурирующим со старым постпозитивным -тъ, следует считать этот. Эмфатическая нагрузка нового артикля не должна настораживать, поскольку и в артикле-вых языках на начальных стадиях становления артикля она была очень ощутима.
Не только артикль эмансипировался от имени, при котором он в прежние эпохи стремился к суффиксу (в виде препозитивного аналитического показателя определенности), но и на уровне предложения местоименно-соотносительное слово из средства присоединения именного определения (приложения, «именной фразы») превратилось в средство оформления относительной связи в сложном предложении [4; 11; 12; 13]. Таким путем местоимение отделилось от словосочетания, при котором, будучи в постпозиции, могло стать окончанием полного прилагательного или прилагательного сильного склонения (как в балтийском, славянском и отчасти в германском).
По Э. Бенвенисту, индоиранские, греческий и славянские языки употребляют для относительной связи или *уо-, или *1о-, или оба местоимения вместе; хеттский и латинский — основу *kwo-/*kwi-. История русского языка показывает конкуренцию первого осложненного частицей -же, в виде иже, со вторым осложненным местоимением тотъ, в виде кто... тотъ..., что... то... Как иже, так и тотъ вполне могут быть и препозитивными артиклями: первый — в книжных и богослужебных текстах, второй — в грамотах и законодательных кодексах. Представим связи имен с относительными оборотами по примерам Э. Бенвениста. Из древнеиндийского: все Маруты — могущественные; и этих же — великодушных — и мы да пронзим; ты, Варуна, царь всех — богов, — о Асу-ра, и — смертных. Из авестийского: я — Ахура Мазда. Связь осуществляется при помощи *уа, ср. и-же. Часто такие «именные фразы» зависят от индивидуализированных имен, например имен собственных. Из гомеровского греческого: Пелеева сына (Ахиллеса) — наилучшего; Тевкр — лучший из ахейцев; Кронов сын — поэт; Зевса — из богов
наилучшего. Из хеттского: среди великих богов — великий; вещь, которую нужно сделать; сын второго ранга, пусть он станет королем; животные и люди не зачинают — (которые) беременные — больше не рожают; эти — (которые) господа и князья; вы — (которые) должностные лица. Из латинского: qui patres qui conscripti — о тех, кто должен был в качестве conscripti пополнять число сенаторов (Фестус); боги — (которые) могущественные (Варрон); приветствуем тебя, Афины — кормилица Греции (Плавт). У Плавта же это местоимение употребляется при причастии множественного числа среднего рода в функции квазиартикля, чтобы передать поучения: ты, который притворяешься, что отрицаешь факты; все сейчас будут знать факты; optas que facta («твое пожелание — дело решенное»). У Виргилия «именная фраза» встречается рядом с обычным придаточным относительным, содержащим глагол: которые жрицы девственные, которые благочестивые пророки или которые жизнь облагораживали. Судя по приводимым примерам, полного тождества функций *уо-/уа- и *kwo-/*kwi- нет. В индоиранском и греческом характеризуются индивидуализированные образы, и оформляется кореферентная цепь. В хеттском и латинском характеризуются обобщенные типы, и оформляется коденота-тивная цепь, преобладает множественное число. *Уо-----основа исконного анафорического местоимения, *kwo-------------------------------основа исконного неопределенно-вопросительного местои-
мения, что накладывает отпечаток и на вторичную для обоих относительную функцию. Именно в славянском, в частности русском, языке, в истории которого сталкиваются оба способа выражения относительной связи, наиболее отчетливо и последовательно представлена относительная определенность местоимения иже и относительная неопределенность местоимений кто-что и подобных. Второе имеет то преимущество, что оформляет относительную связь вместе с анафором тотъ, т. е. расчленено на менее известное (кто, что) при первом упоминании и более известное при втором упоминании (тотъ, то). Если коденотативная цепь продлевается, отсылка становится более строгой и определенной: привлекается уже субстантив от основы *уо- (его, ему) или препозитивный артикль тотъ (того крестьянина), а в XVII в. — и онъ-его (его Ивана). При повышении своей строгости (определенности референта) анафора ослабляется до нуля тогда, когда повторяется и номинация, т. е. местоимение употребляется в виде атрибутива при имени, как артикль. Прономинальный анафор сохраняет местоимение (онъ, тотъ), номинальный анафор развивает артиклевую функцию (онъ Иванъ, того крестьянина); в случае относительного предложения (тотъ крестьянинъ, который...) — также арти-клевую функцию.
В современном языке, в отличие от древнерусского, указательное местоимение как соотносительное слово стало факультативным, т. е. относительная связь надежно осуществляется и при одиночном относительном местоимении (крестьянин, который...), как в латинском или хеттском — также безартиклевых языках. Вероятно, артикль грамматикализуется там, где и относительная связь требует либо определенно-относительного местоимения от определенной основы *уо-, либо обязательного соотносительного слова от определенной основы *to-. В современном русском языке тенденция к грамматикализации артикля выражена слабее, чем в старорусский период древнерусского языка.
В древнерусском (например, в «Русской Правде») «именная фраза», содержащая по-тебнианское простое именное сказуемое, известна и в условных моделях (аже... то гривна кунъ). К ним примыкает инфинитив (.то мьстити брату брата). Согласования и перехода в артикль здесь не возникает, поскольку это не относительная, а главная биноми-
нальная структура, способствующая переходу местоимения в частицу с синтаксическими функциями. Соотносительная связь развивает здесь обстоятельственные значения.
Интересно, что в грамотах коденотативные и особенно кореферентные цепи достигают 15-20-ти членов, артикль в них с XV в. становится обычным (но не обязательным и грамматикализованным!) явлением, и он всегда препозитивен. В хождениях и народно-разговорной речи, а также в формах публицистики, использующих такую речь (например, у протопопа Аввакума), кореферентные цепи намного короче, но обычен постпозитивный артикль. Связано это, видимо, с разными целями составления (порождения) текста. В первом случае речь идет всегда об объектах права или лицах с известными юридическими полномочиями, во вторых — об объектах природы, быта безотносительно к правовым отношениям. Летописи с повествовательным типом текста в этом отношении занимают промежуточное положение [14].
Выделение некоторых функций артикля дублирует функции местоимения [15; 16]. Авторы работ по артиклевым языкам склоняются к характеристике этих функций как артиклевых. Авторы работ по безартиклевым языкам рассматривают те же функции в рамках местоимения. Н. И. Толстой называл генерализующую той основной функцией, по которой можно судить, произошла ли грамматикализация артикля или нет, но при этом говорить можно лишь об артиклевых функциях местоимения, а не о новой служебной части речи. В работе по синхронному поиску лингвистических универсалий может возникнуть даже обратная исторической схема «прономинализации» [17] артикля. В истории языков в той или иной степени, напротив, происходит «артиклизация» указательных местоимений в атрибутивной функции, и это можно признать диахронической универсалией.
В русском языке устойчивой была тенденция к препозитивному письменному и постпозитивному разговорному артиклю, но в литературной форме языка артикль не грамматикализовался. Тем не менее артиклевая функция местоимения тотъ представлена довольно широко, особенно в деловых текстах, начиная с XV в. В последние два-три века артиклевая функция переходит к слову этот, на долю слов тотъ и онъ остается анафорическая функция. Собственно дейктическая функция наиболее характерна для слова сь-си-се-сей и вытесняющего его это-этот. В романо-германских языках и болгарском литературном, основанном на народном языке, тенденция к артиклю повторила путь истории греческого языка и довела артикль до уровня грамматикализации. Парадоксальным образом, на фоне нового разговорного по происхождению неграмма-тикализованного препозитивного артикля этот прежний, остающийся народно-разговорным грамматикализованный постпозитивный артикль -от, -та, -то оказывается за пределами эгоцентрического дейксиса и не имеет шансов проникнуть в литературную речь.
Источники и литература
1. Виноградов В. В. Русский язык (грамматическое учение о слове). М., 1986. 639 с.
2. Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка. М., 1993. 501 с.
3. Крылов С. А. «Русское именное словоизменение» А. А. Зализняка тридцать лет спустя: опыт ретроспективной рецензии с позиций неоструктуралистской морфологии // Зализняк А. А. Русское именное словоизменение. С приложением избр. работ по современному русскому языку и общему языкознанию. М., 2002. С. 699-743.
4. Windisch E. Untersuchungen Uber den Ursprung des Relativpronomens in den indogermani-schen Sprachen // Studien zur griech. u. lat. Grammatik / Hrsg. G. Curtius. Bd 1-10. Leipzig, 1869. Bd II. S. 201-419.
5. Халанский М. Г Из заметок по истории русского литературного языка: в 2 ч. СПб., 1901.
Ч. II. О члене в русском языке. 43 с.
6. Элсберг И. Я. Значение и употребление указательного местоимения тъ, та, то в роли местоименного определения в памятникеке XII в. «Хождение Даниила игумена» // Вопросы языка и литературы: сб. ст. (Лиепайский педагогический институт). Рига, 1966. С. 47-68.
7. Элсберг И. Я. Значение и употребление постпозитивного указательного местоимения «тъ» («тотъ») в русском литературном языке XII-XVII вв. (на материале описаний хождений и путешествий русских людей) // Учен. зап. Латв. гос. ун-та. Рига, 1967. Т. 83. Вопросы грамматики и стилистики. С. 33-47.
8. Gladrow W. Russisch im Spiegel des Deutschen. Leipzig, 1989. 211 S.
9. Wackernagel J. Vorlesungen uber Syntax mit besonderer Berucksichtigung von Griechisch, Latei-nisch und Deutsch. Bd 1-2. Basel, 1924. Bd 2. 354 S.
10. Репина Т. А. Аналитизм романского имени (Склонение существительных на западе и востоке Романии). Л., 1974. 168 с.
11. Корш Ф. Способы относительного подчинения. Глава из сравнительного синтаксиса. М., 1877. 110 с.
12. Бенвенист Э. Относительное предложение, проблема общего языкознания // Принципы типологического анализа языков различного строя. М., 1972. С. 153-168.
13. Зализняк А. А. К типологии относительного предложения // Зализняк А. А. Русское именное словоизменение. С приложением избр. работ по современному русскому языку и общему языкознанию. М., 2002. С. 648-696.
14. Русинов Н.Д. Артикль в Лаврентьевской летописи // Общее и региональное в древнерусской и старославянской языковой культуре. Н. Новгород, 1993. С. 3-15.
15. Толстой Н. И. Опыт типологической характеристики славянского члена-артикля. Из наблюдений над членом-артиклем и указательным местоимением в южнославянских диалектах // Толстой Н. И. Избр. тр. М., 1998. Т. III. Очерки по славянскому языкознанию. С. 191-196.
16. Foulon J. Les articles definis en macedonien // Cahiers balkaniques. 1997. N 23. P. 7-30.
17. Givon T. Definiteness and Referentiality // Universals of Human Language. Vol. I-IV. Stanford, 1978. Vol. IV. P. 291-330.
Статья поступила в редакцию 25 января 2011 г.
